Текст книги "Неадекватное поведение"

Автор книги: Пэт Мэрфи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Пэт Мерфи
Неадекватное поведение

Робот

На песке спал человек.

Он не должен был тут находиться. Остров принадлежал мне. Я как раз вернулась к своему роботу, и мне пора было приниматься за работу. Человека здесь быть не должно.

Я внимательно разглядывала человека глазами своего робота. Отличная оптика. Прекрасная видимость под водой даже на глубине полутора тысяч метров. Я настроила резкость на расстояние от двух дюймов до пяти футов. Дальше мир превращался в одно расплывчатое пятно тропического солнца и ярких красок. Так мне нравилось.

Накануне ночью бушевал шторм. Ветром повалило кокосовую пальму, берег был покрыт огромными листьями, кокосами, обломками древесины.

Человек выглядел очень плохо. На одной щеке у него была глубокая кровавая царапина, похожие царапины виднелись на руках и ногах, короткие каштановые волосы выпачканы в крови. На правой ноге красовались багровые и зеленоватые синяки. Одет человек был в оранжевый спасательный жилет, футболку, шорты и парусиновые кеды.

Вот он пошевелился во сне и слегка вздохнул. Потрясенная, я направила робота назад и остановилась в нескольких футах от лежащего на песке мужчины.

Робот был оснащен динамиком. Я попробовала звук, он был немного неестественный. Интересно, что мне сказать?

Мужчина снова пошевелился, поднял руку и потер глаза, потом медленно перевернулся.

– Бонжур, – выдавила я через динамик.

Возможно, этот человек с одного из островов Французской Полинезии.

Человек

Его разбудил звук – механический и пронзительный.

Эван Коллинз чувствовал на лице горячее тропическое солнце, под руками – теплый песок. Голова болела, во рту пересохло, в правой ноге пульсировала тупая боль.

Эван поднял руку и потер глаза, дотронулся до покрытой песком царапины на щеке и поморщился. Потом перевернулся на спину, и боль в ноге пронзила его словно кинжалом.

Он смахнул слезы с глаз, поднял голову и уставился на ногу. Лодыжка была разодрана в кровь о коралловые рифы и покрыта фиолетово-зелеными синяками, что говорило о наличии скрытых повреждений. Он еще раз попытался пошевелить ногой и чуть не задохнулся от боли.

И снова услышал тот самый звук: механический, дребезжащий, словно шум радио. Он повернулся на звук; солнце слепило глаза, голова раскалывалась. Его внимательно рассматривал огромный таракан с фасеточными глазами.

Существо было как минимум три фута длиной, с отвратительными мандибулами. Спинной щиток блестел на солнце, сам таракан, не двигаясь, смотрел на человека.

Потом снова издал механический, дребезжащий звук. На этот раз вслед за звуком раздался скрипучий голос:

– Бонжур.

Мужчина два года изучал: французский в старших классах, но абсолютно ничего не мог вспомнить. Наверное, все это ему снится, решил он и закрыл глаза.

– Вы говорите по-английски? – вновь зазвучал скрипучий голос.

Мужчина открыл глаза. Таракан стоял на прежнем месте.

– Да, – еле выдавил сквозь пересохшие губы мужчина.

– Вам не следует здесь находиться, – продолжал скрипучий голос. – Что вы тут делаете?

Мужчина осмотрелся, пытаясь понять, что же происходит. Песок на пляже был ослепительно белым, такого цвета бывают только измельченные кораллы. С одной стороны находились заросли мангровых деревьев. Дальше от воды росли пальмы. Вода в лагуне была лазурного оттенка, как и полагается в тропиках; немного бледнее в том месте, где коралловые рифы поднимались почти до поверхности воды, и темнее на глубине. Примерно в ста ярдах от берега мужчина разглядел торчащий из воды парус лодки. Его лодки.

