Текст книги "Цареубийцы (1-е марта 1881 года)"

Автор книги: Петр Краснов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

XVII

22-го мая 1880 года Государыня Императрица Мария Александровна тихо почила в Бозе.

Она умирала одинокая, всеми забытая и покинутая, сознающая, что не нужна больше Государю. Сорок лет прожила она бледной тенью при блестящем Царственном Супруге. Сорок лет она молча терпела унижения увлечений Государя другими женщинами и последние годы должна была выносить присутствие во дворце княжны Долгорукой, Государевой «душеньки». Она страдала молча, тихо несла свой крест и тихо, незаметно кончилась..

По совершению погребения Государь выехал к войскам в Kpасносельский лагерь. Княжна Долгорукая, одна или с детьми, стала появляться на военном поле или в Дудергофе в придворной коляске с камер-казаком на козлах – как Императрица…

Нежелательные толки пошли среди офицеров лагеря.

Государь это знал, и это его раздражало. Он и раньше замечал пренебрежение его фaвopиткoй. На малых балах в Эрмитаже, где все на виду, офицеры не танцевали с Екатериной Михайловной. Ее пренебрежительно называли mamzelle de Sa Majeste.[33]33
  Барышня Его Величества. (франц.)


[Закрыть] Деликатный Государь посылал своего адъютанта приглашать на танцы с княжной тех офицеров, в ком он был уверен. С Екатериной Михайловной постоянно танцевали и были ее кавалерами флотский офицер Скрыдлов, сапер Прежбяно и конногвардеец Козлов.

Были у Государя огорчения и другого рода. Его любимый брат, Великий Князь Николай Николаевич Старший, находясь в «ссылке» в Париже, рассказал мадам Адан, почему не был взят Русскими войсками, им предводимыми, Константинополь. Мадам Адан поместила это в газетах и сослалась на Великого Князя.

Все это было тяжело. Как никогда Государю хотелось уйти от этого злобного мира, полного интриги не желающего понять, что и у Государя могут быть человеческие чувства и что после такой скрытой связи с Долгорукой Государю хочется открыто жить с ней, минуя этикет.

В июле должны были быть очередные отрядные маневры под Красным Селом, а перед ними учение всей кавалерии в Высочайшем присутствии. Представлял кавалерию Великий Князь Николай Николаевич Старший, только что вернувшийся из-за границы.

Великий Князь встретил Государя рапортом, и обычно Государь, приняв рапорт, подавал руку Великому Князю. Теперь Государь, на виду у всех, руки Великому Князю не подал, поднял лошадь в галоп и поскакал здороваться с полками. После учений кавалерии Государь сел в коляску и, отъезжая, сказал Великому Князю:

– Кавалег’ия, как всегда, пг’екг’асно училась. Благодаг’ю. Пг’едположения на маневг’ы и задачи пришлешь мне в Цаг’ское Село.

8-го июля вечером адъютант Великого Князя приехал в Царское Село во дворец с пакетом. Старый камердинер, из бывших унтер-офицеров, знавший адъютанта еще на войне, сказал ему:

– Ваше высокоблагородие, вам придется снять траур. У нас сегодня такой день. Полагается быть без траура.

У адъютанта, вследствие траура по Императрице, эполеты, аксельбанты, портупея, перевязь и шарф – все было зашить крепом.

– Какой же сегодня день? – сказал адъютант, стараясь вспомнить, что такое могло быть 8-го июля…

– Его Величество изволили сегодня венчаться. Так позвольте, я помогу вам траурочек спороть.

Государь вышел к адъютанту в расстегнутом поверх белого жилета кителе. Он был весел и счастлив.

И точно, Государь очень скромно и тихо обвенчался с Княжной Долгорукой в малой дворцовой церкви при одном священнике и псаломщике, без дьякона и певчих. Таинством брака закреплял он свою давнишнюю, последнюю, 12-летнюю любовь… Шафером Государя был генерал-адъютант граф Баранов, шафером Княжны Долгорукой генерал-адъютант Рылеев.

Известие об этом браке было встречено в Государевой Семье нехорошо. Государь Наследник Цесаревич Александр Александрович, бывший на водах в Гансале, собрался уехать и Данию, к родителям своей жены. Лорис-Меликов помчался в Гансаль, и убедил Наследника приехать к отцу и помириться с ним.

