Текст книги "Пожиратели душ"

Автор книги: Петернелл ван Арсдейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Глава 7

Вечером Алис отказалась показать Матери руки. Как она объяснит, что на гладкой белой коже больше нет рубцов?

Мать пожала плечами:

– Как хочешь.

Она дала Алис мазь и отправила ее спать, сказав, что посуду вымоет сама.

Лежа без сна в постели, Алис могла думать только о Звере. Она снова вспомнила ощущение непогоды. Быть непогодой – означает приносить зло? Это противоестественно? Но что может быть более естественным, чем ветер? Порывы ветра пронизывали ее прямо сейчас, она чувствовала, как ее закручивает вместе с потоками воздуха. Проходил час за часом, но Алис по-прежнему была далека от сна. Внезапно она услышала тихий стук. Дверь открылась, и девочка увидела Мать с масляной лампой в руке.

– Вставай, дитя, мне нужна твоя помощь.

Алис быстро оделась и вышла. Мать, уже закутанная в шаль, ждала возле двери с лампой в одной руке и с корзинкой – в другой.

– Идем.

Они двинулись по затихшей темной деревне, но Алис знала, куда они направляются. Свет горел только в одном доме – там, где хворь не давала людям заснуть. В качестве повитухи Мать часто вызывали посреди ночи, и Алис всегда знала, когда такое случалось, потому что на следующее утро лицо у Матери было серым, а круги под глазами наливались фиолетовым, как лаванда, цветом. В эту ночь Мать впервые разбудила Алис.

В освещенном доме жили Прайсы. Мэри Прайс накануне родила мальчика. Мать не вызывали на роды. Вместо нее пригласили другую повитуху – так захотела родня роженицы. А вот теперь понадобилась Мать. Это значит, что мистрис Прайс стало хуже. В деревне люди водили дружбу с разными повитухами по разным причинам, но Отец говорил, что в самую тяжелую минуту всегда звали на помощь Мать.

Ночь была почти прохладной, но в доме, куда ступили Мать с Алис, стояла невыносимая духота. В очаге горел огонь, окна были плотно закрыты. Алис в своем шерстяном платье сразу же вспотела. Мать задула свою лампу и присела за стол на кухне, где сидел брат Прайс – простоватый мужчина с редкими светлыми волосами. Бледное лицо его выражало испуг. Сестра Мэри, на вид одних лет с Инид, качала новорожденного. Младенец беспокойно хныкал.

Мать внимательно оглядела комнату:

– Где Мэри?

– Наверху, – ответил брат Прайс сдавленным голосом.

– С ней там наша мама, – добавила сестра молодой женщины.

– Младенец должен быть с матерью. Сара, отдай маленького Алис. А потом потуши огонь и открой окно.

Сара колебалась, но Алис сама забрала у нее младенца. Он был маленький и тяжелый. Алис заглянула в широко раскрытые серо-карие глаза, перевела взгляд на крошечный открытый ротик. Новорожденному было неуютно в том месте, куда его вытолкнули, уж слишком резкий и яркий здесь свет.

– Мама говорит, окна должны быть закрыты, чтобы бесы не влетали, – вставила Сара.

Она сложила руки на груди и посмотрела на брата Прайса. Он взглянул на Мать и промолчал. Алис показалось, что там, где он сидит, на самом деле пусто. Как будто мужчина оставил вместо себя восковую фигуру, а самого его здесь нет.

Мать покачала головой:

– Здесь нет бесов, дитя. Делай, как я говорю. Алис, пойдем со мной.

Мать повела девочку в одну из двух расположенных наверху комнат, ярко освещенную. Там тоже горел огонь, и окна были плотно закрыты. Мать поставила на пол корзину и взяла у Алис ребенка. Мать ничего не сказала, только бросила на девочку взгляд. Алис без слов поняла его значение, подошла к очагу и затоптала огонь, а потом распахнула окно. Свежий воздух подул на лицо, принося блаженство.

Мать как-то сказала Алис, что у смерти особый запах. Алис видела достаточно мертвых и умирающих животных, чтобы понимать, о чем речь. Это был сладковатый запах гниения, как у протухшего мяса. Но сейчас в комнате не пахло смертью. Здесь стояла вонь несвежего дыхания и немытого тела. Мэри лежала на подушках, потная и раскрасневшаяся. Мать, держа младенца одной рукой, другой откинула одеяло. Она обращалась с молодой женщиной, как с ребенком, издавая утешительное воркование, почти напевая.

