Текст книги "У истоков древнерусской народности"

Автор книги: Петр Третьяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

О происхождении населения древнейшей Русской земли

1

Славянская культура третьей четверти I тыс. н. э., памятники которой найдены в лесостепном Приднепровье в пределах древнейшей Русской земли, не имела ничего общего с местной культурой предыдущих столетий, известной по остаткам многочисленных поселений и могильникам черняховского типа. Как уже указывалось, в течение многих лет в советской археологии существовало мнение, восходящее к взглядам В. В. Хвойки и А. А. Спицына, что черняховская культура принадлежала предкам населения Киевской Руси. Предполагалось, что между этой культурой (III–IV, а может быть, и начала V в. н. э.) и древнерусской культурой IX–X и последующих веков имеется непосредственная генетическая связь, лишь отчасти нарушенная в период «великого переселения народов»: нашествия гуннов, движения славян на Балканы, нашествия тюркских племен. Некоторые археологи долго и упорно разыскивали позднечерняховские древности, которые могли бы заполнить лакуну между верхней хронологической границей известных черняховских древностей и нижней границей культуры Киевской Руси. Но поиски эти не породили ничего, кроме ожесточенных споров.

По мнению других исследователей (и таких теперь явное большинство), между черняховскими племенами и древнерусским населением времени Киевской Руси не было генетических связей. Но кем являлись многочисленные черняховские племена, остается невыясненным. Говорят о скифском и фракийском их происхождении; существует мнение, что это были западнославянские группировки и германцы-готы.

Мне представляется (стр. 43–52), что черняховская культура – явление особ/эго порядка, которое нельзя связывать с каким-либо одним определенным этносом. Она не была результатом творчества одной этнической группировки, а явилась прежде всего порождением той сложной исторической обстановки, которая объединила в III–IV вв. разноязычное население Северо-Западного и Северного Причерноморья. Сложение черняховской культуры представляло собой не что иное, как первый шаг на пути консолидации обитавших здесь различных племен в народность. Но дальше первых шагов этот процесс не пошел, так как черняховская оседлость в результате гуннского вторжения была жестоко разгромлена. Процесс образования народности был прерван здесь в самом его зародыше.

Когда в области правого берега Днепра, а затем и левого были исследованы охарактеризованные выше славянские поселения VI–VIII вв., ошибочность мнения о черняховско-древнерусских генетических связях стала совершенно очевидной. Между культурой населения Среднего Поднепровья VI–VIII вв. и культурой Киевской Руси наблюдается непосредственная связь, иллюстрируемая многими элементами материальной культуры: тип жилища, категории украшений и др. И напротив, если сравнить черняховскую культуру с культурой VI–VIII вв., то ни один элемент не будет у них общим или хотя бы в какой-то мере близким.

Поселения черняховского времени были обычно весьма значительными: состояли из многих десятков, а нередко и сотен жилищ, располагались на открытых местах, по краю надпойменных террас или по берегам ручьев в глубине водоразделов, приблизительно так же, как располагаются современные села. Совсем в иных условиях обнаруживаются остатки поселений третьей четверти I тыс. н. э. Обычно люди этого времени селились на незначительных всхолмлениях в пределах речных пойм, нередко среди заболоченных местностей, реже по краю невысоких участков надпойменной террасы. В древности такие места были заняты непроходимыми чащами чернолесья. И, по-видимому, отнюдь не потребности хозяйства заставляли среднеднепровских славян в третьей четверти I тыс. н. э. жить в таких, казалось бы, необычных для земледельцев условиях. Причина была в другом – в необходимости обезопасить поселения от внезапных набегов кочевников. Традиция скрывать свои поселения среди лесов и болот была свойственна в VI–VIII вв. не только среднеднепровским, но и южным славянам. О ней хорошо знали современники – Иордан, Маврикий Стратег, Иоанн Эфесский. Но эта традиция, как мне представляется, могла зародиться лишь на севере, в лесной полосе.