Государь, с молодой женой уехал и Ливадию. Когда Наследник прибыл в Крым, Государь лично встретил сына на пристани. Отец и сын обнялись и оба расплакались. Обоим было нестерпимо тяжело.

Недаром давалось Государю то счастье, которое он себе исподволь готовил, мечтая о тихой жизни среди новой семьи. Государь хотел уйти подальше от забот и правления.

Зимой 1880–1881 года Государь с Лорис-Меликовым вырабатывал серьезные реформы по управлению государством: шел пересмотр основных законов Государства. В обществе ходили слухи – будет дана конституция и одновременно с обнародованием закона о представительном образе правления. Долгорукая, получившая титул Княгини Юрьевской, будет провозглашена Императрицей и будет произведено ее венчание на царство.

В высших Петербургских сферах росло недовольство Государем. По либеральным гостиным шептали: Государь ненормален. Он должен передать Правление Государством сыну и удалиться на покой.

В эти дни партия народовольцев прислала Государю смертный приговор и грозила ему динамитом…

Так начался 1881-й год, двадцать шестой год благополучного царствования Государя Императора Александра II.

XVIII

Па Малой Садовой, в молочной лавке Кобозева работы по устройству подкопа шли по ночам при свете лампадки, горевшей у большого образа Св. Георгия Победоносца. Дело подвигалось медленно. Только вышли под фундамент дома, как наткнулись на чугунные водопроводные трубы. Их удалось обойти, но за ними показалась большая деревянная фановая труба. Пройти под ней мешала вода, идти над ней было опасно, могла провалиться мостовая, и тогда обнаружился бы подкоп. Сделали в трубе прорез и через него протаскивали на середину улицы мину и провода. Как только сделали прорез, из трубы пошло такое зловоние, что пришлось работать с ватными респираторами, пропитанными марганцем. Рабочий мог оставаться под землей всего несколько минут. Повторялось то, что было при подкопе в Москве. Но теперь уже был опыт, и Перовская неотступно следила за работой.

Следила не она одна. По-видимому, лавка Кобозева возбудила подозрение полиции. В лавку под видом санитарной комиссии заходил околоточный надзиратель с участковым врачом и дворником. Они поверхностно осмотрели лавку, не заметили того, что в углу под рогожами лежала земля, и ушли. Надо было торопиться.

Зашел в лавку и содержатель другой молочной по соседству, купец Новиков, опасавшийся конкуренции, купил полкруга сыра и, вернувшись, рассказывал:

– Ни то, ни се… В торговце этом мне сомневаться не приходится – он моей торговле вредить не может.

«Кобозевы» знали про это и понимали – долго так не укрыться, нужно спешить.

К концу февраля подкоп был окончен, и Желябов сам отвез в лавку динамит и все нужное для взрыва.

В тоже время для окончательной разработки плана покушения от Исполнительного комитета прибыл из Одессы Тригони, имевший кличку «Милорд». Он знал, что полиция следит за ним и тем не менее остановился, как то делал и раньше, в меблированных комнатах госпожи Мессюра и прописался под своим подлинным именем.

У госпожи Мессюра жили – и подолгу – тихие и спокойные люди: отставные артисты на пенсии, старухи, вдовы чиновников, приезжие из глухой провинции по тяжебным делам.

Тригони спокойно прожил около месяца, встречаясь с нужными ему людьми.

25-го февраля рядом с его комнатой появился сосед – отставной флота капитан. Это был человек среднего роста в седеющих, очень черных бачках – Милорду показалось – уж не накладных ли? с пунцовым носиком. Он поджидал Тригони в коридоре.

– Позвольте рекомендоваться, – сказал он со сладчайшей улыбкой и необычайно почтительно, изволите быть, как мне тут сказали, из Одессы-с… Ужасно, как меня это обстоятельство порадовало. Помилуйте-с, такой город!.. Забыть никак нельзя-с! И служба моя, должен пояснить вам, протекла вся в Черноморском флоте-с.

Было что-то ненатуральное, актерское в этом человеке с ласковыми глазами, с набегающей на них постоянной слезой, с частыми «словоерсами», с навязчивой услужливостью.

Тригони с трудом отделался от него.

На другой день капитан опять захватил Тригони в коридоре.

– За покупочками ходить-с изволили… Позвольте, я вам донесу. Устать изволили-с… А у меня в номере самоварчик кипит-с… вот вместе-с напились бы чайку-с… С Кронштадтскими сухарями-с…

И опять Тригони с трудом освободился от навязчивого соседа.