– А теперь сядь, дитя. Сейчас ты будешь кормить своего малыша. – Она развязала ленточки на ночной рубашке Мэри и пощупала ей грудь: – Ага, молоко пришло, дитя. И твоему мальчику нужно поесть. Давай-ка.

Младенец как будто почувствовал запах молока и от хныканья перешел к требовательным воплям. Но как только Мать прижала младенца к груди Мэри, мгновенно наступила тишина. Мэри ослабевшей рукой погладила сына по головке. Алис старалась не смотреть на нее. Непонятно, выздоровеет ли больная. Мать говорила, что жар после родов – плохой знак. Алис хотелось думать, что Мэри не умрет. Это ужасно для ребенка – остаться без мамы. Часто, когда молодая мама умирает, ребенок вскорости отправляется за ней.

Мать повернулась к мистрис Джонс, матери Мэри:

– Сестра, ты, похоже, выбилась из сил. Предоставь все мне. Иди вниз и поспи. Я не оставлю твою дочь. Тебе сейчас нужно отдохнуть.

Казалось, мистрис Джонс вот-вот упадет, но она попыталась возражать.

Мэри сказала:

– Все в порядке, мама. Мне уже лучше.

Алис усомнилась в ее словах, но мистрис Джонс очень хотелось поверить дочери. Она поцеловала Мэри в лоб и погладила внука, а потом тихо, как тень, выскользнула из комнаты.

– А теперь, Мэри, – сказала Мать, – слушай меня. Ты нездорова, и я могу помочь, но ты должна делать то, что я скажу. Сейчас ты как следует накормишь ребенка и отдашь его Алис. А нам с тобой предстоит работа.

После того как младенец насытился и уснул, Алис села вместе с ним на табуретку в углу комнаты и стала наблюдать. Первым делом Мать стащила с Мэри мокрую от пота ночную рубашку и опытным жестом провела руками по животу молодой матери, все еще вздутому после беременности. Алис больше не отворачивалась. Матери не нужна ее помощь, поняла она. Все это Мать делала уже много раз. Она привела Алис сюда, потому что хотела обучить приемную дочь своему ремеслу. И Алис окажет ей услугу, если будет сидеть тихо, смотреть и запоминать.

Мать вытащила из корзины небольшой, завернутый в ткань предмет, перевязанный бечевкой, и потрепала Мэри по плечу:

– Сейчас я дам тебе чаю, и ты выпьешь его. – И вышла из комнаты.

Мэри взглянула на Алис, и девочка в ответ улыбнулась. У Мэри было нежное округлое лицо. Она едва ли выглядела старше своей сестры.

Алис поднялась с места:

– Хочешь посмотреть на сына?

Мэри кивнула, и Алис поднесла младенца матери и положила ей на руки. Стоя рядом с Мэри, она ощутила исходящий от нее жар. Мэри не пылала, нет, но все же ее лихорадило. Алис приложила руку к животу Мэри, точно так, как делала Мать. Жар шел изнутри, Алис чувствовала его, как чувствовала кровь в венах Мэри и воздух в ее легких. Но было что-то еще. Постороннее. Сгусток болезни. Алис ощутила его пальцами и с удивлением поняла, что могла бы добраться до него, вырвать из тела Мэри – и болезнь уйдет.

– Алис? – На нее смотрела Мать.

Сколько времени Алис так простояла, положив ладонь на живот молодой матери?

– Все хорошо, мистрис Аргайл. У малышки легкая рука.

– Что есть, то есть, – согласилась Мать. – Алис, возьми ребенка.

Алис сделала, как ей сказали. Мать поднесла чашку с чаем к губам Мэри и велела ей выпить все до дна. Чай источал запах загнивших листьев, и Алис чуть не вырвало. Мэри сморщилась, но проглотила напиток полностью.

– А теперь, Мэри, – сказала Мать, – вставай.

– Но, мистрис Аргайл, – возразила Мэри, – я даже сидеть могу с трудом.

