Текст книги "Джек Мэггс"

Автор книги: Питер Кэри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

Глава 63

В Мэйденхэде дилижанс «Истый Британец» пополнился пассажирами – членами семейства Гаррис, собравшегося на ярмарку в Абингдон. Их было пятеро: самым старшим был великолепно смотревшийся дедушка с белоснежной бородой и серебряными карманными часами, доставлявшими внучатам огромное удовольствие – они то и дело вынимали часы из дедушкиного кармашка и справлялись, который час. Очень красивая миссис Гаррис, сидевшая выпрямившись всю дорогу, вместе со старшей дочерью пела духовные гимны и старинные баллады. Ее муж – мистер Гаррис-младший обладал бородой, которая была, пожалуй, подлиннее и роскошнее отцовской, ибо покрывала большую часть его широкой груди.

Время от времени мистер Гаррис-младший развлекал своих детей тем, что при помощи поясного ремня стягивал бороду у себя на животе. По какой-то неизвестной и таинственной для Тобиаса причине в семействе Гаррисов это считалось забавной шуткой, и дети то и дело просили отца повторить ее.

Отношение Джека Мэггса к новым пассажирам было каким-то неопределенным, ибо он, сидя у окна, спиной ко всей этой компании, то ли дремал, то ли глядел на мелькающие мимо пейзажи. Но для Тобиаса с его способностью преувеличивать добропорядочность людей, которых он не знает, семейство Гаррисов казалось живым укором собственной греховности. Он чувствовал, как их христианская обыденность сурово вершила суд над ним.

Что бы они подумали, узнав, что он опозорил свою

собственную семью?

Глубоко несчастный, он тоже повернулся к окну, когда дилижанс, медленно поднявшись в гору, наконец въехал в старинную липовую рощу. За деревьями Тобиас увидел обросшую мхом норманнскую церквушку, дом викария, сад и самого священника на пшеничном поле. Дул свежий ветерок, достаточно сильный, чтобы качались колосья пшеницы и цветущие дикие яблони роняли лепестки.

Тобиас открыл записную книжку и, зачеркнув все начало первой главы, написал:

«Многие из сокамерников М. не выдерживали наказания пожизненным изгнанием и сходили с ума, выйдя на свободу. Они, возможно, были грешниками, но грешниками-англичанами до мозга костей. Вырванные из родной деревни или же являясь продуктом зловонных трущоб Лондона, они, однако, не могли смириться с тем, что им больше никогда не увидеть любимой родины.

М. не сошел с ума лишь потому, что не утратил глубокой веры: какой бы вердикт ни зачитал ему судья Денман, он все равно еще раз ступит на зеленую землю своей дорогой родины, Англии.»

Тобиас теперь был уверен, что это будет последний роман, который он опубликует. Он писал широко и свободно, не останавливаясь, откровенно и резко, все время помня, что Мэггс может обернуться и снова потребовать его записную книжку.

На перекрестке у Вэллингфорда им была написана та знаменитая фраза, которой тридцать лет спустя откроется роман «Смерть Мэггса»:

«Подобно тому, как у перелетных птиц самец оповещает самку о своем возвращении, так и убийца возвращается к своей возлюбленной Англии, отчаянный и смелый, как самец малиновки в своем ярко-красном жилете.»

Тобиас начал описывать шторм на море – ему представлялось, что это будет главной частью его второй главы. Чтобы усилить ощущение собственного позора, он писал о воинственном субъекте своих сеансов гипноза с симпатией, на которую никогда уже больше не будет способен. Темная поверхность волн, холодный нечистый воздух камеры – он нарисовал картину того места, которое недоступно даже самому Господу Богу. Здесь М. распростерт и прибит к палубе, его левая кисть руки сломана. Рядом с ним лежит человек по имени Гаррис с мокрой седой бородой на холодной и уже не дышавшей груди.

Дилижанс остановился в Абингдоне, приятном городке, который Тобиасу, однако, не удалось осмотреть. Лишь после того как семейство Гаррисов покинуло дилижанс и вечерние тени стали длинными, а «Истый Британец» начал медленно подниматься в гору, направляясь в Фаррингтон, Тобиас оторвался от своих трудов и снова поймал на себе недобрый сосредоточенный взгляд Джека Мэггса. Он неохотно закрыл и затем спрятал свою записную книжку.

– О чем задумались, Джек Мэггс? – попробовал он втянуть в разговор своего спутника.

