Текст книги "В русских и французских тюрьмах (современная орфография)"

Автор книги: Петр Кропоткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

И все же, если вспомнить слезы, проливаемые по всей России, в каждой глухой деревушке, в связи с судьбой сотен тысяч арестантов, если вспомнить об ужасах наших острогов и центральных тюрем, о солеварнях в Усть-Куте, о золотых рудниках Сибири, то пропадает всякая охота говорить о страданиех небольшой кучки революционеров. Я бы и не стал говорить о них, если бы защитники русского правительства не вздумали искажать фактов.

У русского правительства есть нечто гораздо худшее для политических заключенных, чем содержание в Трубецком бастионе. Вслед за процессом «шестнадцати» (в ноябре 1880 г.), в Европе с удовольствием узнали, что из пяти осужденных на смерть, трое были помилованы царем. Теперь мы знаем настоящее значение этого помилование. Вместо того, чтобы, согласно закону, быть высланными в Сибирь или в центральную тюрьму, они были посажены в Трубецкой равелин [17]n17
  Рассказ о заключении был опубликован в «Народной Воле» и позднее перепечатан в сборнике «На родине».


[Закрыть](в западной части Петропавловской крепости). Казематы эти были настолько мрачны, что лишь в течение двух часов в сутки в них можно было обходиться без свечей; со стен так текло, что «на полу образовывались лужи». «Не только не давали книг, но запрещалось все, что могло каким-либо образом служить развлечением. Зубковский сделал себе из хлеба геометрические фигуры, с целью повторить курс геометрии; они были немедленно отобраны, при чем смотритель заявил, что каторжникам „не может быть дозволено подобное развлечение“». С целью сделать заключение еще более невыносимым, в камеру ставился жандарм или солдат. Жандарм не спускал глаз с заключенного и стоило последнему посмотреть на что-либо, как он тотчас бросался расследовать предмет внимание. Таким путем ужасы одиночного заключение удесятерялись. Самый спокойный человек начинал ненавидеть шпиона, следившего за каждым его движением, взглядом – и доходил до бешенства. Малейшее неповиновение наказывалось побоями и темным карцером. Все, подвергнутые такому режиму, вскоре заболели. Ширяев, после года заключение, нажил чахотку; Окладский – крепкий, здоровый рабочий, которого замечательная речь на суде была напечатана в Лондонских газетах, сошел с ума; Тихонов, тоже крепкий человек, заболел цынгой и не мог даже подняться на кровати. Таким образом, несмотря на «помилование», все трое, в течение одного года, очутились на краю могилы. Из пяти остальных, осужденных на каторжные работы, двое – Мартыновский и Цукерман – сошли с ума и в таком состоянии их постоянно сажали в карцер, так-что, наконец, Мартыновский сделал покушение на самоубийство.

В тот же равелин посадили еще нескольких других – и результаты неизменно бывали всегда одни и те же: их быстро доводили до могилы. Летом 1883 г. правительство решилось смягчить участь некоторых, послав их на каторгу в Сибирь. Двадцать седьмого июля 1883 г, их привезли в тюремных вогонах в Москву и двое случайных свидетелей, которым удалось видеть их, дали потрясающее описание того состояние, в котором находились бывшие узники Петропавловской крепости. Волошенко, весь покрытый цынготными язвами, не мог двигаться. Его вынесли из вогона на носилках. Прибылев и ?омин упали в обморок, когда их вынесли на свежий воздух. Павел Орлов, также пострадавший от цынги, с трудом мог ходить. «Он весь согнут в дугу и одна нога совершенно скорчена», – говорит очевидец. «Татьяна Лебедева судилась и была приговорена к смерти, но потом помилована – на вечную каторгу. Ей, впрочем, все равно, к скольким годам ее ни приговорили, так как долго она уже не проживет и так. Скорбут развился у неё ужасно: десен совсем нет и челюсти обнажены. При том же, она в последних градусах чахотки… За Лебедевой показалась Якимова (Кобозева) с полуторогодовалым ребенком на руках. На ребенка этого нельзя взглянуть без жалости: он, кажется, ежеминутно умирает. Что касается самой Якимовой, она не пострадала особенно ни физически, ни нравственно и, несмотря на ожидающую ее вечную каторгу, всегда спокойна. Остальные питерцы чувствовали себя настолько лучше, что способны были сами перейти из вогона в вогон… Что касается Мирского, то на нем одном совсем не видно следов четырех-летнего пребывание в Петропавловской крепости. Он только заметно возмужал» [18]n18
  «Вестник Народной Воли» № 3, 1883, стр. 180; Стейнек «Russia under the Tzars», гл. XIX.


