Текст книги "Корона Анны (СИ)"
Автор книги: Петр Немировский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
Петр Немировский
CО ДЕРЖАНИЕ
Корона Анны – новелла
Вечный Жид – новелла
Глен – повесть
Двое – рассказ
Джон – новелла
Фокус Сальери – повесть
КОРОНА АННЫ
Новелла
1
Стив работал полицейским в одной больнице Нью-Йорка, в должности помощника начальника больничной охраны. Ему было сорок два года. Женат никогда не был и детей не имел.
Он родился в Нью-Йорке и вырос в этом городе. Его родители – потомки немецких иммигрантов во втором поколении – практически полностью ассимилировались в американской культуре. А Стив считал себя американцем, хоть и помнил, что в его жилах течет немецкая кровь.
Он был привлекательной наружности, видный, правда, несколько склонен к полноте. Лицо с правильными, но простоватыми чертами. Взгляд светло-серых глаз выдавал в нем человека умного и наблюдательного.
Работа в больнице не требует особой выправки и того полицейского лоска, что имеют копы, патрулирующие центральные улицы Манхэттена. В этом отношении Стив не был исключением: его униформа сидела на нем слишком свободно, даже мешковато.
Но походка у него – живая, энергичная. По натуре человек открытый, Стив и в манерах был открыт. Без повода не хмурился, любил шутку, порой смеялся до того громко и сильно, что сотрясалась его массивная грудь и плечи. Эпикуреец, он мог охотно посидеть с приятелями в баре за бокалом эля и хорошим стейком.
В полицию его привела не страсть к погоням и стрельбе. Не какие-то скрытые садистские наклонности или желание наслаждаться властью. Отнюдь нет.
Его родители хотели, чтобы сын пошел по стопам одного из них: его мать работала учительницей в школе, отец – менеджером в супермаркете. Стив выбрал специальность администратора. Но, получив диплом и недолго поработав в одной фирме, убедился, что административная работа не для него. Задумался, чем же заняться. Решил стать полицейским. Помимо приносимого материального достатка, служба копа согласовывалась с его понятиями о пользе и долге.
С детства мама приобщала его к истории средневековья, к эпохе рыцарства, крестовых походов и возвышенной любви к Прекрасной Даме, ради которой рыцарь готов на любые страдания, даже на смерть. Представления о чести, впитанные с детства, тоже повлияли на решение Стива стать полицейским.
Он, правда, не искал себе приключений и опасностей. Закончив Полицейскую академию, сначала служил рядовым копом, патрулирующим улицы в разных районах города, а последние семь лет – в больничной охране, что его вполне устраивало.
В больнице, конечно, тоже порой случаются ЧП: у кого-то украдут кошелек, кто-то из пациентов или их родственников в сердцах накричит на врача, воришки пытаются что-то утащить из припаркованных на стоянке автомобилей.
Больше всего хлопот – от отделений Психиатрии и Скорой Помощи («ER»). В «ER» – понятно: туда привозят людей со всего города: подобранных на улице, избитых, пьяных, попавших в аварии. Немудрено, что там всегда нужно быть начеку. В Психиатрическом отделении – тоже, нетрудно догадаться, спокойствия не жди.
В целом, однако, работа полицейского в больнице не опасна. Пистолет, хоть и имеется, но из кобуры за семь лет Стив его ни разу не вынимал, как и никто из его коллег в этой больнице. Наручниками, правда, несколько раз воспользоваться пришлось.
Во время смены Стив проверяет наряды, расставляет патрульных, составляет графики дежурств. Словом, несет службу. С подчиненными ровен, даже, скорее, с ними запанибрата.
ххх
На вопрос, почему не женится, Стив полушутя отвечает, что, «как порядочный человек, должен сначала выплатить долги за дом и машину». От предложений познакомить его с «классной девочкой» всегда отказывается.
Во время ланча или после работы идет к озеру, что в старом парке, неподалеку от больницы. Озеро находится в низине, туда ведут узкие петляющие дорожки. По склонам, среди догнивающих пней и трухлявой коры, бегают белки.
