Текст книги "Озельма король пчел"

Автор книги: Петр Гладилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Петр Гладилин
Озельма король пчел

Глава первая

На краю дикого поля, там, где начинается вечная мерзлота, стоит военный гарнизон. Скоро придет суровая зима, и северная степь станет белой, как молоко. Ветер воет надсадно, как дикий зверь, врываясь в щели, рассыпаясь на тысячи голосов. Где-то гремит наполовину оторванный лист кровельной жести, звенит наковальня. На плацу играет маленький военный оркестр: барабан, труба и кларнет. Один из музыкантов ужасно фальшивит. Но эти три человека вносят порядок в окружающую действительность. Это уже не сорвавшийся с цепи хаос. Жить в этом мире, где существует порядок, определяемый интервалами между музыкальными звуками, не так страшно. Командир части полковник Андрей Исаевич Кинчин только что вернулся со стрельбища и никак не мог согреться. Он накинул на плечи шинель, подошел к окну. Кинчин любил смотреть на бесконечное суровое темное северное небо, любил наблюдать за тем, как в его сознании из ниоткуда, без малейшего усилия появляются мысли.

Он наблюдал за ними, как будто эти мысли не принадлежали ему самому. Даже тогда, когда они жестоко ранили его, он умел оставаться беспристрастным, спокойным.

Полковник никогда ни перед кем не исповедовался, кроме как перед самим собой, он не верил в Бога, никогда никому не открывал души: ни случайному попутчику, ни самому близкому другу Воскобойникову, умершему прошлой зимой, ни женщине, с которой прожил большую часть своей жизни и с которой расстался пять лет назад.

Эх, Вася, Вася! Василий, Василек, – обратился вслух Кинчин к умершему другу, как будто тот стоял рядышком и точно так же смотрел в небо, – напугал ты меня своею холодной смертью, Воскобойников. Нет, милый, я поеду умирать в Сочи, к племяннику, там климат субтропический, земля теплая, мои кости не любят холода. Опять плохо спал, стакан водки на ночь уже не спасает. Кларнетист дал петуха. Кинчин улыбнулся, ему это понравилось. Барабанщик сбился с ритма. Кларнетист еще раз сфальшивил. На крыше опять загрохотал лист железа. За спиной полковника со скрипом открылась дверь. Вошел адъютант, старший лейтенант Ювачев – невысокого роста, белолицый с черными, как смоль, глазами. Он был хорошо сложен и отличался отменной выправкой и даже щегольством.

Посмотри, как метет, – первый начал полков ник, – вовремя мы перевели солдат на зимнюю форму одежды, зима начинается в октябре, а лето в июле.

Товарищ полковник, разрешите обратиться! Голос Ювачева был взволнованный, неприятный.

Кинчин не любил, когда у адъютанта дрожал голос. Это было плохим предзнаменованием.

Никак не могу согреться, принеси-ка мне горячего чаю, лейтенант.

Чрезвычайное происшествие, товарищ полковник.

Ну что замолчал… чрезвычайное происшествие… говори! Раз начал!

Я даже не знаю, как сказать.

Ювачев замолчал и сделал неприятную паузу, какие бывают у массовиков-затейников, когда они играют в шарады с детьми. Полковник ненавидел страсть адъютанта к дешевым сенсациям, не любил, когда новости плохие или хорошие преподносят как некий фокус, сюрприз, разукрашивают личным отношением, интонациями, игрой в многозначительность, паузами и прочим мелким адъютантским шулерством.

Я сейчас… я соберусь с мыслями…

Собирайся. Сорок лет в армии… жизнь пролетела как неделя отпуска… Нет, я не жалею, – произнес Кинчин.

Адъютантская пауза была огромной. Полковник задумался о скоротечности жизни и еще о том, откуда к нему пришла эта простая до банальности страшная истина. В этой паузе оборвалась мелодия. Кларнетист перестал фальшивить, барабан оглох и онемел. Ветка ударила в стекло, с подоконника сорвалась птица. Небо внезапно изменило цвет. Стало темно. Посыпал серый, некрасивый снег.

В пятой роте рядовой Лебедушкин превратился в девушку, – собравшись с духом, доложил лейтенант.

Повтори, я не расслышал, – попросил полковник.

В пятой роте рядовой срочной службы Лебедушкин превратился в девушку!

В каком смысле?! Что за ахинею ты несешь?

Вот я и говорю… в голове не укладывается, а язык не поворачивается… Был солдат как солдат, а сегодня повели мыть роту в баню, а он уже не солдат, а барышня, баба. Мужское достоинство отсутствует напрочь!

