Текст книги "Эдгар По. Сгоревшая жизнь. Биография"

Автор книги: Питер Акройд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

По пригласил миссис Клемм вместе с дочерью переехать к нему в Ричмонд и соврал, что «приобрел миленький домик в уединенном местечке». Подобный «домик» существовал только в воображении По. У него была склонность верить в то, что написанное им так или иначе воплощается в жизнь.

Сиюминутного разрешения проблемы не последовало, и по прошествии месяца По совсем приуныл. В письме из Ричмонда он пожаловался Кеннеди, что чувствует себя «глубоко несчастным, непонятно почему». Довольно странное признание, ведь он знал, что причина его депрессии в возможности навсегда потерять Вирджинию. Вероятно, написать такое По заставила потребность в постоянном сочувствии окружающих, неутолимая жажда любви и внимания. К тому же он начал много пить. Уайт написал одному своему другу, что По «к сожалению, довольно беспутен, почему я вряд ли могу на него положиться». Один из печатников «Мессенджера» вспоминал, что «мистер По был прекрасным человеком, пока не напивался. Он был добр и учтив, и таким все любили его. Но стоило ему выпить, и человека неприятнее трудно было вообразить».

В сентябре По неожиданно освободил свой стол в редакции. Он «съехал с катушек», как выразился Уайт, добавив, что его «совсем бы не удивило», если б он узнал, что По «свел счеты с жизнью». Однако По не убил себя. Он возвратился в Балтимор, где, как считается, тайно обвенчался с Вирджинией. Доподлинно об этом неизвестно, но ясно, что какая-то договоренность была достигнута. Брак, скорее всего, стал для По единственным способом удержать Вирджинию. Так как ей исполнилось всего тринадцать лет, то соблюсти тайну было весьма желательно.

В конце того же месяца По написал Уайту, прося восстановить его в «Мессенджере». Уайт согласился на том условии, что По станет воздерживаться от спиртного. «Человек, пьющий до завтрака, не может не вызывать опасений, – сказал он. – Нельзя пить и в то же время хорошо делать свое дело». Итак, По опять стал много пить. В двух-трех рассказах этого периода люди сидят за столом и пьют, а между ними сидит смерть. Пространство замкнуто и освещено масляными лампами или факелами. Это трактир, порожденный горячечным воображением, где опьянение и смерть – сумрачная часть реальности. По видел такие трактиры в Нью-Йорке, так же как и в Ричмонде; в них лестница вела с улицы вниз в залу, отличавшуюся от обычного подвала лишь деревянной стойкой, деревянными скамьями и тем, что грязный пол там был утоптан множеством ног. По неплохо изучил подобные клоаки.

В начале октября он вернулся из Балтимора в Ричмонд. Приехавшие с ним Мария Клемм и Вирджиния поселились в меблированных комнатах, а вовсе не в обещанном «миленьком домике». Постороннему глазу семейство могло показаться связанным лишь родственными узами: холостяк, а с ним его родственница с маленькой девочкой, о которой она нежно заботится. Почти сразу по приезде Мария Клемм пишет письмо близкой своей приятельнице, признаваясь: «Мы полностью зависим от Эдгара. Ведь он мне как сын и всегда был мне сыном…»

Уайт назначил По редактором «Мессенджера», оставив себе роль хозяина, и поначалу По с удовольствием выполнял новые свои обязанности. Теперь, когда причина его депрессий была устранена, он бросил пить и пишет Кеннеди, что «мужественно сражается с врагом». В том же письме он утверждает, что его здоровье «лучше, чем в прежние годы, мозг работает плодотворно, исчезли финансовые трудности. Похоже, что впереди меня ждет успех…».

И он постоянно писал. После того как «Сатерн литерери мессенджер» опубликовал «Беренику», По передал в распоряжение журнала и другие свои рассказы. Так, в декабрьском номере появляется рассказ «Рукопись, найденная в бутылке», незаконченная драма под названием «Политик», два-три материала для заполнения журнальных пустот и не менее девятнадцати рецензий на книги, а за предшествующие девять месяцев он опубликовал шесть новых рассказов, среди которых «Необыкновенное приключение некоего Ганса Пфааля», «Морелла» и «Король Чума».