В пределах территории распространения черняховской культуры на поселениях встречаются остатки жилищ разной формы и конструкции. Наиболее обычными, в частности для Среднего Поднепровья, были прямоугольные наземные постройки площадью 25–35 кв. м. Каркас таких домов возводился из дерева, а стены – из плетня или нетолстых бревен, обмазанных глиной. Иногда встречались двухкамерные постройки. Жилища славян в третьей четверти I тыс. и. э. имели совсем другой характер. Это были, как уже указывалось, квадратные полуземлянки.

Существенные особенности отличают черняховскую и славянскую погребальную обрядность. Для первой был характерен биритуализм: наличие двух погребальных обрядов – трупосожжения и обычного захоронения, причем последний обряд занимал явно преобладающее положение. У среднеднепровских славян третьей четверти I тыс. н. э. практиковалось лишь сожжение умерших. Остатки сожжения – сгоревшие кости и пепел – помещались обычно в глиняную урну, которая закапывалась в землю на «погребальном поле».

Находки, сделанные при раскопках черняховских поселений и славянских поселений VI–VIII вв., тоже совсем не похожи друг на друга. Черняховская керамика вырабатывалась на гончарном круге; она отличалась разнообразием и богатством форм, а также нарядной орнаментацией. Отличное качество посуды, устойчивость основных форм и неоднократно найденные большие печи для обжига свидетельствуют о ремесленной организации черняховского керамического производства. Лишь незначительное количество сосудов лепилось от руки в домашних условиях. Что же касается глиняной посуды славянских поселений VI–VIII вв., то первоначально вся она лепилась вручную. Ее ассортимент и и формы были совсем иными, чем у черняховской керамики. В более позднее время, где-то в VIII в., на славянских поселениях появилась в небольшом количестве посуда, изготовленная на круге. Но и она в массе была совсем другой, чем черняховская, напоминая салтовскую.

Различными были и другие черняховские и славянские изделия. И это объясняется не только их неодинаковым возрастом и различной исторической обстановкой, но прежде всего совсем иными культурно-историческими традициями.

Недавно В. П. Петровым была высказана мысль, что смена черняховской культуры славянской культурой третьей четверти I тыс. н. э. представляла собой не что иное, как частный случай той общей «варваризации», которая охватила большие пространства в Европе в период кризиса и падения Римской империи и связанного с этим «великого переселения народов». Приводя известное место из «Происхождения семьи, частной собственности и государства», где Ф. Энгельс характеризует плачевный конечный результат римского мирового владычества, В. П. Петров пишет, что «кризис, имевший место на рубеже позднеантичного времени и раннего средневековья, охватил не только территории, входившие в состав Римского государства, но и сказался на всех смежных областях за линией римского лимеса».[80]80
  В. П. Петров. Про зміну археологічньїх культур на території УРСР у V ст. н. э. Археологія, т. XVIII, 1965, стр. 11–12.


[Закрыть] Правда, В. П. Петров нигде прямо не утверждает, что раннесредневековые среднеднепровские славяне были прямыми предками «черняховцев». Середина I тыс. н. э., пишет он, была временем больших перемещений племен и глубоких перемен в этногенетическом процессе. Но вместе с тем он ничего не говорит и о смене населения в Среднем Поднепровье в середине I тыс. н. э., оставляя читателя в недоумении.

Мне представляется, что соображения, высказанные В. П. Петровым относительно изменения культуры в V в. н. э., нуждаются в серьезных коррективах. Прежде всего нельзя полностью согласиться с тем, что кризис, охвативший рабовладельческую империю, сказался и на соседних странах. Напротив, «варварские» племена – северные соседи римских провинций – в этот период заметно мужали, порывали со своим «варварством», готовились вступить в средневековье. Прекращение или ослабление экономических связей со странами империи лишило их многих эффектных импортных изделий. Но место последних в культуре было весьма незначительным. Они были наносным явлением, не затрагивающим основ производства, экономики и быта. Значительно большую роль в жизни племен, живших по периферии римских провинций, сыграло «великое переселение народов» – общее движение европейских племен с севера на юг и идущее поперек его с востока на запад движение кочевников, возглавленное сначала гуннами, затем аварами. Движения эти привели к большим этническим переменам в среде племен, живших по периферии римских провинций. Именно это и послужило основной причиной смены культуры в Среднем Поднепровье в середине I тыс. н. э.