[Закрыть]. Мирскому, впрочем, было в то время всего 23 года.

Но, даже среди этих полутрупов, скольких недоставало из числа тех товарищей, которые судились одновременно с ними! Сколько из них осталось погребенными в Трубецком равелине? С тех пор, как прямые сношение с крепостью прервались, неизвестно ничего о происходящем в равелине, и лишь ужасные слухи о позорном насилии ходили по Петербургу, при чем на это насилие указывали, как на причину смерти Людмилы Терентьевой.

Мы не исчерпали всех ужасов… Остается рассказать еще об oubliettesалексеевского равелина. Четыре года тому назад, некоему м-ру Лансделлю позволили заглянуть в два каземата Трубецкого бастиона и он вслед за тем торжественно отрицал в английской печати самое существование полуподземных казематов Трубецкого равелина, которые были описаны в «Times'е». М-р Лансделль задавал вопрос: «Куда же девались все эти „cachots“, „oubliettes“, и темные казематы Петропавловской крепости, о которых нам столько говорили?» Я тогда ответил на этот вызов следующим образом:

«Я не буду отрицать существование „oubliettes“ в крепости, хотя бы уже потому, что даже в настоящее время в России исчезают люди так бесследно, что никто не может дознаться места их пребывание. В виде примера, я укажу на Нечаева. Он убил в Москве шпиона, убежал в Швейцарию и был выдан федеральным советом с тем условием, что русское правительство отнесется к Нечаеву, как к обыкновенному уголовному преступнику, а не как к своему политическому врагу. Судом присяжных в Москве он был приговорен к каторжным работам и после всякого рода истязаний, о которых я говорю в другом месте, – он исчез. Согласно закону, он должен бы находиться в настоящее время на Каре, или на Сахалине или в одной из каторжных колоний Сибири. Но мы знаем, что в 1881 г. его не было ни в одном из этих мест. Где же он? В прошлом году ходил слух, что ему удалось убежать из крепости, но слух этот не подтвердился; и я имею некоторые причины предполагать, что он два года тому назад находился, – а может быть и теперь находится, – в одном из крепостных казематов. Я не утверждаю, что с ним там плохо обращаются; напротив, я предполагаю, что он, подобно всем другим политическим заключенным, успел завоевать симпатии своих тюремщиков, и я надеюсь, что он помещен в удобообитаемой камере. Но ведь он имеет право быть теперь в Сибири и пользоваться сравнительной свободой в карийской вольной команде, вблизи рудников. У него имеются родные и друзья, которым хотелось бы узнать, наконец: жив ли он и если жив, то где находится? И я спрашиваю, в свою очередь, м-ра Лансделля: достаточно ли он уверен в справедливости того, что ему сказали о крепости люди, разрешившие ему осмотр крепости и уполномочивает ли он нас написать друзьям Нечаева, что в крепости нет никаких „oubliettes“ и что они должны искать его в каком-либо другом месте?» [19]n19
  «XIX Century», june, 1883.


[Закрыть]

Конечно, как и следовало ожидать, вопрос мой остался без ответа, но с тех пор само русское правительство признало существование «oubliettes» в крепости, предоставляя своим английским восхвалителям выпутываться из этого противоречия, как им заблагорассудится. Правительство отдало под суд солдат за доставку писем именно в эти «oubliettes» алексеевского равелина!

В 1882 восемнадцать человек солдат, состоявших на карауле в алексеевском равелине, были преданы военному суду, вместе с студентом медицины, Дубровиным [20]n20
  Их имена даны в приложении.


[Закрыть]. Солдаты обвинялись в том, что они тайно передавали письма трех заключенных в равелине студенту Дубровину и обратно. Обвинительный акт, подписанный военным прокурором, полковником Масловым, был напечатан целиком [21]n21
  «Вестник Народной Воли», № 1, Ноябрь 1883.