Через день, 27-го февраля, Тригони в седьмом часу вечера возвратился домой. Капитан не встретил его на этот раз в коридоре, дверь его комнаты была заперта, и на ней висел ключ, но, когда Тригони проходил мимо комнаты, ему показалось, что там не пусто.

Тригони ожидал к себе Желябова, и тот, как было условлено через полчаса пришел к нему.

– Милорд, – сказал Желябов тихим голосом, – у тебя в коридоре, кажется, полиция.

Тригони молча пожал плечами и вышел за дверь. Его тотчас же схватили городовые, выскочившие из комнаты капитана. На шум борьбы выбежал Желябов. Он тотчас же был тоже схвачен.

– Кто вы такой, – спросил Желябова околоточный, – и что здесь делаете?

– Я Петр Иванов, – быстро ответил Желябов. – А по какому делу – это вас не касается.

– Пожалуйте в участок. Там разберемся по какому делу вы здесь.

Тригони и Желябов были отвезены из участка в канцелярию градоначальника. Их принял градоначальник Федоров, с ними находился вызванный для допроса товарищ прокурора Добржинский.

Федоров всмотрелся в Тригони и сказал, хмурясь:

– Вы, Тригони, по партийной кличке «Милорд»… Мы давно вас ищем… А вы – Петр Иванов?

Добржинский встал и внимательно посмотрел в лицо Желябова, ярко освещенное висячей керосиновой лампой.

– Желябов, – сказал он, – да это – вы!..

Желябов поклонился.

– Ваш покорнейший слуга… Но мой арест вам нисколько не поможет.

– Ну, это мы еще посмотрим. На всякую старуху бывает проруха. – Добржинский обратился к Тригони: – Как вы могли проживать под своим именем в то время, когда вы знали же, что мы вас давно разыскиваем? Знаете-с, неосторожно…

Желябова и Тригони отправили в Дом предварительного заключения.

На другой день Лорис-Меликов послал доклад Государю:

«Всеподданейшим долгом считаю донести до сведения Вашего Императорского Величества, что вчерашнего числа вечером арестованы Тригони (он же «Милорд») и сопровождавшее его и не желающее до настоящего времени назвать себя другое лицо; при сем последнем найден в кармане заряженный большого калибра револьвер; хотя по всем приметам в личности этой можно предполагать Желябова, но до окончательного выяснения не беру на себя смелость утверждать это».

Лорис-Меликову никак не верилось, что произошла такая удача и что так просто попался в руки полиции Желябов, виновник всех последних покушений на Государя, маньяк, имевший целью своей жизни цареубийство…

XIX

Как на войне в Зимнице или в Горном Студене, так и дома, в Зимнем Дворце, Государь вел простой солдатский образ жизни. Он спал на низкой походной койке, накрывался шинелью. Вставал – рано, зимой задолго до света и утром при свечах занимался делами, чтением докладов, донесений и записок.

Когда, несмотря на зажженные свечи, штора на большом квадратном окне начинала светлеть, Государь звонил камердинеру, приказывал погасить свечи и поднять шторы. Он подходил, разминая затекшие от долгого сидения ноги, к окну и смотрел на слияние Большой и Малой Невы, на зеленовато-малиновые колонны маяков у Биржи, на самую Биржу – все белое, занесенное снегом, подернутое инеем.

Еще редки бывали прохожие на мостах перехода и на переездах, обставленных елочками, и на Дворцовом плашкоутном мосту… Серое зимнее небо низко висело и дали скрадывались морозным туманом.

Так и в этот день, 14-го февраля. Государь, заложив руки в карманы чакчир, в расстегнутом сюртуке подошел к окну.

Знакомая, печальная, надоевшая картина снежного простора открылась передним. Какой-то предмет лежал на железном наружном подоконнике, занесенном снегом. Государь посмотрел на него. На белом чистом снегу были капли крови, и кем-то убитый голубь лежал подле.

– Это что такое? – спросил Государь.

Камердинер подошел к окну.

– Голубь, Ваше Императорское Величество, – ответил он.

– Я сам, милый, вижу, что голубь, – сказал Государь. Откуда он взялся?

– Возможно, что крыса, Ваше Императорское Величество… Или – кошка.

– Что, любезный, вздог’ болтаешь… Откуда тут может взяться кг’ыса или кошка?.. Что она, по ледяной каменной стене пг’иползет?