Культуру населения Среднего Поднепровья третьей четверти I тыс. н. э. ни в какой мере нельзя рассматривать как результат «варваризации» черняховской культуры. Если бы такое явление действительно имело место, в новой культуре в той или иной форме неизбежно сказывались бы пережитки прошлого. Культура VI–VIII вв. в Среднем Поднепровье не имела никаких черняховских пережитков. Все ее слагаемые – расположение и облик селений, такой важный элемент культуры, как жилище, характер и формы керамики, погребальная обрядность – это отнюдь не результат «варваризации» черняховской культуры, а совершенно чуждые ей особенности. В отличие от черняховской культуры новой культуре была свойственна значительная самобытность, свидетельствующая о том, что она сложилась далеко за пределами влияния римского мира, вне контактов с ним. В Среднее Поднепровье эта культура несомненно была принесена извне. Сюда пришли новые племена.

Здесь может возникнуть, однако, законный вопрос: можно ли допустить, что черняховское население, занимавшее в III–IV вв. н. э. огромную область и оставившее после себя многие сотни археологических памятников, главным образом мест поселений, в короткий срок бесследно исчезло. Я думаю, что такая картина вряд ли отвечает реальной исторической действительности. Как бы не было опустошительным нашествие гуннов, оно не могло привести к тому, чтобы область, достигающая размеров современной Украины, полностью обезлюдела. Прежде всего это относится к окраинной северной лесостепной части черняховского ареала, а также к его западной прикарпатской периферии. Здесь неизбежно должны были сохраниться какие-то остатки черняховского населения. Поэтому, по моему мнению, в этих местах следует продолжать поиски позднечерняховских древностей, не смущаясь тем, что пока они не дали убедительных положительных результатов. Следы их несомненно будут найдены, и только тогда можно будет всесторонне охарактеризовать историческую обстановку, сложившуюся в Среднем Поднепровье в середине и третьей четверти I тыс. н. э., и связанные с ней этногенетические процессы. Черняховское население (его остатки) нельзя полностью и безоговорочно исключать из состава того субстрата, который получили славяне, расселившиеся в Среднем Поднепровье в третьей четверти I тыс. н. э.

2

Археологические исследования последних лет, произведенные в Верхнем Поднепровье, позволили, как мне представляется, определить ту область, откуда в середине I тыс. н. э. пришли в Среднее Поднепровье славянские племена – поляне, северяне, уличи, те племена, которые заселили в Среднем Поднепровье область, ставшую вскоре древнейшей Русской землей.

Выше уже шла речь о том, что специфической особенностью славянской культуры VI–VII вв. в Среднем Поднепровье, выявленной по археологическим данным, была глиняная посуда реберчатых биконических форм. Она лепилась от руки, являлась продуктом домашнего производства и поэтому может рассматриваться в качестве надежного этнического признака. Раннесредневековые славянские древности Волыни и Полесья, т. е. земли древлян и волынян, живших за рубежами древнейшей Русской земли, керамики такого типа не знали. Нет ее и западнее, в области бассейна Днестра. На территории Польши и Чехословакии славянская культура середины и третьей четверти I тыс. н. э. характеризуется преимущественно посудой так называемого пражского типа, совсем непохожей на среднеднепровскую. Некоторые другие формы раннесредневековой славянской керамики на территории Польши также не могут быть сближены с биконической среднеднепровской посудой.