А что имеется в наличии?

Женское достоинство, товарищ полковник. Грудь второго размера, так сказать, все детородные органы,

и все остальное, как полагается, ну и добавьте сюда соответствующие пропорции тела и сопрано.

То есть солдат срочной службы превратился в женщину?

Так точно!

В красивую или так себе?

Очень даже ничего.

Тебе рассказывали или ты сам видел?

И то и другое: и рассказывали, и сам видел. Полковник подошел к Ювачеву и посмотрел в глаза.

В упор. Адъютант вытянулся по струнке. Полковник почувствовал, как эту струну кто-то натягивает все сильнее и сильнее, и она звучит все выше и выше. Шея лейтенанта от страха покрылась гусиной кожей и мгновенно покраснела.

«Испугался не на шутку. Не врет», – подумал про себя полковник.

В молодую или зрелого возраста? – спросил Кинчин.

В молодуху!

Может быть, ты это в переносном смысле? Был мужественный, храбрый солдат, а теперь трусит и все в таком духе?

Никак нет! В прямом смысле!

Дурак, пошел вон отсюда! Нашел, кого разыгрывать!

Хотите побожусь! Ох, грех на душу беру! Христом богом клянусь, что в пятой роте рядовой Лебедушкин, бритый наголо, превратился в красивую девушку лет девятнадцати с прической. Вот вам крест! – почти закричал Ювачев и перекрестился.

Где?

Кто где, товарищ полковник?

Девушка!

За дверью ждет.

Валяй!

Ювачев ушел и вернулся уже в качестве конвойного маленькой, хрупкой, коротко стриженной девушки, нет, скорее, девочки восемнадцати лет. Солдатская гимнастерка была ей велика настолько, что рукава свисали почти до колен, а рук не было видно. Брюки висели складками и пузырились. При ходьбе она слегка волочила ноги, чтобы не потерять сапоги. Девочка посмотрела в глаза полковнику. Полковник давно не видел таких сияющих и счастливых глаз.

Товарищ полковник, – вдруг закричала девушка в полный голос, вытянув руки по швам, – рядовой Лебедушкин по вашему приказанию прибыл!

Не тот ли это рядовой Лебедушкин, который кинул из траншеи боевую гранату аж на восемь метров и чуть не погубил все отделение, чем и прославился? – спросил полковник адъютанта.

Так точно, товарищ полковник.

Похож, – сказал полковник и вдруг перешел на шепот. – Лебедушкин, это ты?

Так точно, товарищ полковник, – на этот раз со– вершено спокойно протянула девушка тонким, высоким голосом, – это я.

Чей ты?

Пятая рота.

Багаева ко мне! – приказал Кинчин.

За дверью ждет, – отрапортовал Ювачев.

Адъютант вышел и вернулся вместе с командиром пятой роты капитаном Багаевым, худощавым высоким офицером лет тридцати трех. Багаев был из тех, кто пришел в армию для того, чтобы стать генералом. Но ему отчаянно не везло, и понять причину этого невезения было невозможно. Полковник уже дважды задерживал Багаеву очередное звание. То драка, то неуставные отношения в вверенном подразделении. А теперь вот еще одно чрезвычайное происшествие: солдат стал бабой!

Капитан Багаев по вашему приказанию прибыл, – четко, красиво, по-военному отрапортовал Багаев.

Твой боец? – спросил полковник, взял девочку за плечо и развернул, так, чтобы Багаев увидел ее красивое лицо.

Так точно, товарищ полковник.

Говори, не молчи! Спасай шкуру!

Вот что стало с бойцом, вернее, то, что от бойца осталось, – спокойно сказал капитан. Для Багаева самым важным было дать понять полковнику, что он не боится командира части. Эта невозмутимость была продолжением надменности, с которой Багаев общался с людьми, иногда скрывая ее, иногда перекрашивая.

И это все, что ты можешь сказать в свое оправдание, капитан?

Так точно.

Все у тебя, Багаев, не слава богу. Когда призван на воинскую службу? – обратился полковник к девушке.

Весной этого года.

Откуда?

Из Москвы. Сокольнический военный комиссариат.

Сам забирал из призывного пункта. Был парень, – сказал Багаев.

А мне собирались дать дивизию… Не видать мне генеральских погон, как своих ушей, – тяжело вздохнул полковник.

Во вверенной мне роте нарушений устава не было. Призывник прошел две медицинские комиссии, имеется медкарта, – флегматично заметил капитан.