– Ты можешь встать и встанешь. Когда начнутся схватки, тебе захочется стоять на ногах. Мы сейчас походим по комнате, пока из тебя не выйдет то, что должно выйти. – Мать посмотрела на Алис: – Это послед, дитя. От него надо избавиться, иначе внутри начнется гниение. Из-за этого и жар. Ты ведь хочешь поправиться, Мэри? Так что поднимайся и сделай все так, как надо, чтобы, когда твой сын проголодается и начнет плакать, ты была готова его покормить.

Через час все закончилось. Мэри, закусив губу, тужилась и продолжала ходить по комнате. Иногда она приседала. Скоро по ногам у нее потекла кровь, и Мать собрала в тряпку вышедшую из роженицы массу. Мэри заплакала.

– Теперь все хорошо. Теперь все будет хорошо, – повторяла Мать, обнимая Мэри.

Она взглядом подозвала Алис. Когда девочка подошла, Мать забрала у нее ребенка и передала молодой матери. А потом обхватила обоих руками, как будто хотела удостовериться, что Мэри не уронит младенца.

Алис приложила руку к животу Мэри. Прикосновение было таким легким, что она едва ощущала ладонью тонкую ткань ночной рубашки. Под пальцами билась теплая кровь, дыхание было ровным. Внутри не осталось ничего лишнего, все было правильно. Она подняла взгляд на Мать и увидела, что та тоже смотрит на нее. Рука Матери легла на ладонь Алис.

– Теперь вот что, – заговорила Мать. – Если вас спросят, одну или другую, что за чай я давала Мэри, скажете, что я заварила ромашку. Ничего другого, только это. Просто успокаивающий чай из ромашки.

* * *

Ночью Алис постоянно просыпалась, но, когда она встала утром и отправилась помогать Матери готовить завтрак, она даже не смогла вспомнить, что ей снилось. Но она точно знала, что видела сны. Отдельные картинки вспыхивали в сознании: плачущие младенцы, залитые кровью ноги, скрежещущие клыки Зверя. А еще ветер и дождь в волосах. И ощущение, что она во сне лезла на дерево. Чувство было настолько ярким, что Алис чуть не подумала, что это воспоминание, хотя такого не могло быть. Разве она хоть раз в жизни так поступала? Никогда. Девочки не лазают. Тем более на деревья.

Позавтракав овсянкой со сливками и медом, Отец ушел, как обычно, работать в столярную мастерскую. Мать усадила Алис зашивать его рубашку, добавив:

– Когда закончишь, мы пойдем с тобой в лес. Возьми с собой нож.

Алис замерла с иголкой в руке.

– У меня его больше нет, – произнесла она.

Алис очень любила свой нож; если уж говорить начистоту, любила даже больше куклы, оставшейся в Гвенисе. Ей нравилось ощущать в руке его тяжесть. Он так подходил ей по размеру! Отец сам выточил для ножа рукоятку.

Мать посмотрела на нее испытующим взглядом:

– Что ты хочешь этим сказать – больше нет?

– Наверное, я забыла его вчера в лесу. – Эта ложь не была ложью. Алис научилась искусно придумывать такие ответы.

– Ну что ж, тогда мы поищем его, – отозвалась Мать.

Алис подняла взгляд, собираясь сказать, что пойдет искать сама. Что угодно, лишь бы избежать пристального внимания Матери. Но тут дверь отворилась, и вошел Отец. Его черный, покрытый пылью силуэт резко выделялся на фоне утреннего солнца.

– Нас вызывают на собрание в молитвенный дом, – сообщил он. – Всех.

По дороге он объяснил им с Матерью, что старейшины приняли решение по поводу будущего деревни и нашли способ спасти ее от участи, постигшей Гвенис.

Деревенские набились в молитвенный дом; мужчины и мальчики разместились с одной стороны, женщины с младенцами и девочки – с другой. Длинные скамьи без спинок были заняты полностью. Верховный старейшина сидел перед паствой в широком кресле, справа и слева разместились остальные старейшины. Верховный был самым высоким и широкоплечим из всех, и Алис подумала, уж не выбирают ли главу деревни по росту.

Когда все расселись, два крепких юноши, как две капли воды похожих на верховного, закрыли входные двери. И тогда глава общины встал.