Критические работы По сразу же привлекли внимание, поскольку умный анализ сочетался в них с едким сарказмом. В результате репутации некоторых из моднейших авторов был нанесен существенный урон. В своей критике По бывал подчас груб и даже жесток. Его недовольство миром частично проистекало из его недовольства собой. Приведенное Юнгом замечание Парацельса вполне уместно и применительно к По: «… когда человек неосознанно действует себе во вред, возникают нетерпимость, возбудимость и бесплотное желание любой ценой сокрушить противника». По, несомненно, нравилось поднимать шум или «устраивать скандалы», особенно если жертвой скандала становились авторы из Нью-Йорка или Новой Англии. Он не скрывал своих «проюжных симпатий» и не готов был склоняться перед авторитетами своих северных коллег, признавая все их притязания. И он весьма заботился о собственной репутации, жаждал славы, жаждал производить впечатление и все для этого делал.

Журналистика его имеет лишь историческую ценность, а вот рассказы выжили. В каком-то смысле тон всем им задала «Береника». Этот рассказ, сюжет которого – столь характерный для По кошмар – несет в себе отпечаток болезненности с примесью сентиментальности, повествуя о смерти и порочной страсти. Сюжет развивается медленно и продуманно, с ритмическим использованием полнозвучных гласных. Такая проза надолго остается в памяти – начало, подобное похоронному звону колокола: «Печаль многосложна. И многострадальность человеческая необъятна…» [14]14
  Перевод В. Неделина.


[Закрыть]– и все дальнейшее, когда несчастливый и неудачливый повествователь по имени Эгей женится на своей кузине Беренике, чахнущей из-за какой-то непонятной болезни. Женившись, Эгей становится жертвой еще более странной мании – его преследуют, одновременно маня и отвращая, зубы возлюбленной. Как это часто бывает у По, девушка безвременно умирает. Оправившись от страшного горя и помрачения рассудка, Эгей осознает, что вырвал зубы у своей возлюбленной, пока она была еще жива и подавала признаки жизни. На этом рассказ обрывается. К таким неожиданным концовкам По нередко прибегает для пущего эффекта. Намеренная незавершенность призвана усилить ощущение неопределенности и тревоги. Для произведений По характерна некая неоднозначность содержания, смысл которого читатель постигает как бы вместе с автором.

Разумеется, «Береника» создана в традициях готической литературы, но с особенностями, присущими творческой манере По. Дело в том, что ужас и болезненную патологию По помещает в центр повествования. Настойчивый повтор связанного с зубами мотива, возможно имеющий источником испитую внешность погибшей от чахотки матери По, можно проследить и в некоторых других его произведениях; фантазия По соединяет, сплавляет в единый конгломерат погребение заживо, некрофильское тяготение к тлену и останкам. Так намертво спаяны в его произведениях смерть и красота. Когда он описывал ужасы, инстинктивно тяготея к ним, фантазия преображала их в нечто высокое и святое, перенося в местность, наполненную благоуханием, где звучат лишь отголоски действительного мира.

Не исключено однако, что По мог бы с презрением отвергнуть подобные умозаключения, так как он весьма точно рассчитывал все свои эффекты, ни на минуту не забывая о поставленной задаче и держа под абсолютным контролем свое повествование. Важно и то, как часто вносил он в текст поправки, иногда и полностью менял написанное. Не лишне отметить, что писал он каллиграфическим почерком, аккуратно складывая листы рукописи и соблюдая абсолютный порядок.

Здесь точка, в которой хаос смыкается с иронией, и трудно сказать, не смеялся ли подчас По над некоторыми из своих выдумок. Однако расчет и преднамеренность вовсе не всегда бывают несовместимы с выражением глубочайших страхов. По так свыкся со своими тревогами и так глубоко проникся ими, что всегда умел заразить ими читателя. Но для того чтобы в точности описать их, нужны упорядоченность и дисциплина. Это как разница между невольно вырвавшимся рыданием и плачем профессиональной плакальщицы.