Единственной областью, где возможно искать истоки реберчатых биконических форм среднеднепровской керамики VI–VII вв., являются южные и восточные части Верхнего Поднепровья. Там на берегах Днепра, Десны и их притоков известно несколько десятков мест поселений второй и третьей четверти I тыс. н. э., речь о которых шла в предыдущем очерке. Они близки среднеднепровским поселениям VI–VII вв. не только формами своей глиняной посуды, но и всеми другими признаками, отмеченными при археологических исследованиях. Поселения эти были сравнительно небольшими; как правило, они располагались низко – на незначительных всхолмлениях в пределах поймы или на краю сниженных участков надпойменной террасы. Единственной формой жилищ, отмеченной во многих пунктах, были прямоугольные полуземлянки, точно такие же, как охарактеризованные выше тясминские, надпорожские или исследованные на Южном Буге. Уже в ряде случаев вблизи селений были найдены могильники с трупосожжениями. Эти древности, их более поздняя группа (VII–VIII вв.), по сути дела ничем не отличаются от синхроничных им тясминских, надпорожских, побужских и только что ставших известными лесостепных левобережных поселений.

Но если в Среднем Поднепровье наиболее ранние из интересующих нас древностей относятся к VI–VII вв., если можно лишь предполагать, что будут найдены древности V в., синхроничные наиболее ранним «древностям русов», то в Верхнем Поднепровье древности этого рода относятся не только к третьей четверти, но и к середине и второй четверти I тыс. Последние генетически связываются с позднезарубинецкими (стр. 54–60). Очевидно, после того как на Среднем Днепре рухнула черняховская оседлость, славянское население, обитавшее в Верхнем Поднепровье, стало расширять свою территорию в южном направлении, продвинувшись в область, которую занимали некогда его далекие зарубинецкие предки.

Недавно И. П. Русанова, говоря о поднепровской раннесредневековой керамике, отделила верхнеднепровские материалы от среднеднепровских, представила их как две самостоятельные, не связанные между собой группы и, следовательно, не согласилась с высказанной мной мыслью о приходе среднеднепровского населения VI–VIII вв. с севера. Ее аргументацию принять нельзя. Дело в том, что И. П. Русанова сравнивала разновременный материал: взятую суммарно верхнеднепровскую керамику середины и третьей четверти 1 тыс. н. э. (IV–VIII вв.) и среднеднепровскую керамику VII–VIII (VI–VIII?) вв. Естественно, обнаружилось различие: на Среднем Днепре не оказалось ранних реберчатых форм, восходящих к верхнеднепровским позднезарубинецким прототипам. Если бы И. П. Русанова сравнила материалы синхроничные, то было бы ясно, что они очень близки друг другу, что на Верхнем и Среднем Днепре в VII–VIII вв. преобладали в основных чертах одинаковые округло-биконические формы сосудов. Ошибкой И. П. Русановой является стремление делать выводы на основании одного элемента культуры – керамики, оставляя без внимания другие культурные элементы, нередко более существенные. В результате в рамки верхнеднепровской группы древностей у И. П. Русановой вошла керамика как славянских поселений, так и поселений восточных балтов, заимствовавших у соседей-славян некоторые элементы культуры, в частности формы их сосудов.[81]81
  И. П. Русанова. О керамике раннесредневековых памятников Верхнего и Среднего Поднепровья. В сб.: Славяне и Русь, М., 1968, стр. 14 3 и сл.


[Закрыть]

Мне уже приходилось указывать, что доказательства северного происхождения обитателей среднеднепровских (тясминских, надпорожских, верхнебужских, киевских, лесостепных левобережных) поселений VI–VIII вв. не ограничиваются сходством форм их поселений, жилищ, керамики и погребальной обрядности с соответствующими особенностями культуры населения южных частей Верхнего Поднепровья и бассейна Десны. Продвинувшись на юг, это население принесло с собой в Среднее Поднепровье такой северный, по происхождению балтийский, элемент культуры, как украшения геометрического стиля, инкрустированные цветной эмалью.

Такими же северными элементами, идущими от тех же верхнеднепровских балтов, являются, по-видимому, круглые святилища, обнаруженные при раскопках в низовьях р Тясмина: в Пеньковке и Стецовке. Можно думать, что поляне, северяне и уличи, занявшие после середины I тыс. н. э. Среднее Поднепровье, имели в своем составе не только «исконных» славян – потомков зарубинецкого населения, но и смешавшихся с ними уже ассимилированных к тому времени верхнеднепровских балтов.[82]82
  П. Н. Третьяков. Финно-угры, балты и славяне на Днепре и Волге. М.—Л., 1966, стр. 271–272.


[Закрыть]

Выше было приведено мнение Б. А. Рыбакова, считавшего, что вещи с эмалью, найденные в Киевском Поднепровье, принадлежали полянам, тесно связанным «с землями радимичей, вятичей, кривичей и литвы». В свете всего сказанного я полагаю, что ареал вещей с эмалью в Среднем Поднепровье охватывает не столько земли полян, сколько область, занятую славянскими племенами из Верхнего Поднепровья и Подесенья на первом этапе их движения на Средний Днепр. Это было в середине I тыс. н. э., еще до того времени, когда новые поселенцы Среднего Поднепровья установили контакты с Югом и когда в их среде распространились новые формы предметов убора и украшений – «древности русов».

Территории отдельных «племен» – полян, северян, уличей – также установились, по-видимому, лишь в последующее время: в рамках третьей четверти I тыс. н. э.

Но почему же на территории полян, на Киевщине, «древности антов-русов» найдены сравнительно в небольшом количестве? Их значительно больше на восточной и южной окраинах славянского расселения. Отсюда Б. А. Рыбаковым был сделан вывод, что «древности русов» не имели широкого распространения в Полянской среде.

Сравнительно небольшое количество этих находок в земле полян и вообще на севере древнейшей Русской земли является, однако, вполне понятным. Дело в том, что поляне обитали в глубине новых славянских земель в Среднем Поднепровье, а не на южных и восточных окраинах, которые первыми принимали на себя удары кочевников. Здесь, на окраинах, население зарывало свои ценности в землю и теряло их. Если бы Пастырское поселение не подверглось в начале VIII в. сокрушительному разгрому, на его месте не сохранились бы те многочисленные предметы, которые составляют ныне наиболее значительное собрание «древностей русов». Поляне с их «градом» Киевом жили в более спокойной обстановке, за спиной у северян и уличей, а также предполагаемых русов. Вероятно, именно поэтому город полян – Киев стал центром среднеднепровских славян и их древнейшей Русской земли. Он находился в более безопасном месте, чем «эмбрион города» – Пастырское городище или Родня, Пересечень и другие окраинные пункты, игравшие большую роль в третьей четверти I тыс. н. э., но утратившие ее где-то в начале VIII в., вероятно, в связи с хазарской экспансией.

Мои оппоненты считают, что в обрисованной выше концепции имеется одно слабое место, а именно то, что поселения третьей четверти I тыс. н. э. с прямоугольными землянками и реберчатой глиняной посудой находятся не только в границах древнейшей Русской земли, но и севернее их, а также кое-где южнее и юго-западнее.

Но это обстоятельство ни в какой мере не противоречит всему сказанному выше. «Русская земля» – древнейшее государство днепровских славян – отнюдь не объединяло всех потомков зарубинецких племен, употреблявших реберчатую керамику. Это было не этническое, а политическое образование, включавшее в свои границы то население, которое пришло в Среднее Поднепровье, а также его родичей, живших в южных частях левого берега Верхнего Днепра.

Северные группы потомков зарубинецких племен в состав «Русской земли» не входили.

Некоторые группировки днепровского населения двинулись и дальше на юг, за пределы «Русской земли», где они стали известны под именем антов. Но, кажется, основные группировки антов создавались не столько за счет поднепровского, сколько за счет более западного – волынского и поднестровского славянского населения. Этот вопрос еще предстоит исследовать.

3

Следующим вопросом, который необходимо осветить, говоря о славянских группировках, обитавших в пределах древнейшей Русской земли, является вопрос о происхождении населения конца VIII–X В., оставившего в Левобережье городища роменско-боршевского типа.