Стив несет пакет с хлебом. Свежим, купленным в бакалейном магазине возле парка. Пользуясь тем, что на нем полицейская форма, проходит свободно в тех местах, где стоят знаки, запрещающие вход обычным посетителям. Парк – старый, повсюду оползни, часто падают, обламываясь, тяжелые сгнившие ветки, а то и целые деревья.
Стив спускается к берегу, к месту, выстланному замшелым булыжником. Сдвинув за спину на поясном ремне кобуру с пистолетом, садится на корточки.
Рассекая ряску, к нему тут же плывут лебеди. В стае около десяти птиц, случается, несколько из них улетают на другое озеро, неподалеку отсюда, а иногда и с того, другого, озера «соседи» прилетают сюда.
Стив отрывает кусочки хлеба от ломтя и бросает, приговаривая: «Плыви сюда... бери еще...» Птицы хлопают крыльями, иногда дерутся за упавший в воду кусок. А хлеб тем временем размокает, от него расходится белесая муть. Более всего достается уткам, которые тоже стараются поживиться. Хоть они мелкие и проворные, лебеди все же не впускают уток в свои владения, отгоняют их меткими ударами клювов.
Кормить лебедей – любимое занятие Стива. Пожалуй, ничто в жизни: вкусная еда, компания приятелей, езда на новой машине – не приносит ему такого наслаждения, как это, казалось бы, малоинтересное занятие – кормить птиц. Здесь, у озера, он забывается. Улетает мечтами – то ли в неведомое будущее, то ли в далекое прошлое...
Будучи еще ребенком, Стив всегда ждал прихода субботы. Не только потому, что – выходные и не нужно идти в школу. Под конец недели в супермаркете, где работал отец, оставался непроданный хлеб. Почти весь багажник отцовской машины был заполнен упаковками того хлеба.
Отец брал Стива с собой; мама, если была свободна, тоже присоединялась к ним. Еще звали с собой и соседскую девочку – Джейн. Все вместе ехали на канал.
На канале, у причалов, стояли рыбачьи корабли и прогулочные катера. Там было шумно: рыбаки продавали только что пойманную рыбу, веселая публика поднималась на яхты и катера. А на противоположном берегу было малолюдно, тихо.
Отец вынимал пакеты с хлебом и давал их детям. Сразу же со всего канала к ним неслись лебеди и чайки.
Родителям отходили в сторонку. Отец курил, мать что-то ему рассказывала, поглядывая, как Стив и Джейн бросают птицам кусочки. Дети следили за тем, чтобы ни один лебедь не остался голодным. Соревновались, кто бросит дальше и кто сумеет накормить лебедя с руки. И ничего на Земле не было и не могло быть прекрасней: яхты, мосты, родители. Лебеди. Джейн...
Она была королевой, Прекрасной Дамой, а он – ее верным рыцарем. Ланселотом. Или Зигфридом.
Иногда мимо них проплывала семья лебедей: белые родители и два сереньких лебеденка между ними. Стиву тогда было лет шесть-семь, но в этой проплывающей семье птиц он словно видел отражение своего желанного будущего: они с Джейн поженятся, и у них будет двое детей. И вода этого канала всегда будет чиста, и с причала будут уходить в океан корабли, и лебеди отсюда никогда не улетят...
ххх
Стив потерял свою мужскую силу в двадцать три года. (В этом случае можно употребить слово – импотенция, но уж слишком оно отвратно в своей беспомощности, слишком по-медицински безжизненно.) Это произошло в один день, неожиданно.
Они по-прежнему встречались с Джейн, хоть жили уже в разных концах Нью-Йорка. Имели, разумеется, интимную близость. Собирались пожениться, когда закончат учебу и устроятся работать. Он не изменял ей и – не сомневался – Джейн тоже была ему верна.
Но в одно утро Стив проснулся с ясным пониманием, что его мужская сила исчезла. Что как мужчина, в сексуальном отношении, – он абсолютно бессилен. И никаких объяснений, почему это случилось и за что он так наказан, не было. Ему сразу стало очевидным и то, что это бессилие у него – не временное, не на день или неделю, а надолго, быть может, на всю жизнь.