Весной 1836 года По официально женился на Вирджинии; по-видимому, тайная его женитьба, если она конечно же имела место, так и осталась тайной. Свидетель официальной церемонии Томас В. Клеланд поклялся, что невесте «полный двадцать один год». Так как Клеланд был благочестивым пресвитерианцем, то он вряд ли позволил себе солгать священнику, – следовательно, в заблуждение о возрасте Вирджинии ввел его сам По. Солгала, по-видимому, и Мария Клемм. Вирджинии было на семь лет меньше заявленного, да и при малом ее росте она не выглядела на свой-то возраст. Странный получился союз. Не то чтобы незаконный, но необычный.

Новобрачный отважился на короткий медовый «месяц» в Петербурге, в штате Вирджиния, хотя вряд ли брак их уже тогда получил положенное физическое выражение, что естественно для По, который склонен был идеализировать своих возлюбленных, переводя отношения с ними в область платонических. Результатом является предположение, что физической стороны любви он чурался вообще, возможно будучи импотентом. Но все это область домыслов, как и то, что физическая близость с его девочкой-женой, если она и случилась, имела место позже. Спустя несколько лет По заявил, что «женился ради счастья ближних, когда понял, что… самому счастливым не бывать». Он любил пожалеть себя и задним числом.

В этот относительно мирный период его жизни авторское честолюбие По значительно возросло и укрепилось. Он отправил нью-йоркскому издателю рукопись «Рассказов Фолио-клуба», а некий друг-литератор посоветовал ему разделить «Рассказы» на два выпуска, так как «это хорошо для продажи». И По решил последовать его совету. Будь в те времена литературный рынок, он бы всем разослал свою рукопись. Тогда же По начал писать «Повесть о приключениях Артура Гордона Пима», первая часть которой была напечатана в «Сатерн литерери мессенджер» в 1837 году. Однако прежде чем повесть вышла в свет, По изгнали из журнала. И опять причиной стало его пьянство. В сентябре 1836 года Уайт сделал ему предупреждение, продлив договор с ним на определенных «условиях», – но в декабре По «опять нарушил» эти условия. Один из современников, проживавших в Ричмонде, свидетельствует, что «стоило По выпить (а с ним это теперь случалось частенько), и работать он не мог». Он срывался в «загул», и тогда требовать от него чего-либо было бесполезно. Как признавался сам По, ему приходилось тогда несколько дней проводить в постели, ссылаясь на «болезнь».

Итак, По в 1837 году был уволен. Тремя неделями позже Уайт написал в письме другу о том, что «Мессенджер» «выстоит, пережив тот урон, который нанес ему По своей деятельностью». Однако никакого «урона» не было и в помине. При По журнал привлек к себе больше внимания, чем когда-либо в последующем. При По тираж увеличился с семисот до трех тысяч пятисот экземпляров. Более того, именно тогда журнал напечатал некоторые из шедевров американской литературы. По уже в то время являлся крупнейшим американским прозаиком. Но лишь немногие из критиков это понимали.

До конца января По оставался в Ричмонде, продолжая досаждать Уайту. «Он постоянно клянчит у меня деньги, – писал Уайт. – А его писания надоели мне не меньше, чем он сам». В конце февраля По со своим небольшим семейством уехал в Нью-Йорк. Шесть лет назад он уже провел в этом городе несколько несчастливых месяцев, однако память о нищете и страданиях, которые он тогда претерпевал, не помешала ему вернуться. Так было предначертано. Знаменательны начальные строки «Сиопы, или Тишины»: «„Внемли мне“, – молвил Демон, возлагая мне руку на голову». [15]15
  Перевод В. Рогова.


