Текст книги "Парацельс – врач и провидец. Размышления о Теофрасте фон Гогенгейме""

Автор книги: Пирмин Майер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

В связи с политической обстановкой, сложившейся в Швейцарии к 1531 году, брат Клаус возглавлял список наиболее дискуссионных тем. По аналогии с явлением кометы, можно предположить, что оба врача, Вадиан и Парацельс, приблизительно в одно и то же время скрупулезно размышляли над актуальными событиями.

Фон Ватт, описывая в Хронике санкт-галленского аббатства события 1481 года, восхваляет образ жизни «брата Клаузена фон дер Флю» и без тени сомнения пишет: «В течение 18 лет до своей смерти он не нуждался в земной пище и вел благочестивую жизнь» [153] .

Несмотря на широкие познания Вадиана, в данном случае он основывался на информации других хронистов. Скорее всего, он использовал в качестве источника «Хронику Германна Милеса» из Санкт-Галлена, автор которой также констатирует 18-летний срок поста Николауса. [154]

Со многими авторами, писавшими о брате Клаусе, Гогенгейм был знаком лично, а о других знал понаслышке. Среди них, помимо Вадиана и Себастьяна Франка, необходимо назвать еще четверых интеллектуалов, посвящавших свой досуг размышлениям о посте, предпринятом швейцарским отшельником. Это аббат Тритемий из Шпонхайма (1460–1516), один из предполагаемых «учителей» Парацельса; ученик Эразма и реформатор Каспар Хайд, известный под псевдонимом Хедио (1494–1552). Последний в ночь на 20 декабря 1526 года, оказавшись вместе с Гогенгеймом в гостях у секретаря Страсбургского собора Николая Гербелиуса, с удовольствием вкушал от щедрот гостеприимного хозяина. Начатый нами список продолжают Генрих Буллингер (1504–1575), цюрихский реформатор, который, судя по его высказываниям, был полностью убежден в религиозной неблагонадежности Гогенгейма, и Генрих Корнелиус Агриппа фон Неттесгейм (1486–1535). У нас нет достоверных свидетельств о встрече Агриппы Неттесгеймского и Гогенгейма. Однако, как автор сочинения «О тайной философии» (1533), он может по праву считаться одним из ближайших духовных единомышленников Парацельса. В 1531 году рассуждения о посте Тритемия, Буллингера и Себастьяна Франка были уже опубликованы. В круг этих авторов не входит Петр фон Нумаген из Трира (ум. в 1517 году в Цюрихе), яркий представитель поздней схоластики, которому принадлежит неопубликованная работа о посте святого еремита, написанная в 1483 году. Несмотря на то что его теория была, пожалуй, первой попыткой построения медико-алхимической модели поста, Гогенгейм, по всей видимости, ничего не знал о сочинении Нумагена. С точки зрения истории научной мысли эта работа представляет несомненный интерес как ранний прообраз спекулятивных построений Парацельса.

В обширном собрании источников Роберта Дюррера (1917/21) и Руперта Амшванда (1987) сочинения Нумагена и Гогенгейма отчетливо дистанцированы друг от друга. Это довольно типичная ситуация. Для ученых, восстанавливающих духовное наследие брата Клауса, подобные объяснительные модели до сих пор представляют собой настоящую провокацию. Сегодняшняя дискуссия по поводу давно забытых и скрытых в глубине веков концептов менее всего направлена на реабилитацию методов канувшей в Лету паранауки. Однако даже теневое существование разработанных несколько веков назад теорий, которые уже никогда не станут основой научной мысли, вызывает несомненный интерес. Ведь именно в них содержится та правда о людях, событиях и представлениях, которая открывает перед нами новые горизонты исторического познания.

Вероятнее всего, знания об особенностях подвига отшельника были взяты Гогенгеймом из сочинения аббата Тритемия фон Шпонхайма. Среди духовных учителей Гогенгейма, которых он называет в «Большой хирургии» своими путеводителями, Тритемий упомянут в одном ряду с Маттиасом Шахтом, архиепископом Фрайзинским, который был известен своими алхимическими достижениями и владел одной из самых впечатляющих библиотек того времени. Курт Гольдаммер причисляет его к «авангардистской группе выдающихся одиночек, распространивших свое влияние на полстолетия вперед». По словам Гольдаммера, «наиболее значительным представителем этой группы людей, темперамент которых бежал впереди времени, был Парацельс» [155] . Очевидно, что влияние Тритемия на Теофраста не ограничивалось чтением Гогенгеймом книг его старшего современника. Тот же Гольдаммер предполагает возможность личного общения этих выдающихся людей.