Обращался к врачам. Принимал таблетки, делал тесты, проводил утомительные часы за различными упражнениями. Ходил и к «знахаркам», покупая у них разные травы. Пробовал искусственно себя возбуждать: смотрел порнографию, несколько раз сходил в стриптиз-клуб. Ничего не помогало.
Все это можно было скрывать от друзей и состарившихся родителей. Невозможно это было скрыть от Джейн. Они расстались. Не сразу – приблизительно через год после того, как это случилось.
И для Стива рухнули надежды иметь крепкую семью, детей. Четыре лебедя на водной глади: заботливые родители, а между ними – несмышленые лебедята... Не будет этого никогда! Некому будет ему читать книжки про рыцарей. Не гладить ему волосы дочери, сидящей у него на коленях. Не целовать по ночам жаркую Джейн. Все это похоронено в душе Стива...
Из коллег, разумеется, никто не понимал, почему этот веселый, благополучный полицейский не женится и зачем ходит в старый парк кормить лебедей. Его родители умерли, так никогда и не узнав про беду сына.
Он обвыкся, приспособился к такой своей участи. Конечно, можно его упрекнуть в том, что его веселость и открытость – не натуральны, что он носит маску весельчака, под которой несчастный человек скрывает от всего мира свою трагедию. Все же его добродушие – естественное, случившееся его не озлобило, не превратило в лицемера или в завистника чужого счастья.
2
Однажды в осеннем парке Стив встретил молодую женщину. Он кормил птиц. Но почему-то, против обыкновения, некоторые из лебедей, схватив кусочек-другой, отплывали от него, устремляясь куда-то. Стив повернул голову и увидел на берегу, в осоке, крохотную женщину в светлом плаще, с распущенными черными волосами. Она тоже бросала птицам крошки.
– Не знал, что у меня появился такой серьезный конкурент, – пошутил он, подойдя к женщине, складывая вчетверо уже пустой целлофановый пакет.
– А я вас тут видела в прошлый раз. Но вы были так заняты, что меня не заметили, – прозвенела она в ответ.
На вид ей – лет тридцать. Но сказать наверняка про ее возраст было трудно – в ее необычайно белом, с правильными чертами лице было нечто таинственно ускользающее. Во взгляде темно-карих глаз странным образом соединялись и тревожная застенчивость, и дерзость, и доверчивость. Ощущение неопределенности возраста женщины усиливала ее маленькая, исполненная удивительной грации, фигура.
– Меня зовут Анна, – она протянула ему свою белую ручку, и Стив накрыл ее своей ладонью, как лапой. – Неподалеку отсюда я даю уроки балета в одной студии. После урока прихожу сюда. Здесь очень красивое место, напоминает мне Россию, – сказала она, и Стив понял, какой акцент звучит в ее английской речи. – А когда увидела здесь вас, то и вовсе перестала бояться ходить в эту глушь. Вы – такой большой, такой сильный, еще и полицейский, с пистолетом...
Она разломала в ладошке последний крекер и, размахнувшись, бросила в воду. И в одном ее движении – взмахе руки, когда Анна вся изогнулась, превратившись в существо, состоящее не из костей и мышц, а ветра и воды, было столько пластики, что Стив замер.
ххх
Они часто встречались у того озера. Анна стояла там же – в нише из осоки, а Стив на камнях. Приветствовали друг друга.
Когда весь хлеб и печенье были отданы птицам, вместе возвращались обратно, в шум города. Порою путь преграждала толстая ветка, рухнувшая от старости или ветра. Тогда Стив отодвигал ветку в сторону или приподнимал ее над головой Анны. Сделав грациозный книксен, она проходила вперед.
Анна закончила в Санкт-Петербурге балетную школу, потом танцевала в Мариинском театре. Быстро сделала карьеру от второй солистки до примы. Затем по контракту поехала в Японию и пять лет работала в токийском театре Империал. Полгода назад очутилась в Нью-Йорке, где у нее тоже был контракт в театре Метрополитен, но что-то сорвалось. Поэтому сейчас у нее получился как бы незапланированный творческий отпуск: она дает классы в одной балетной студии. Ее продюсер оказался либо бестолковым, либо непорядочным, и ей теперь приходится многие свои дела устраивать самой, попутно занимаясь поиском нового продюсера.