[Закрыть]

Глава шестая
Редактор

Чета По и Мария Клемм сначала поселились в меблированных комнатах на Уэверли-плейс в Гринвич-вилледж, а потом, в 1837 году, в нескольких кварталах оттуда на Кармин-стрит. Их сосед по Уэверли-плейс описывал По как «одного из самых любезных, воспитанных и умных людей, с какими мне только приходилось встречаться» и добавлял, что «никогда не видел его хоть чуточку выпившим». И все же для По это было трудное время, особенно если учесть разразившийся весной финансовый кризис, сопровождаемый паникой. В этих безнадежных обстоятельствах По пытался найти журналистскую или репортерскую работу. Об успехах в этом не сохранилось никаких свидетельств. За год было напечатано лишь два рассказа По: «Фон Юнг – мистификатор» и «Сиопа». Выпуск «Повести о приключениях Артура Гордона Пима» в «Мессенджере» по прошествии двух лет прекратился. Непонятно, каким образом По и его семья сводили тогда концы с концами. Не исключено, что Мария Клемм сдавала комнаты внаем на Кармин-стрит. Судя по дошедшему до нас печатному изображению, дом был достаточно большой, чтобы вместить некоторое количество постояльцев, – однако другие источники дохода нам неизвестны.

Разразившийся кризис привел к голоду и множеству смертей. Сохранившиеся регистрационные записи указывают на то, что зимой 1837 года писатель приходил в бесплатную амбулаторию в Гринвич-вилледж, чтобы получить лекарство от сильнейшей простуды.

Так что неудивительно, что в начале 1838 года небольшое семейство вернулось в Филадельфию. У По была привычка чуть что отправляться в путь в поисках лучшей доли. Нигде он не чувствовал себя дома.

Филадельфия с ее пересекающимися под прямым углом улицами была похожа на шахматную доску, брошенную между реками Скулкил и Делавэр; это был один из самых старых и в то время самых больших городов в Соединенных Штатах. Город был шумным и постоянно расширялся. Но По все это не вдохновляло. Наверное, он чувствовал себя там песчинкой.

По и Мария Клемм вновь поселились в меблированных комнатах. Положение их, по всей вероятности, было отчаянным. Хозяин дома вспоминал, что «им в буквальном смысле было нечего есть» и «они неделями питались хлебом с черной патокой». Несколько недель спустя они перебрались в другой дом, а потом в конце года – в третий. Чем занимался тогда По и как жил он, неизвестно, единственное свидетельство – его письмо, в котором говорится о «несчастном существовании литературного поденщика», каким он стал, и его «разбитом сердце». По опять занялся журналистикой: писал очерки и рецензии на заказ. Он обратился к новому министру военно-морских сил с просьбой предоставить ему канцелярскую работу – «все, что угодно, на море или на суше», – но замысел провалился.

При этом писательскую деятельность По продолжал. Наверное, в Филадельфию он переехал в первую очередь потому, что город этот был тогда издательским центром, где выходили в свет такие журналы, как «Сэтердей ивнинг пост» и «Джентльменс мэгэзин». В Филадельфии выпускалось ежедневно семь утренних газет и две вечерних. Однако найти постоянную работу поначалу оказалось не так-то легко. Некоторую стабильность принес выпуск в свет «Повести о приключениях Артура Гордона Пима» отдельной книгой, осуществленный летом нью-йоркским издательским домом «Харперс». Насколько известно, сам По никогда не был в восторге от своего первого и последнего, как он называл это произведение, «романа». Два года спустя он заявил, что сочинил «глупейшую книгу». Вердикт кажется нам слишком суровым. На самом деле это до крайности неправдоподобная история, полное наименование которой «Повесть о невероятных приключениях и открытиях», обладает странным очарованием, сходным с тем, что излучала и сама личность По, его мрачная и беспокойная натура. Надо сказать, По многому научился у Дэниеля Дефо, также старавшегося соблюдать правдоподобие деталей, дабы вызвать доверие к самым диким своим фантазиям.