– Вы и без меня знаете мои мысли, приятель, – шепотом произнес тот, посмотрев на нового пассажира, сладко спавшего молодого джентльмена с соломенными волосами, от которого сильно попахивало пивной и конюшней. Убедившись, что их новый сосед крепко спит, Мэггс повысил голос до нормального, но тон его стал еще более неуважительным, чем прежде,

– О чем я задумался? – повторил он. – Об очень многом, парень.

Вдруг без какого-либо объяснения он обхватил голову Тобиаса руками и крепко сжал ее, а затем медленно притянул к себе, словно хотел поцеловать его.

– Как мне получить обратно все мои мысли?

Трудно нормально разговаривать, когда одному из беседующих пытаются сорвать голову, словно это арбуз. Тобиас придвинулся поближе, чтобы как-то облегчить свое неудобное положение.

– Я не знал, что вы так дорожите вашими мыслями, Джек Мэггс. Однако у вас никогда не находилось времени, чтобы взглянуть на запись наших встреч. Когда мы вернемся в Лондон, я отдам вам жестяную коробку со всеми моими заметками. Мы вместе их сожжем. А теперь, пожалуйста, отпустите меня. Вы больно зажали мне ухо.

Однако Джек Мэггс с мрачным видом продолжал держать в тисках его голову.

– Ваши заметки – ложь, парень. В них ничего не сказано, я снял с себя рубашку. И правда в том, что вы заставили меня с помощью гипноза выдать секретные сведения.

– Все ваши секреты будут вам возвращены. Отпустите меня, прошу вас.

– Заткнитесь!

Тобиас вдруг понял, как легко и просто, не за понюшку табака, он может распрощаться с жизнью.

– Когда я прочитал, как вы высмеяли Женщину-канарейку, – сказал Джек Мэггс тихо, и это усилило гнев в его потемневших глазах, – то стало ясно, как глоток джина, что вы сделаете то же самое и со мной. Вы расскажете мои проклятые секреты всему миру.

Тоби даже не знал, что ему ответить.

– Сколько вам заплатят за ваши насмешки над этой бедной старой курицей? Соверен? Два? Сколько будет стоить, если вылить все ее секреты в сточную канаву?

– Я не рассказал ни одного ее секрета, Джек. Вместо ответа Мэггс еще больше сжал его голову.

– Вот где мои секреты, – сказал он шепотом, – в этой коробке. В черепной коробке. Вот куда мы должны проникнуть.

Неизвестно, что было бы дальше, если бы не зазвучал рожок, извещавший об их прибытии, и не разбудил джентльмена. Дилижанс въехал во двор деревенской гостиницы, и дюжие конюхи стали перекликаться с кучером. Джек Мэггс снова сел в свой угол, как борец после раунда, и сложил руки на ярко-красном жилете.

Когда они вышли из дилижанса, сердце Тоби учащенно забилось. Он сразу решил направиться на главную улицу городка, но был обескуражен тем, что Мэггс молча следует за ним. Стоило ему свернуть куда-нибудь в сторону, Мэггс не отставал от него ни на шаг. После пяти минут такой странной прогулки Тобиасу ничего не оставалось, как вернуться в дилижанс, мечтая, чтобы на сей раз у них был приличный и приятный сосед, а не храпящий джентльмен, который вышел на этой почтовой станции и чье место пока никто не занял.

Когда дилижанс снова выехал на тракт, Мэггс, умиротворенно положив руки на колени, однако по-прежнему не сводил глаз с Тобиаса. Проехав несколько миль молча, Тобиас почувствовал, что больше он этого не выдержит.

– Черт побери, мне очень жаль, что я узнал ваш треклятый секрет, Джек Мэггс. Он мне не нужен. Мне чертовски жаль, что я вытянул его из вас.

– Если бы у вас был такой же опасный секрет, – ответил Мэггс, – это спасло бы вас от опасности.

– Итак, вы уже мне угрожаете?

– Да, угрожаю.

– Вы действительно считаете это разумным?

– Я не разумный человек. Я злодей.

– У меня нет «опасных» секретов, Джек Мэггс.

– Мне стыдно за вас.

– Вы думаете, что я дам вам повод для шантажа.

– Именно этого я и добиваюсь, – сказал Джек, смягчившись. – Черт побери, если бы у вас был хотя бы один такой секрет, вы могли бы всю дорогу безмятежно спать, как дитя, ничего не опасаясь.