Если в третьей четверти I тыс. н. э. в границах древнейшей Русской земли на Правобережье и Левобережье культура была однородной, характеризующейся одними и теми же особенностями, принесенными сюда из Верхнего Поднепровья, то позднее– в конце VIII–X в. – в культуре славянского населения противоположных берегов Днепра возникли некоторые различия. Они были совсем незначительными и затрагивали отнюдь не основные черты культуры. Тем не менее их нельзя обойти молчанием.

Наиболее отчетливо эти различия выразились в керамике – в формах и характере глиняной посуды, которая изготовлялась от руки в домашних условиях и может рассматриваться поэтому в качестве надежного «этнографического» признака. На Правобережье– в низовьях Роси и Тясмина, в Надпорожье, в поречье Южного Буга – древние реберчатые формы сосудов к исходу третьей четверти I тыс. н. э. мало-помалу сменились обычными горшковидными, которые вскоре были вытеснены сделанной на гончарном круге посудой ремесленной выработки. На Левобережье реберчатые формы сосудов в это время также исчезли. Для славянских древностей конца VIII–X в. здесь характерна лепная посуда особых форм, нередко орнаментированная по плечикам несложными геометрическими узорами из отпечатков гребенчатого штампа или «перевитой веревки». Эта глиняная посуда, заметно отличающаяся как от более древней – реберчатой, так и от синхроничной ей правобережной, называется археологами роменской по имени Роменского городища, где в начале нашего века она впервые была найдена Н. Е. Макаренко, или роменско-боршевской. Боршевское городище на Верхнем Дону исследовано в 1928–1929 гг. П. П. Ефименко.

Глиняная посуда – это не единственная особенность, отличавшая роменско-боршевские поселения от более ранних. Если поселения третьей четверти I тыс. н. э. в пределах древнейшей Русской земли были преимущественно неукрепленными, расположенными на низких местах, то роменско-боршевские поселения обычно располагались на отрогах высоких и крутых речных берегов и обносились валами и рвами.

Создается впечатление, что на правом берегу Днепра в последние века I тыс. н. э. славянская культура преемственно эволюционировала, тогда как на Левобережье в это время появились новые элементы – роменско-боршевские, нарушившие плавный ход эволюции.

Выше речь уже шла о том, что до недавнего времени роменско-боршевские городища обычно рассматривались как древнейшие остатки славянской культуры в лесостепном Левобережье. Предполагалось, что население, соорудившее эти городища, пришло сюда в конце VIII в. н. э. с правого берега Днепра. Но это предположение являлось чисто априорным; оно ничем не было аргументировано. Особенности культуры роменско-боршевских городищ, отличающие их от правобережных древностей того же времени, не были объяснены.

Между тем специфические особенности культуры роменско-боршевских городищ, неизвестные ни в Правобережье, ни в каких-либо других областях славянского раннесредневекового мира, очень характерны. Они говорят отнюдь не о правобережном происхождении их обитателей. Эти особенности сложились в славянской среде на северо-восточных рубежах Верхнего Поднепровья в обстановке тесных контактов с культурными традициями восточных балтийских группировок.

Известно, что область поселений роменско-боршевского типа охватывала не только лесостепное Левобережье, доходя на востоке до Северского Донца, но и более северные области – бассейн Десны, поречье Верхней Оки и верховья Дона. Согласно традиционным представлениям, роменско-боршевские поселения в этих местностях должны были появиться позднее, чем в лесостепной полосе, а движение славян в области Поднепровья в указанные века шло с юга на север. Однако это не так: движение восточных славян в Левобережье Среднего Днепра шло тогда с севера на юг. Именно на севере находились истоки всех специфических особенностей роменско-боршевской культуры: оттуда они были принесены в VIII–IX вв. в лесостепное Левобережье, на Донец, Дон и Тамань.