Он вспомнил: он направлялся на острова Кука, но по дороге его застал шторм. Пытаясь обогнать ветер, он направил лодку к небольшому острову – безымянной точке на морской карте. Ему удалось обойти рифы и завести лодку в лагуну, но тут огромная волна нагнала его и разбила лодку об одну из скал. От удара его выбросило за борт на риф. Как сломал ногу и, невзирая на отлив, все же выбрался на берег, он уже не помнил.

– Пить, – выдавил он снова сквозь спекшиеся, сухие губы. – Пить, пить. Пожалуйста, помогите мне.

Он закрыл глаза от нещадного солнца и услышал металлический звук – таракан уходил прочь. Мужчина подумал, что чудище оставляет его на верную смерть.

Но спустя несколько минут он снова услышал тот же звук – таракан возвращался. Мужчина открыл глаза. Рядом стоял таракан, крепко сжимая в своих мандибулах кокосовый орех. Мужчина продолжал наблюдать за ним, а тот напрягся и проткнул скорлупу ореха острыми мандибулами. Два аккуратных отверстия.

Держа орех, таракан приблизился к мужчине, и только тогда раскрыл мандибулы и выронил кокос на землю. На песок вылилась тонкая струйка молока.

– Можешь пить, – сказал таракан.

Мужчина взял кокос, прижал губы к одному из отверстий и запрокинул голову. Молоко было теплым, сладким. Мужчина, жадно пил.

Когда он закончил, таракан уже принес еще один кокос. Так же проделал отверстия и опустил на песок.

Таракан принес еще два кокоса, аккуратно продырявил и их и уложил на песок рядом с Званом. Потом он внимательно смотрел, как Эван пьет.

– По-моему, у меня сломана нога, – пробормотал Эван.

Таракан молчал.

Мужчина закрыл глаза. Давным-давно, будучи еще студентом, он изучал психологию, в том числе психологические аспекты чрезвычайных ситуаций и катастроф. Лекции читал приезжий лектор, который сам работал в спасательных командах; он рассказывал студентам, что люди чудом умудряются оставаться в живых даже в самых критических ситуациях. При этом очень важное значение имеет внутренний настрой самих людей, их отношение к происходящему. Самое главное, чтобы люди не сдавались, а делали все, что в их силах. «Понемногу, – говорил тогда лектор. – Только такое отношение поможет в трудном положении. Не пытаться сразу найти ответы на все вопросы. Не пытаться двигаться вперед семимильными скачками, идти тихонько, дюйм за дюймом – вот в чем секрет».

Эван представил, что же он может такого сделать, чтобы помочь самому себе.

– Мне нельзя оставаться на солнце, – пробормотал он. – Еще мне нужна еда, вода, медикаменты.

Сделать надо было очень многое. Надо придумать, как наложить на ногу шину, из чего ее сделать, как подать сигнал бедствия. Обязательно нужна вода. И многое другое.

Он заснул.

Робот

На глубине было так спокойно. Сверху, сквозь толщу воды пробивался тусклый голубоватый свет. Меня окружал мир всех оттенков голубого – от темного до самого светлого. Мне очень нравилось находиться на дне океана.

Человека я оставила лежащим на песке. Но сначала я помогла, чем могла. Я всегда стараюсь всем помогать.

Он сказал, что его нельзя оставлять на солнце. Я собрала на берегу большие пальмовые листья и воткнула их в песок, чтобы устроить ему тень. Еще он сказал, что ему нужна пища, вода и медикаменты. Я добралась до его лодки, нашла какие-то консервные банки с едой, открывашку для банок, бутыли с водой и аптечку первой помощи. Все это я отнесла человеку и оставила на песке рядом с ним.

Только потом я отправилась на глубину. Мне нужно работать.

При ходьбе я высоко поднимала ноги и двигалась медленно, чтобы не взбаламутить донный ил. Температурные сенсоры проверяли подводные течения; там, где вода выходила из вулканических трещин, она была теплая. Химические сенсоры брали пробы воды; она отдавала сульфидами – привычный запах плесени.

По илу я аккуратно направлялась к своему любимому месту. Здесь ила уже не было, тут на поверхность вышла каменистая поверхность океанского дна. В том месте, где по гидротермальной шахте из недр земли поднималась теплая вода, торчала высокая труба. За многие столетия горячая вода выносила наверх отложения сульфидов меди, цинка, свинца, золота, серебра и других металлов, они и сформировали естественную трубу.