[Закрыть]; приговор суда был опубликован в петербургских газетах. Из обвинительного акта видно, что в 1881 г. в равелине содержались четыре человека. В тексте акта они не поименованы: прокурор упоминает о них, как об арестантах, занимающих камеры № 1, № 5, № 6 и № 13. До ноября 1879 г., – говорится в акте, – в равелине было лишь два государственных преступника: в камерах № 5 и № 6. В ноябре был привезен третий арестант, которого поместили в камере № 1, а в следующем году (19 ноября 1880 г.) – четвертый, занявший камеру № 13. Этот последний арестант, – как видно из вышеупомянутого оффициального документа, – был Ширяев. Солдаты, между прочим, обвинялись в том, что они вели разговоры «преступного содержание» с арестантом № 5; что они передавали письма арестантов №№ 1, 5 и 13 друг к другу и, что, со времени прибытия последнего (№ 13), они начали носить письма из равелина к студенту Дубровину и приносить в равелин периодические издание, письма и деньги, которые они передавали трем из находившихся в равелине арестантов.

Разговоры «преступного содержание», которые солдаты вели с арестантом № 5, приведены в обвинительном акте, по показанием самих солдат во время предварительного следствия; и, очевидно, что разговоры эти крепко засели в памяти солдат. «Солдат и мужиков, – говорил № 5 – теперь обижают, но скоро настанет другое время…» и т. д.

№ 5, – как мы знаем теперь, – был никто иной, как Нечаев. Печатая глубоко интересный оффициальный документ, отрывки из которого мы привели выше, «Вестник Народной Воли» привел также несколько писем, полученных Исполнительным Комитетом от Нечаева. Теперь, значит, можно с уверенностью сказать, что русское правительство, давшее швейцарской республике при выдаче Нечаева торжественное обещание в том, что последний будет рассматриваем лишь в качестве уголовного преступника, – сознательно и преднамеренно лгало. К Нечаеву никогда не относились как к простому уголовному преступнику. Московским судом он был приговорен к каторжным работам, а не к заключению в крепости. Но он не был послан ни в Сибирь, ни в одну из каторжных тюрем. Немедленно после осуждение он был замурован в Алексеевском равелине и оставался там с 1874 г. Оффициальный документ – обвинительный акт – прямо именует его « государственным преступником».

Какова была судьба Нечаева в равелине? Теперь известно, что правительство дважды делало Нечаеву предложение – «дать откровенные показание»; первый раз – через графа Левашова и второй – через генерала Потапова. Нечаев с негодованием отказался. Предложение, сделанное генералом Потаповым, было настолько возмутительно и по форме и по содержанию, что Нечаев ответил на него полновесной пощечиной могущественному сатрапу Александра II. Нечаева за это страшно избили, надели оковы на руки и ноги, и приковали цепями к стене каземата. В конце 1881 г. он написал, употребляя вместо пера свой ноготь и вместо чернил – собственную кровь, письмо к Александру III, – заметим, кстати – очень скромное письмо, в котором он указывал на его незаконное заключение в крепости… Это письмо, копия которого была сообщена Нечаевым Исполнительному Комитету и которое было позднее напечатано в «Вестнике Народной Воли», было отдано Нечаевым лицу, случайно проходившему под окнами его каземата, во время каких-то починок в равелине; комендант крепости никогда не заходил в камеру Нечаева, а смотритель равелина, конечно, не передал бы подобного письма по назначению.

Начиная с лета 1882 г. нет прямых сведений от самого Нечаева. В декабре 1882 г. ходили слухи, что он, не выдержав постоянных придирок, сделал какую-то сцену смотрителю и был за это страшно избит, а, может быть, даже и высечен; опять-таки по слухам, спустя несколько дней он покончил с собой. Единственным достоверным известием является лишь то, что 5 или 8 декабря один из заключенных в равелине – умер. Исполнительный Комитет счел Нечаева умершим и в конце 1883 г. опубликовал выдержки из его писем. Но, может быть, он и до сих пор жив.