Теперь Тобиаса начали мучить сомнения, какая опасность ему может грозить, если он познакомит Джека Мэггса с «Ловцом воров». Он не был полностью уверен в том, что его компаньон достаточно благоразумный человек. Он не раз видел, как Мэггс страдал и в какой гнев он впадал на сеансах гипноза, и ему нетрудно было представить себе, что Джек Мэггс может вдруг задушить его и выбросить из дилижанса. По мере того как стало темнеть, Тобиасу уже виделись поистине пугающие картины: он убит ударом дубинки, зарезан или задушен. Он даже видел канаву, а в ней свое окровавленное и изуродованное тело. Он видел у края дороги разорванную записную книжку, обреченную истлеть, не пригодившись. Эти картины четко отпечатались в его мозгу, словно некое предупреждение.

За каменным мостом начался густой темный лес.

– Вы, должно быть, считаете меня образцовым гражданином.

– Я ничего о вас не знаю, приятель. И никогда не пытался создать о вас какое-либо мнение.

– Тогда я расскажу вам о себе, Джек Мэггс. У меня есть тайна, она в двадцать раз страшнее вашей.

И тогда, чувствуя, как сильно бьется его сердце, Тобиас все же решился отвести душу и рассказал ему все. Это принесло ему подлинное облегчение.

Глава 64

– Лиззи, – промолвила Мери Отс, – ты не поможешь мне справиться с этой кофточкой?

Лиззи Уоринер оторвала глаза от романа «Замок Рекрент» и посмотрела на то, как мучается ее сестра, одевая ребенка. У Мери, подумала она, нет ни природных навыков, ни вкуса, чтобы одевать даже самое себя. Дело в том, что она не разбиралась в оттенках и цвете тканей. Она знала это и поэтому ограничивалась очень скромной палитрой цветов: серый с белым или только черный цвет, дабы избежать ошибки и не оконфузиться. К тому же Мери, несмотря на все старания, неизменно удивляла общество измятой, плохо отглаженной одеждой. То же происходило, когда она неумело одевала ребенка. Вот и теперь она уложила маленького Джона на софу, неуклюже сев рядом, и, неловко приподняв одной рукой его головку, пыталась другой надеть на него очень красиво вышитую, но слишком большую для него кофточку. Для Лиззи было мучением видеть все это, и она невольно раздражалась. И это «наша добрая Мери», «наша милочка Мери», которую все так хвалили и любили?

– Ты не думаешь, что кофточка слишком велика для него? – наконец не выдержала Лиззи.

– Это подарок тети Бет, – просто пояснила она Лиззи.

– Но понравится ли тете Бет, когда она увидит свою кофточку с закатанными рукавами и воротником, некрасиво сползшим на плечи бедного малютки?

– Тетя Бет вырастила на нищенское жалованье клерка десять ребятишек. Я уверена, что ей будет приятно увидеть, как мы оценили ее заботливость и подарок.

– Я уверена, что тетя Бет согласилась бы подождать месяца три, пока маленький Джон подрастет, и эта красивая кофточка будет великолепно сидеть на нем.

– Лиззи, – рассердилась Мери, – ты очень занята? Лиззи отложила книгу, подошла к сестре и обняла ее за плечи.

– Мери, милая славная Мери, прости меня. Я, во-первых, ничего не понимаю в детях и их одежде, А во-вторых, все знают, что я просто ужасное чудовище.

– Ты совсем не чудовище, дорогая Лиззи, но, мне кажется, ты грустишь весь этот день.

Мери продолжала сражаться с непослушной кофточкой, но наконец, подняв своего сыночка, заставила Лиззи полюбоваться им.

– Вот так, дорогой мой, ты же любишь тетю Лиззи. Она очень обрадуется, увидев тебя таким нарядным. Ничто не сможет так согреть твое сердце, Лиззи, как этот малыш. Я часто устаю от всяких забот и невзгод, но стоит мне взять Джона на руки и прижать к себе, клянусь… лучше этого чувства в мире нет.

Лиззи взяла ребенка из рук сестры и зарылась лицом в теплую шейку, жадно вдыхая запах молока и детского мыла.

Мери сидела на софе, сложив руки на широких коленях.

– Почему ты так печальна, дорогая Лиззи?

– Печальна? – Лиззи чуть коснулась лицом белокурой головки ребенка. – Я не печальна, Мери.