Неподалеку от этого места горнодобывающая компания искала золото. Они шли по богатой жиле руды, пока та не закончилась, и только тогда сдались. Я обследовала отвалы, но потом нашла намного более многообещающее место у трубы. Последние несколько раз я внимательно изучала трубу, отламывала от нее большие куски. Теперь можно заняться моим любимым делом – изучить эти обломки. Я проверила каждый кусок с помощью химических сенсоров, нашла те, в которых было максимальное содержание золота и серебра, и сложила эти куски отдельно.

Работа мне нравилась. И я прекрасно с ней справлялась. Дома я тоже всегда любила сортировать вещи, например, раскладывала книги по цвету обложек: красные на одну полку, голубые и синие на другую, черные на третью.

Я работала до тех пор, пока свет совсем не потускнел. Это означало, что солнце почти село. Тогда я выбрала лучший обломок, захватила его мандибулами и направилась назад к острову.

Поднялась по длинному пологому склону и оказалась на мелководье, где громоздились коралловые рифы. Тут под ногами лежало песчаное дно, поэтому можно было идти быстрее. Надо мной проплывали стайки разноцветных рыб. Заметив меня, они метнулись в стороны. «Как быстро они плавают», – подумала я. Мне самой больше нравилось на глубине. Я прошла мимо лодки мужчины, которую, как тисками, зажало между двумя коралловыми рифами.

Я вышла из воды в том месте, где росли мангровые деревья. При моем появлении крабы бегом ринулись к своим песчаным норкам.

Я положила обломок у одной из нор. В первый же свой день на острове я успела заметить, что все крабы стремились занять нору, которую один из них вырыл неподалеку от лежавшего на берегу камня. И после этого стала приносить с глубины камни для крабов.

Я уже успела принести тридцать два камня. Ровно столько дней я живу на этом острове и каждый день приношу крабам по камню. Я стараюсь помогать им. Мне казалось, что принося камни, я делаю им доброе дело.

Если бы на острове не появился человек, я осталась бы на берегу и дождалась, пока крабы снова не вылезут из своих нор. Мне нравилось наблюдать за крабами. Но теперь мне хотелось посмотреть, что делает человек, и я не стала задерживаться.

Я пошла по берегу к тому месту, где оставила его. Но там его не оказалось. Я видела оставленный им след на песке – он полз, волоча поврежденную ногу.

Я направилась по следу. Мужчина спал в тени пальмового дерева. В качестве подушки он подложил под голову спасательный жилет. Бутыли с водой, консервные банки и аптечку он завернул в футболку и притащил все с собой.

Он беспокойно пошевелился во сне. А потом открыл глаза и уставился на меня. Дикий, странный взгляд.

Человек

Эван Коллинз проснулся и обнаружил рядом с собой на песке пластиковые бутыли с водой, шесть консервных банок тунца, консервный нож и аптечку со своей лодки. Он наложил на поврежденную ногу шину на липучке, которую нашел в аптечке, съел одну банку консервов и выпил квартовую бутылку воды, потом отполз в тень пальмового дерева и принял две обезболивающие таблетки. Боль прошла, но зато теперь он чувствовал себя словно пьяным.

В тени пальмы он заснул. А когда проснулся, то рядом снова стоял огромный таракан.

Эван глотнул воды из бутыли и, прищурившись, посмотрел на чудовище. Теперь он ясно видел, что перед ним робот, машина. Щиток сделан из блестящей стали. Он легко мог разглядеть механические суставы ног. На стальном щитке имелась трафаретная надпись: «„Атлантис“: бурение скважин и подъем затонувших судов».

Конечно. Теперь все понятно. Перед ним робот, который предназначен для подводных работ. Человек управляет механическим тараканом дистанционно. Он видел описания подобных систем на ежегодной выставке инженерного факультета.

– Ты работаешь на горнодобывающую компанию «Атлантис», – проговорил он. – И доложил им, что нашел меня на острове.

Таракан молчал. Эван представил себе человека, управляющего роботом, – эдакий мрачный, очень серьезный работяга, вроде тех парней, что работают на нефтяных вышках. Лишенный фантазии и прозаичный.

– Когда прибудут спасатели? – спросил Эван.

– Не знаю, – ответил таракан. – Хочешь кокос?

Эван уставился на робота.

– Кокос? Да, но…

Таракан повернулся к нему спиной и направился к кокосовым пальмам. Там он подобрал один кокос, вернулся к Эвану, проделал отверстия в скорлупе и кинул орех на песок.

– Спасибо. – Эван с удовольствием выпил кокосовое молоко.

– Всегда пожалуйста, – ответил таракан.

Эван внимательно осмотрел робота. Ему очень хотелось увидеть лицо человека, управляющего этим механизмом. Этот человек теперь единственное, что связывает его с внешним миром. Он еще ничего не сообщил о компании «Атлантис» и об их реакции на появление Эвана.

– Что сказали твои начальники, когда узнали, что я тут? – снова спросил Эван.

– У меня нет начальников, – ответил таракан.

– О'кей, – медленно проговорил Эван. Его знобило и немного кружилась голова, разговор с чудищем зашел в тупик. – Но ты ведь кому-то сообщил, что нашел меня здесь?

– Нет, – ответил таракан, помолчал и добавил: – Я собираюсь выйти на связь с доктором Родесом. Хочешь, чтобы он знал?

По ровному, механическому голосу нельзя было судить о том, что чувствует человек, который это говорит. Эван, с трудом сдерживаясь, чтобы не крикнуть, ответил:

– Да. Когда связь?

– Сегодня вечером.

– Отлично, – проговорил Эван. – Ты скажешь ему, что у меня сломана нога и что мне нужна медицинская помощь?

Он оглядел бутыли с водой и консервы – оставалось полторы бутыли воды и пять банок тунца. Надолго этого не хватит.

– Да. Хочешь еще кокос? – спросил таракан.

Эван смотрел на бесстрастную металлическую личину чудовища, на его ограненные глаза. Эван Коллинз был антропологом, сейчас он находился в годичном научном отпуске изучал приветственные речи туземцев Океании, различия между разными островными группами и прочее. Отличный предлог, чтобы целый год провести в южной части Тихого океана. Как антрополог, он гордился своей способностью угадывать сокровенные черты характера людей. Но сейчас даже это ему не поможет. Еще кокос?

Нет, ему нужен не кокос, а спасательная команда. Нужно выудить из этого человека побольше информации.

– Знаешь, – медленно произнес Эван, – ведь я не представился. Меня зовут Эван. Эван Коллинз. А тебя?

– Анни, – ответил таракан.

Вот так-так. Совсем не то, что он себе представлял. Не какой-то там работяга, а женщина.

– Анни, – сказал Эван. – Красивое имя. Как давно ты работаешь на «Атлантис», Анни?

– Тридцать два дня, – ответил таракан.

Опять все не так, как представлял вначале Эван Коллинз. Новый работник, женщина – вряд ли она обладает большим влиянием.

– Тогда скажи мне, – продолжал он, – кто такой доктор Родес?

Таракан отступил на шаг назад и сказал:

– Я не хочу отвечать на вопросы.

– Тогда я не буду их задавать, – быстро проговорил Эван. Анни его единственная связь с миром. Он не хотел ее отпугивать. – Если хочешь, можешь задавать вопросы мне.

– Я не хочу задавать вопросы, – объявил таракан. – Я хочу, чтобы ты рассказал мне сказку.

Робот

У Эвана Коллинза так много вопросов. Он все спрашивает и спрашивает.

Мама всегда рассказывала мне сказку перед сном. Когда мама начинала задавать мне слишком много вопросов или о чем-нибудь меня бесконечно просила, я уговаривала ее рассказать мне сказку. Я собираю сказки, как камни.

– Какую сказку? – спросил Эван Коллинз.