Первые главы рисуют нам Артура Гордона Пима замкнутым в тесном пространстве между палубами корабля. В этом описании отразилось смятение самого По, муки его духовной жизни. Его манили и в то же время страшили замкнутость и уединение; это явственно сквозит в напряженной болезненности его стихов. В следующих главах Артур Гордон Пим становится жертвой жестокого мятежа, терпит кораблекрушение, страдает от голода, его берут в плен каннибалы, в общем повествование приобретает пародийный оттенок. По – художник невероятного. Стоя на краю бездны, Пим не в силах удержаться, чтобы не заглянуть в нее: «Всю душу мою наполнило желание упасть– даже не желание, а непреодолимая жажда, влечение, страсть». [16]16
  Перевод Г. Злобина.


[Закрыть]Это чистый По с его неодолимой потребностью в кошмарах. По стал крупнейшим из создателей англоязычной фантастики, потому что сумел коснуться самых потаенных и глубоко запрятанных в человеческой душе страхов. В финале поток тащит лодку Пима «в объятия водопада». Это один из центральных образов искусства По. А потом появляется некая фигура в саване, размерами превосходящая обычного человека, кожа у этого существа «изумительно белая, как снег». Пустынное и загадочное пространство тянет к себе По, но что это за пространство, По до конца не рассказывает.

Книга была оценена, что называется, «неоднозначно» и не стала финансово успешной. По оказался в таких стесненных обстоятельствах, что был вынужден согласиться на унизительные условия: авторизовать своей подписью уже издававшийся текст. «Первая книга конколога» Эдгара Аллана По есть не что иное, как сокращенная версия «Руководства конколога» Томаса Уайетта, который прибег к помощи По, отчаявшись уговорить первоначального своего издателя на сокращенный вариант. Ирония заключается в том, что именно этой книге, единственной из всех, вышедших под именем По, удалось выдержать два издания еще при жизни По.

В том же году По удалось опубликовать в «Америкэн мьюзеум оф литерачер энд артс» рассказ «Лигейя». Это история о метемпсихотическом [17]17
  Метемпсихоз – учение о переселении душ умерших в новые тела людей, животных или растений.


[Закрыть]ужасе – поглощении души рассказчика душой его жены Лигейи, женщины колоссальной воли и учености. Рассказчика завораживают глаза жены, «черные и огромные». По признавался, что в основу рассказа легло собственное его сновидение, в котором его неотступно преследовал взгляд женщины. После смерти Лигейи рассказчик не может прийти в себя от «чувства полного одиночества», основного чувства, лейтмотива, если можно так выразиться, всего творчества По. Мучаясь от одиночества, рассказчик женится на англичанке, которую он не любит и не уважает. Отвращение к ней мужа подрывает здоровье англичанки, и после ее смерти в закутанном в саван трупе начинают проглядывать черты Лигейи. Тогда он громко кричит: «Это они – огромные, и черные, и пылающие глаза моей потерянной возлюбленной… леди… ЛЕДИ ЛИГЕЙИ!» [18]18
  Перевод И. Гуровой.


[Закрыть]Мертвые не исчезают полностью – мысль о выходцах с того света кажется По утешительной. Позднее он писал: «„Лигейя“ – мой лучший рассказ». Думать так его заставляла уверенность в том, что здесь цель, которую он ставил перед собой, была достигнута в полной мере. По был расчетлив. Он никогда не забывал о цели и не давал сбить себя с толку, как бы странно и прихотливо ни развивался сюжет. Писатель очень точно и аккуратно выверял и подготавливал свои эффекты.