– Нет, ты печальна, – настаивала сестра. – Мне кажется, ты чем-то очень опечалена. Сначала я думала, что это из-за того, что доктор забрал твое ожерелье, потом, что виной твоей печали была ссора с Тоби. Он говорил с тобой о деньгах? Ты думаешь, его отец опять пересылает ему свои долговые чеки для оплаты?

– Куда он уехал, Мери? Я слышала, как он очень рано покинул дом.

– Тебя не должно расстраивать то, что он иногда говорит. Он уехал в Глостер вместе с каторжником.

– Он с ним покинул Лондон? – удивлению Лиззи не было предела.

– Ты знаешь, что он все любит делать быстро, не задумываясь.

– Он давно уехал?

– Всего два дня назад.

– Два дня!

– Лиззи, ты так говоришь, будто это вечность!

– Вполне возможно, что это так и есть, – мрачно промолвила Лиззи.

– Что ты хочешь сказать?

– Он твой муж, Мери.

– И что же из этого?

– Если бы он был отцом моего ребенка, я не позволила бы ему так безрассудно разъезжать с убийцей. Бедняжка маленький Джон, если что-то случится…

– Лиззи, ничего не случится. Он пишет роман, который хочет продать. Мы не должны сердиться на него, Лиззи. Ты плачешь?

– Я плачу, думая о маленьком Джоне, – промолвила Лиззи. – Я плачу о том, кто так неосторожно рискует своим счастьем.

Мери какое-то время молчала; Лиззи видела, что эта добрая душа думает.

– Ты не думаешь о нашем собственном папе, Лиззи. Нет, Лиззи не думала об их отце. Ее отец никогда не любил ее. Он любил только одну Мери.

– Нет, – сказала она, пройдясь мимо окна с Джоном на руках. Малыш почмокивал у нее на плече.

– Нет, я думаю о Тоби. – Лиззи была вне себя от гнева. Она стояла перед окном, любуясь прекрасным весенним днем и мальчишками из конюшни, играющими на мостовой в крикет.

– Потеря отца для каждого ужасное горе, – назидательно сказала Мери. – Так же, как и потеря мужа.

Лиззи повернулась и посмотрела в маленькие глаза сестры, настроенной столь сентиментально.

– Мне грустно, Мери, признаюсь тебе в этом. Я действительно хочу усыновить ребенка. Я думаю, что для меня это правильное решение. И я убеждена, что в Лондоне сделать это будет очень трудно, в таком случае, почему бы мне не уехать отсюда? Я могу продать свое ожерелье, Мери.

– Разве в романе, который ты читаешь, написано нечто подобное и это заставляет тебя говорить такие вещи? Помнишь, мама запретила тебе читать, потому что ты набираешься из книг всяческих фантазий? И ведь у тебя в свое время будет свой собственный муж.

– Ты считаешь, что способна угадать мое будущее, Мэри?

– Конечно, – радостно размечталась Мери. – У тебя будет много детей, собственный красивый муж и прекрасный дом совсем рядом с нами, и наши дети будут дружить, мы вместе будем встречать Рождество за большим овальным столом, а Тоби будет развлекать нас своими мистическими фокусами.

– А мой муж?

– Возможно, он тоже будет знать какие-то фокусы, ведь мы пока еще не знаем, кто он.

– Мне это не нравится, – сказала Лиззи. – Не вижу причин, почему я не могу сама усыновить ребенка.

Мери нахмурилась.

– Дорогая Лиззи. – Она похлопала по софе. – Садись рядом и дай мне Джона, мы хорошо посидим вместе, и ты сможешь рассказать мне то, что прочитала в своем романе.

Лиззи так и сделала и испытывала очень странное возбуждающее чувство от того, что в течение целого часа рассказывала свой вариант романа «Замок Рекрент».

Но час прошел, ее состояние не изменилось, рядом с ней не было никого, кто бы подсказал, что делать.

Глава 65

Дорогой Генри!

Я пишу тебе пером, взятым у Тобиаса Отса, автора книги о Капитане Крамли. Листок бумаги, вложенный в желтый конверт, – это факты, грозящие репутации моей личности.

Генри, даже если ты в данное время ненавидишь меня, вспомни о том, что я дал тебе, и в память о моей щедрости сделай следующее: если меня арестуют и обвинят на основании заявления этого человека, сделай копию упомянутого листка и отнеси его жене на Лембс-Кондуит-стрит, это к северу от Иннс-Корта. Я не знаю, где живет его отец, но кажется, он известен под кличкой Драчун-Коротышка или Джон-Боевой Петух. Найди и его тоже, и любых их родственников или знакомых, всех, кого только удастся найти. Затем отправляйся на Флит-стрит, зайди в любую пивную, где бывает пишущая братия. Купи этих джентльменов за цену, какую им подскажет их фантазия, а мистер Джон Пласс в Темпле возместит тебе расходы с процентами.

Если меня не арестуют и закон восторжествует, сожги это письмо.

Я и мой спутник Отс на пути в Глостер, но где мы в данный момент, сказать не могу. Это тот случай, когда Джек должен быть начеку, ибо ночь темна, сиденья в дилижансе твердые, как дно телеги, да и спать мешает Призрак, не сводящий с меня глаз и угрожающий мне. Это существо совсем недавно родилось в моих снах в результате использования магических искусств. Возможно, твое образование поможет мне узнать, как избавиться от него.

Нам обещают, что мы прибудем в Глостер на рассвете. Там мы найдем знаменитого «Ловца воров», который способен отыскать любого человека на пространстве от Лондона до Кардиффа. Все это предпринято ради тебя. Я виноват перед тобой в том, что скрывал от тебя истинную историю своей жизни. Я дал тебе чистый лист, а ты, без сомнения, заполнил ее наихудшим образом.

Это письмо я вручу «Ловцу», и ты узнаешь конец наших с Софиной отношений. Надеюсь, ты успокоишься, узнав подлинную правду. Тогда ты сможешь, отложив эти страницы в сторону, сказать себе: «Так вот каково это чудовище, которого я так боялся».

В предыдущих письмах я рассказал тебе, как мы с Софиной уснули, как нас нашла Ма и устроила большой скандал по поводу пяти месяцев, и прочее. Я не знал, что Софина ждала ребенка. Кажется, я уже писал тебе об этом? Да, кажется, писал.

Софина и я были поспешно удалены из этого дома, это было похоже на срочный арест. Тому пришлось на собственном горбу тащить большой мешок ворованной серебряной посуды. Ма велела ему бросить его, но он был примерным сыном и глупым вором и продолжал с риском тащить мешок по пустым ночным улицам города до Пиккадилли, где им удалось разбудить кучера одинокого кэба. Когда мы втиснулись в него все четверо с мешком ворованного серебра в придачу, Ма вылила на меня всю свою ядовитую злобу.

Она грозилась наказать меня и была настолько великодушна, что тут же рассказала, что меня ждет. Это был неизвестный мне способ наказания, и она описывала его во всех подробностях: Том должен продеть мои руки через перекладины приставной лестницы и держать меня до тех пор, пока Ма хорошенько не отхлещет меня ремнем для правки бритв.

За час до рассвета мы наконец добрались до Айлингтона.

Небо было еще ночным, но был слышен крик петухов, почему-то заранее извещавших близкий рассвет.

Ма заставила меня притащить из коридора на верхний этаж тяжелую лестницу Сайласа. Том помог мне поставить ее наклонно к стене в нашей с Софиной спальне. Затем она велела мне лечь на нее лицом вниз, а неуклюжий здоровяк Том, уже услужливо сидевший в углу под лестницей, схватив мои руки, притянул их к себе через перекладину лестницы с такой силой, что я испугался, как бы он не вырвал их из суставов. Я думал, что меня наказывают за то, что я грязная свинья, никто не сказал мне, что я буду избит за то, что был отцом еще не родившегося младенца.

Ма, как я теперь понимаю, больше думала о своем бизнесе, чем о нашей морали. Она не хотела потерять свою маленькую девочку-воровку из-за ее будущего материнства, а меня из-за Софины. Мы были слугами, нужными ей, исполнители всех ее дел. Вот почему она так жестоко расправилась со мной.

Уложив меня на перекладины лестницы, она, как обычно, берясь за дело, высоко подобрала юбки, показав свои белые мускулистые икры. Отойдя подальше, в проем кухни, она с разбега, некрасиво ухнув, нанесла мне первый удар ремнем. Она проделала это двадцать раз, и хотя уже запыхалась и тяжело дышала, не забывала требовать от Софины, чтобы та не пропустила ни одного удара, будучи свидетелем моего унижения и бесчестья. Она не позволила Софине закрыть руками уши, и та слышала мои трусливые вопли.