Относительно балета Стив не был силен. Правда, в школе несколько раз под Рождество их всем классом водили на «Щелкунчика». Родители порой брали его с собой на постановки во время сезонов Американского театра балета. Видел он и «Лебединое озеро», и «Жизель», и «Дон Кихота». Кстати, на «Лебединое озеро» и «Жизель» ходил не раз – с Джейн.
Теперь, когда он шел рядом с Анной, слушая ее рассказы о создании балетов, об Анне Павловой, в честь которой она была названа и которая была ее божеством, Стив воскрешал в памяти те дни, когда любил Джейн, когда сидел с нею в партере театра, ожидая поднятия занавеса...
ххх
Анна делилась с ним своими планами. У нее дома много бесценных картин и антиквариат. Она хочет создать в Нью-Йорке своеобразный музей, вернее, Храм Искусств. Собрав эти ценности по всему миру, привезла их в США. Но здесь связалась с какими-то «недобрыми» людьми, которые ее обманули, отняв часть коллекции, и она теперь пытается все вернуть.
Людей Анна делила на две категории – добрых и недобрых. Сначала Стив полагал, что в ее английском словаре просто не хватает слов для более разнообразной характеристики, но вскоре убедился, что дело не в ее английском. Анна действительно различала людей только таким образом и жаловалась на свою непростительную наивность, которая всегда ей внушает, что человек лучше, чем он есть на самом деле.
– О, из-за своей наивности я столько натерпелась! – признавалась она, подхватив с земли длинную, тонкую ветку и проделывая ею ловкие движения, словно шпагой. Руки у нее, несмотря на грациозность, были достаточно сильными. – Меня и грабили несколько раз, и обманывали с контрактами, и писали обо мне в журналах и газетах всякую чушь... – очутившись рядом со Стивом, она вдруг привстала на цыпочки и легонько коснулась кончиком ветки его плеча.
– Вы сейчас будто бы исполнили ритуал посвящения в рыцари, положив шпагу мне на плечо, – пошутил наблюдательный Стив, когда Анна отбросила ветку в сторону.
– Вы угадали. Вы кем хотите быть – Зигфридом или Дон Кихотом?
ххх
Стив не имел ясного ответа, зачем ему эта связь. Не раз хотел прекратить эти встречи. С женщинами он не имел близких отношений уже почти двадцать лет. Он не балетоман. В Россию в ближайшее время не собирается. Зачем же ему встречаться с Анной, которая, сама того не ведая, растравливает его душу, будит в ней какую-то тоску?..
Но каждый раз, давая себе обещания больше с ней не видеться, не мог дождаться ланча. Несся в бакалейный магазин, а потом с пакетом хлеба – к озеру...
И вот Анна пригласила его к себе. Ее квартира находилась в престижном районе Манхэттена. Квартира состояла из трех огромных, как залы, комнат.
В одной зале были собраны картины, скульптуры и различные антикварные ценности. Всего так много и в таком беспорядке, что создавалось впечатление склада. Другая комната была оборудована под зал для упражнений. Там находилось зеркало на всю стену, станок; на полу были разбросаны циновки. Третья комната – спальня, но туда Анна войти ему не дала.
Она заварила чай и, с его согласия, капнула в заварник несколько темных вязких капель из какой-то бутылочки. На поднос положила орехи и сухофрукты.
– Я ожидал, что вы будете меня угощать русской водкой с блинами. Или суши с саке, – пошутил Стив, садясь в кресло, скрипнувшее под тяжестью его крупного тела. Он был в штатском – джинсах и свитере.
За окнами темнело. Они пили чай. Стив ел изюм с орехами, но предпочел бы сейчас хороший стейк.