Другой из узников Алексеевского равелина – Ширяев – умер 16 сентября 1881 года. Когда заключенных перестали пускать гулять и заколотили их окна (результат попытки Нечаева передать письмо) и даже душники, у Ширяева быстро развилась чахотка. Нечаев сообщал, что Ширяев умер в состоянии странного возбуждение и предполагал, что его отравили каким-то возбуждающим средством, данным ему для того, чтобы выпытать у него какие-то сведение. Предположение это весьма вероятно. Ведь давали же какие-то усыпляющие средства Сабурову, с целью, как говорили эти изверги, – «фотографировать его». Можем, ли мы быть уверены, да уверен ли и сам Сабуров, что в роли «усыпляющего средства» фигурировал лишь хлороформ или опий? Люди, скрывающие свои позорные деяние под покровом тайны, не остановятся ни перед чем.

Но кто же были узники № 1 и № 6? № 1 был, – вероятно, – террорист. Что же касается № 6, то он не обменивался письмами с остальными тремя заключенными и мы знаем о нем лишь из писем Нечаева. Это – некто Шевич – офицер, академик, доведенный крепостью до потери рассудка, крики которого были слышны всем проходящим у стен равелина. В чем заключалась его вина? Он не был политическим преступником; он не принадлежал ни к какой революционной организации; даже имя его неизвестно революционерам. В чем же, однако, его вина?

……………………………….

Мы не имеем никаких достоверных сведений. Но история с Шевичем должна быть известна в Петербурге, и рано или поздно, правда обнаружится. Мы уверены лишь в одном, а именно, что Шевич не был политическим преступником и не был замешан ни в какое политическое дело, начиная с 1860 года. Он был доведен до безумия в Алексеевском равелине, в виде наказание за какой-то проступок иного характера.

Являются ли «oubliettes» Алексеевского равелина единственными в России? – Конечно нет. Кто знает, сколько их может быть в других крепостях, но мы знаем теперь наверное об «oubliettes» Соловецкого монастыря, расположенного на одном из островов Белаго моря.

В 1882 г. мы с чувством громадной радости прочли в петербургских газетах, что один из узников, просидевший в Соловецком каземате пятнадцать лет, выпущен, наконец, на свободу. Я имею в виду Пушкина. В 1858 г. он пришел к заключению, что учение православной веры не соответствует истине. Он изложил свои идеи в форме книги и схематических рисунков; дважды, в 1861 и 1863 гг., ездил в Петербург, где обратился к церковным властям с просьбой опубликовать его работу. – «Мир», – говорил Пушкин, – «погряз в грехах; Христос не вполне совершил его спасение, для этого должен придти новый Мессие». Подобные идеи повели в 1866 г. к его аресту и высылке, в сопровождении двух жандармов, в Соловецкую тюрьму, конечно, без всякого следствия и суда. Там его посадили в темную и сырую камеру, в которой продержали пятнадцать лет. У него была жена, но ей в течение 14 лет не разрешали повидаться с мужем, т.е. вплоть до 1881 года. Лорис-Меликов, очутившийся в роли диктатора после взрыва в Зимнем Дворце, дал ей разрешение, а до того времени Пушкина держали как государственного преступника в строжайшем секрете. Никому не было разрешено входить в его каземат за все это время, кроме архимандрита монастыря: лишь в виде исключение, однажды в каземат был допущен известный путешественник Г. Диксон. Пругавин, который был чиновником при архангельском губернаторе, посетил Пушкина в 1881 г. Последнему, во время визита Пругавина, было уже 55 лет и он сказал своему посетителю: «Я не знаю, в чем моя вина и не знаю, как оправдаться. Мне говорят: – „Присоединись к церкви, отрекись от своих ересей и тебя освободят“. – Но как я могу сделать это? Я пожертвовал всем ради моих убеждений: имуществом, семейным счастьем, целой жизнью… Как я могу отречься от моих убеждений? Лишь время покажет, был ли я прав, как я надеюсь. А если я был неправ, если то, во что я верил, лишь казалось мне правдой – тогда пусть эта тюрьма будет моим гробом»! В 1881 г., как мы сказали выше, жене Пушкина было разрешено свидание с ним, и она вслед за тем немедленно отправилась в Петербург – хлопотать об его освобождении. К этому времени Пругавин успел рассказать об этой ужасной истории в одном журнале и нескольких газетах. Пресса заговорила о «милосердии» и Пушкина освободили; но – его держали пятнадцать лет в «oubliette» [22]n22
  Сомневающиеся в справедливости вышеприведенного могут найти изложение этого возмутительного дела, сделанное г. Пругавиным в «Русской Мысли» (1881 г.); его же статьи об этом были помещены в «Голосе» и в, «Московском Телеграфе» (15 ноября 1881 г.).


[Закрыть].

Был ли Пушкин единственным лицом, которое мучили подобным образом? Не думаю. Около 15 лет тому назад, один из моих друзей, немецкий геолог Гёбель, «открыл» в Соловках одного артиллерийского офицера, находившегося в положении Пушкина. Мы делали всевозможные попытки в Петербурге, обращались к различным влиятельным лицам с целью добиться его освобождение. В его судьбе удалось заинтересовать даже одну из великих княгинь. Но все наши хлопоты и усилия не повели ни к чему и, может быть, несчастный до сих пор томится в «тюрьме», если только он не умер.

Надо заметить, впрочем, что последнее время русскому правительству не везет с его «oubliettes». Прежде, если кто-нибудь переступал сводчатую арку крепости, в сопровождении двух жандармов, он, обыкновенно, бесследно исчезал. Десять, двадцать лет могло пройти и об исчезнувшем не было ничего известно, за исключением слухов, передававшихся под большим секретом в семейном кружке. Что же касается тех, кто имел несчастие попасть в Алексеевский равелин, – русские самодержцы были твердо уверены, что никакой слух о постигшей узников судьбе не просочится сквозь гранитные стены крепости. Но положение дел с тех пор сильно изменилось, и, может быть, эта перемена лучше всего указывает, насколько упал престиж самодержавия. По мере того, как росло число врагов существующего режима, росло и число заключенных в крепости, пока не достигло такого количества, которое сделало невозможным погребение узников заживо, как это практиковалось с их предшественниками. Самодержавию пришлось пойти на уступки общественному мнению; правительство нашло невозможным предавать смертной казни или ссылать на всю жизнь в Сибирь всех тех, кто был когда-либо заключен в крепости. Некоторые из них в конце концов были высланы в «менее отдаленные места империи», как напр. в Колу, и ухитрились бежать оттуда. Один из таких беглецов рассказал в европейской прессе историю своего заключение. [23]n23
  И. Павловский, в серии статей, напечатанных в Парижском Temps, с предисловием И. С. Тургенева.


[Закрыть]Да и самая крепость мало по малу потеряла свой таинственный характер. Ряд казематов Трубецкого бастиона был построен в 1873 г. Я был одним из первых постояльцев, попав туда в начале 1874 г. Тогда бастион, действительно, был могилой. Ничего, кроме тщательнейшим образом просмотренных писем, не выходило из него. Нас, заключенных, было всего шесть человек на 36 камер верхнего этажа, так что друг от друга нас отделяли 4-5 камер. Пять солдат караулили корридор, значит, на дверь каждой камеры приходилось почти по солдату, причем за каждым солдатом, в свою очередь, следил недавно произведенный унтер-офицер, следил со всею ревностью новичка, желающего выслужиться. Понятно, что, при таких условиях, никакие сношение между заключенными не были возможны; еще менее были возможны подобные сношение с внешним миром. Эта система была лишь тогда заведена и работала безукоризненно: взаимное шпионство было доведено до такого совершенства, как будто это был иезуитский монастырь.

Но не успело пройти и двух лет, как система начала портиться. Начальство убедилось, что революционеры, – какими-то неведомами путями, – оказываются осведомленными обо всем, происходящем в Трубецком бастионе. В крепости не удерживались больше государственные секреты. При немногих свиданиех, начальством принимались самые строжайшие предосторожности. В конце 1875 г. нам даже не дозволяли близко подходить к пришедшим на свидание родным: между ними и нами всегда находился полковник бастиона и жандармский офицер. Позднее, как мне говорили, была введена железная решетка и другие «последние слова цивилизации». Но все эти предосторожности ни к чему не повели и, по словам моего друга Степняка, из бастиона получалась масса писем.