Я вспомнила, что рассказывала мне мама, и ответила:

– Про Золушку.

– Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе про Золушку?

– Да.

Он помедлил, и я уже подумала, что, возможно, он не знает эту сказку. Но вот он начал:

– Давным-давно…

«Давным-давно…», да, именно так начинаются все сказки. Давным-давно у Золушки умерла мать, а отец женился заново. У Золушки появились злая мачеха и две сводные сестры.

Мысленно я представила себе диаграмму, в которой поочередно возникают все герои сказки. Отец, мать и Золушка находились в вершинах некоего треугольника, между ними пролегали жирные линии. В вершинах второго треугольника стояли мачеха и две ее дочери. Еще одна жирная линия пролегла между отцом Золушки и ее мачехой. Такие мысленные картинки помогали мне уяснить взаимоотношения между людьми, которые иначе казались совершенно запутанными.

Мачеха и сводные сестры Золушки заставляли ее делать всю работу по дому, а ночью она спала на жесткой лавке в кухне. Мужчина сказал, что Золушка сильно грустила.

Я представила Золушку и эту лавку в кухне. Не уверена, что он прав. Днем в доме шумно и много народу, все смеются, разговаривают. Ночью в кухне должно быть темно и спокойно – просто прелесть. Если для того, чтобы тебя оставили в покое, нужно называться Золушкой, я согласна.

Но вот принц решил устроить бал и пригласить на него всех благородных женщин и девушек королевства. В сказках всегда устраивают балы. Они все нейротипичны, это уж точно. Все время должны быть окружены людьми, собираются вместе, беседуют, постоянно только и думают о том, что устанавливают социальную иерархию и потом защищают ее.

То же самое, что в начальной школе. Я не сразу это поняла, но все эти игры на площадке имели одну цель – определить, кто станет главным.

Меня не волновало, кто будет главным, и я не хотела принимать участие в их играх. Поэтому сидела сама по себе и разглядывала камни, из которых была сложена стена, окружавшая площадку. Стена была старой, сложенной из интересных, необычных камней самой разнообразной расцветки. В некоторых видны были прожилки слюды. У меня уже была к тому времени коллекция камней, и я представляла, как будут смотреться в ней камни из этой стены.

Поэтому и я считала, что Золушке тоже не хотелось на бал, но мужчина настаивал, что она хотела туда поехать. Однако она не могла этого сделать, потому что ей нечего было надеть.

Я не понимала, почему отсутствие соответствующей одежды могло помешать ей поехать на бал. Еще одно правило этих невротиков, которое я отказывалась понимать. Они хотели, чтобы все люди выглядели одинаково и вели себя тоже одинаково.

В школе учительница все время пыталась заставить меня играть с другими детьми, даже когда я объяснила ей, что вместо этого хочу изучать камни. Она настаивала, что я должна вести себя так же, как другие дети, и принимать участие в их играх. Нейротипичные люди все время считают, что все остальные должны вести себя одинаково, должны соответствовать каким-то ими же придуманным стандартам.

Я очень обрадовалась, когда врач в конце концов установил, что я не отношусь к нейротипичным людям. Но разные специалисты по-разному называли мое состояние. Высокофункциональный аутизм, говорил один. Синдром Аспергера, настаивал другой. Общее расстройство развития, убеждал всех третий. Первый доктор сказал, что мое состояние это не диагноз, скорее, некий ярлык.

Но в любом случае все сходились во мнении, что со мной не все в порядке, я не была нейротипичным ребенком. Они объяснили моим родителям, что мой мозг отличается от мозга большинства остальных людей, а мое поведение – это результат не умственных нарушений, а неврологических отличий.

Одним из результатов такого моего состояния и явилось умение фокусироваться на одном определенном предмете, как, например, моя коллекция камней. Врачи говорили, что это называется персеверация – человек пытается сосредоточиться на чем-то одном, исключая при этом все остальное.