Когда избиение закончилось, Том отпустил мои руки. Я был настолько раздавлен болью и стыдом, что не заметил, как Ма увела Софину из комнаты. Я даже отдаленно не мог предполагать, чем это ей могло грозить, но как только услышал ее крики: «Джек! Джек!», вскочил со своей дыбы, чтобы броситься ей на помощь.

Этот момент я не забуду никогда; в своих беспокойных снах я часто видел, как встречаю свою возлюбленную на площадке лестницы, как бросаюсь с кулаками на Ма,.. Господи, я сказал с кулаками, но иногда это было с ножом, а то и с ее собственным большим кинокалом. Мне то и дело снилось счастливое спасение Софины, мы убегаем на заре – наш ребенок жив – навстречу нашей новой молодой жизни.

В полутьме до наступления полного рассвета я едва успел добраться до кухни, как там меня остановил Том, Он навалился на меня всей своей немалой тяжестью и держал прижатым к полу, больно завернув мне назад руки.

Я был рослым пятнадцатилетним пареньком, но Тому было все-таки двадцать, и он сидел на моей кровоточащей заднице так, будто не замечал, какую боль мне причиняет.

– Ты паршивый недоносок, – сказал он мне. – Ты ублюдок вшивый… – и прочее, и прочее. Он бил меня лицом о доски пола, я до сих пор чувствую их грубую поверхность, царапающую щеки. Я слышал плач Софты в этой проклятой комнатушке внизу подо мной. До моего слуха долетали не все слова Ма, но эти я расслышал:

– Хочешь, чтобы я позвала Тома, чтобы держал тебя?

А теперь я скажу тебе то, чему ты не поверишь: я представил себе, что Софину секут так же, как меня.

«Ты хочешь, чтобы пришел Том и ты предстала перед ним в таком виде?»

Я не видел свою любимую до тех пор, пока кухню не осветило яркое дневное солнце; Софина стояла в открытых дверях кухни, и я, только что отпущенный Томом, сидевший за столом и пивший чай, вдруг поднял глаза и увидел ее.

Ни кровинки в лице. Опущенными руками она прижимала к себе передник. Поймав мой взгляд, она отвернулась и ушла в нашу комнату.

Я вскочил, но Том положил мне руку на плечо.

– Теперь оставь ее в покое, грязная свинья.

И все же я бросился бы к ней, но он держал меня за руку, пользуясь своей физической силой, и мог бы держать столько, сколько ему вздумалось бы.

– Ты пойдешь со мной, мистер Болван, сосунок проклятый. – И он повел меня вон из дома, через эту ужасную маленькую комнату, и вывел куда-то в сторону клозета и зарослей чертополоха, к кирпичной стене, а затем по грязной дорожке, вдоль нее и через обвалившуюся сточную канаву, где кончилась стена. Здесь пахло экскрементами и падалью.

Том остановил меня и заставил наклониться, а потом встать на колени возле небольшой дренажной канавы, уходившей куда-то под соседнюю сырную лавку. Он не позволил мне двинуться с места, но сам время от времени дергал меня за руку, чтобы напоминать о боли в моем избитом теле, и временами ворошил палкой грязь в канаве.

– Посмотри сюда, – наконец велел он.

Я испугался, подумав, что он толкнет меня в канаву, и поэтому не был готов к главному удару.

Я посмотрел.

Там лежал наш с Софиной сын – бедняжка был такой крохотный, что поместился бы у меня на ладони. На его странно знакомой мне мордашке был след жестокого смертельного пореза.

Сейчас я не в силах больше об этом писать.

Р.S. Я уснул и, проснувшись, увидел Отса, который фамильярно положил мне руку на колено. Он спросил меня: вы спите, Джек Мэггс?

Я ответил ему: нет, не сплю.

Это была неправда – мне привиделся вышеупомянутый Призрак. Я видел его, он сидел в дилижансе напротив меня. Желтые волосы, длинные бакенбарды, синий длинный фрак с золотыми пуговицами.

Я спросил у него: это вы?

Он ответил: да, это я. Затем положш мне руку на голову, и его рука обожгла меня своим холодом. Я закричал и проснулся – дилижанс был полон незнакомых людей.

Всю эту бесконечную ночь мы мчались галопом, одиннадцать миль в час. Свечи в дилижансе то вспыхивали, то гасли.