Анна – в черных рейтузах, босиком, в белой навыпуск рубашке. Рассказывала о балете – об Анне Павловой, которая сто лет назад первой из великих русских танцовщиц гастролировала в Америке, а потом со своей труппой отправилась в Японию.
– Не поверите, в Японии о тех ее гастролях помнят и поныне. Японцы умеют хранить традиции, у них ничего не пропадает. Они даже сохранили корону Лебедя, которую когда-то специально изготовили для Анны Павловой. В этой короне Павлова потом исполняла свою знаменитую партию «Умирающего Лебедя», – она вдруг умолкла и устремила на Стива пристальный взгляд своих чуточку раскосых глаз. Будто бы пыталась определить, какой степени доверия он заслуживает.
Стив слушал ее вполуха. Он не вникал в подробности гастролей столетней давности известной русской балерины. Но когда Анна, сказав о короне Лебедя, умолкла и в комнате возникла странная тишина, Стив наморщил лоб и сам в ответ почему-то пытливо посмотрел на нее. Вдруг понял, что сможет рассказать этой женщине о своем скрываемом от всего мира горе, – не иметь семьи, не знать радости супружества и отцовства. Она – эта чужая и далекая ему женщина – будет единственной на Земле, кто узнает его тайну. Далекая и чужая – она, в то же время, кажется ему родной. Роднее его собственной души...
– Сейчас я вам что-то покажу, – прошептала Анна и, словно змейка, сползла со стула.
Исчезла из комнаты и через миг уже стояла перед ним. На ее дрожащих ладонях лежала филигранной работы корона с белыми перьями. Золотая проволока была соединена концами в невидимых спайках, обруч был инкрустирован меленькими рубинами.
Стив хотел было взять корону, но Анна отпрянула.
– Не трогайте! Вы же ее сломаете! – воскликнула. – Мне эту корону Анны Павловой вручили в театре Империал, в знак высшего признания балерины. Ее нельзя продавать ни на каких аукционах, нельзя никому дарить. Она вручается лишь на время лучшей балетной танцовщице, а потом снова возвращается в Японию.
Стив недоуменно пожал плечами, потер бритую мясистую щеку. В общем-то, он ничего и не собирался делать с этой короной, хотел только получше ее рассмотреть. Но раз нельзя – значит нельзя.
А спустя час, допивая третью чашку чая, рассказал Анне о своей беде. Он даже не покраснел, хотя боялся, что предательская краска стыда зальет его лицо.
– Да, я вас понимаю. Все это непросто... – после недолгой паузы Анна неожиданно улыбнулась. – Я вас вылечу. В Японии я узнала много различных рецептов, как сохранять молодость и как побеждать любые болезни. Я и сама, признаюсь по секрету, употребляю некоторые из них, чтобы сохранять себя в отличной форме, – она взяла в свою руку пальцы правой ноги и легко, без всякого усилия, подняла распрямленную ногу. – Я вас вылечу, не переживайте.
3
Стив не надеялся, что Анна сможет его излечить. Почти не надеялся. Он уже давно перемучился ожиданиями и не верил в свое исцеление. Когда-то он ознакомился с огромным количеством литературы по этому вопросу, истязал себя различными, самыми варварскими, методиками и, по истечении стольких лет, смирился.
С Анной же поделился не в надежде, что она поможет ему чем-то конкретным. Просто с нею ему все казалось естественным, и любые тайны выглядели бы ложью, притворством.
Но когда Анна с такой легкостью пообещала его вылечить, Стив понял, что надежда никогда не умирала в его сердце. В нем снова пробудились самые разные чувства, страхи. Он словно затаился в ожидании. Оставаться копом-весельчаком в кругу коллег ему теперь давалось с большим трудом.
Анна предлагала ему различные лекарства. Сначала небольшие, размером с орех, желтые шарики – гормоны уссурийского тигра. Потом – темную тягучую жидкость в серебряной рюмке – настойку из печени змей, омолаживающую весь организм. (Эту горчайшую настойку Анна, кстати, тоже пила.) Потом – тонкие кислые на вкус палочки – высушенный экстракт из кишок каких-то птиц. Все это она покупала в специальных магазинах Нью-Йорка, а кое-что заказывала из Японии.