Нейротипичные люди считают, что если кто-то слишком много внимания уделяет камням, значит, он находится в состоянии персеверации. Но если уделять пристальное внимание другим людям, как это делают они сами, то все нормально. Я этого никак не могла понять. Не понимала, чем нехорош мой повышенный интерес к камням. Но была рада, что доктора поняли и признали то, что я сама уже давно знала. Я была не такой, как все. Мама плакала, когда врачи сказали ей об этом. Почему – не знаю.

Так вот, мачеха и сводные сестры Золушки отправились на бал, а ее оставили дома. Но тут появилась крестная Золушки, которая была феей. Я и ее представила на своей мысленной диаграмме и провела жирную линию между нею и Золушкой.

Фея-крестная была, конечно, нейротипична. Она взмахнула волшебной палочкой, и Золушка получила золотое платье и хрустальные туфельки. Фея хотела, чтобы Золушку на балу приняли за свою и в то же время чтобы она оказалась лучше всех. Ее волновало положение Золушки в социальной иерархии, а это характерно для всех нейротипичных людей.

Фея сказала Золушке, что та должна уйти с бала до того, как часы пробьют полночь, – все просто. Гораздо проще всех остальных правил, которым следуют нейротипичные люди. Хорошо, что фея сразу сказала об этом Золушке. Обычно нейротипичные люди не говорили о правилах своей игры. Просто делали что-то свое, а потом, если я поступала иначе, они указывали мне, что я не права.

И Золушка отправилась на бал, а в полночь убежала оттуда и по дороге потеряла одну хрустальную туфельку. А потом принц разыскал Золушку, примерил ей туфельку, она пришлась впору, и принц сказал, что возьмет Золушку в жены. Мужчина утверждал, что Золушка очень обрадовалась. Я помню, что мама говорила то же самое, когда рассказывала мне эту сказку. Но я представляла тихую кухню, скамью, на которой Золушку никто не тревожил, и была уверена, что Эван Коллинз и тут ошибается.

– Почему она рада и счастлива? – спросила я.

– Потому что ее полюбил принц. И потому что она теперь станет принцессой.

Так может ответить только нейротипичный человек. Золушка счастлива из-за своих отношений с другим человеком и из-за нового положения в социальной иерархии. Если бы Золушка была нейротипична, она, конечно, была бы счастлива. Но я считаю, что она не нейротипична. А раз так, то и радоваться ей нечего. Принц захочет, чтобы она все время присутствовала на балах и наряжалась в красивые наряды. А ей больше нравится тихая, спокойная кухня. Так думала я.

– Мне кажется, она не рада, – промолвила я и отвернулась.

Мне нужно идти на встречу с доктором Родесом.

Я спешила в сторону домика подзарядки – невысокой металлической конструкции, в которой только-только мог поместиться мой робот. На крыше были установлены солнечные панели, они преобразовывали солнечный свет в электрическую энергию, которая потом хранилась в аккумуляторах внутри домика. По ночам я возвращалась в свое физическое тело, а робота оставляла на подзарядку.

Я аккуратно завела робота в домик задним ходом так, чтобы вилки зарядного устройства попали в гнезда на корпусе робота. После этого я неохотно вернулась в свое физическое тело, спавшее в резервуаре сенсорной депривации, лишенное всякой чувствительности.

Мне не нравилось мое физическое тело. Когда я находилась внутри робота, то могла регулировать многие ощущения. Если окружающий свет был слишком ярким, я могла снизить чувствительность моих зрительных рецепторов и тем самым уменьшить интенсивность света. Если звук казался мне слишком громким, я могла временно отключить слуховые рецепторы.

Возможности физического тела были намного более ограниченными. Я впустила сознание в физическое тело и начала слышать ритмичное жужжание насоса, который подавал жидкость в мой резервуар. Доктор Родес говорил мне, что это самый тихий насос из всех доступных, но, на мой взгляд, он был достаточно шумным, я ощущала его вибрации костным мозгом.

Сейчас я плаваю в маленьком море. Вода, поддерживающая мое тело, насыщена сульфатом магния и в пять раз выше по плотности, чем морская вода. По температуре она точно соответствовала температуре моего тела. Через внутривенную капельницу в мое тело поступали все питательные вещества, моча выводилась посредством катетера.