Еще в 30-х годах, после раскопок Боршевского и других городищ Верхнего Подонья, можно было предполагать, что жившие на них люди пришли в VIII–IX вв. с севера, из области Верхней Оки, от вятичей. На это указывали погребальные сооружения, обнаруженные в курганах около Боршевского и других городищ, варианты которых были представлены в области Верхнеокского бассейна начиная со второй четверти I тыс. н. э. в древностях мощинского типа. Речь идет о курганах с деревянными оградами и ящиками-домовинами, куда помещались остатки трупосожжений, уже упомянутых при описании древностей вятичей и северян (стр. 66). Позднее, в начале 50-х годов, когда подобные же погребальные сооружения были обнаружены в роменско-боршевских курганах на Десне и кое-где южнее, автору этих строк стало очевидно, что в VIII–IX вв. население из Верхнего Поочья и смежных местностей двигалось не только на Дон, но и в лесостепное Левобережье Днепра.[83]83
  П. Н. Третьяков. 1) Северные восточнославянские племена. МИА, № 6, 1941, стр. 40, 47–53; 2) Восточнославянские племена. М, 1953, стр. 256–260 и др.


[Закрыть]

В последнее время в руках археологов сосредоточился значительный материал, доказывающий, что роменско-боршевская керамика с ее специфической орнаментацией – этот наиболее характерный элемент роменско-боршевской культуры – имела на севере не менее длительную историю, чем упомянутые выше погребальные сооружения. Истоки роменско-боршевской орнаментации следует искать в тех же древностях мощинского типа и синхронных им древностях западной части Волго-Окского междуречья.

Еще в конце XIX – начале XX в. такая ранняя керамика была встречена Н. И. Булычевым и другими исследователями в мощинских слоях на городищах Верхней Оки. Но она не была отделена тогда от раннесредневековой. В 30-х годах керамика с аналогичной орнаментацией была встречена в небольшом количестве на городищах и селищах Верхнего Поволжья в слоях второй четверти и середины I тыс. н. э. – на селище Красный Холм, на Пекуновском и других городищах. Наконец, в последние десятилетия глиняная посуда, орнаментированная в верхней части геометрическими узорами из отпечатков гребенчатого штампа или «перевитой веревки», была найдена в большом количестве на десятках городищ в области верхнего течения Москвы-реки, таких, как Троицкое и Барвихинское. Она датируется второй четвертью и серединой I тыс. н. э. И. Г. Розенфельд, исследовавшая керамику Троицкого городища, отметила «наличие узоров, известных по посуде роменского типа». Такая же глиняная посуда, но теперь уже датированная ранним временем, происходит из последних исследований на мощинских городищах бассейна Верхней Оки.[84]84
  П. Н. Третьяков. Работы на строительстве Ярославской гидроэлектростанции. Археологические работы Академии на новостройках в 1932– 33 гг. ИГАИМК, в. 109, 1935, стр. 118–119; О. Н. Бадер. Древние городища на Верхней Волге. МИА, № 13, 1950, стр. 131; И. Г. Розенфельд. Посуда Троицкого городища. СА, 1965, № 1, стр. 191; Г. П. Латышева и И. Г. Розенфельд. Раскопки Барвихинского городища. КС, в. 102, 1964. Следует напомнить, что в 30-х годах В. П. Левенок пытался «выводить» роменско-боршевскую керамику из позднеюхновской. Тогда его соображения были отвергнуты, так как между теми и другими древностями зиял большой хронологический разрыв. Теперь промежуточное звено найдено.


[Закрыть]

Древности, о керамике которых идет речь, оставлены наиболее восточными группировками днепровских балтов. Выше было указано, что в начале нашей эры в результате продвижения в Верхнее Поднепровье раннеславянских зарубинецких племен часть балтов отошла на северо-восток. Днепровские и деснинские балтийские племена появились в пределах Верхнеокского бассейна, вышли на Верхнюю Волгу и в верховья Москвы-реки (стр. 41). В их среде зародилась и распространилась орнаментация, унаследованная впоследствии славяно-русским населением Северо-Восточного Поднепровья. Как уже указывалось, это население имело мощный балтийский субстрат.

Керамика с указанной орнаментацией распространилась в конце I тыс. н. э. также и у некоторых группировок населения Северо-Западного Поднепровья, о чем свидетельствуют ее находки в длинных курганах Смоленщины, которые в массе несомненно старше роменско-боршевских древностей.[85]85
  П. Н. Третьяков и Е. А. Шмидт. Древние городища Смоленщины. М.—Л., 1963, стр. 184–187; П. Н. Третьяков. Об истоках культуры роменско-боршевской древнерусской группировки. СА, 1969, № 3.


[Закрыть] Эта керамика соответствует роменско-боршевской не только по орнаментации, но и по форме. К населению, оставившему длинные курганы, она попала не от роменцев, наоборот, предки роменцев – северная группа потомков зарубинецкого населения – заимствовали эту керамику от своих местных соседей и лишь затем, в конце VIII–IX в., принесли ее в лесостепное Левобережье Днепра. Это и были северяне (если только этот этноним связан с названием страны света).

Таким образом, выясняется, что движение славянского населения из Верхнего Поднепровья на Средний Днепр в область плодородных земель, начавшееся после середины I тыс. н. э., в области Левобережья продолжалось и в конце I тыс. – в VIII–IX вв. В это время на юг устремились выходцы из отдаленных северо-восточных местностей Поднепровья и из бассейна Верхней Оки. Они смешались со славянским населением, пришедшим в лесостепное Левобережье в третьей четверти I тыс. н. э., продвинулись еще дальше к югу, опоясывая юго-восточную периферию славянских поселений своими городищами.

Именно этим объясняется известная неоднородность населения лесостепного Левобережья в роменско-боршевское время и в последующие XI–XII вв. Так, вариант роменско-боршевских древностей, известный под наименованием волынцевского, принадлежал, вероятно, потомкам ранних поселенцев. Они долго сохраняли свою древнюю погребальную обрядность – после кремации хоронили останки своих умерших на погребальном «поле», тогда как выходцы с севера в VIII–IX вв. принесли с собой курганный обряд. В XI–XII вв. древности северян разделялись не менее чем на три локальные группы, на что уже давно обращал внимание Б. А. Рыбаков.[86]86
  Б. А. Рыбакоў. Радзімічы. Працы Археологічнай камісіі Беларускай Акад. навук, III, Менск, 1931, стр. 139.


[Закрыть] И это объяснялось не только перемещениями населения при Владимире и Ярославе Мудром, но и более ранними обстоятельствами, относящимися к истории древнейшей Русской земли и самым началам Киевского государства.

4

В конце предыдущего очерка речь шла о том, что в области Верхнего Поднепровья потомки славянского зарубинецкого населения и местных балтов образовали известные по летописи группировки: кривичей, словен новгородских, вятичей и, вероятно, радимичей. Это были не первобытные племена, как нередко считают, не древние образования, связанные общностью происхождения, а политические территориальные объединения, по словам летописца, имевшие свои «княженья». Эти группировки возникли на рубеже первобытного и классового обществ. Их иногда называют «полугосударствами», и с этим можно согласиться.

В этническом отношении, особенно в первое время, они были пестрыми, так как кроме господствующего славянского компонента, возможно неодинакового, – потомков зарубинецкого населения и более западных славянских групп – включали в свой состав ассимилируемое восточнобалтийское население, также неодинаковое, принадлежавшее к различным локальным группировкам. Кривичей, вятичей, радимичей и других правильнее было бы называть не восточнославянскими, а древнерусскими группировками, складывающимися небольшими народностями. Это подтверждается тем, что в третьей четверти I тыс. н. э. и позднее они приобрели свои этнографические особенности, свидетельствующие о консолидации входящих в их состав элементов. Сюда относятся особенности убора одежды, различие в погребальной обрядности и т. д., позволяющие археологам отличать эти группировки одна от другой. Были у них, конечно, и другие особенности, не получившие отражения в археологических данных, прежде всего особенности в области языка.