– Не могу знать, Ваше Императорское Величество.

– Достань…

Достать было нелегко. Вторые рамы были наглухо вмазаны в стену, форточка была наверху. Когда ее открыли, морозный пар повалил в спальню Государя. Каминными щипцами камердинер вытащил голубя и подал Государю. Тот внимательно осмотрел птицу.

– Конечно, не кг’ыса и не кошка… А птица… Хищная птица… Ну, унеси… Бг’ось куда-нибудь… Как комнату настудил…

Пустяк, но почему-то стало неприятно. Этого еще никогда здесь не бывало…

Но за заботами дня Государь позабыл про голубя. И за обедом с княгиней Юрьевской рассказывал ей про то, как доставали они с камердинером голубя и как боялись упустить его, уже в шутливом тоне.

Но, когда на другой день привычными размеренными шагами подходил к окну, уже издали увидал на снегу наружного подоконника лежащего мертвого голубя.

Это очень расстроило Государя. Конечно – это была хищная птица, но почему она клала убитого голубя на подоконник спальни, почему не уносила с собой, почему не оставляла на одном из бесчисленных окон дворца? Это было очень странно.

И первый раз за свою долгую жизнь, полную всяческих опасностей, покушении, превратностей войны и поездок по России, Государь поколебался. Что, если это Господь, предупреждает его или грозит покарать его за все… за все?.. За позднюю любовь, за княгиню Юрьевскую, за семенные отношения, за сестер Екатерины Михайловны – Альбединскую и княгиню Мещерскую…

И когда еще раз голубь оказался на подоконнике спальни Государь приказал во что бы то ни стало поймать хищную птицу, убивающую голубей на его окне.

На крыше дворца и точно усмотрели какую-то большую черную птицу и донесли Государю, что на крыше дворца поселился «орел».

– Ну, не ог’ел, вег’оятно, – сказал Государь. – Откуда тут взяться ог’лу. Поставьте силки и поймайте мне этого ог’ла.

Птица попала ногой в капкан, но она была так сильна, что унесла с собой капкан и, обессилев, упала на Дворцовой площади, где ее подобрали городовые.

Птица была принесена Государю.

– Ког’шун, – сказал Государь. – Но какой г’омадный! Я никогда таких в Петег’буг’ге не видел. Сделать чучело и послать и Кунсткамег’у.

Мертвые голуби нашли простое объяснение, но тяжелое чувство ожидания чего-то неизбежного осталось.

XX

На последней неделе февраля Государь с княгиней Юрьевской и ее детьми говел в церкви Зимнего Дворца и в субботу, 28-го февраля, приобщался. Всю неделю он чувствовал себя не совсем здоровым. Стояла сырая зимняя погода с большими туманами. Сильного мороза не было, и днем таяло. Государь не выходил на прогулку.

После принятия Святых Тайн, Государь, напившись чаю посемейному, на половине княгини Юрьевской, в конце одиннадцатого часа прошел в свой кабинет, просмотрел бумаги, доклад Лорис-Меликова об аресте Тригони и Желябова и приказал просить приехавших к нему с докладом министров.

Первым был принят военный министр Милютин. Ничего особенного не было. Государь подписал очередные приказы о назначении и производстве. Он был и духе. Недомогание, бывшее всю неделю, оставило его. После причащения, как всегда это бывало. Государь чувствовал пряток сил и бодрость.

Принимая от Государя последнюю подписанную бумагу, военный министр спросил:

– Ваше Императорское Величество, как прикажете на завтра разводу в Михайловском манеже быть в Вашем присутствии?..

– Да… А что? От какой части главный каг’аул и каг’аулы пег’вого отделения?..

– Лейб-Гвардии от Саперного батальона, ваше Императорское Величество.

– Отлично… Кстати, я давно моих сапег’ов не видал… Так значит отдашь – в моем пг’исутствии.

Милютин откланялся. После него был с докладом товарищ министра иностранных дел Гирс. Тоже ничего важного не было. Доклад касался пустой переписки с Английским правительством о торговых делах. После Гирса в кабинет Государя вошел министр внутренних дел генерал-адъютант Лорис-Меликов. Государь встал ему навстречу.

– Здг’авствуй, Михаил Таг’иелович. Тебя с победой поздг’авить можно. Наконец наша полиция пг’оснулась. Аг’естован Желябов. Мне давно пг’о него докладывали. Это тот, который подкопы делал на железных дог’огах. Главный их коновод… Кг’амольников…

– Так точно, Ваше Императорское Величество. Полиция, слава Богу, оказалась теперь на высоте. Мы держим все нити заговора в руках. На вас предполагалось эти дни самое страшное покушение. Инициатором и руководителем его, как это выясняется, бы и Желябов. Он схвачен. Аресты идут по всему городу. К сожалению, и среди офицеров флота оказались причастные к заговору.

– А сколько их всего, ты считаешь, было, заговог’щиков?.

– По сведениям полиции – в Исполнительном комитете тридцать человек. Деньги получали из-за границы. С арестом Желябова они потеряли душу заговора.

– Тг’идцать человек, – сказал, садясь в кресло перед столом, Государь. – И это пг’отив ста двадцати миллионов вег’ного мне наг’ода… Безумцы!..

– Сумасшедшие, Ваше Императорское Величество… Желябов – маньяк. Держится нагло, развязно. Грозит, что и без него все будет исполнено.

– Да-а-а?..

– Ваше Императорское Величество, мне граф Димитрии Алексеевич сейчас сказывал – Ваше Императорское Величество предлагает завтра ехать и Михайловский манеж на развод…

– Да… А что?..

– Ваше Императорское Величество, умоляю Вас не делать этого.

– Но ведь Желябов схвачен… Милог’д аг’естован. Их шайка обезглавлена.

– Ваше Императорское Величество, все это так. Но по городу говорят о каком-то подкопе в улицах, по которым вы поедете. Все это надо выяснить… Полиция доносила о бомбах, будто бы испытывавшихся третьего дня на Медвежьем Стане за Пороховыми погребами. Часовые отчетливо слышали взрывы. Дайте нам все это проверить и забрать всех негодяев… Ваше Императорское Величество, все знают, что вы были не совсем здоровы эту неделю. Так легко вам не быть на разводе.

– И совсем, милый Михаил Таг’иелович, не легко и не пг’осто… А мой долг?.. Долг показаться пег’ед войсками особенно завтг’а, после всех этих слухов и тогда, когда я собираюсь подписать акт большого Госудаг’ственного значения. У тебя все, надеюсь, готово?

– Все готово, Ваше Императорское Величество.

– Так после г’азвода, к тг’ем часам и пг’иезжай во дног’ец. Я пг’иобщился сегодня, гог’ячо молился Богу и вег’ю, что Господь поможет мне довег’шить и это дело для блага Г’оссии и моего наг’ода.

Ночью Государь опять, как все эти дни, проснулся от сухого жара, вдруг охватившего все его тело. Государь знал, что это от неправильного кровообращения, от склероза, в общем, от старости, но какая же старость в шестьдесят два года?.. Стал вспомнить прошлое. В такие бессонные ночи часто представлял себя молодым и странно было думать, что это у него была любовь и такая молодая, сильная и яркая к Ольге Калиновской, так сурово и неожиданно прерванная по приказу отца. Ранний брак с принцессой Гессенской, которую он не знал и так и не мог никогда полюбить как следует и которая была всегда чужой ему и России…

Государь задумался о России.

В спальне было тихо. Ни один звук извне не проникал через толстые стены дворца. Лишь тихо и как-то заунывно гудела в печи заслонка, да почувствовавший, что хозяин не спит, ворочался подле печки на своей подстилке Милорд.

Его тихая воркотня и лясканье зубами обратили на него внимание Государя.

«Все не добьюсь, чтобы блох у Милорда вычесывали как следует… Странно… и того, кого третьего дня арестовали, тоже звали Милорд – собачья кличка. Тригони – Милорд. И фамилия какая-то странная. Чего им нужно, чего им недостает?.. Они за народ, но знают они, что нужно народу?.. Общественность – не народ. Народ – это тайна…»

Нашла какая-то пелена, и казалось, что вот заснет сейчас, но снова схватил сухой жар в голове и побежали смутные, перебивающие одна другую мысли.

Умирая, отец Император Николай I сказал, что сдает «команду не в порядке»… Да, тяжелое наследство – Севастопольская война, оставленный, но не сданный Севастополь, вся Европа против России и тяжелый Парижский мир… И только покончил с этим восстали поляки… А потом покушения на жизнь… За что?

Государь не спал, и точно понимая его заботы, не спал и верный Милорд. Он лежал, приподняв голову и пристально глядя умными глазами на хозяина.