– Мы, старейшины, спрашиваем себя, – начал он, – что такого могли совершить люди в Гвенисе, раз Добрый Пастырь лишил их Своего покровительства? Отчего Он покинул их и позволил волкам, исчадиям Зверя, и пожирателям душ наброситься на Его стадо? Кто навлек на них зло?

Среди деревенских послышались шепот и бормотание. Над залом зашелестело слово «ведьма». И еще «пожиратели душ». Алис чувствовала, что сощуренные глаза со всех сторон уставились на нее и на других детей Гвениса. Она вспомнила о предупреждении Паула никогда не рассказывать о пожирателях душ. Что бы он сказал теперь, если бы она поведала ему о Звере? Вероятно, бросился бежать прочь, подальше от нее. Даже Паул испугался бы ее теперь. Алис охватило отчаяние. Она уже научилась лгать без лжи, но никогда ей не удастся по-настоящему хорошо притворяться, никогда она не сможет уклониться от содеянного. От того, что видела и чему не помешала произойти. И правда прорвется и со зловонием выйдет наружу, вытечет из нее, как мякоть сгнившего изнутри плода.

Верховный старейшина поднял руку ладонью вперед, и деревенские затихли.

– Ответ, друзья мои, состоит в том, что мы ничего не знаем. Мы не знаем, что произошло в деревне Гвенис. Но сами мы обязаны сохранять бдительность. Мы должны зорко и неусыпно следить за проявлениями гордыни, блуда, уныния и чревоугодия.

В голове у Алис началось брожение от этих странных слов, не имевших для нее никакого смысла. Она знала, что чревоугодие – это когда слишком много едят. Ей приходилось слышать, как папа не раз называл верховного старейшину Гвениса обжорой. Глава ее родной деревни, крупный мужчина с большим животом, ухитрялся появляться у них на пороге всякий раз, когда мама пекла пироги.

Мамины пироги… В этом году черничных пирогов не будет. Правда, будут яблочные. То есть могли бы быть. Алис рывком вернулась к реальности. Она понятия не имела, печет ли Мать пироги. Ни малейшего.

Верховный старейшина тем временем продолжал свою речь:

– Мы должны возносить благодарности за то, что Зло, обрушившееся на бедных людей Гвениса, обошло нас стороной. Пастырь счел нас достойными Его заботы. Он осудил нечестивых и пощадил достойных.

Вихрь гнева, как уже не один раз бывало в таких случаях, заклубился внутри у Алис. Эти люди думают, что ее родители были плохими. Но она-то знает, что мама с папой хорошие. Это она, Алис, плохая. Девочка, которая бродила ночью и позволила пожирательницам душ пройти мимо нее. Которая сочла их красивыми. И которая покорно отдала нож Зверю, вместо того чтобы вонзить лезвие в его плоть по самую рукоять, как, несомненно, сделали бы эти добрые люди – жители Дефаида. А она, вместо того чтобы насторожиться из-за запаха дождя, исходившего от Зверя, позволила убаюкать себя, успокоить щекотными прикосновениями его языка.

– Но нельзя полагаться только на покровительство Пастыря, – говорил меж тем верховный старейшина. – Мы должны показать Ему, что достойны Его заботы. Мы отгоним гнусных тварей – исчадий Зверя, построив вокруг Дефаида высокую деревянную Ограду.

В ответ послышались гул голосов и перешептывание.

Верховный старейшина снова поднял руку:

– Я знаю, братья и сестры, знаю. Вы хотите спросить, как это сделать. Мы уже начертали на бумаге наш замысел. Каждый мужчина и каждый юноша Дефаида внесет свою лепту в выполнение нашей задачи. У старейшины Майлса уже готова карта новой, огражденной деревни Дефаид. Всем тем, кто окажется за пределами Ограды, придется переселиться. Да, вы покинете свои дома и построите новые, внутри Ограды Дефаида. Но взамен этой незначительной жертвы вы обретете безопасную жизнь у Пастыря за пазухой. Подумайте о страданиях, обрушившихся на Гвенис. Это предупреждение всем нам. Жители Гвениса приютили у себя Зверя, неведомо как, и встали на ложный путь. Да не ждет нас участь заблудших овец!

Проповедь была окончена. Деревенские поднялись и начали собираться в группы, но волнующие всех вопросы оставались без ответа. Алис посмотрела на Мать и Отца:

– Нам придется переехать, правда?

– Ага, придется, – ответил Отец.

Мать спросила:

– Нас могут заставить? Разве мы не можем сказать верховному старейшине, что наша вера достаточно сильна сама по себе, поэтому нам не нужно покидать свои дома и прятаться за какой-то Оградой?

– Хелед, – сказал Отец. Так звали Мать, Хелед. – Ты знаешь не хуже меня ответ на свой вопрос. Верховный сказал, как мы должны поступить, и нам не остается ничего другого, кроме как повиноваться.

Алис было жаль Мать. Мистрис Аргайл так любила свой дом, и Алис тоже в нем кое-что нравилось. Особенно исполинское дерево во дворе. Такого высокого и толстого ствола Алис в жизни никогда не видела.

А вот Отца она по-настоящему не жалела. История с рубцами у нее на руках не забывалась. Зверь залечил их, но Алис по-прежнему помнила, как сильно ей жгло кожу. Пусть Отец сказал бы, что у него не было другого выбора, да и Алис подозревала, что он бил ее и вполовину не так сильно, как, без сомнения, должен был… К тому же он сделал это, потому что верховный старейшина ему приказал. И все-таки Алис не слишком жалела Отца. А еще она поклялась, когда вырастет, никогда не делать то, чего не хочет. И уж точно ни один черно-белый человек не сможет ей приказывать.

Глава 8

Алис плелась за Матерью к лесу в беспричинной надежде, что, чем медленнее она будет идти, тем скорее Мать забудет о ноже. Но Мать никогда ничего не забывала. Несмотря на ужас предстоящего переезда, на тревогу из-за необходимости покинуть дом и переехать за Ограду, она не отвлекалась от мыслей о ноже.

– Где бы была, Алис, когда последний раз держала его?

Они с Алис стояли на опушке леса, и Мать выжидающе смотрела на девочку. Алис вспомнила самое начало своей жизни в доме у Матери, когда та поначалу не смотрела ей прямо в глаза. Теперь Алис думала, что со стороны Матери это был жест доброты. Потому что Мать знала силу своего взгляда. Знала, что Алис начинает ерзать, когда глаза Матери пригвождают ее к месту. А теперь, понятно, Мать как раз и хочет, чтобы девочка заерзала, ведь ей нужно дать понять Алис, что ее не одурачишь.

Хватило одного движения глаз Алис. Одного ее взгляда во влажный сумрак леса. И хотя она тут же снова уставилась прямо на Мать, было уже поздно. Мать поняла. Она всегда все понимала.

– Ты одна ходила в лес, правда? – с уверенностью проговорила Мать ровным голосом.

– Ага, так и есть.

– Что ж, тогда пойдем искать нож.

Мать резко повернулась и пошла, не оглядываясь по сторонам, и вот она уже в лесу. Она привычно перешагивала через камни и упавшие ветки. Не было здесь ни единого местечка, которого она не знала бы. Они молча продвигались вглубь леса, Мать шла впереди, и Алис вдруг поняла, что она вовсе не занимается поисками ножа. Наконец Мать остановилась и, внимательно глядя на Алис, предупредила:

– Нам придется быть очень осторожными. Намного более осторожными, чем раньше.

Алис молча вздернула голову, как это делала старая собака Гэнор.

– Твои прогулки в лес, Алис… Мне понятна твоя тяга. Я знаю, почему ты это делаешь. Но если ты думаешь, что теперь за тобой не следят… Дитя, ты и представить себе не можешь. Ограду строят не для того, чтобы уберечь людей. Ее строят, чтобы держать людей взаперти. Особенно таких, как мы… – Мать схватила девочку за запястье: – Алис, скажи мне. Скажи, что ты понимаешь.

Понимание пришло внезапно, как удар грома. Алис почувствовала, как вокруг нее смыкаются стены. Задыхаясь, будто из легких выдавливали воздух, Алис кожей ощущала, как погружается в отчаяние. Мать выпустила ее руку. Нутро, казалось, подступило к самому горлу, и Алис с трудом удержалась, чтобы не извергнуть содержимое желудка к ногам Матери.