Я спала тут каждую ночь, а робот тем временем заряжался. Я могла при желании вылезти из сенсорного резервуара и сходить в гимнастический зал или в кафетерий, но обычно я никуда не ходила.

Я думала о человеке на берегу. Вспомнила, что Эван Коллинз просил меня рассказать о нем доктору Родесу. Иногда я быстро забываю разные вещи. Доктор Родес говорит, что у меня плохо развита кратковременная память. Но сейчас я вспомнила, что должна рассказать доктору Родесу об Эване Коллинзе и его сломанной ноге.

Я протянула руку, чтобы нажать на кнопку вызова сиделки. Пришлось преодолевать сопротивление воды, ощущение не из приятных. Потом я услышала дребезжание и лязг открываемого люка, который находился в одной из боковых стенок резервуара. Внутрь ворвался свет. Я сощурилась, а сиделка сняла с моей головы электроды.

Это была женщина с круглым лицом и темными волосами. Она что-то говорила мне.

– Ты меня помнишь, Анни? Меня зовут Кири. – Она улыбнулась, я кивнула в ответ, но улыбаться не стала. С меня и так уже было довольно, слишком много общения.

Сиделка помогла мне выбраться из резервуара, протянула полотенце и халат, но я продолжала молчать. Я знала, что она ждет, чтобы я завернулась в халат, но мне так этого не хотелось. Меня раздражало прикосновение к телу любого материала. С большой неохотой я все же надела халат. Босые ноги чувствовали прохладу бетонного пола.

Всегда, чтобы пообщаться с доктором Родесом, я возвращалась в свое физическое тело и всегда чувствовала себя при этом очень странно. Тело было тяжелым и неуклюжим, руки меня не слушались, так что даже надеть халат было довольно трудно. Кири дала мне стакан воды. Когда я выходила из резервуара, мне всегда хотелось пить.

На острове я была сильной. Мой робот мог мандибулами расщеплять кокосовые орехи, мог ходить по дну океана.

В физическом теле я была маленькой девочкой, худенькой двенадцатилётней девочкой. Моя мама была библиотекарем, папа – программистом. Он звал меня Маленький профессор. Я была частью программы, которую доктор Родес называл «терапевтическим вмешательством».

Мне больше нравилось находиться в роботе.

Из коридора донеслись голоса, люди смеялись и разговаривали друг с другом, кто-то шел по холлу. Обутые в кроссовки люди направлялись в кафетерий, в гимнастический зал, в спальные комнаты. Там они спят в настоящих кроватях. Все эти люди работают на горнодобывающую компанию «Атлантис». Они не являются частью экспериментальной программы. Все они обычные нейротипичные люди.

Кири провела меня по холлу.

– Мы идем не в ту сторону, – сказала я, когда мы свернули по коридору налево.

Кабинет доктора Родеса был направо.

– Сегодня мы идем в другой кабинет, – ответила она.

В этом другом кабинете на потолке жужжали лампы дневного света. Я видела, как они мигают. Когда-то папа говорил мне, что лампы дневного света мигают шестьдесят раз в секунду, потому что электрический ток шестьдесят раз в секунду меняет свое направление. Еще он сказал мне тогда, что большинство людей этого не замечает. Сам он замечал, но его это не раздражало.

А меня раздражало.

Я закрыла глаза, чтобы не видеть, как мигают лампы, но от шума никуда не деться. Лампы жужжат словно пчелы, словно надо мной проплывает стайка ярких рыбок, как тогда, когда я поднималась со дна океана.

Я слышала, как повернулась дверная ручка, а когда открыла глаза, передо мной стоял доктор Родес. Он был высоким мужчиной с коричневыми волосами, всегда в белом халате.

– Привет, Анни, – сказал он. – Рад тебя видеть.

– Я тоже, доктор Родес, – ответила я.

Доктор Родес научил меня, что на приветствие людей полагается отвечать так же. Он улыбнулся.

Я закрыла глаза и сказала ему с закрытыми глазами:

– Мне нужно вам кое-что сообщить. На берегу…

– Погоди, Анни, – прервал он. – Почему ты закрыла глаза?

– Мне не нравятся эти лампы, – ответила я. – Они мигают и жужжат.

– А если не закрывать глаза, как еще ты могла бы забыть про них? – спросил он.

Я начала раскачиваться, меня это всегда успокаивало и отвлекало от внешних раздражителей. Правой рукой я обхватила левый локоть и сжимала его в ритм раскачиваниям. Это тоже очень помогало.

– Хочешь, я выключу свет, Анни? – спросил он, и неожиданно ужасное жужжание прекратилось. В комнате стало совсем тихо, если не считать слабого шума кондиционера. Словно кто-то скребет малюсенькими коготками по камню.

– Открой глаза, Анни, – попросил доктор Родес.

Я открыла глаза. Свет в комнату проникал через открытую дверь из холла и еще через окно. Лампы в холле тоже мигали, но они были далеко и не так раздражали меня.

– Молодчина, – сказал доктор Родес. – Так что ты хотела мне рассказать?

Шум кондиционера усилился. Коготков стало больше, и все они скребли по камню. Это напоминало мне те ощущения, которые я испытывала от соприкосновения кожи с махровым халатом. Все кругом скребется, скребется, скребется. На секунду я забыла, что должна была сказать ему, я вся сосредоточилась на халате и своей коже, на шуме кондиционера.

Но забывать было нельзя. Я продолжала раскачиваться, а тем временем припоминала все подробности, которые могла рассказать доктору Родесу. Так трудно выбрать, что нужно говорить, что нет; все казалось мне важным, а шум кондиционера мешал сосредоточиться. Я вспомнила лодку мужчины, пробоину в ее корпусе, вспомнила самого мужчину, он лежал на песке и рассказывал мне о Золушке.

– Вы знаете сказку о Золушке? – спросила я у доктора Родеса. Я смотрела на руки и пыталась сосредоточиться.

– Да, Анни, знаю.

– Ну так вот, на моем острове…

– Ты можешь смотреть на меня, когда говоришь, Анни? – спросил доктор Родес. Говорил он тихо, из-за кондиционера я едва-едва слышала его.

– Я хотела сказать вам, что на моем острове… – сказала я громким голосом, чтобы он меня услышал наверняка, но не смотрела на него. Я вся сосредоточилась на том, что мне нужно сказать.

– Смотри на меня, Анни. Помни, ты должна вести себя адекватно.

Я посмотрела на него.

– Хорошо, – промолвил он. – Когда люди смотрят друг другу в глаза, это считается адекватным поведением.

Я смотрела на доктора Родеса, губы у него шевелились, и это настолько отвлекало меня, что я уже забыла о том, что должна сказать. Я снова перевела взгляд на свои руки, тут же вспомнила, что должна смотреть в глаза тому, с кем говорю, и поспешно взглянула на доктора Родеса.

– Ты умница, Анни, – похвалил он меня.

Хотя сам он не все время смотрел мне в глаза, постоянно переводил взгляд с одного предмета на другой – то смотрел на меня, то вверх или вниз, потом снова на меня. Брови у него тоже при этом двигались, мне трудно было смотреть на все это, но я знала, что он хочет, чтобы я смотрела на него. И хотя я не могла одновременно смотреть на него и думать, я все же делала так, как он требовал. Мне так хотелось снова оказаться в своем роботе, чтобы просто отключить визуальные рецепторы. Я даже пыталась расфокусировать взгляд, но все равно передо мной стояли его движущиеся брови.

Именно так нейротипичные люди разговаривают друг с другом. Они смотрят друг на друга, потом переводят взгляд на что-то другое. Если я буду неотрывно смотреть на доктора Родеса, он скажет мне, что это неприлично. Нейротипичные люди не пялятся друг на друга, они смотрят. Все это так сложно, словно танцуешь какой-то запутанный танец. Посмотри наверх, в сторону, улыбнись, моргни – все это для них очень существенно.