В конце 1838 года По признает, что вновь очутился в отчаянном положении. Лишь «путем самых болезненных жертв», по его собственным словам, он сумел заплатить за аренду предыдущего своего жилища. Семейству пришлось перебраться в дом поменьше на Шестнадцатой улице. Тем не менее в их жизни, где властвовали самые непредсказуемые случайности или неуловимый и изменчивый рок, образовалась некоторая отдушина. Поздней весной 1839 года По предложил себя в качестве помощника редактора в «Джентльменс мэгэзин». Редактор Уильям Э. Бартон ответил, что хочет сформировать некое сообщество, «подобное тому, какое предлагаете вы», и что он не знает никого другого, кто был бы так близок ему по взглядам. В своем первом письме По, вероятно, набросал план «идеального» литературного журнала, который мог распространить свое влияние на всю страну. Бартон предложил По отнюдь не королевское жалованье в 10 долларов в неделю, уверив По, что его обязанности займут не более двух часов в день, так что у него останется время для «любого другого приятного ему времяпрепровождения». «Приятным времяпрепровождением» он, по-видимому, именовал собственное творчество писателя. Начало не производит впечатления удачного. Да и Бартон был необычным редактором. Английский комический актер, специализировавшийся на диккенсовских ролях Микобера и капитана Каттла, переехал в Соединенные Штаты, желая стать литератором. Позднее По назвал его «фигляром».

Итак, По начал с того, что написал для «Джентльменс мэгэзин» (известного и как «Бартонс мэгэзин», или, что еще нелепей, «Бартонс джентльменс мэгэзин») ядовитую рецензию на балтиморского поэта Руфуса Доуса, которую Бартон запретил печатать из-за ее чрезмерной суровости. Будучи в подавленном настроении, По написал Бартону письмо, на которое редактор ответил так: «Несчастья мира наложили мрачный отпечаток на ваши чувства, с чем вам желательно бороться». Тем не менее в следующем месяце, то есть в июне 1839 года, По формально получил в журнале должность помощника редактора. Томас Данн Инглиш, молодой поэт, который частенько наведывался в редакцию журнала, вспоминал По вечно «одетым в черный, простенький и довольно потрепанный сюртук». И еще он замечал, что «у него были большие горящие глаза, пронизывающий взгляд, манеры же были простыми и естественными, как это и свойственно воспитанному человеку, а его тон и рассуждения завораживали».

Однако проза По завораживала вовсе не всех, и, во всяком случае, она не завораживала тех современных ему писателей, которых автор презирал. По прямо заявил, что в своих статьях он не собирается «помогать тем, кому он может помочь лишь замолчать». Он был абсолютно уверен в своих силах. Он был уверен в своем таланте. Когда он видел, как другие выстраиваются впереди него и получают похвалы за то, за что его жестоко критикуют, он впадал в ярость. Это было невыносимо. Понемногу он заработал репутацию сварливого и ядовитого критика. Несомненно, ему это было неприятно, и он обижался на литераторов Бостона и Нью-Йорка, однако вызов, с которым он встречал обиды, тоже не имеет себе равных и говорит о человеческой уникальности По. Ему было известно, что его не любят. «Вы говорите о „врагах“, – писал он балтиморскому журналисту, – а вы не могли бы сообщить мне их имена?»

Но получал он и похвалы. В статье в «Сент-Луис баллетин» говорилось, что «за вычетом Нила, Ирвинга и Уиллиса, никого в этой стране нельзя поставить рядом с По». Следует отметить, что По с жадностью ждал похвал и любил при случае упомянуть о благосклонных отзывах. Он написал Джозефу Эвансу Снодграссу, тогдашнему редактору «Америкэн мьюзеум», и попросил включить этот отзыв в какой-нибудь из обзоров «Джентльменс мэгэзин». В другой раз он сообщил Снодграссу, что сам Вашингтон Ирвинг «написал мне два письма, в которых высоко оценил мои рассказы». Некий современник отмечал, что ни один «из живущих писателей не любил так похвалы, как любил их он, и стоило мне заговорить с ним о достоинствах его произведений, как грудь у него начинала вздыматься, будто штормовое море». Несмотря на явную его гордыню, По была свойственна острая жажда аплодисментов и признания. Вероятно, так проявлялось его сиротство в этом мире.

По и в самом деле заслуживал похвал. Некоторые из его лучших рассказов были напечатаны в «Джентльменс мэгэзин», среди них «Падение Дома Ашеров» и «Уильям Уилсон». Эти рассказы вместе с еще двадцатью тремя вошли в два тома «Гротесков и арабесков», выпущенных издательством «Ли и Бланшар» в конце 1839 года. В коротком предисловии По ответил тем критикам, которые обвиняли его в «германизме» и «мрачности». «Если во многих из моих сочинений предметом является ужас, – писал он, – то этот ужас не имеет отношения к Германии, он в моей душе».

«Ужас» души стал сюжетом рассказа «Падение Дома Ашеров», привлекшего естественное и всеобщее внимание. С годами рассказ этот, или скорее поэма в прозе, сделался классикой жанра. Во многом благодаря этому рассказу столь разные писатели, как Бодлер и Метерлинк, называли По своим учителем. Это история о невообразимых извращениях психики, перенесенная и в фантастическую, и в реальную обстановку, история, исполненная крови, мрака и тайны.

Родерик Ашер, последний представитель древнего захудалого рода, живет в особняке, окутанном «тлетворными таинственными испарениями, тусклыми, медлительными, едва различимыми, свинцово-серыми». [19]19
  Перевод Н. Галь.


[Закрыть]Существование Родерика проходит в постоянном, леденящем кровь страхе, который разделяет с ним его сестра, леди Мэдилейн, доживающая там же в особняке свои последние дни, страдая от тяжелой болезни, от которой ее не может спасти ни один врач. Она испускает последний вздох, когда повествователь еще находится в доме, и Родерик Ашер решает оставить ее труп на две недели в одной из ниш в стене старинного особняка. Далее начинается фантасмагория: стены раскачиваются, слышится металлический скрежет и раздается «немыслимый крик, от которого холодеет кровь». Худая как скелет и вся в крови, леди Мэдилейн поднимается со своего смертного ложа. Она была похоронена еще живой, однако при виде брата в самом деле умирает и тащит брата за собой. Рассказчик в ужасе убегает. Дом раскалывается пополам и падает в черное озеро или попросту в пруд, где и смешиваются органические и неорганические остатки. Мрачный, мастерски выстроенный сюжет с невероятным искусством можно интерпретировать по-разному, психологически и психопатически. Вот почему он и оказывается столь долговечным.

Многие рецензенты высмеивали «Гротески и арабески» как «неряшливые» или «бредовые», но были и другие критики, которые заговорили об уникальности прозы произведений По. Например, рецензент из «Америкэн мьюзеум» различил в рассказах «печать гения», а «Алекзэндерс уикли мессенджер» поставил По «в первый ряд американских писателей», тогда как «Сэтердей курьер» сравнила По с Кольриджем. Иногда утверждают, что По вел жизнь отшельника, что при жизни его не ценили. Разумеется, это не так. Многие хвалили и даже превозносили его. Он считался одним из самых знаменитых американских писателей, что, однако, не избавляло его от нищеты и лишений.

Так, за новое издание «Рассказов» он не получил ничего, не считая нескольких экземпляров, которые он мог продать сам. Двухтомник его распродавался плохо, и через два года издатели информировали По, что семьсот пятьдесят экземпляров издания остались нераскупленными.

Нищета вынудила По вновь поменять жилье, правда на сей раз удачно. С Шестнадцатой улицы семья перебралась в трехэтажный кирпичный дом вблизи реки Скулкил, находившийся на другом конце города, зато куда как более дешевый. Вблизи реки По чувствовал себя свободнее; он любил плавать, нередко отправлялся в путешествия на лодке. Очень часто, будучи на реке, он переставал грести и погружался в сны наяву. Миссис Клемм хозяйничала по дому, а Вирджиния занималась садом.

Однако полностью укрыться в своем убежище По не удавалось. Томас Данн Инглиш вспоминал, как «шел вечером домой и увидел человека, который никак не мог подняться из сточной канавы. Предположив, что некто споткнулся и упал, я наклонился и помог ему. Оказалось, это был По». Инглиш предложил проводить По до дома, и тот пошел, «выписывая по дороге кренделя и зигзаги». Чарльз Диккенс считал Филадельфию «красивым городом, но уж слишком правильным»: «Погуляв по Филадельфии пару часов, я почувствовал, что готов бросить ее ради какого-нибудь кривого переулка». По нашел собственный способ превратить прямую улицу в «кривую».

Когда в конце концов По и Инглиш добрались до дома, Мария Клемм открыла дверь и закричала: «Вы напоили Эдди, а теперь притащили его домой!»

Два-три дня По не приходил в редакцию, а при следующей встрече с Томасом Данном Инглишем «ощутил искренний стыд из-за случившегося». Он уверил Инглиша, что такого с ним «никогда не бывало» и больше никогда не повторится. Однако несколько недель спустя Инглиш узнал, что По «нашли ночью на улице пьяным до беспамятства». Правда, пил тот не регулярно, но уж коли начинал пить, остановиться не мог, погружаясь в красный туман. До нас также дошли свидетельства того, что По не раз попадал в «дурные компании». Вне всяких сомнений, Уильям Бартон, наниматель По, весьма разочарованный в своем сотруднике, жаловался всем и каждому из околачивающихся в редакции типографов, поэтов-рифмоплетов и литературных сотрудников, что, мол, По пьет в рабочее время.

Поэтому или по другой причине, но Бартон терял интерес к журналу. Он затеял строительство в Филадельфии театра, гордо называемого Национальным, и в мае 1840 года выставил «Джентльменс мэгэзин» на продажу. Узнав о его намерениях, По решил немедленно объявить об открытии собственного журнала.

Разрыв между владельцем и редактором был неизбежен. В конце месяца По ушел из журнала, вернее, он объявил, что уходит «из-за принципиального отвращения» к «придиркам, высокомерию, невежеству и грубости» Бартона. Он начал серию приключенческих рассказов для «Джорнал оф Джулиус Родман», однако бросил их буквально на полуфразе. Так они и остались недописанными. На страницах «Джентльменс мэгэзин» Бартон отомстил По тем, что напечатал извинительное письмо подписчику, чье имя было «вычеркнуто из списка сотрудником, „пороки“ которого и без того доставили много неприятностей журналу». Тогда, в ответ, По назвал Бартона «негодяем» и «фигляром». Короткое сотрудничество закончилось очередной катастрофой.

Тем временем По всерьез задумался об альтернативном журнале. Он довольно долго размышлял над своей затеей, а в июне сочинил проспект того, что назвал «Пен мэгэзин», обыграв два слова – «пен» (ручка) и Пенсильвания. От своих авторов По ждал «разносторонности, оригинальности и остроты»; заявил, что к его журналу «можно будет всегда обратиться за честным и безбоязненным мнением обо всех временах и обо всех предметах» и что его журнал будет представлять литературу «самого высокого уровня». И стоить он будет пять долларов в год. По был убежден, что журнал принесет ему состояние и одним махом избавит от давления так досаждающих ему владельцев. И еще он был убежден в том, что способен преобразовать, нет, создать заново американскую литературу.

Почти незамедлительно По вступил в переписку с редакторами, издателями и журналистами в надежде на полновесный подписной лист. К началу декабря он намеревался собрать не меньше пятисот подписей, которые обеспечат его детищу прочный фундамент. Он даже написал практически всем членам семейства По, рассчитывая на их поддержку. Одновременно По собирал материал для первого номера, который намеревался подготовить к началу 1841 года. Однако на этом этапе амбиции его далеко превосходили его достижения. Предварительная работа показалась ему «трудной и требующей немереных сил», и к концу года некая недиагностируемая болезнь уложила его на месяц в постель. «Жестокая хворь», как он сам назвал ее, с легкостью изменила его планы. Выпуск первого номера был отложен с января 1841 года на март того же года. А в феврале опять начался кризис, или паника, и большие банки в Филадельфии и на Юге были вынуждены прикрыться. Для замысла По трудно было придумать время хуже. Все рухнуло. Опять, как всегда, вмешалась злая судьба.