Стив все принимал, как велела Анна. Преодолевая брезгливость, пил змеиные настойки и жевал тигровые гормоны. Чувствовал на себе благотворное влияние этих диковинных средств: энергия постоянно приливала, с тела ушел лишний вес, исчезла недавно появившаяся одышка. Спал он крепким сном, всего лишь по пять часов в сутки, но просыпался всегда бодрым. Незримая сила налила его мышцы крепостью. Коллеги отмечали, что у него даже голос стал звонче.
Во время ланча он по-прежнему спускался к старому озеру. Шел по заснеженным дорожкам. Порою выпавший снег таял в тот же день – нью-йоркские зимы крайне переменчивы – и парк быстро превращался в котлован, заполненный талой водой.
Анна сюда приходила уже редко: она подписала контракт с новой студией, находившейся от этого парка далеко.
Все у Стива было превосходно: работа, лебеди, пышущее здоровьем и энергией тело. Но мужской силы так и не было. Он попробовал смешивать средства, что давала ему Анна, с «Виагрой» – никакого эффекта. Все та же мертвенность.
ххх
О своей личной жизни Анна ему рассказала скупо: была замужем, но недолго, и развелась. Умоляла Стива не расспрашивать ее о «том семейном кошмаре».
Зато о балете могла говорить, не умолкая. Спохватившись, как хозяйка, наливала гостю еще зеленого чаю и спрашивала, не голоден ли он. И если Стив деликатно отвечал, мол, да, немного голоден, предлагала сухофрукты.
Балерины, как известно, соблюдают строжайшую диету. Весьма озабочены тем, чтобы на тело не наплыл ни один грамм жира, чтобы суставы и мышцы обладали гибкостью ивовых прутиков, а кожа была натянута и эластична. Поэтому из их рациона удалено все жирное, сладкое, калорийное. Короче, остается только зеленый чай, и сухофрукты, и вареный на пару рис.
– В «Лебедином озере», в том варианте балета, который мы сегодня имеем, очень мало общего с его первоначальным замыслом, с тем, как это было в оригинале у великого Чайковского, – говорила Анна. В белом трико, она сидела на полу в позе лотос, положив руки на колени. – В современном варианте как? Там – лебедь-Одетта была когда-то обычной женщиной, но ее заколдовали, и она ждет, чтобы ее полюбил мужчина. Тогда она сможет расколдоваться и опять станет женщиной. Короче, у нее почти все в порядке, только лебединые крылья ей мешают вступить в законный брак. А у Чайковского все гораздо глубже! У него Одетта – фея, фея в облике лебедя. Фея не мечтает о браке с земным мужчиной. Фея – это птица, это красота, это свобода!.. – Анна вдруг взмахнула руками и приподнялась так, словно какие-то невидимые струи подхватили ее. – Фея всегда тоскует по земной жизни. Но ее трагедия в том, что столкновение с земной жизнью для нее опасно. Человек, с его страстями, плотью, злым эгоистичным сердцем, не выдерживает связи с прекрасной феей, – Анна отвела руки далеко за спину, соединив пальцы между собой. – П-фф...
– По-моему, в «Лебедином озере», в самом конце... – промямлил Стив, не будучи уверенным, что правильно помнит финал этого балета.
– Там все заканчивается хорошо, хэппи-энд! – помогла ему Анна. – Колдун погибает, Одетта и Зигфрид целуются, она уже не лебедь и может спокойно выходить замуж. А каков был финал по Чайковскому? Там... – Анна вдруг вся как-то внутренне съежилась, ее и без того большие глаза расширились и почти перестали моргать.
Порой наступали такие минуты, когда Анна, ведя малозначительный, по мнению Стива, разговор, вдруг сжималась, внутренне напрягалась, будто бы испытывая в душе неизъяснимый ужас. В такие минуты и Стива, обладающего от природы здравомыслием, тоже охватывало темное чувство страха и ожидания чего-то гибельного...