Исследования о брате Клаусе, работу Тритемия, написанную им в 1486 году, неизменно относят к ряду выдающихся источников, несмотря на то, что она не принадлежит к числу свидетельств, оставленных очевидцем описываемых событий. Прямым свидетелем подвига святого Тритемий называет аббата Конрада фон Виблингена и в соответствии с рассказами последнего передает нам аутентичное свидетельство о жизни Николауса фон Флю: «Непомерная обжорливость и страсть к чревоугодию приносит многим ощутимый вред. Обжорство сеет в народе гораздо большие опустошения, чем меч… В Швейцарии живет некий человек по имени Николай, воздержанная жизнь которого вызывает немалое удивление у всех жителей Германии… так что сегодня его имя окружено ореолом святости. Ранее он был простым крестьянином в одной швейцарской деревне и по германскому обычаю заседал в совете четырнадцати, в чье ведение входило вынесение судебных постановлений. Однажды один из судебных заседателей принял решение, которое показалось Николаю несправедливым. Однако он был не в силах его отменить. Опасаясь за свою душу, он оставил дом, жену, детей и все земное имущество и, возжелав служить Богу, удалился в ближайший лес, где стал вести отшельническую жизнь. В это лето пошел двадцатый год с того момента, когда он удалился от людей, не взяв с собой ни пищи, ни воды. Вообще-то я передаю здесь общеизвестные факты: я думаю, что в Германии не осталось людей, не слышавших об этом чуде» [156] .

Слава отшельника перешагнула границы Германии и распространилась в Италии. Миланский посол Бернардино Империали, рассказывая своему господину о брате Клаусе, говорит следующие слова: «Он слывет за святого. Так как ничего не ест».

Годом позже, в «Анналах» Хирзауера мы обнаруживаем странное расхождение между сообщением Тритемия, полученным им из первых рук, и принадлежащим ему же комментарием.

По словам аббата Конрада, он однажды прямо спросил отшельника о его подвиге: «Ты ли тот человек, который хвалится тем, будто он в течение уже многих лет не принимает никакой пищи?». На заданный ему вопрос отшельник ответил: «Добрый отец, я никогда не говорил и не говорю о том, что я ничего не ем» [157] . В своем комментарии то, о чем Николаус умолчал при ответе, Тритемий раструбил на весь мир. Он сравнивает его с пифией и приписывает ему дар пророчества. Он также сопоставляет его подвиг с житием святого Антония, который, не владея грамотой, считался одновременно величайшим философом своего времени, а его советы были преисполнены удивительной мудрости. Словно завороженный личностью святого, Тритемий пишет: «Я твердо уверен и нисколько не сомневаюсь в том, что все последующие поколения будут удивляться этому чуду. Однако некоторые усмотрят в наших словах обман, другие будут обвинять нас в невежестве. Однако, передавая эти сведения, мы не лжем и говорим одну только правду. Мы пишем лишь о том, что засвидетельствовано сотнями тысяч людей и является историческим фактом. Среди них не только простой народ, но и высокородные князья, папы Сикст IV и Иннокентий VIII, император Фридрих III, эрцгерцог Сигизмунд Австрийский, епископ Фома из Констанца и прочие папы, герцоги и прелаты, которые частью сами, частью через своих доверенных лиц и послов убедились в истинности подвига святого» [158] . Сведения о народном почитании Николауса, передаваемые Тритемием, описывают реальную историческую ситуацию. Уже при жизни отшельника Ранфт об Сахсельн, где находилась его келья, стал популярным местом паломничества. [159]

Известность и популярность, окружавшие Никлауса, не характерны для описываемого периода. В позднее средневековье похожий образ жизни вели вальденсы, скрывавшиеся в Альпах, и другие маргинальные члены общества. При этом они не вызывали удивления у своих современников и дополняли повседневную картину жизни. При жизни Николауса фон Флю в Энтлебухе, Гергесвиле, Вольфеншиссене и даже в непосредственной близости от Ранфта подвизалось множество отшельников. Одетые во власяницу, они открыто жили подаянием, не занимались физическим трудом и довольствовались минимумом пищи. По примеру раннехристианских анахоретов, они не пользовались гребнем, не мылись и вообще всячески пренебрегали личной гигиеной. [160] Такая жизнь, устроенная в соответствии с традициями братьев и сестер свободного духа, мистического движения с явственно ощущаемым привкусом ереси, воспринималась как форма протеста против роскошной жизни богатых и могущественных служителей церкви и «князей мира сего». В то время нищенствующие братья наслаждались полной свободой действий. Это говорит нам о том, что, несмотря на распространенные сегодня представления о средневековом обществе, оно было довольно плюралистичным.

Несмотря на внешнее сходство, Николаус фон Флю резко выделяется на фоне этих братьев и сестер. «Властный в вынесении принятых судебных решений и мудрый советчик, хорошо разбиравшийся в политических вопросах, касавшихся его родины» [161] , он был состоятельным и уважаемым гражданином своего кантона. Умелое ведение переговоров и победоносное участие в военных походах еще больше повысили его престиж среди сограждан. Он занимал «самую верхнюю ступеньку» внутришвейцарской крестьянской иерархии. Занимаемое им высокое положение не позволило его землякам негативно истолковать резкий «обвал» его карьеры в 1467 году. Более раздраженно к причудам Николауса отнеслась семья фон Флю, и особенно его супруга Доротея, которая с самого начала была недовольна уходом мужа с политической арены. [162] Остальные члены семьи также не были в восторге от поступка отца. Во всяком случае, они активно протестовали против решения своих односельчан построить для брата Клауса одиночную келью с часовней, которая превратила его в официального отшельника страны.

С точки зрения богослова XX века, искушенного в чтении и толковании текстов, брат Клаус в течение своей отшельнической жизни не общался с сильными мира сего. С другой стороны, современные ему источники убеждают нас в обратном. Николаус, за которым, как было сказано выше, уже при жизни тянулся шлейф святости, пользовался защитой и покровительством со стороны властей. История Швейцарии не знает других примеров, когда человек, говоря современным языком, еще при жизни переходил в ведение общества охраны памятников. Уже спустя четыре года после ухода Николауса в Ранфт человек, посмевший усомниться в его святости, мог запросто попасть за решетку, как это произошло со швабским хронистом Генрихом Моргенштерном. Согласно одному из источников, 25 июня 1482 года председатель кантонального правительства и жители Обвальдена практически возвели в ранг закона «общие правила против оскорблений брата Клауса иностранными теологами, любящими поспорить» [163] . Это высокоофициальное письмо было отправлено шультгейсу и совету Люцерна. В нем предлагалось установить контроль за посетителями и защитить божьего человека от возможных преследований со стороны инквизиции. О таких привилегиях не мог мечтать ни один святой! Печальным антиподом может служить известный испанский мистик Хуан де ла Крус, который, несмотря на свой безобидный образ жизни, претерпевал гонения со стороны властей.

Воздерживаясь от оценки духовной составляющей подвига брата Клауса, его служения Богу в духе пламенеющей любви, духовных видений и пророческих откровений, которые, по свидетельствам современников, нередко посещали отшельника, мы не можем не отметить историческую роль Николауса фон Флю, оказывавшего мощное влияние на политическую и культурную атмосферу своего времени. При этом не имеет значения, исходило ли это влияние непосредственно от святого или обаяние его личности было использовано другими участниками переговоров в Стансе в 1481 году при выработке мирных соглашений. Речь идет о «тайне», которую Элиас Канетти («Массы и власть») относит к элементам власти. У Канетти, который «почтительно склоняется» перед личностью Николауса фон Флю [164] , мы находим интересную ссылку на практику австралийских знахарей, в которую, в частности, входили заклинания таинственных сфер желудка и кишечника: «Самые интимные тайны касаются тех процессов, которые происходят внутри человеческого организма». [165] В основе исторической ситуации, связанной с жизнью брата Клауса, лежит плотный архаический слой, определенная структура, в которой Гогенгейм, врач и естествоиспытатель, неплохо разбирался. В заключении к «Парамируму», написанном, по всей вероятности в Аппенцелле, имеется фраза, которая служит ключом к гогенгеймовской теории желудка и разработанной им модели поста Николауса фон Флю: «Все метаморфозы человека происходят в желудке. Без него метаморфозы не совершаются» [166] .

Тривиальная идиома о том, что любовь приходит через желудок, в парацельсистском истолковании имеет дополнительный смысл. Наблюдения за развитием депрессии и анорексии оказываются не менее плодотворными, чем исследование феномена брата Клауса. А удивительный желудок последнего достоин не меньшего научного уважения, чем матка женщины, которая в толковании Парацельса представлена как величайшее чудо тварного мира. Рассуждая о степени научности этих высказываний, следует воздержаться от резких суждений. [167]

В медицинских и естественнонаучных сочинениях Гогенгейма имя Николауса фон Флю встречается дважды. Кроме того, упоминание о святом отшельнике мы находим и в богословском трактате Теофраста «О посте и целомудрии», который находится во втором томе богословских и религиозно-философских сочинений, впервые изданном Куртом Гольдаммером в 1965 году. Собственно имя подвижника, «брат Клаус», четко прописано лишь в богословском трактате. Однако из контекста других работ, в которых, в частности, говорится о 20-летнем посте, можно понять, что речь идет об отшельнике из Ранфта. Учитывая ограниченность и лапидарность выдержек, посвященных феномену Николауса фон Флю, их необходимо рассматривать вместе, по аналогии с изучением различных пассажей о радуге.

Для Гогенгейма, как и для его учителя Тритемия, исходным эмпирическим пунктом был взгляд на проблему обжорства. Однако Гогенгейм рассматривал обжорство в более конкретном и непосредственном смысле, с точки зрения медицинских и моральных симптомов. Огромные кучи дерьма, оставляемые представителями католического духовенства, вступали в вопиющее противоречие с их проповедями о воздержании, что не могло укрыться от опытного взгляда врача и душепопечителя (II, 2, 430). В этой связи практика постов, строго предписываемая католической церковью в позднее средневековье, повсеместно подвергалась уничтожающей критике. С другой стороны, Гогенгейм был высокого мнения о постах, признавая за ними медицинскую, психологическую и интеллектуальную пользу. По этим причинам было необходимо в точности раскрыть существо дела. Нужно было объяснить механизм желудка, описать обмен веществ и, наконец, открыть способ изменения человека к блаженной жизни. Под последней подразумевалась осмысленная жизнь в гармонии с Богом и элементами, которые стоят к человеку ближе, чем его вторая половина (XI, 178).

В этой связи не следует удивляться тому, что брат Клаус интересовал врача и естествоиспытателя исключительно с точки зрения поста. Впервые о постническом подвиге отшельника упоминается в первой из «десяти книг об архидоксии», написанной приблизительно в 1525 году. В книге, которая считается одной из главных работ Парацельса по алхимии, речь идет о разложении и метаморфозах четырех элементов и металлов. Этот процесс в разработанной Гогенгеймом специализированной терминологии носит название алхимии трансмутатории. К размышлениям об обмене веществ тесно примыкают теоретические выкладки по проблемам питания и пищеварения. В соответствии с выработанной доктриной, обмен веществ осуществляется как в неорганической, так и в органической сферах, наделенных всеми признаками гилозоизма. В данном случае имеется в виду разложение элементов в металлах, камнях, масле, смоле, мясе и других подобных материях. Врача в первую очередь интересовал вопрос о «подвижности» (внутреннем изменении) тела и процессе перехода энергии в другое состояние. «Почему, – спрашивал он, – при взаимодействии тела с лекарством, подвижность усиливается?» (III, 97). На основе этих и подобных им размышлений возникла следующая алхимическая теория: «тело двояким способом поглощает пищу: внутренним и внешним. Внутренний предполагает поступление пищи через рот. Внешний заключается в извлечении телом различных полезных элементов из воздуха, земли, огня и воды». Таким образом, по мнению Гогенгейма, существуют два способа поглощения организмом человека питательных веществ. С одной стороны, пища может поступать в желудок, проходя через рот. С другой стороны, влага и питательные вещества способны проникать в организм «через кожу» (III, 99).

«Мне пришлось видеть человека, который не ел в течение шести месяцев ничего, кроме земли. Он брал комок земли и клал его себе на желудок, когда же тот высыхал, он заменял его другим. Так он провел шесть месяцев, не испытывая голода» (III, 99). В сочинении «Гербарий» автор, рассуждая в русле естественной магии, говорит среди прочего и об «английском чертополохе», который, по его мнению, также обладает свойствами энергетического проводника. Дальнейшие рассуждения уводят нас в теорию аппетита. Подобно Петру фон Нумагену, который еще при жизни Николауса размышлял о паранормальном способе питания, Гогенгейм склоняется к мнению о том, что только голод (под которым он подразумевает страдание от отсутствия пищи), но не сознательный и духовно осмысленный пост может стать причиной смерти человека. [168]

На фоне рассуждений о таинственном, хотя и не противоречащем естественным законам природы способе питания ярко звучит высказывание, которое мы находим в «Антидоксии»: «Случалось, что некоторые люди не принимали пищу в течение нескольких или даже 20 лет. Было ли это чудо Божье, сотворенное ради благочестия этого человека? Об этом мы не хотим здесь рассуждать» (III, 99).

В приведенном замечании о брате Клаусе обращает на себя внимание сдержанный и смущенный тон Гогенгейма. Одновременно это высказывание резко диссонирует с восторженными оценками Тритемия и отношением к подвигу отшельника со стороны современников и знакомых Гогенгейма. Текст прямо не отрицает содействие, оказываемое отшельнику самим Богом, и не оспаривает так называемое чудо поста. Он далек от свойственного эпохе Просвещения научного хвастовства и претензии на всезнайство. В то же время в этой фразе содержится осторожное указание на возможность естественнонаучного объяснения феномена. Автор деликатно напоминает о том, что героическая добродетель святого в сочетании с благодатью Божией не являются обязательными условиями для продолжительного поста. Из числа возможных причин нельзя исключать уныние, меланхолию и мрачное настроение. Вспоминая тяжелую депрессию, которая накатила на Николауса в 1467 году, эта теория Гогенгейма получает новое актуальное звучание.

Гогенгейм не был склонен рассматривать пост отшельника как единичный случай в истории христианского подвижничества. Он расходился с мнением каноника беромюнстерского собора Генрихом фон Гундельфингеном, который в составленной им в 1488 году биографии брата Клауса пишет о том, что «лишь немногие знаменитые отцы, подвизавшиеся в египетской пустыне и каждое воскресенье причащавшиеся Христовых Таин, полностью воздерживались от пищи и пребывали в многодневном посте». [169] В то же время, нельзя говорить о демифологизации Гогенгеймом легенды о многолетнем посте отшельника. Скорее, он призывал проводить различие между чудом и тайной, так как, по его мнению, «тайна еще не является чудом». Для разграничения этих двух категорий ученый должен был видеть «свет природы». Он должен был обладать естественной познавательной способностью, которая воспринималась как дар Святого Духа и помогала человеку огненным взглядом проникать в удивительные природные взаимосвязи. Эти величественные мистерии природы, или, говоря специализированным языком, «магналии», относились к области естественного и не входили в сферу сверхприродного. Дальнейшие соображения Гогенгейма о посте брата Клауса, растворенные в контексте более пространных рассуждений, мы находим в его знаменитой теории питания. Последняя включена в сочинение «Парамирум» и занимает центральное положение в медицинской практике Гогенгейма в санкт-галленский период. К рассмотренным выше высказываниям о двух способах питания организма примыкает развернутая теория о различии между двумя уровнями переваривания пищи, которое происходит во рту и в желудке. Для лучшего понимания этой теории нужно помнить о том, что в парацельсистской терминологии желудок, это таинственное царство археуса, выступает многозначным понятием, которое обозначает не только соответствующий орган, хорошо известный любому современному хирургу или анатомисту. Читатель «Парамирума» встретит описания «желудка легких» (IX, 150), «желудка мозга» (IX, 152), «желудка костного мозга» (IX, 152) и «желудка селезенки» (IX, 158). В «Парамируме» присутствует косвенное упоминание и о «желудке рта», который в связи с рассуждениями автора о брате Клаусе представляет для нас особый интерес. Каждый раз при рассмотрении алхимического процесса во время разложения и метаморфоз тех или иных веществ его истоки усматриваются автором в архэ, который в ряде случаев называется также первоначальной силой. Последняя действует в природе, выступая под именем «земное архэ». Она участвует в образовании камней, мергеля, а также присутствует в растениях и животных соответственно в виде растительного и животного архэ. Возможно, что основой для терминологических изысканий Гогенгейма в этой области стали аристотелевские technites («художники») и художники природы у Арнольда де Виллановы. [170] В работах Гогенгейма речь часто заходит о превращении веществ и переходе их в другое состояние. В чем же, согласно «Парамируму», состоит различие между перевариванием пищи во рту и желудке? «Все то, что мы кладем в рот, подвергается процессу переваривания, как если бы это было в желудке» (IX, 133). Пищеварение, осуществляющееся во рту, облечено благородством и противопоставляется перевариванию пищи в желудке, которое названо «крестьянским». Пища, которая переваривается во рту, получает тем самым новый, более высокий статус. «Те, кто переваривают пищу ртом, не нуждаются в посещении отхожих мест, и только те, у кого пища переваривается в желудке, затем извергают ее из себя. Поэтому многие святые питались таким образом, что не оставляли после себя экскрементов, вследствие чего многие полагали, будто они вообще не едят. Мы видим тем самым, что один только рот может поддерживать здоровое состояние тела» (IX, 133).

По мнению Гогенгейма, «экскременты», образующиеся в результате пищеварения во рту, оседают на зубах (IX, 133). Это замечание поразительным образом совпадает с текстом Петра Нумагена, который передает нам, что отшельник тщательно ухаживал за своими зубами. Слышал ли Гогенгейм о работах Нумагена? Хотя у нас и нет надежных подтверждений этого факта, но все же мы не можем до конца исключать такую возможность.

Эта вторая теория о питании святых не конгруэнтна первой. Она постулирует положение о полной переработке потребляемой пищи, происходящей исключительно во рту. Очень важным является замечание об отсутствии стула. Можно вспомнить, что Себастьян Франк писал в 1531 году об одной лукавой монахине, обман которой был раскрыт после обнаружения оставленных ей экскрементов. [171] При чтении пассажей о пищеварении во рту как благороднейшем способе переваривания пищи вспоминаются жития некоторых святых, в которых единственной пищей подвижников было святое причастие. В этом смысле тело Христово, воспринимаемое Гогенгеймом как фармакон вечной жизни, переваривается во рту и благороднейшим образом питает все тело. Говоря о «жаре пищеварения во рту» (выражение, аналогичное термину «желудок рта»), автор предвосхитил более поздние достижения физиологии, согласно которым во рту с помощью специального энзима птиалина осуществляется предварительное пищеварение. Птиалин содержится в жидкой слюне и воздействует на углеводы, подготавливая их к последующему процессу распада и расщепления. Однако следует учитывать различие познавательных интересов, стимулировавших энергию позднесредневекового алхимика и повышающих активность современных ученых. В отличие от современной физиологии питания, жрецы алхимии менее всего думали о поступлении веществ в организм и их последующем распаде (под воздействием птиалина, пепсина, трипсина и липазы). Больше всего их интересовал процесс изменения материи. Вопрос, который в течение веков мучил алхимиков, звучит очень по-детски: каким образом из пищи возникает новый материал, «плоть» и «кровь»? [172]

Собрание тезисов о посте «брата Клауса» мы находим и в позднем богословском сочинении Гогенгейма «О посте и целомудрии». Катехизическое содержание этого текста временами разбавляется естественнонаучными и медицинскими размышлениями. Такой стиль вообще можно называть типичным для врача и душепопечителя, объединенных в одном лице. Отдельные выдержки из этого сочинения представляют для нас большую ценность. Связывая теологические построения с естественнонаучными аргументами, продиктованными разумом, они дают нам целостное толкование поста, предпринятого отшельником. В методическом отношении сочинение напоминает работы по католическому богословию, написанные в традиции августинизма.