Государь повернулся на спину и в этой непривычной для него позе вдруг почувствовал, что не заснет. У образа теплилась лампада, рядом на столике горел ночник, свеча была приготовлена и книга. Государь смотрел на колеблющееся пятно света от лампады на потолке и думал о новой своей семье. Да, грех, конечно, грех… И кругом говорят, нехорошо говорят. Обижен на меня и сын… Любовный мой грех погашен браком – дети законные. Отчего ей не быть Императрицей? Она так хочет этого. Пусть будет на Русском Престоле – Русская. И потом – конституция. Знаю, многие осудят меня за нее. Недавно на дежурстве заговорил об этом со старым Разгильдяевым. Славный старик, а не может понять. Говорил, что Россия не может быть с представительным образом правления. В ней до ста двадцати различных народностей и как им быть в Парламенте? Может быть, он и прав… А общественность требует… И опять подумал: общественность – не народ…

Тяжело, мучительно ощущая ревматические боли, повернулся на бок, хотел подозвать к себе Милорда и приласкать его и вдруг, и совсем неожиданно, все в том же сухом старческом жару забылся крепким сном, и, когда проснулся, был в легкой испарине, чувствовал себя слабым и усталым и, вставши и подойдя к окну, решил не ехать и Михайловский манеж, поберечь себя от простуды.

Серое утро висело над Невой. Кругом, по-утреннему, было пусто и уныло. Никого не было видно на переходах.

В гардеробной был приготовлен мундир. Лейб-Гвардии Саперного батальона.

«Надо будет приказать убрать его», – подумал Государь и прошел на половину княгини Юрьевской.

Как всегда по воскресеньям Государь отстоял обедню в дворцовой церкви… Он еще не отдал распоряжения о том, что он не будет на разводе в Михайловском манеже. На обедне была супруга Великого Князя Константина Николаевича, Александра Иосифовна. Она подошла к Государю.

– Я к Вам, Ваше Императорское Величество, – сказала она, здороваясь и целуя руку Государя, когда тот целовал ее руку.

– Что скажешь?

Они стояли в аванзале перед церковью. С ними остановилась и княгиня Екатерина Михайловна, дети прошли вперед с госпожой Щебеко.

– Ваше Величество, вы поедете сегодня на развод?..

– А что?.. Что тебя это так интересует?..

– Для меня и моего сына особенный день… Дмитрий назначен от полка подъезжать на ординарцы к Вашему Величеству. Он так мечтал об этом, ночи не спал и уже с утра умчался в полк, чтобы все проверить. Вы знаете, что такое для молодого офицера быть ординарцем на разводе?.. Да еще для Дмитрия!..

– Его Величество нехорошо себя чувствует, и я думаю, что он не поедет на развод, – грубовато сказала княгиня Юрьевская.

Государь и точно уже решил не ехать на развод. Но вмешательство Юрьевской в присутствии Великой Княгини показалось ему неуместным, и он сказал:

– Да, мне нездог’овилось, но это мой долг быть на г’азводе. А не люблю отменять г’азданное пг’иказание. Я, конечно, буду на г’азводе и счастлив буду повидать твоего молодца, а как он ездит, я об этом уже имею представление.

Княгиня Юрьевская заплакала.

– Александр, сказала она, прижимая платок к глазам, я умоляю вас не ездить!..

Государь нежно обнял княгиню за талию и сказал строго:

– Но, моя милая, я должен быть с моими войсками, и я буду…

Через полчаса, точно выверив время своего отъезда, чтобы приехать в манеж ровно к двенадцати часам, Государь садился в карету. Он был в мундире Лейб-Гвардии Саперного батальона, в шинели с бобровым воротником и в каске с плюмажем.

– В манеж, по Инженег’ной, – сказал он кучеру и сел в глубину кареты.

На душе у Государя было тихо и спокойно. Он знал, что он должен делать в манеже, что кому сказать, кого и как обласкать. Развод был им создан и был ему привычен. Государь смотрел на развод, как на свою службу, свой долг и ехал в спокойной уверенности, что он правильно исполняет свой долг.

Карету окружили казаки Конвоя Его Величества с ротмистром Кулебякиным, тем самым, кто сложил в Кишиневе песню, которой так восхищался Порфирий и которую пели во всех войсках. Сзади в парных санях ехал полицеймейстер полковник Дворжицкий. Карета помчалась к Михайловскому манежу.