– Он сорвал с нее корону... А когда с феи-Лебедя срывают корону, она лишается своего царства. Она тогда попадает в мир людей, в этот страшный холодный мир... – Анна неожиданно поднесла к лицу ладони и затрясла головой. – Нет, нет... это ужасно, ужасно...
Стив недоуменно смотрел на эту хрупкую странную женщину. Молча крутил часы на растяжном металлическом браслете. Между прочим, часовая стрелка приближалась к XII, пора домой. Весь вечер проболтали о балете. А он-то собирался поговорить о его ситуации. Ведь ничего ему не помогает, ни-че-го. И как долго ждать? Или, может, вообще отказаться от этой затеи? Зачем себя снова подвергать мучениям – надеяться, прислушиваться к своему телу после каждой выпитой рюмки с настойкой, после каждой съеденной пилюли, из каких бы зверей или птиц она ни была? Не лучше ли вовсе уйти от этой русской балерины, которая сейчас сидит перед ним, как безумная, обхватив свою голову, отчаянно вздрагивает и шепчет какие-то заклятия? Даже ни разу не спросила, помогают ли ему ее лекарства?
Ее волнуют полузабытые истории каких-то фей из фольклора.
Эгоистка! Ничего не видит, кроме себя, ни о ком не думает, кроме себя. Живет в мире только своих грез и своей славы!
На стенах ее квартиры – только ее портреты и фотографии: в костюмерной и на сцене, на приемах и фуршетах, с букетами роз во время вручения призов, в аэропортах, посольствах! И никого другого на этих картинах и фотографиях: ни ее родных, ни друзей – только она!..
4
Однажды Анна пригласила его в одну из самых престижных танцевальных студий Нью-Йорка, на конкурс. Она там – в жюри, к тому же и сама исполнит номер.
С этого выступления, по ее словам, начинается ее возвращение на большую сцену после творческого перерыва. Ее новый продюсер заключил контракт с Американским театром балета, а летом она отправится на гастроли в Бостон и Вашингтон. На удивленный вопрос Стива, почему на конкурсе она будет исполнять аргентинское танго, Анна, не менее удивленная, ответила, что любая профессиональная балерина танцует не только классические балетные партии, но и народные танцы.
…Вечером Стив сидел в баре той студии, пил коктейль с такими же, как и он, приглашенными.
Начался конкурс. Сменялись танцоры. Им аплодировали – то густо, то жиденько. Фотографы и телеоператоры ходили по залу, направляя на исполнителей объективы. Анна в паре с каким-то мужчиной стояла за столиком жюри, раздавала танцовщикам комплименты и делала им замечания.
Стиву было скучно. Он уже томился и жалел, что пришел.
Но когда зазвенели струны гитар, когда ударили клавиши рояля, и на сцену вбежала Анна в черном облегающем платье, из разрезов которого выныривали ее белые гладкие ноги, когда замелькала ее белоснежная спина, окаймленная вырезом платья, когда поплыла по воздуху ее тонкая шея, несущая изящную головку с подобранными кверху и стянутыми в тугой узел волосами...
Там-та-та... Она ходила по сцене в сопровождении худенького партнера, совсем еще мальчика, который служил ей только для опоры. Нет же, она не ходила и не носилась по сцене, нет! Она рассекала воздух своим молодым жгучим телом. Она звала, томилась, взрывалась страстью. То проползала черной змеей между ног юноши, оплетая его и вися вниз головой, сдавливала его горло своими змеиными ногами, то, упав на пол, через миг опять взлетала за его спиной...
Музыка стихла, и танец закончился. Но публика молчала, боясь нарушить витающее в зале очарование. И только после того, как Анна сделала книксен, зал взорвался...
Ожидая Анну, Стив зашел в уборную. Там мужчины, открывая краны над раковинами, отрывая салфетки от бумажных роликов, не умолкали. Будто пьяные, не понимая, что с ними происходит, забыв о всяких приличиях, говорили только про танец Анны. Все признавались, что были крайне возбуждены ее танцем, что в штанах у них было «железно» и что такого сильного влечения никогда не испытывали ни к своим женам, ни даже к любовницам.