Был приспособлен ряд казематов, в которых, в течении многих лет, не были помещаемы арестанты (так называемые испытательные камеры Трубецкого равелина). Правительство надеялось, что в этих камерах оно может похоронить заживо своих врагов и что теперь уж об их судьбе никто не узнает. Но какими-то путями письма успевали проникать даже сквозь толстые стены равелина: мало того, – эти письма публиковались в революционной прессе. Таким образом, обнаружились тайны одного из самых секретных уголков крепости. Еще позднее некоторые из заключенных в вышеуказанных казематах увидели, в конце концов, свет божий. Весьма вероятно, что сначала правительство думало держать их замурованными в равелине в течение двенадцати-двадцати лет, т.е. весь срок каторги, на который они были осуждены, а, может быть, и в течение всей их жизни. Но, опять-таки, в страшный равелин попадала такая масса народа и узники умирали или сходили с ума в нем с такою быстротою, что пришлось оставить первоначальный план, и когда многие из заключенных были уже на краю могилы, – выслать их в Сибирь.

Но все же в крепости имелись «oubliettes», откуда не проникала никакая весть, может быть, с того времени, как они были построены. Я имею в виду, конечно, Алексеевский равелин, эту государственную тюрьму par excellence, немую свидетельницу стольких преступлений русского правительства. Всякий в Петербурге знаком с её страшным именем. Правительство считало этот равелин самым надежным местом и в нем содержалось всего два человека. Но, как читатели видели, лишь только в равелине оказалось вместо двух – четыре заключенных, немой равелин начал выдавать свои тайны. Караульные солдаты попали под суд. Но кто поручится, что новые солдаты, назначенные на место прежних, не будут передавать писем из равелина?

Вслед затем правительство… возстановило тюрьму в Шлиссельбурге [24]n24
  Писано в 1882 году.


[Закрыть].

В 60 верстах от Петербурга, при истоке Невы из Ладожского озера, стоит эта мрачная крепость на одиноком острове. Вокруг неё расположен маленький заброшенный городок, за всеми жителями которого легко следить, – так что целые годы могут пройти, прежде чем революционеры смогут найти какие-либо пути для сношение с крепостью и для пропаганды в её пределах. Таким образом, русское правительство, настолько нуждающееся в средствах, что оно не может истратить каких-нибудь 10.000 руб. для починки сгнивших и разваливающихся зданий Карийской тюрьмы, не задумалось истратить 150.000 руб. для приспособление Шлиссельбургской крепости в новую государственную тюрьму, куда будут посылаемы наиболее энергичные революционеры, приговариваемые к каторжным работам. Судя по израсходованным деньгам, можно бы подумать, что новая тюрьма, по удобствам и роскоши, представляет нечто в роде дворца; но дело в том, что деньги расходовались не столько в целях удобства арестантов, сколько на приспособление для тщательнейшего надзора за ними и на предотвращение каких-либо попыток их сношение с внешним миром.

Кто был послан туда? Нам известно около дюжины имен, но сколько там заключенных – никто не может сказать. Какова будет их дальнейшая судьба? Опять-таки никому неизвестно. Не попытаются ли утопить их там? Может быть… Или их расстреляют одного за другим, «за нарушение тюремной дисциплины», как расстреляли Минакова, или полковника Ашенбреннера [25]n25
  Я нарочно оставляю это место без перемены. Оно показывает, в каком неведении были все в России относительно того, что делалось в Шлиссельбурге. Теперь известно, что Минаков, действительно, был расстрелян, но Ашенбреннер остался в живых. Но и эта Бастилия теперь открыла свои тайны. Всеобщая стачка в октябре 1905 года освободила десять жертв даже из Шлиссельбурга.


[Закрыть], который был «помилован» и был послан в Шлиссельбурге лишь для того, чтобы его там тайком расстреляли! Или их оставят в покое, ожидая, пока они, один за другим, перемрут, снедаемые цынгой и чахоткой? Возможно и это. Никто до сих пор не знает дальнейшей судьбы Шлиссельбургских узников. Скрытые за толстыми стенами крепости, тюремщики и придворные могут делать с заключенными, что им заблагорассудится, – пока не настанет день русского «14-го июля», который сметет с лица земли и эти позорные тюрьмы и позорящих мир тюремщиков.