Начальника медсанчасти! – почти закричал полковник.

За дверью. Ждет. Одну секунду, – попросил адъютант.

Ювачев опять вышел и вернулся с начальником мед-санчасти капитаном Морозовым. Морозов – полный, рано полысевший молодой офицер – понимал, что является участником выдающихся событий. Его лицо выражало некоторое воодушевление. Он осознавал, что чрезвычайное происшествие касалось его медицинской службы самым непосредственным образом. Командира части боялись все, и Морозову было страшно. И еще Морозову хотелось выслужиться и найти какое-нибудь блистательное разрешение проблемы, и такой шанс ему подарила судьба.

Здравия желаю, товарищ полковник, – отрапортовал Морозов, как на параде.

Ты уверен, что это наш солдат, а не приблудившаяся из окрестных мест овца? – спросил полковник.

Абсолютно уверен, – сказал Морозов. – Был парень – стало существо иного пола. Сам осмотрел три раза! Это он самый, Лебедушкин!

Можешь дать естественно-научное объяснение происходящему?

Попробую! В природе существует рыбка-тупорылка, которая меняет пол раз в три минуты, однако у млекопитающих, в том числе у солдат, подобного феномена не наблюдалось. Надо доложить в Москву, в Министерство обороны.

Погоди ты в Москву! Только прыщ выскочит на одном месте, сразу в Москву.

Кинчин вернулся к окну. Началась метель. Снег заметал пустой плац. Снег был такой плотный, что скоро не стало видно ни земли ни неба. Кинчин задумался, все молчали. Девушка шмыгнула носом, по всей видимости, она была простужена, полковник как будто вспомнил о ней, оторвался от пейзажа и резко развернулся.

Скажите, Лебедушкин, у вас до службы в армии не было гомосексуальных наклонностей? – спросил Кинчин. Впервые за всю свою карьеру он обратился к солдату на «вы».

Никак нет.

Девушка есть на гражданке?

Вчера получил последнее письмо, зовут Машей.

И ты ее любишь?

Мне не хочется об этом рассуждать, это интимный вопрос.

Кинчин забыл, когда последний раз уходили так непринужденно и свободно от поставленного им вопроса.

То есть метаморфоза произошла за одни сутки?

Так точно, он еще вчера в строю стоял на вечерней поверке, – отрапортовал Багаев. Стоял в строю стриженный под нулину, а теперь вон оно – на голове копна волос.

Хорошо, однако, получается, забрали у родителей здорового мальчика, – сказал полковник, – а возвращаем существо другого пола! Я представляю, какой будет скандал.

Отца у меня нет, а мама не очень расстроится, она всегда хотела девочку. Товарищ полковник, отпустите меня домой!

Полковник пристально посмотрел в лицо девушки. Вдруг он вспомнил этого мальчика, вспомнил его лицо. Лицо, которое не раз видел во время утренних построений части. Это лицо было совершенно особенным, оно и раньше обращало на себя его «начальственное» внимание прежде всего тем, что оно не смешивалось с массой других солдатских лиц. Это лицо «светилось». Излучало энергию. В нем было что-то совершенно уникальное, совершенно особенное.

А сам-то ты что думаешь насчет своего перевоплощения, Лебедушкин? – спросил полковник.

Лебедушкина Коля, – вдруг решил поиздеваться Багаев.

Закрой рот, Багаев! – резко отрезал командир части.

Девушка как будто не услышала багаевской шутки.

Я полагаю, – начал Лебедушкин в высоком стиле, – что у меня не было другого выхода.

То есть ты это совершил сознательно? Уму непостижимо! То есть совершенно сознательно ты стал бабой? – задал, увы, не риторический вопрос Кинчин.

Позавчера капитан Багаев приказал на меня надеть мокрое белье и отправить в караул! А между прочим, метель на дворе.

Багаев «оценил ход». И моментально отреагировал:

Сам виноват, спит на посту, хоть убей. Вот мы ему и намочили штаны, не то чтобы сильно, а так слегка, чтобы бодрило.

То есть вы, рядовой Лебедушкин, хотите сказать, что если в мокрых ритузах солдат выйдет в караул, то он всенепременно станет девушкой? – спросил Кинчин.

Никак нет, я вовсе не потому стал девушкой, что эти мерзавцы издеваются надо мной.

А почему?

Я – художник, артист, я не могу жить в казарме, я задыхаюсь, я умираю, мне необходима творческая атмосфера.

Закончил один курс театрального училища, мнит себя гением. Несмотря на то, что его оттуда с позором выперли! – улыбнулся злой Багаев.

Лебедушкин покраснел, как будто только что задели его честь, самое важное, самое главное, что только есть в жизни.

Мне необходимы свобода и одиночество, – девушка впервые повысила тон, – как всякому человеку, обладающему минимальным самосознанием. И проблема не в том, что эти скоты с молчаливого одобрения капитана Багаева издеваются надо мной и заставляют зубной щеткой чистить туалет, что в караул на меня надевают мокрое белье, что мой непосредственный начальник, стоящий здесь, рядом с нами, есть садист и выродок рода человеческого…

Так в чем же дело? – спросил полковник.

В том, что я не представляю себе жизни без творчества. Я симулировал дизурию, шизофрению, глотал иголки, пил йод, чтобы поднять температуру тела, но меня все равно признали годным к строевой службе.

Так точно: три месяца из шести пролежал в медсанчасти на обследовании, признан годным, но тогда еще был парнем, – отрапортовал Морозов, – а сегодня стал осматривать… мама моя родная… женские половые признаки… как первичные, так и вторичные!

Даже если у меня не будет обеих рук и обеих ног, они все равно признают меня годным к службе и вернут в казарму, так что у меня оставался только один выход – стать девушкой. Теперь никто не скажет: иди, Коля, служи, защищай Родину… Я хочу домой, отпустите меня домой, товарищ полковник.

То есть все-таки получается, что ты стал бабой сознательно? – сказал командир части.

В каком-то смысле – да.

Я на своем веку знал разных симулянтов, но такого я не видал никогда! – вмешался доктор в погонах.

А что я мог поделать?! – спросил Багаев. – Я бился об этого москвича, так сказать интеллигента, как рыба об лед!

Я задыхаюсь, я медленно умираю, я не мыслю себя вне театра, отпустите меня домой, – попросил Лебедушкин.

Полковник подошел к столу. Взял в руки мельхиоровый подстаканник со стаканом, какие подают в поездах, сделал огромный глоток остывшего чаю. Поставил стакан с подстаканником на место и вынес свой вердикт:

Никуда мы тебя не отпустим, Коля! Я лично займусь твоим воспитанием! Я из тебя, Лебедушкин, сделаю мужчину! Тобой Родина гордиться будет!

В казарму его в таком виде возвращать нельзя! – вполголоса робко заметил Ювачев.

Испортят девку, – выразил свое опасение Багаев.

Жить будет в клубе, – сказал полковник.

Клуб третий год стоит на ремонте, – скромно за– метил адъютант, всем видом показывая, что не спорит, но только констатирует факт, и не более того.

Вот и замечательно, – моментально парировал полковник, – обеспечить формой одежды, кроватью, одеялом, тумбочкой для личных вещей и трехразовым питанием. Кто-нибудь еще знает о случившемся?

Никто, кроме здесь присутствующих, – доложил Ювачев.

И чтобы никому ни слова. Слабый ты стал офицер, Багаев, не можешь справиться с интеллигенцией. А я хотел тебя представить к повышению.

Получается, мне в капитанах всю жизнь ходить?

Пока капитанские звездочки на погонах не завоняют!

Ну, держись у меня, Коля Лебедушкин, я тебе устрою праздничную жизнь! – после огромной паузы, глядя в душу Лебедушкину, зло сказал капитан Багаев.

Каждая несовершенная душа сама в себе несет свое наказание. Мне вас жалко! – ответил Лебедушкин.

«В этом парне что-то есть!» – заметил про себя полковник:

Все свободны! Поселить интеллигента в клуб, обеспечить трехразовое питание, составить расписание занятий, строевая, боевая, тактика, устройство парашюта и прочее. И чтобы ни одна живая душа не узнала о происшедшем. Иди в роту и командуй, капитан. Все свободны. Ювачев, останься.

Вдруг полковник почувствовал странное желание… ему захотелось искупаться в метели.

Машину на выезд, поедем на аэродром, посмотрим, как идет ремонт взлетно-посадочной, заодно подышим свежим воздухом.

Есть, товарищ полковник! – отрапортовал адъютант.

Глава вторая

Симулянта Колю Лебедушкина поселили в клубе воинской части. Поставили на сцену железную кровать, прикроватную тумбочку, табуретку, принесли матрац, комплект постельного белья и заперли на ключ. Хотели на всякий случай поставить часового, но в последний момент полковник передумал… не выдержит, станет домогаться. Когда наконец впервые Лебедушкин остался один, он отправился путешествовать по пустой сцене. Включил дежурный свет, прикоснулся рукой к кулисам. К сожалению, они были не черные, как в театре, а красные. Потом он вышел на авансцену и прочитал перед пустым залом по памяти отрывок из Мандельштама. Ему нравился собственный высокий девичий голос.

«Ну, теперь-то, – подумал он, – когда я уж точно не гожусь для строевой службы, они уж точно обязаны от– пустить меня домой».

Лебедушкин прилег на кровать поверх одела и стал вспоминать прежнюю, гражданскую жизнь: они с мамой идут поступать в школу-студию МХТ, мама ужасно волнуется, из приемной выходит Олег Павлович Табаков, за Табаковым идет знаменитый артист, и они о чем– то легко и с удовольствием спорят. Мама волнуется:

Коленька, может быть, не надо в театральное?

У нас артистов никого в роду не было.

Не было – будут! Может быть, я заложу начало огромной актерской династии.

Ну ты, Колька, фантазер!

У Станиславского есть такая глава: «Актер и воображение». Не может быть артиста без воображения – это даже очень хорошо, что есть фантазия.

Хорошо, если б ты поступил, мальчик мой, – взмолилась мама.

Я обязательно поступлю!

Коля вспомнил, как он ворвался домой и рассказал маме, что поступил, и у мамы закружилась голова… Она пошла в гостиную и легла на диван.

Проучившись несколько месяцев в студии, Коля влюбился.

Однажды он признался маме: «Наверное, у меня будет девушка».

И прочитал в глазах матери: «Скоро женится. И я останусь одна». Коля обнял маму и поцеловал, и по– чувствовал, как ей стало хорошо и спокойно в его объятиях.

…Лебедушкин лежал на солдатской койке и вспоминал Москву.

Летнее теплое утро. Светит солнце. Он идет по Тверской от Юрия Долгорукого вниз, сворачивает в Камергерский, входит в школу-студию МХТ, поднимается на третий этаж, входит в класс, начинаются экзамены. Он приготовил этюд. Маша сидит рядом, и они еще не сказали «про любовь» друг другу ни слова, но точно знают, что влюблены. У нее в руках зеленая тетрадка и карандаш. Это театральный реквизит, она будет играть строгую и не очень умную учительницу. На ее коленях лежат очки-велосипеды без линз. Трудная роль для студентки первого курса. Маша волнуется. Ей очень хочется, чтобы ее этюд понравился Коле.

За окном вдруг становится темно. Первые капли дождя бьют по подоконнику. Вместе с первыми каплями на подоконник падает воробей, он смотрит в глаза Коле.

На дне сумки лежит мобильный телефон, Коля достает телефон и фотографирует воробья. Воробей позирует и улетает.

«Покажи», – просит Маша. Коля показывает ей воробья.

В класс входит руководитель курса, начинается экзамен.

Глава третья

С Настей Комариной, девушкой двадцати одного года, адъютант Ювачев познакомился летом в Петербурге. Она стояла на Аничковом мосту и смотрела на воду. Ювачев думал, что эта девушка о чем-то задумалась и поэтому смотрит вниз на воду. Но, когда он перегнулся через перила, увидел, как течение уносит очень красивую соломенную шляпку.

Жаль, очень красивая вещь, – сказал Ювачев. Насте понравилось, что ее пожалели. Так они и по-

знакомились.

Адъютант Ювачев не смог выполнить приказ командира части. В письме Насте он выдал военную тайну:

«Странные истории происходят порой в жизни. Действительно, был новобранец Лебедушкин парнем. Все – как положено. А тут повели солдат мыться в баню. Разделись все донага, разобрали шайки, мочалки, мыло, разошлись по душевым. И вдруг замкомзвода видит: идет с шайкой девчонка! В левой руке – шайка, а в правой – кусок мыла. Вокруг голые парни, и она – в чем мать родила. И ни тени смущения! Как будто так и надо. Стали разбираться, кто такая, оказалось – это солдат. Рядовой Лебедушкин. Призвали нормального парня. Щупленький, конечно, но был нормальный мужичек, и все у него было чин по чину… и брился, и баском разговаривал, и мужское достоинство было… на месте. И вдруг за ночь превратился в девчонку. Повели к доктору, осмотрели. Женщина! Как она есть! Его спрашивают: «Зачем ты такое сделал?» А он отвечает: «Чтобы домой меня от– пустили. Не хочу в армии служить». Вот какие дела про– исходят порой на свете, Настена! Что только люди не сделают над собой, симулянты, чтобы от армии откосить!»