В начале автор различает два вида поста: «один божественный, добрый и правильный, другой дьявольский, злой и ложный» (II, 2, 424). В сочинении осуждается злоупотребление постами со стороны «некромантов» (колдунов, черных магов), «когда они добровольно мучают себя ради дьявола». Говоря о религиозно мотивированном посте, Гогенгейм подчеркивает значение воздержания от пищи и в гиппократовской традиции, когда пост ставится на службу телесному здоровью. Врач должен знать, что «некоторые болезни проистекают из еды и питья». В то же время, неразумные посты могут нанести не меньший вред. Об этом свидетельствуют даже правила монашеского устава, составленного святым Бенедиктом, предостерегающие честолюбивых братьев от излишнего усердия в посте. Гогенгейм обрушивается с критикой на принудительные посты. По его мнению, предписывая воздерживаться от некоторых видов пищи в определенные дни, церковь и некоторые светские власти истязают простой народ, в то время как многие представители духовенства круглый год предаются обжорству. «Бедный крестьянин целый год ест траву и репу. Когда же Бог посылает ему мясо, то оказывается, что в этот день вкушение скоромного запрещено, так что на бедняка, нарушившего пост, вы накладываете запрещение и едва ли не объявляете его еретиком. А ведь Бог больше доволен его мясоедением, чем вашим постом. О вы, притворщики и лицемеры!» (II, 2, 429). И напротив, высшей похвалы Гогенгейм удостаивает добровольный, духовно мотивированный пост, который в отличие от августинской и бенедиктинской традиции, не привязан к конкретным дням. «Посты и другие виды воздержания, – пишет автор, – обладают способностью поддерживать тело в трезвости и сохранять ум ясным, кожу – здоровой, кровь – чистой, память – твердой, сердце – чистым и целомудренным. Пост охраняет человека от злых страстей и желаний, нечистых чувств и мыслей. Он создает благоговейное настроение и погружает нас в море божественной любви. Воздержанная жизнь отгоняет от нас бесов, грехи и пороки, открывает перед человеком его прегрешения и способствует искреннему раскаянию. Пост помогает нам увидеть свет природы и познать истинную философию, навевает правдивые сонные видения и позволяет проникнуть в божественные тайны. Кроме того, он предотвращает многие заболевания, причинами которых становятся обжорство и пьянство» (II, 2, 438).

Продолжая катехизические рассуждения, Гогенгейм в очередной раз упоминает о Николаусе фон Флю и вторично предупреждает читателя о патологических формах отказа от пищи. Нельзя забывать о том, что «болезнь, уныние, сердечная рана, безумие, галлюцинации также кормят человека. Как показывает ежедневный опыт, человек, страдающий той или иной болезнью, может не есть в течение многих дней и даже недель и при этом не испытывать голода… То же самое можно наблюдать у одержимых и потерявших разум людей, а также у тех, кто охвачен глубокими мечтаниями» (II, 2, 435). «Брат Клаус» резко отличается от людей, постящихся по описанным выше побуждениям. Он взял на себя подвиг воздержания от пищи «не по этим причинам». Кроме упоминания о 20-летнем посте, которое содержится уже в «Архидоксии», здесь мы натыкаемся на информацию о том, «как брат Клаус и другие отшельники… ничего не едят в течение многих лет». По мнению Гогенгейма, прозвучавшему выше, брат Клаус «во время своей жизни клал на желудок травы, коренья, а когда те высыхали, клал на то же место новые. И таким образом он мог в течение многих лет поддерживать себя, не беря в рот никакой пищи, и тем более не позволяя ей проникнуть в желудок обычным способом» (II, 2, 435). Из контекста учения Парацельса о питании мы можем заключить, что способ питания, практикуемый Николаусом фон Флю, не выходил за рамки возможного и естественного. Согласно Гогенгейму, он питался, возлагая на живот травы и коренья. В белой магии действия такого рода могут быть истолкованы как симпатическое перенесение «квинтэссенции», или, другими словами, действующего фермента пищи, в организм человека. В сжатом виде этот процесс описывается в учении о лекарственных средствах и лекарственных растениях. В этой связи напрашивается вывод о том, что святость Николауса фон Флю проистекала не из постнической практики, хотя, проводя воздержанную жизнь, он и подтвердил правильность евангельской максимы, согласно которой «не хлебом единым жив человек» (Мф. 4:4). Гогенгейм обращает внимание на возможную физическую, психическую и духовную опасность поста. Как показывает пример искушения Христа в пустыне, «дьявол не оставляет без искушений ни одного человека, который сознательно взял на себя подвиг поста» (II, 2, 438). Он напоминает читателю о страшной, непримиримой борьбе с дьяволом, которую вели святые и которая, в случае неудачи, могла закончиться безумием постника. [173]