– Я была осторожна, очень осторожна, – говорила Мать, – но сейчас любой осторожности недостаточно. Нас сожгут на костре как ведьм, если узнают, что мы умеем делать. Не смотри так на меня, дитя, я знаю, что ты понимаешь. Ты поняла, что я сделала с брюхом Мэри. Ты поняла, что я сделала сейчас, когда взяла тебя за запястье. С самого первого раза, когда я увидела тебя за нашим кухонным столом, я все про тебя знала. Не спрашивай меня как. Но я знала.

Целый ворох вопросов взметнулся в голове у Алис, но она боялась, что в любой момент Мать замкнется и снова погрузится в молчание.

– Почему мы такие? Это плохо?

– Это не плохо, дитя. Как это может быть плохо – положить руки на чье-нибудь тело и понять, где оно неправильно работает?

– Тогда почему нас сожгут как ведьм?

– Потому что нас боятся, – ответила Мать, передернув плечами. И этим все было сказано.

Алис вспомнила, как Мать слукавила насчет чая.

– А тот чай для Мэри? Он был чудотворный?

Из горла Матери вырвался странный звук.

– Алис, ты же умная девочка. Не существует ничего чудотворного. Природа делает то, что она делает. Моя мать научила меня, какие корни вызывают роды, а какие помогают женщине исторгнуть из себя послед, точно так же, как ее мать научила ее саму. Но старейшины не хотят, чтобы мы вмешивались. Они считают, что следует отдаться на милость Пастыря, и всё на этом. Если мы выживем, то выживем. Если умрем, то умрем. – Мать снова издала тот горловой звук. – Ты не дурочка, Алис, и я тоже. Поэтому, когда мы переедем внутрь Ограды, я оставлю свой погреб с запасом корней там, где он есть, и мы больше не будем об этом говорить. Думай о том, чтобы уцелеть, слышишь? Как только мы окажемся внутри, наша судьба будет в руках старейшин. А они не позволят нам думать по-своему. Понимаешь, дитя?

Алис кивнула, хотя не была уверена, что ей все понятно. Слишком мало времени. Мало времени, чтобы задать все вопросы. Раньше Мать никогда столько не говорила, как теперь в этом сумрачном, истекающем влагой лесу.

– А как же пожиратели душ?

Мать, прищурив глаза, смотрела на Алис:

– А что?

– Ты не боишься их?

Мать вздохнула. Лицо ее смягчилось.

– Следовало бы, наверное, если учесть, что они сделали с твоими мамой и папой и остальными жителями Гвениса. Но я больше боюсь кашля, который не проходит, или горячки, которая усиливается, что бы я ни делала. Вот из-за чего я не могу заснуть, дитя. – Мать посмотрела в сторону дома. – Пойдем, Алис. Отца пора кормить ужином.

Алис сама не знала, что заставило ее задать последний вопрос, но она произнесла:

– А как же нож?

Мать покосилась на Алис и подняла глаза к небу:

– Дитя, ты и сама знаешь, что мы никогда не найдем его.

* * *

По приказу верховного старейшины люди покинули свои фермы и стоявшие в отдалении дома. Деревня замкнулась. Поселяне теперь существовали, сбившись в кучу, и это уменьшение жизненного пространства Алис ощущала как удавку на шее. Ворота Ограды, сказал верховный старейшина, будут запираться на закате и открываться только на рассвете. Так они спасутся от Зверя и его приспешников. Возведение Ограды началось немедленно, так что днем отовсюду доносилось жужжание постоянно работавших пил. Лес вокруг Дефаида поредел до такой степени, что страшно было смотреть. Одно за другим деревья падали, издавая громкий треск. В самой середине деревни, там, где когда-то были просторные лужайки, окруженные прочными каменными домами, теперь чуть ли не вплотную друг к другу вставали деревянные постройки. Новый дом Матери и Отца казался крошечным по сравнению с их прежним жилищем: всего один этаж и погреб. Две двери из главного помещения, где размещались кухня, очаг и обеденный стол, вели в спальни. В один из последних дней в старом доме, который Матери предстояло скоро покинуть, она, нарезая картошку на кухне, бросила Отцу: