Текст книги "Залпы с берега"

Автор книги: Пётр Мельников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Замена стволов такого калибра – очень тяжелая и трудоемкая работа. Обычно выполняют ее заводские специалисты с помощью мощного крана. А кран на форту был неисправен. Да если б он и был в порядке, едва ли бы решились его использовать – это слишком бы демаскировало батарею.

По довоенным техническим нормам на замену двух стволов требовалось сорок суток. Сейчас такой срок был совершенно неприемлем. Чтобы найти выход из положения, выработать план работ и последовательность отдельных операций, на совещание собрались комендоры пострадавшей башни и представители артиллерийской мастерской. В интересных предложениях не было недостатка. Их основная идея сводилась к тому, чтобы вынуть поврежденные стволы и вставить новые, не снимая полностью броневой крышки башни. А ведь каждый ствол весил более 50 тонн! В распоряжении же артиллеристов имелись только гидравлические домкраты, лебедки и тали – ручные цепные подъемники.

Совещание выработало стратегию работ. Их тактика обсуждалась на партийных и комсомольских собраниях. Каждый артиллерист и каждая ремонтная бригада взяли трудовые обязательства. В башне и в жилых помещениях появились лозунги, призывающие людей досрочно закончить замену стволов. В энтузиазме не было недостатка.

Для того чтобы подать новые стволы к башням, из бревен выложили специальную эстакаду. Поврежденные стволы привели в строго горизонтальное положение, сняли с лафетов и положили на катки, которые двигались по рельсам. Новые стволы лебедкой и талями подтянули к амбразурам башни. Крышку ее приподняли на металлических клиньях. За сутки установили один ствол, за вторые – второй. После этого начались монтажные работы.

Люди трудились день и ночь. А ведь было уже холодно. И очень сказывалось недоедание последних месяцев. И все-таки работы не прекращались...

Да, голод давал себя знать. С питанием и у нас, и в Ленинграде стало совсем худо. Со звериной жестокостью враг все туже стягивал кольцо блокады. Именно в ноябре Гитлер хвастливо заявил: "Ленинград сам поднимет руки. Он падет рано или поздно. Никто не освободит его, никто не сумеет прорваться через созданные линии. Ленинграду придется умирать голодной смертью". Гитлеру же принадлежали циничные слова: "Ленинград съест сам себя".

20 ноября произошло пятое по счету снижение продуктовых норм в Ленинграде и у нас на пятачке. Хлебный паек для военнослужащих сокращался до 350 граммов в в сутки, для рабочих – 250, для служащих и иждивенцев – 125. Обеды и ужины были скудны. О вкусе пищи мы и не задумывались. Всякая еда казалась вкусной.

Чувство голода стало непреходящим. Есть хотелось всегда – и когда ложились спать, и когда вставали. Если б меня разбудили ночью и предложили поесть, я бы вскочил немедленно. В движениях теперь появилась какая-то зыбкая легкость, иногда кружилась голова, ощущались рези в желудке. И только днем в делах и заботах эти неприятные ощущения не замечались.

Но никто из бойцов не сетовал на недоедание. Все помнили о страшной цифре – 125. На этой норме жила значительная часть ленинградского населения. И все сходились на одном: "С таким харчем, как у нас, воевать можно".

Голод ожесточил людей против врага, но не убавил у них стойкости. Я замечал, что у бойцов в каждом деле появлялось даже больше, чем раньше, упорства и сосредоточенности. Это было как бы защитным рефлексом на неблагоприятные условия, рефлексом повышенной сопротивляемости той силе, которая стремилась нас погубить. Ослабить сопротивление никто не помышлял.

Так вступали мы в первую блокадную зиму.

Глава третья. В блокаду

Главный калибр

Капитан Вига Курбабаевич Мустафаев командовал 311-й батареей. Это под его руководством была развернута работа по замене стволов во второй башне. До этого он стяжал себе славу умелого и удачного командира главного калибра Красной Горки.

Главный калибр – понятие, хорошо знакомое морякам. Так на корабле называется артиллерия, имеющая наибольший калибр и предназначенная для решения главных боевых задач. Если применить этот термин к нашему форту, то две батареи 305-миллиметрового, или двенадцатидюймового, калибра как раз и соответствовали ему. Преимуществом благодаря своей неуязвимой защите обладала 311-я, башенная. Поэтому в обиходе ее называли еще и флагманской.

Командир этой батареи был на виду. И Вига Мустафаев, казалось, вполне отвечал своему положению. Это был коренастый, среднего роста брюнет с красивыми, вьющимися волосами. Южный темперамент крымчанина сочетался у него с твердым, властным характером. К этому прибавлялась хорошая артиллерийская подготовка: он принадлежал к числу первых выпускников училища береговой обороны. И, понятно, боевые успехи башенной батареи, достигнутые после первых же стрельб, неразрывно связывались с именем ее волевого и грамотного командира.

Таким выглядел Мустафаев со стороны. Правда, замечалось в нем и другое: подчеркнутая самоуверенность, снисходительно-небрежное отношение к младшим и к равным себе.

Такие чаще других срываются. Случилась беда и с Вигой. Споткнулся да еще в гонор полез. А время было суровое, решения принимались быстро. Сняли, отдали под суд.

Когда мы узнали об этом, то были поражены. Никак не могли поверить, что вина товарища так велика. И действительно, те, кому это полагалось, вникли в дело. Мустафаева реабилитировали и назначили командовать батареей в нашем же секторе.

Но пока с ним разбирались, надо было кому-то командовать 331-й. В первых числах декабря меня вызвал командир форта. Я отправился к майору Коптеву, силясь представить себе причины вызова. С командного пункта я вышел командиром 311-й батареи.

Новое назначение было неожиданным и радостным. Я вспомнил про свои честолюбивые мечты о башне при выпуске из училища. Да, тогда они были не более чем наивны. Башенных батарей не так уж много, чтобы не найти для них опытный комсостав. Сейчас же у молодежи тяжелые калибры не вызывали столь сильного вожделения. Командовать на фронте, скажем, 45-миллиметровой противотанковой батареей значило иметь больше самостоятельности, быть ближе к опасности, сражаться с противником, что называется, лицом к лицу.

Но я-то считал себя уже закоренелым береговым артиллеристом. И тяжелая башенная артиллерия не утратила для меня своей привлекательности. Но, честно говоря, я и не предполагал, что мне могут предложить возглавить всю башенную батарею, минуя промежуточные должности. Такое доверие командования окрыляло, вызывало прилив сил, желание скорее вощи в курс дела, почувствовать себя на своем месте.

Переселение из каземата 211-й батареи в первый, западный блок главного массива не заняло ни много времени, ни труда. С сожалением распрощался я со своими боевыми товарищами и подчиненными: Кирпичевым, Юдиным, Тощевым. Меньше месяца прослужили мы вместе, а уже сработались, привыкли друг к другу. Успел я привязаться к сержантам и матросам – к нашему дружному коллективу. И с ним расставаться мне было нелегко. Прощание облегчалось тем, что люди, чувствовалось, искренне радовались за меня. В добрых пожеланиях не было недостатка.

Передав батарею Федору Харлампиевичу Юдину, я в тот же день начал знакомство со своим новым хозяйством.

Сначала, понятно, познакомился с людьми: с комиссаром батареи старшим политруком Константином Николаевичем Кудзиевым, заместителем комбата лейтенантом Алексеем Осиповичем Пономаревым, командирами башен лейтенантом Михаилом Осиповичем Мельником и старшим лейтенантом Иваном Яковлевичем Макаровым, с другими командирами.

Собрать весь личный состав батареи и представиться, как это принято, оказалось невозможным. Во второй башне заканчивались работы по замене стволов – завершался монтаж, проводились проверки. Часть людей не могла оторваться от работы, другие спали после ночной смены. Командир башни Макаров трудился вместе со всеми. В прошлом сверхсрочник, окончивший затем командирские курсы, он был отменным практиком и артиллерийскую технику знал превосходно. В ватнике, с испачканной чем-то щекой он напоминал сейчас бригадира в кругу рабочих.

Устройство башенной 305-миллиметровой артсистемы я изучал в курсантские годы. Изучал и по описанию, и "на ощупь" – на севастопольских батареях. Но с тех пор прошло немало времени. И все это время я имел дело с иной, менее сложной техникой. Так что многое основательно призабылось. Чтобы вновь до деталей освоить материальную часть батареи, требовалось, понятно, не день и не два. Но поскольку моя ближайшая и главная задача состояла в управлении огнем, с проникновением в детали можно было и не торопиться. А вот составить себе ясное представление об устройстве башенного хозяйства в целом, уяснить себе взаимозависимость его основных звеньев нужно было немедля. От ясного понимания такой взаимозависимости мог самым непосредственным образом зависеть исход стрельбы.

Обойдя башни, я с лейтенантом Пономаревым отправился Осматривать помещения, расположенные в глубине массива. Вот командный пункт батареи, Здесь я уже побывал и успел немного осмотреться. И вещи свои оставил тут – другого жилья, где было бы так же тепло, не оказалось. Помещение это маленькое. Выглядит оно, как техническая лаборатория. На стенах – десятки контрольных приборов. Они фиксируют поданные команды и показывают, насколько соответствует им положение механизмов. На одной из стен – большой огневой планшет. На столе – пульт управления громкоговорящей связью. Чудесная это вещь! Поворот тумблера – и твои слова, произнесенные в микрофон, слышны в башнях или в центральном посту или и там и там. И так же динамик доносит до тебя доклад с любого поста. Тут же, на столе, телефонные аппараты, связывающие командный пункт и с боевыми постами, и с командиром форта.

Ну, здесь все ясно. Идем дальше. На ходу осматриваю краснофлотские кубрики, столовую, душевую, лазарет с операционным залом. Целый подземный городок на несколько сот человек!

Спускаемся ниже. Здесь агрегатные, распределительный щит, от которого электроток идет на тридцать с лишним моторов, обеспечивающих работу башен. Торопиться не будем. Присматриваюсь внимательно, записываю в блокнот цифры, набрасываю черновые схемки.

Идем дальше. Центральный пост. Мозг батареи. Здесь центральный автомат стрельбы. При стрельбе по морским целям в него поступают величины дистанции, измеряемой дальномерщиками. Электромеханические счетно-решающие устройства автомата выдают на орудия готовые величины прицела и целика. Наводчикам не нужно ловить в прицел неприятельский корабль. Они смотрят на циферблаты и легонько вращают маховики. Электромоторы разворачивают многотонные махины башен, поднимают орудийные стволы. Когда на циферблате совместятся две стрелки – орудия наведены на цель. Остается нажать на педали, чтобы грянул выстрел.

Из центрального _поста идем осматривать котельную, которая отапливает жилые помещения и артиллерийские погреба. Температура в погребах должна быть вполне определенной и неизменной. Дальше центральная силовая станция форта. Здесь три зала, как большие механические цехи завода. В них установлены мощные дизелъ-генераторы и другое электрохозяйство. Руководят этой станцией три инженера во главе с инженер-капитаном И. П. Смирновым.

Наконец, погреба – снарядные и зарядные. Отсюда снаряды и заряды в специальных лотках по шахтам в электрическую поднимаются к питателю подбашенного отделения. Там они загружаются в зарядники и опять же в электрическую подаются в башни, к орудиям.

На стенах погребов термометры и гигрометры. Каждые четыре часа здесь появляется артдозор и снимает показания приборов. А у входа два огромных черных яйца на тележках. Морские мины. Заряд каждой такой штуки – 300 килограммов тротила. На месте гальваноударных колпаков у них ввернуты шестигранные пробки. От мин куда-то уходит электропроводка. Я вспомнил, что за время нашего путешествия по подземельям блока уже где-то видел такие же мины.

– Зачем они здесь? – поинтересовался я у своего заместителя.

– Было такое приказание в трудные дни, когда немцы подходили к сектору: подготовить форт к взрыву. Вот и подготовили. Для подрыва специальная команда выделена из семи человек. Я – старший.

– Но сейчас какой в этом смысл? Да и вряд ли это поднимает моральный дух на батарее.

– Конечно, – согласился Пономарев, – у некоторых это вызывает невеселые мысли. Мины уверенности не прибавляют. Но многие свыклись. Да и на глаза они попадаются далеко не всем.

– Но сейчас-то обстановка на фронте не та, что два месяца назад. Пора бы и убрать их отсюда.

– Пожалуй, – кивнул головой Пономарев. – Я как-то об этом не задумывался. Будете докладывать командиру форта о приеме дел, скажите и об этом.

О приеме дел я пришел доложить вечером. Но... Григорий Васильевич Коптев сам сдавал дела. Сдавал моему бывшему начальнику полковнику Владимиру Тимофеевичу Румянцеву. Это несколько скомкало официальную процедуру моего доклада. Но упомянуть про мины я не забыл. Коптев и Румянцев переглянулись и промолчали. Я понял, что вопрос этот находится не в компетенции командира форта.

Григория Васильевича Коптева назначили командиром артдивизиона на Ладогу.

Вернулся я к себе, в помещение командного пункта, несколько смущенным и оторопевшим. Сумею ли я как следует справиться с новой должностью? Боевое хозяйство, с которым за день у меня состоялось лишь беглое знакомство, подавляло своей грандиозностью. Разве ж это батарея? Целая крепость, густо начиненная техникой (кстати сказать, в конце войны все крупнокалиберные батареи были преобразованы в дивизионы, что и соответствовало истинному положению, вещей). А сколько личного состава! Да, слишком заметным было различие между моей прежней и нынешней должностью.

Чему же я был обязан своим повышением? Почему не назначили на это место Макарова или Пономарева, который, конечно, успел хорошо изучить и технику, и людей? Макаров к тому же был старше меня по званию. Впрочем, с Макаровым дело ясное: он не имел достаточной теоретической подготовки для грамотного управления огнем. С точки же зрения командования это, видимо, было главным критерием: пусть человек на первых порах слаб в чем-то другом, но важно, чтобы уже на другой день после назначения он мог успешно вести стрельбу. Без ложной скромности я мог сказать себе, что с управлением огнем дело у меня до сих пор обстояло неплохо. Стало быть, это и определило выбор командования фортом.

Постучав, в командный пункт вошел Пономарев. Он принёс представления на награды и списки отличившихся при замене стволов. Просматривая документы, я проникся еще большим уважением. К своим новым подчиненным. Поистине титанический труд совершили они. Душой всего дела был старший лейтенант Иван Яковлевич Макаров, возглавлявший работы. Крепко помогали ему комиссар К. Кудзиев, парторг М. Дибровенко и комсорг В. Белоусов.

Самым лучшим образом проявили себя два Афанасия – старшины сверхсрочной службы Таран и Чуев. Старшина командоров второй башни Таран возглавлял одну бригаду, старшина электриков Чуев – другую. Соревнуясь, обе ремонтные бригады перекрывали все мыслимые и немыслимые нормативы. Оба бригадира всё это время не знали ни сна, ни отдыха.

В ходе работ возникало много непредвиденных трудностей. Например, понадобилось доставить из Кронштадта детали и ремонтные материалы. Буксиры по заливу уже не ходили, а для грузовиков ледовый покров был еще слишком тонок. Тогда Таран взял двух матросов, все втроем впряглись в сани и затемно пешим ходом двинулись в Кронштадт. Местами лед трещал, угрожая раздаться под ногами смельчаков. Но они не сворачивали с пути. К рассвету они сумели вернуться, привезя все, что нужно. А ведь голод уже заметно подточил их силы!

– Артмастерская нам здорово помогла, – рассказывал Пономарев, комментируя принесенные документы.

– Да, мастера – молодцы, – поддержал его подошедший вслед за ним Кудзиев. – Начальники там толковые – инженер-капитан Жигало и воентехник второго ранга Нерозин. А среди самих мастеров настоящие виртуозы есть. Старшина Тумпаков, например. Он, знаете ли, старейший ветеран на Красной Горке. Служит здесь с восемнадцатого года. В отражении походов Юденича участвовал, в подавлении кронштадтского мятежа. Не человек – живая легенда.

– А как токари Снятков и Несмачный нас выручили, товарищ комиссар! вставил Пономарев.

– Верно. Представьте, во время монтажа полетела какая-то деталь. А запасной нет. Так эти два токаря выточили ее заново. И точность не ниже, чем на заводе.

– Щелин, Козлов, Гречин, Рожков, – добавил Пономарев, – всех этих мастеров у нас на батарее знают и чтут.

– Ас такелажными работами тоже своими силами обошлись?-поинтересовался я, зная, что здесь нужны особенно квалифицированные специалисты.

– Нет, – покачал головой комиссар, – тут без помощи не получилось. Восемь такелажников вызывали – из Кронштадта и даже из Питера. А остальное все руками красногорцев сделано.

– Сколько же суток вся работа заняла?

– Сегодня закончили. Значит, восемнадцать суток. А Военный совет флота отвел нам на это сорок восемь дней. На целый месяц перевыполнили! До войны ни один инженер в такое не поверил бы. Знаете, товарищ Мельников, – заключил Кудзиев, – такие силы в людях война открыла, просто чудо!

С документами мы засиделись за полночь.

Иван Яковлевич Макаров был представлен к ордену Красной Звезды, комендоры П. Туркин, И. Кузнецов, И. Волков, Н. Михайличенко, С. Прокофьев и И. Кравченко – к медали "За боевые заслуги".

Через два дня на форт прибыли комендант Кронштадтской крепости генерал-лейтенант береговой службы А. Б. Елисеев и комендант Ижорского сектора генерал-майор Г. Т. Григорьев. Осмотрев башню, они остались довольны работой и поблагодарили артиллеристов за выполнение задания. Вскоре все представленные получили ордена, медали и другие поощрения.

А боевую проверку орудий мы произвели на другой день после окончания работ.

Сигнал тревоги застал меня в башне. С Пономаревым мы быстро добрались до командного пункта. Там уже был на своем месте, определенном боевым расписанием, старшина Никифор Ляшенко. Ему предстоит записывать поставленную задачу и все подаваемые команды с точным указанием времени в журнал боевых действий.

Занимаю место за столом у пульта громкоговорящей связи. Телефонный звонок. Слышу голос Румянцева :

– Приготовиться к стрельбе по наземной цели:!

Владимир Тимофеевич называет координаты цели, способ стрельбы и расход снарядов. Вести огонь будем снарядами дальнобойными, образца 1928 года.

Я уже знаю, что расход боеприпасов двенадцатидюймовой артиллерии строго лимитирован Военным советом флота – хоть на форту в них и нет недостатка, но блокада вызвала некоторую перестраховку. На каждую стрельбу мы должны получать разрешение командующего флотом или начальника береговой обороны. Нам позволяют решать только наиболее важные огневые задачи. И от того, что я это знаю, волнение мое увеличивается в несколько раз.

Заставляю себя быть спокойным, сосредоточиться. Вписываю координаты в бланк аналитического определения дистанции и направления до цели. Не проходит и двух минут, как с помощью Пономарева у меня подготовлены точные исходные данные для стрельбы. Не теряя ни секунды, снимаю микрофон:

– К бою! Стреляют первая и вторая башни!

Динамики доносят звонкие голоса, повторяющие, как эхо, эти слова.

Все ново, все удобно до непривычности. Никогда мне еще не приходилось стрелять в такой идеальной обстановке. Но этот комфорт отвлекает внимание, и где-то в подсознании пульсирует тревожная мысль: "Как бы что-нибудь не напутать, не ошибиться!"

Где-то внизу электрики включают рубильники, и оживают башенные механизмы. Вспыхивают на пульте лампочки, сигнализируя об исполнении команды.

– Дистанция двести шесть кабельтовых! – (Ого! Это 39 километров. На таком расстоянии поражать цели мне еще не приходилось!) – Азимут двадцать восемь тридцать!

Эти слова имеют отношение уже к центральному посту. Там работает взвод управления под началом лейтенанта Юрия Кузнецова. Артэлектрики устанавливают на приборах дистанцию и азимут. Автоматически в них вводятся необходимые поправки, и по проводам они отсюда поступают на башенные приборы. Наводчики вращают штурвалы, совмещая на циферблатах механические и электрические стрелки.

Высоко надо мной разворачиваются башни, и стволы, вздыбившись вверх, смотрят, чуть подрагивая, в сторону цели.

– Снаряд фугасный, заряд усиленно-боевой! Башни зарядить!

Начинается работа на всех этажах массива. В погребах снаряды вручную выталкиваются к лоткам. Дальше уже работает электроток. В боевых отделениях башен загораются зеленые лампочки. Командиры орудий сержанты Прокофьев, Попов, Кравцов и Протас, стоящие на автоматических зарядных постах, включают рубильники. И тут начинается чудо, которое я, увы, лишен возможности видеть.

Орудия сами, без вмешательства человеческой руки, опускаются на угол заряжания, а зарядники из подбашенного отделения поднимаются со снарядами. Открываются замки. Из подошедших зарядников снаряды проталкиваются в каналы стволов прибойниками, словно стальными руками разумного существа. Эти руки совершают еще два цикла движений, и за снарядом следуют два полузаряда.

Теперь зарядники уходят вниз, а орудия, опять-таки сами, снова поднимаются на угол стрельбы. Комендорам-замковым надо не мешкать, чтобы успеть за несколько секунд вставить запальные трубки в узкие отверстия замков.

С момента команды "Башни зарядить!" не прошло и минуты, а динамики уже доносят доклады о готовности к стрельбе. Все пока идет без заминок. Продолжаю в железной, раз и навсегда установленной последовательности (из артиллерийских команд, как и из песни, слова не выкинешь):

– Стреляет первая башня!

На табло первого и второго орудий вспыхнули красные лампочки. Порядок! Наступают решительные мгновения:

– Поставить на залп!.. Залп!

В центральном посту нажимают грибовидную педаль ревуна. Сталь и бетон содрогаются вокруг. На головы обрушивается грохот – будто орудия совсем рядом с нами. Наступают минуты томительной тишины. Загнанное внутрь волнение прорывается наружу. Жду приговора, который принесут наблюдатели, сидящие в далеком-далеком от нас лесу, на деревьях, под самым носом у противника. Но вот звонок. С командного пункта форта передают доклад разведчиков:

– Снаряды легли в районе цели: Недолет – полкабельтова, вынос пять делений вправо.

Для первого залпа это здорово. Корректура – совсем небольшая – идет в центральный пост:

– Больше половина, влево пять! – и на орудия: – Стреляет вторая башня! Поставить на залп!.. Залп!

И снова тяжкий грохот обрушивается на головы...

Я не заметил, как подошли к концу отпущенные на стрельбу снаряды. Промежуток между командами "К бою!" и "Дробь!" теперь сжался для меня, казался ничтожно маленьким. А ведь был он не так уж мал, а главное, сколько нервного напряжения забрал он! Тельняшка под кителем промокла у меня насквозь.

Но конец – делу венец. Первая стрельба и здесь прошла благополучно для меня. Очень ответственный экзамен выдержал и я, и новые стволы, и все те, кто устанавливал и монтировал их. И только теперь поверилось всерьез: "Я – на главном калибре!"

Ханковцы

5 декабря нам была поставлена задача, с которой мы считали себя обязанными справиться наилучшим образом. Это было вопросом нашей, так сказать, личной артиллерийской чести. В Кронштадт шел последний, третий по счету, караван с ханковцами. Нам предстояло прикрыть его огнем, обезопасить от ударов неприятельских батарей.

Славную историю защитников Ханко мы знали все.

Весной 1940 года согласно советско-финляндскому мирному договору была создана военно-морская база на полуострове Ханко – на том самом знаменитом Гангуте, у которого Петр I в 1714 году одержал свою блистательную морскую победу, прославившую русский флот. К началу войны береговая артиллерия Ханко, главной базы и Моонзундского архипелага во взаимодействии с кораблями и авиацией надежно перекрывала вход в устье Финского залива.

Военно-морскую базу Ханко возглавлял генерал-лейтенант береговой службы Сергей Иванович Кабанов. В подчинении у него находились 8-я стрелковая бригада под командованием генерал-майора Н. П. Симоняка, сектор береговой обороны, комендантом которого был генерал-майор береговой службы И. Н. Димитриев, части противовоздушной обороны, эскадрилья самолетов-истребителей, погранотряд, инженерные части, отряд малых охотников и рейдовых катеров. Всего гарнизон базы насчитывал до 25 тысяч человек. Ее оборона с суши была хорошо организована, состояла из шести рубежей глубиной около 12 километров.

В конце июня противник начал ожесточенный штурм полуострова с материка. Неистовствовала его артиллерия. Были дни, когда она выпускала по нескольку тысяч снарядов и мин. Но оборона Красного Гангута держалась неколебимо.

Понеся большие потери, враг отказался от лобового штурма и решил прибегнуть к высадке морского десанта. Но эта попытка была также отбита. Мало того, ханковцы сами перешли к активным действиям. Десантный отряд капитана Бориса Гранина (в газетах этот отряд называли не иначе, как "дети капитана Гранина") при поддержке береговой артиллерии захватил девятнадцать небольших островов, прилегающих к Ханко с северо-запада.

Красный Гангут держался. После того как наши войска оставили Таллин, он оказался в глубоком тылу врага. Но гарнизон продолжал отважно сражаться. 13 ноября в "Правде" появилось письмо москвичей гангутцам. Были в нем такие слова: "Великая честь и бессмертная слава вам, героям Ханко! Ваш подвиг не только восхищает советских людей, но вдохновляет на новые подвиги, учит, как надо оборонять страну от жестокого врага, зовет к беспощадной борьбе с фашистским бешеным зверем".

Но наступала зима. Связь Ханко с Ленинградом и Кронштадтом, его снабжение становились все затруднительнее. Ледовый покров Финского залива грозил лишить оборону полуострова многих ее преимуществ. И тогда было принято решение об эвакуации гангутского гарнизона.

Опыт скрытного проведения таких операций на флоте уже имелся. И в ночь на 27 октября первый отряд кораблей, приняв на борт 500 ханковцев со стрелковым оружием и противотанковой артиллерией, двинулся на Кронштадт.

Первый и второй отряды благополучно достигли места назначения. Оба раза противник обнаруживал корабли слишком поздно, чтобы нацелить на них авиацию или торпедные катера. А попытки артиллерийского обстрела с берега немедленно подавлялись огнем Красной Горки.

Но все это не настраивало нас на благодушный лад. Мы знали, что на Карельском перешейке и на южном берегу Финского залива у неприятеля мощные артиллерийские группировки: в одной 23 батареи из 70 орудий, в другой 40 батарей, насчитывающих 147 орудий. А кроме того, лед, крепчавший с каждым днем, уже не позволял кораблям двигаться без ледокола. А это замедляло движение отряда и ограничивало его маневренность.

Одним словом, надо было быть начеку и во всеоружии своего мастерства обеспечить безопасный переход ханковцев к Кронштадту. С третьим, самым большим, отрядом шли наши коллеги – береговые артиллеристы. Они, как водится, покидали базу последними. С ними же шел и командир базы генерал Кабанов.

Сергея Ивановича хорошо знали на Красной Горке. Это был человек, с юности связавший свою судьбу с революцией и с военной службой. Шестнадцатилетним подростком стал он стрелком полка Петроградского Совета. Дважды попадал в руки белых и уходил из-под расстрела. В девятнадцатом году Кабанов участвовал в подавлении белогвардейского мятежа на форту. А в тридцатых годах он командовал Красной Горкой. Авторитет его в среде береговых артиллеристов был исключительно высок.

И вот боевая тревога. На этот раз мое место не на командном пункте, а в боевой рубке, которая округлой башенкой возвышается над бетонной поверхностью главного массива. Устраиваюсь на кожаном сиденье и припадаю глазами к окулярам визира. И вручную и в электрическую он может вращаться вместе со мной на триста шестьдесят градусов.

Кроме меня в рубке находятся визирщик, следящий за исправной работой прибора, Никифор Ляшенко с журналом боевых действий и телефонист.

Медленно разворачиваю визир, вглядываясь в очертания северного берега, приближенные двенадцатикратными линзами. Нам на этом берегу отведен определенный сектор. Стараюсь запомнить ориентиры, в районе которых находятся неприятельские батареи. Левее, левее... Перед глазами плавно скользит девственно-белая целина замерзшего залива. А вот и серый дымок над ней и темные контуры кораблей. Вот уже можно различить, что во главе колонны движется старик "Ермак", взламывая и раздвигая в стороны лед.

Звонок. Телефонист передает приказание открыть огонь по целям, номера которых у нас давно обозначены на карте. Это наиболее активные неприятельские батареи, от которых всегда можно ждать неприятностей. На этот раз решено применить активную форму действий: упредить противника, нанести по нему удар до того, как он начнет стрелять. До этого-то били главным образом по вспышкам, то есть после того, как враг начинал обстреливать корабли.

Исходные данные рассчитаны заранее. Одна за другой следуют команды, которые венчает короткое слово: "Залп!" Вздрагивает боевая рубка. Содрогается все вокруг. Снаряды уносятся на противоположный берег. Через несколько секунд – доклад из дальномерной рубки, где расположен наблюдательный пост. Сообщаются данные о падении снарядов. В центральный пост идут корректуры к прицелу и целику. И снова: "Залп!"

Короткий огневой налет на неприятельские батареи окончен. И они молчат. А "Ермак" и ведомый им караван все ближе. Но вот в нашем секторе на неприятельском берегу метнулась короткая вспышка. Это подает голос батарея, которую мы не обрабатывали. Что ж, исходные данные подготовлены и для нее.

Около наших кораблей черно-белые фонтаны ледяного крошева и дыма вздымаются высоко вверх. Недолет! Еще вспышка. Но не успевают врезаться в лед снаряды, как раздается грохот наших орудий. Вражеский залп ложится перелетом. Ополовинить вилку противнику уже не удается. Наши двенадцатидюймовые "чемоданы" упади точно, и третьей вспышки на чужом берегу не возникает.

Кладем для верности еще несколько залпов по открывшей огонь батарее, и дробь! Наступает тишина.

Похожая картина происходит и в секторах 312-й и 211-й батарей.

А мимо нас медленно проходит длинный караван: впереди "Ермак", за ним серые низкобортные корабли, пузатые транспорты. Среди находящихся там береговых артиллеристов известные всему флоту имена: майоры Сергей Спиридонович Кобец, Евгений Митрофанович Вержбицкий, Гавриил Григорьевич Кудрявцев, Лев Маркович Тудер и капитан Борис Митрофанович Гранин. Возвращаются с Ханко и мои училищные однокашники: Митрофац Шпилев, Андрей Плескачев и Костя Куксин. С трудом Укладывается в моем сознании, что это не свежеиспеченные лейтенанты, какими я их видел в последний раз, а обстрелянные, с боевым опытом командиры, кавалеры боевых орденов...