Стив тоже мыл руки, рвал салфетки, поддакивал, хохотал.
Проводив Анну домой, помог ей занести в квартиру цветы и снять шубу. Наговорил ей кучу комплиментов. Вдруг признался:
– Когда вы танцевали, я почувствовал... Впервые за столько лет мне захотелось женщину...
Ничего не говоря, Анна прошла вперед, в «танцевальную» комнату. Покусывала ноготь большого пальца, что делала только тогда, когда требовалось принять какое-то важное решение. Стив повесил свою куртку и последовал за ней.
– Я знала, знала, что вас может исцелить только Красота, – тихо сказала Анна, приоткрыв раму большого окна, и в комнату подуло мартовским ветром. Затем подошла к Стиву. – Но... я должна вам сказать, что... Я не могу любить мужчин. Я могу их только жалеть, могу для них танцевать. Но я не вступаю с ними ни в какую интимную связь. Может, когда-нибудь, в будущем, я и смогу их любить, как женщина. Но пока... Обещайте, нет – клянитесь, что никогда не прикоснетесь ко мне без моей воли.
В знак согласия, он сжал ее маленькие ручки в своих ладонях. Услышал ее взволнованное дыхание на своем лице. Видел, как вздымается ее маленькая грудь под вечерним платьем.
– Я вам верю. Верю, как никому никогда не верила до сих пор. Вы добрый и благородный. Вы – рыцарь. Помните, как я когда-то вас посвятила в рыцари там, в парке? Кстати, я тогда не шутила, и то посвящение было настоящим. Я еще потребую от вас великих подвигов, – она засмеялась и, словно пылинка, отлетела от него. – Больше ни о чем не спрашивайте. Главное – помните о клятве.
Исчезла в спальне, а Стив сел на пол.
Он думал о том, что за все время их знакомства никогда не испытывал к Анне никаких влечений. Да, он не мог иметь с женщинами половой связи, но влечение к ним порой ощущал, – какой-то болезненный огонек слабенько пробегал по его жилам. К Анне же никогда не испытывал и этого. Даже когда она делала перед ним разные упражнения, растяжки, шпагаты, ходила перед ним в неплотно запахнутом кимоно, когда наклонялась и выгибалась, когда он порой видел ее груди под отошедшими краями футболок, ее ноги в трико, открытые выше колен, – ничто не вызывало у него желания. Более того, ее тело почему-то даже иногда отталкивало его, оно казалось созданным из какой-то сырой органической массы, скажем, глины.
Но сегодня вечером там, в студии... Эта сырая масса превратилась в огонь. И этот огонь побежал по всему телу Стива, распаляя каждую его клеточку. Голова его кружилась, как после виски. Он ощутил, что может обладать женщиной...
Анна вышла из спальни. В белой пачке и белых чулках, на голове – корона. Подойдя к ящику музыкального театра, выбрала музыку. И когда зазвучала мелодия, Анна встала на пальцы и медленно, вся трепеща, поплыла...
...– Нет! No! – кричала она, пытаясь вырваться из его рук.
Он рвал на ней одежду, осыпал поцелуями ее плечи. Уже ничего не соображая, расстегнул пояс своих брюк. Куски белого разорванного шелка, порванные бретельки мелькали перед его глазами, словно в тумане.
– Нет! Нет! – кричала Анна, царапая его лицо и пытаясь вырваться.
Он злобно отвел ее руки и сдернул корону с ее головы.
И в этот миг вся комната вдруг наполнилась белыми хлопьями. Стиву сначала почудилось, что это ветер вдул в окно снег. Но замелькали перья, и красные клювы, и перепончатые лапы.
...Зашумели деревья, завыл ветер. Грязный снег летел на дорожки старого парка и на озеро. Но там, в парке, лебедей не было, ни одного.
А лебеди сейчас били Стива крепкими клювами. Били в шею, в спину, пытались выклевать ему глаза.
Наконец он выпустил Анну и, закрыв окровавленное лицо руками, перевернулся на спину. Подтянув согнутые ноги к животу, издал чудовищный вопль:
