Текст книги "Жемчуг перед свиньями"

Автор книги: Пьер Синьяк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

– Давай вернемся в Кьефран и поженимся там. Я попрошу младшего Фроссинета быть моим свидетелем, чтобы он лопнул от ревности.

– А отец?

– А что отец? Отец нас поженит, он ведь мэр! С досады он разозлится, будет пускать слюни, как новорожденный теленок. Поедем прямо сегодня, дорогой… Мне так хочется стать поскорее мадам Мюзарден де Фальгонкуль.

– Подожди, моя прелесть. Мы сделаем не так. Мы уедем послезавтра, мне надо повидаться кое с кем в Париже. И послушай, сними это ожерелье, ему и в сумке неплохо. Напрасно ты разгуливаешь в нем по Парижу, вчера в метро на тебя все смотрели. Ведь украсть его можно в один момент. А мне эти жемчужины не легко достались, ты знаешь.

Он попытался снять с нее ожерелье, но она накрыла руку Ромуальда своей, его рука скользнула пониже ее спины, тогда она выгнулась, чтобы его дрожащие пальцы могли ощутить в полной мере ее крепкий и свежий крестьянский зад.

– Мы возвращается в Кьефран и празднуем свадьбу, обещаешь? – сказала она.

Чтобы провести полноценную ночь любви, он обещал, хотя перспектива основать семейный очаг в родных местах не приводила его в восторг. Его враги вполне могли вернуться и опять рыскать вокруг леса Грет, а ему совсем не хотелось снова скрываться на заводе своего кузена. Кивая головой, он соглашался со всем, как вдруг его глаза округлились, и в них загорелся безумный блеск. Жемчужины опять потускнели и помертвели, мелкие отвратительные черноватые, сероватые и зелоноватые точки появились на их поверхности, словно мушки поднятые грозой. Фосфоресцирующий блеск жемчуга исчезал на глазах. Ошибки быть не могло: колье опять теряло свою ценность.

***

Жемчужины снова становились фальшивыми, портились на глазах. И Ирен начали удивлять эти странные изменения оттенка, повторявшиеся слишком часто. Ромуальд сказал себе, что если, женившись на Ирен, он подарит ей ожерелье, которое ничего не стоит, и она это в конце концов узнает, то бросит его наверняка. Она сможет отомстить и по-другому, гораздо хуже. Ромуальд начал задавать себе вопрос, не колдунья ли в действительности его подружка, как это утверждали старухи в Кьефране. Такие еще водятся в некоторых глухих и лесистых местах Франш-Контэ, если хорошенько поискать.

…Они пробыли в Париже неделю. Все это время Ромуальд, под предлогом сложных и срочных экспертиз забрав ожерелье у Ирен, которая начала на него смотреть со все растущим удивлением и недоверием, – метался в панике от одного ювелира к другому. И везде он слышал насмешливый, а часто и довольно оскорбительный вопрос, на какой дешевой распродаже он их купил. Однажды утром, прогуливаясь по площади Жанны д'Арк неподалеку от гостиницы, он подумал о море. Просто так. Мысль пришла сама собой, как бы невзначай. Так бывает, когда переберешь уже все варианты, когда полный тупик.

– А не вернуться ли нам на море, моя лапочка? Погода прекрасная, июль на носу. Правда, пляж будет забит отпускниками, но ничего. На море как на море!

Они соли в микролитражку и покатили по направлению к Бретани.

– А мне можно будет купаться в ожерелье? – спросила Ирен.

– Ну, конечно, моя птичка. Только в ожерелье. Купайся. Будем надеяться, что трудящиеся на него не посягнут.

***

После нескольких морских купаний в Перро-Гирек, в Сен-Геноле на побережье Вандеи, потом в Шамбр-д'Амур, около Биарицца, его догадки подтвердились. Ирен несколько раз чуть не утонула, жемчужины обильно орошались морской водой, и после каждой такой ванны в течение часа-двух, они вновь обретали свой блеск.

В Сен-Себастьяне, на Плайя Конча, пока Ирен загорала на пляже отеля «Иэабелла Католика» в сияющем розовым блеском ожерелье, Ромуальд случайно узнал, что в соседнем отеле – роскошном дворце – поселился сам Джефферсон Блэк. (Ддя тех, кто не знает: Джефферсон Блэк – это самый крупный в США специалист по драгоценным камням). Он приехал на три дня на свадьбу своей племянницы. Блэк соблаговолил принять Ромуальда эа завтраком, пригласил его за свой столик, и, с аппетитом уплетая яичницу с бэконом и гренки и запивая все это чаем, он слушал вполуха, хотя и благосклонно, рассказ Ромуальда от «а» до «я». Постепенно он заинтересовался. Удивительная история…

– Можно взглянуть на эти жемчужины? – спросил Джефферсон Блэк с набитым ртом.

Ромуальд тотчас же отправился на пляж отеля «Иэабелла Католика». Ирен заснула, ее прекрасная блестящая кожа напоминала поджаренный тост. Он тихонько снял ожерелье с ее лебединой шейки и быстро вернулся в отель к специалисту по камням. Тот потрогал опытными пальцами некоторые из жемчужин, глаза его блестели.

– Никогда не видел такой красоты, – сказал он наконец.

– Я не говорю вам, где их выловили. Я не могу раскрыть вам этот секрет. Я прав, не так ли?

– Понимаю вас. И вы утверждаете, что после каждой морской ванны жемчужины обретают свой прежний вид, становятся такими, как сейчас? Это точно?

– Именно, так, дорогой господин Блэк. Это совершенно невероятно, но это так.

– Вы знаете, жемчужины – загадочные создания… Особенно жемчужины, которые неизвестно, где выловлены… И что, только в морской воде?

– Только.

– А вы пробовали другие жидкости?

– Да. И воду из-под крана, и вино, водку и еще там что-то… Единственно морская вода, а три-четыре дня спустя после купания они начинают портиться.

– Понятно. Вы разрешите мне взять у вас одну из жемчужин до завтра, если вы не возражаете, дорогой господин Мюзарден? А завтра мы с вами опять увидимся в это же время, за деловым, так сказать, завтраком. Я думаю, мое заключение будет готово.

Человек безупречной честности, и, учитывая его большое состояние, не имевший никакого интереса обворовывать ближнего, великий Джефферсон Блэк явился на свидание в точно назначенное время. Он провел прошедшие сутки за опытами над жемчужиной. Отдавая ее Ромуальду, он произнес:

– Если вы не хотите, чтобы жемчужины окончательно потеряли свой блеск и качество, они должны находиться час в день в морской воде. Не спрашивайте меня, почему, я не смогу вам ответить. Впрочем, я англосакс, картезианство мне чуждо, и слово «почему» меня раздражает. Вот так, дорогой господин Мюзарден, ровно час в день. Я повторяю вам, что в жемчужинах всегда есть какая-то тайна, особенно в жемчужинах, выловленных в восточных морях. Этот район мира еще долго будет нас удивлять, поверьте мне. Я хочу уточнить: после каждой ванны ваши жемчужины будут еще красивее. Но без ежедневного купания, довольно быстро, они будут разрушаться. И если месяц-два их не помещать в морскую воду, они поблекнут и обесценятся окончательно, и восстановить их будет невозможно. Потом любые ванны будут бесполезны. Эти жемчужины очень-очень интересны. Если вы позволите, я хотел бы сделать о них подробное сообщение для…

– Нет, ни в коем случае! – вскричал Ромуальд. – Я не хочу, чтобы о них говорили.

– Как вам угодно. Во всяком случае, если вы захотите их продать, советую делать это сразу после морской ванны, в противном случае…

– Я не могу их продать, – страдальчески произнес Ромуальд, и взор его обратился к пляжу, где, проснувшись, Ирен искала на песке вокруг себя ожерелье. (Ромуальд взял его потихоньку, чтоб пойти искупать). В ожидании свадьбы, все больше нервничая, Ирен закатывала ему одну сцену за другой, так что их совместная жизнь становилась просто невыносимой.

– Час в день в морской воде, дорогой друг, – повторил Джефферсон Блэк, вставая и выпрямляя свое длинное тело джентльмена. – Но больше не нужно, это бесполезно. Это цена их выживания, их сказочного блеска и сохранения стоимости. И это того стоит, не так ли? Позвольте с вами проститься, мсье, поклон вашей даме. Это не значит, что мне с вами скучно, просто меня ждут играть в гольф. Рад был познакомиться.

***

– Покашляйте еще, мадмуазель, – попросил врач. Ирен, раздевшись до пояса, набросив на плечи полотенце, стояла перед врачом в Кошвиль-сюр-Мэр /Кальвадос/. Они обосновались здесь в меблированных комнатах напротив пляжа больше месяца тому назад. Ромуальд работал уличным фотографом. Сейчас он сидел в углу кабинета и ждал, положив на колени соломенную шляпу.

– Еще раз – вдохните, мадмуазель…

Ирен сделала вдох, закашляла, чуть не задохнулась.

Врач выпрямился и опустил стетоскоп:

– Можете одеваться, мадмуазель.

– Что-нибудь серьезное, доктор? – спросил Ромуальд, вспоминая о приступах удушья, которые уже несколько раз случались у Ирен по ночам, вызывая у них обоих беспокойство.

– Мсье, у вашей невесты астма. Сейчас у нее обострение. Это серьезно. Если приступы и дальше будут продолжаться, это плохо повлияет на сердце. Что-то мне не нравится ее сердечко.

***

Немного встревоженная. Ирен надевала блузку. (Ожерелье было у нее в сумочке). Врач черкнул несколько непонятных слов в своем блокноте.

– Вам нельзя жить на берегу моря. Раз у вас астма, море вам противопоказано. Как врач я рекомендую вам жить не ближе, чем в шестидесяти километрах от моря, по меньшей мере. «Черт побери!» – подумал Ромуальд, обеспокоенный прежде всего необходимостью ежедневной морской ванны для жемчужин и ценами на бензин.

Очутившись на улице. Ирен сразу же надела свое дорогое ожерелье перед зеркалом кондитерской.

– Ну что, Ромуальд? На этот раз возвращаемся в Кьефран? Ты слышал, что он сказал? Мне нельзя жить у моря, – говорила она, поглаживая по-хозяйски колье, которому как раз нужно было море, – секрет, которого она по-прежнему не знала. Ромуальд так ничего ей и не скажал.

***

Ирен развешивала после стирки белье на веревке, натянутой между двумя столбами, перед входом в развалившуюся лачугу, в которую превратился бывший домик охраны Фальгонкуля. Они вновь поселились здесь, вернувшись неделю тому назад. За это время приступы астмы у бывшей пастушки стали заметно реже и слабее. Ромуальд же заканчивал пилить на козлах туристический щит с надписью: «Кьефран и его старый исторический замок»; он сорвал его на дороге прошлой ночью. Замок был его жилищем, его собственностью, и нечего было его осматривать. Этот мерзкий Фроссинет никогда не спрашивал у него разрешения на его осмотр. Он решил пустить этот щит на дрова, на растопку старой, заржавленной плиты, которую они с Ирен, сидя без денег достали со дна рва и водрузили на кухне – единственной более-менее пригодной для жилья комнате лачуги.

Положение Ромуальда было ужасным, почти безвыходным. Во-первых, Ирен и слышать не хотела ни о каком море, она беспокоилась о своем здоровье. Во-вторых, она хотела выйти замуж в Кьефране и больше нигде, она хотела ослепить местных деревенских, утереть им нос. В-третьих, ожерелье, которое Ирен не снимала целый божий день – разве что, когда шла в деревню – портилось с каждым днем. Ромуальд попытался было подержать его в болоте, но от стоячей воды толку было мало: свойства жемчуга не восстанавливались. Жемчужины темнели, приобретали зеленовато-серый оттенок, а если их потереть, то начинали шелушиться и стираться. Но Ирен, казалось, это нисколько не беспокоило. Наоборот, изменения оттенков ее забавляли, укрепляли ее веру в великолепие жемчужин Востока.

В-четвертых, узнав, благодаря ходившим по деревне слухам о предстоящей женитьбе Ромуальда, его дальний родственник граф де Тюрзьер, седьмая вода на киселе по отцовской линии, живший, в 50-ти километрах от них, в сторону Шоссена, – 80-летний старик, не имевший прямых наследников, пригласил Ромуальда в свой замок и объявил ему, что намерен сделать роскошный свадебный подарок последнему из Мюзарденов, а именно: несколько сенокосных лугов, старую водяную мельницу, участок с одичавшим виноградником, куда уже и вороны-то не летали, а поселился давным-давно колорадский жук, а также несколько семейных реликвий, среди которых полотна Мейссонье и два полотна Бугро, найденных на чердаке. Все это Ромуальд получит, разумеется, только после свадьбы – о, эта вечная недоверчивость жителей Франш-Контэ!

Таким образом, Ромуальд получал какой-никакой начальный капитал и не продавая своих жемчужин. И в довершение всего, Ирен вбила себе в голову поохать и собственноручно показать эксперту колье, прежде чем надеть на палец обручальное кольцо. (Для чего написала Мени Грегуар, испрашивая совета.)

Так что со времени возвращения нашей пары в деревню произошло много событий.

Итак, Ромуальд пилил злополучный щит, как вдруг на горизонте обозначилась новая опасность: из сушняка показалась сиреневая «Ланча» с его убийцами и медленно покатила к подъемному мосту.

Ромуальд сразу бросил свою пилу, заскочил внутрь лачуги, схватил ожерелье (Ирен не успела его еще надеть) и кинулся в замок. Он входил в оружейный эал, как раз в тот момент, когда «Ланча» въезжала на подъемный мост. Он спустился по узкой лестнице, ведущей в каменный мешок; он знал, как потом оттуда выбраться. Несколько крыс бросились врассыпную, а сова осталась сидеть в каменной нише и спокойно взирала на бывшего фотографа, дрожавшего всеми своими членами в ожидании и надежде, что Ирен сумеет выпроводить бандитов, которые упорно продолжали его разыскивать.

***

Пьянити остался сидеть за рулем: ему было лень и потом он боялся испачкать в грязи свои ботинки.

Комбинас, со своим упорством добраться до Мюзардона, начинал ему надоедать. Уже почти два месяца они колесили по дорогам Франции, обшарив сначала весь Париж сверху донизу, чтобы настигнуть этого придурка, который их наколол. Толстяк стал совершенно невыносим. На прошлой неделе, после дурной сцены с Гертрудой, он плеснул ей в лицо серной кислотой. Она ушла, даже не потребовав своей доли, а ее лицо стало похоже на кусок пемзы. С тех пор мужчины жили вдвоем, не расставаясь, вынашивая преступные планы, особенно Комбинас.

Слон с площади Пигаль пошарил за пазухой и достал пистолет с полной обоймой.

– А куда делись ваши бараны? – спросил он у Ирен.

– Я больше не пасу баранов, – бросила она сухо. Этот толстяк довел ее, и она стала кричать, какого рожна он тут ищет и что ему надо.

– Ишь ты, два месяца назад ты была любезнее.

– Что вам надо?

– Мы ищем… ээ… хозяина эамка. Надо с ним побеседовагь, есть мужской разговор.

– Не могу вам сказать, где он сейчас. Его не видали уже…

– Маленькая стерва! (Он схватил ее за запястье и сжал, в бешенстве). А мне доложили, что он живет здесь уже неделю!

– Пьяницы! Им привиделось! Я живу одна.

– А машина? Та, что под деревьями, чья?

– Моя. Вернее его, но он мне ее оставил…

Она вдруг испугалась, подумав о колье. Ромуальд, должно быть, унес его с собой, в тайник…

Комбинас посмотрел в сторону замка:

– А привидения? Все там?

– Какие привидения?

– Я бы сходил с ними поздороваться и посмотреть, что там у них под простыней, копье или еще что… (Он повернулся к «Ланче».) Давай, Тони, поднимай свой зад и топай сюда.

Пьянити вздохнул, подхватил свою сумку с автоматом и вылез из машины. С беззаботным видом они направились к замку. Увидев их через бойницу. Ромуальд кинулся в коридор, загроможденный оружием, проскользнул, как кролик, на другую сторону замка, вылез через слуховое окно и помчался со всех ног через лес к Тибо Рустагилю, чтобы снова укрыться у него. Он был сыт по горло этими жемчужинами. И не мог от них избавиться: слишком дорожил Ирен, она держала его, как магнит.

– А если тебе купить ей обычные бусы в отделе «Тысяча мелочей» в супермаркете в Грей? – предложил Тибо, который опять укрыл его на заводе-крепости, и которому Ромуальд поведал о своих несчастьях, не посвящая в тайну загадочного жемчуга, морские ванны и так далее. Он рассказал о неприятностях из-за этих жемчужин и о том, что пока он не мог подарить их Ирен. Идея о том, чтоб купить ей бусы в магазине никуда не годилась, так как она прониклась жемчужинами Джифаргатара, и здесь ее не проведешь. Впрочем, мозг Тибо продолжал постоянно работать в направлении его научно-технических изобретений, и он плохо понимал, откровенно говоря, что ему рассказывал Ромуальд, – просто терял нить.

Инженер смотрел на своего кузена с мягкой улыбкой, как смотрит врач на душевнобольного.

– Ну, ты даришь ей дешевые бусы и все довольны, раз она не очень разбирается. Ну, как амулеты в племени зулу, пока они не научились читать и писать. Нет? Ты знаешь, Ромуальд, я не хотел бы тебя обидеть, но вся эта история, я что-то не очень тебя понимаю. Надеюсь, ты не наделал глупостей… Ты что, украл это ожерелье?

– Мне казалось, я тебе все объяснил. Я был на арабском Востоке, ну, не знаю, как еще объяснить…

– Успокойся. Вот, выпей сливовой. (Он налил ему рюмку водки, которую сам гнал в перегонном кубе, стоявшем у него в лаборатории).

– Я не знаю, что делать, Тибо, – сказал подавленно Ромуальд, сидя на табурете и вытирая пот со лба. Чтоб со всем этим разобраться, надо, чтоб Ирен оставила меня дня на два-три в покое, не торчала у меня за спиной…

– Ты ее хотел – ты ее получил, приятель!

– И эти убийцы, боже мой! Они во что бы то ни стало хотят меня прикончить, никак не могут успокоиться… А этой дурехе надо устроить свадьбу только здесь и больше нигде!

В дверь два раза постучали. Это Ирен была легка на помине. Ромуальд испустил вздох, полный страдания, который искренне тронул Тибо. Минуту поколебавшись, он проворчал, однако:

– Я бы хотел, чтоб меня меньше беспокоили в то время, когда моя работа требует полной сосредоточенности и внимания.

Из лаборатории послышались скрежет, позвякивание, равномерные удары молота и другие странные звуки. Потом резкий скрип, как звук тормозов, затем пронзительный звон.

Бывшая пастушка все стучала в дверь.

– Открой ей, – вздохнул Ромуальд, – иначе она здесь такое устроит.

Тибо ушел, волоча ноги и чертыхаясь.

***

Прошла неделя, в течение которой в Кьефране произошло много событий. Во-первых, из-эа рекламного щита, похищенного Ромуальдом, муниципальный совет заседал без перерыва.

Мэр и депутат, будучи на парламентских каникулах, переоделся в деревенское платье и в перерывах между косьбой люцерны на своих лугах вещал в совете:

– Кьефран не может оставаться в стороне и плестись в хвосте! Это стыд и позор!

Он называл места в округе, имеющие что-то особенное, интересное или познавательное, которые привлекали все больше и больше иностранных туристов. А в их родной коммуне ничего такого не было.

– Ну, не можем же мы ради них памятники поставить! – завопил сельский страж порядка.

***

Головорезы уехали не солоно хлебавши, и Ромуальд смог выйти из своего укрытия и вернуться в лачугу.

Ирен решила отправиться к ювелиру в Везуль, чтобы выяснить настоящую цену ожерелья. Ромуальд сказал, что отвезет ее. К счастью, с учетом того, что жемчужины купали последний раз всего две недели назад, следов разрушения не было заметно, они все еще стоили целое состояние, что ювелир и подтвердил Ирен. Хотя он слегка нахмурился, заметив крошечные темные пятнышки, появившиеся на блестящих бусинках.

Ирен вернулась в Кьефран удовлетворенной. Ромуальд прекрасно понимал, что он не мог лишить ее жемчужин из Аравийского моря… и заменить их вульгарными бусами, купленными на базаре. Ирен – тонкая бестия, ее не проведешь.

В старом почтовом ящике, который Ромуальд прикрутил проволокой к шаткой двери их хижины, похожей на цыганскую кибитку, безработную пастушку ждала телеграмма:

«Сюзон в тяжелом состоянии вследствии автокатастрофы. Приезжай немедленно. Целую. Люси».

Ирен машинально сжала в кулаке голубой клочок бумаги, страдание исказило ее лиио, сделав его почти некрасивым:

– Боже мой, – прошептала она, – бедняжка Сюзон…

– Кто это – Сюзон? – спросил Ромуальд.

– Моя лучшая подруга детства. Сирота, как и я. Она пасла коров у Криспенов двенадцать лет. Потом вышла замуж за аптекаря в Грее и уехала из Кьефрана. Бедная Сюзон… (Она вытерла слезу указательным пальцем).

– Ты поедешь?

– Конечно. Если бы дело не обстояло так серьезно, ее свекровь не дала бы мне телеграмму.

– Она живет в Грей?

– Да нет же, на другом конце Франции, в Перпиньяне. В 23 часа 17 минут Ирен села в Везуле на поезд, идущий на Перпиньян через Лимож.

«Наконец я один и могу действовать», – подумал Ромуальд, потирая руки и потягивая лимонную настойку, которую он заказал себе в буфете на вокзале, когда поезд тронулся и увез Ирен – в первый раз одну в такое дальнее путешествие. Суженую он проводил, а вскоре и сам сел в свою микролитражку и поехал по дороге на Ламанш, к ближайшей бухте. Он проехал Шампань, пересек Сомму – гнал без остановок – и совершенно обессиленный добрался к утру до Кот д'Опаль. И сразу же пошел купать ожерелье в морской воде. Ранние сборщики крабов провожали его удивленными взглядами, более чем заинтригованные.

С ожерельем, с которого стекала вода, в бледных и похудевших руках. Ромуальд, как вор, поспешил с пляжа, сел в машину, оставленную у какой-то стены, положил жемчужины обратно в сумку и уехал.

Живя один в хижине в Фальгонкуле, Ромуальд очень скоро потерял покой. Испытывая постоянный страх, опасаясь неожиданного приезда убийц, он не мог сомкнуть глаз по ночам и, забрав зубную щетку и пижаму, вернулся в дом Тибо. Тот начал нервничать. Что значила вся эта безумная история, все эти бесконечные приходы и уходы? В довершение всего, Ирен не возвращалась. Видимо, ее подруга никак не могла решиться переселиться в мир иной, и Ирен, добрая душа, оставалась подле ее постели.

Как затравленный зверь, Ромуальд выходил из дома только по ночам. С наступлением темноты, проглотив суп, он покидал свое убежище и шел прогуляться по лесу. Именно там его стала охмурять, обхаживать, покачивая бедрами и всячески провоцируя, Раймонда Смирговски, старшая дочь поляка – красавица-блондинка с великолепной кожей. Она работала на фабрике домашней обуви. Спустя три дня Ромуальд уступил все более и более откровенным заигрываниям красавицы-польки. Не каменный же он в самом деле, да и Ирен все не возвращалась… Короче, как говорится мимоходом, походя…

В конце концов, последний из Мюзарденов привел ее в бывший домик охраны замка: здесь было удобнее, чем в лесу, можно было хоть привести себя в порядок. Девица была просто ненасытной, она так кричала в порыве страсти – и ей все было мало.

Именно там, вернувшаяся без предупреждения Ирен (автобус высадил ее в восемь часов утра на площади перед мэрией) и застала врасплох счастливую парочку, в самый, так сказать, кульминационный момент. Она чуть не упала навзничь от такой наглости. На шее у этой польской шлюхи было ее колье! Такого Ирен не могла вынести. Она достала из сумочки украденный у бывшего любовника – жандарма револьвер, который всегда носила с собой. Сначала она хотела убить Ромуальда, но промахнулась: у нее дрожали руки от бешенства. Обезумев, не помня себя от ярости, она разрядила всю обойму, не целясь. Рймуальд, в спущенных брюках, успел выскочить и спрятаться в своем любимом тайнике.

Скрючившись в нише и поправляя запачканные брюки, он слышал крики. Ирен нагоняла польку в парадном дворе замка. Раздалось два выстрела, потом воцарилась мертвая тишина, едва нарушаемая пением птиц.

Ирен, с пистолетом в руке, смотрела, не понимая, на лежащий у ее ног труп соперницы, на ее толстый белый зад, прекрасную белую грудь, разорванную пулей, кровь на животе – много, много крови, как у зарезанной свиньи. Пастушка стояла неподвижно, не говоря ни слова, только струйка слюны показалась в уголке рта, потом наклонилась и сорвала с шеи убитой свое дорогое колье.

***

На первой странице газеты «Монитор Грей», от пятнадцатого сентября, крупными буквами было наюечатано:

«ИРЕН ДЕ ВЕЗУЛЬ ПРИГОВОРЕНА К ПЯТНАДЦАТИ ГОДАМ ТЮРЕМНОГО

ЗАКЛЮЧЕНИЯ СУДОМ ПРИСЯЖНЫХ ДЕПАРТАМЕНТА ВЕРХНЯЯ СОНА»,

а ниже, мелким шрифтом:

«Бывшая пастушка решила подать апелляцию».

Несколько смазанная фотография изображала Ирен на скамье подсудимых в окружении двух охранников, готовых увести ее после вынесения приговора.

Комментарий под фотографией был следующий:

«Жандармы уводят осужденную, которая будет отправлена в тюрьму в Хагенау».

Справа на фотографии адвокат треплет Ирен по руке, пытаясь ободрить свою молодую клиентку.

Ромуальд отложил газету и, поймав расстроенный взгляд своего кузена, написал заключенной почтовую открытку:

«Любовь моя, я буду ждать тебя. Если потребуется, то и тридцать лет. С ожерельем, твоим ожерельем.

Любящий тебя Ромуальд».

***

Преступление Ирен привлекло в Кьефран несколько ротозеев и горстку туристов-извращенцев, дважды обошедших обагренный кровью парадный двор Фальгонкуля. Затем в деревне воцарился покой, и с наступлением осени здесь не видели больше ни одного чужого кота. Потерпев поражение на последних выборах, но став кем-то вроде пророка, которого, конечно, позовут, когда положение будет безвыходное, Габриэль Фроссинет посвятил себя теперь полностью деятельности мэра. Он нанял себе «негра» – одного местного эрудита, который написал ему рекламный проспект; его задачей было изыскать чудо, чтоб постоянно привлекать в Кьефран толпы туристов: старый замок, дуб времен Революции или богатая рыбой лужа.

Ромуальд несколько раз навещал Ирен в тюрьме Хагенау, где она проводила время, клея фонарики и поднимаясь, в знак протеста на крышу раз в три недели. Бывший фотограф поклялся ее ждать. Пятнадцать лет это долго, она выйдет из тюрьмы где-нибудь к 1985-ому году. Последнему из Мюзарденов будет тогда шестьдесят лет, все зубы будут еще целы, но, может быть, заключенную освободят до конца срока. В комнате для свиданий Ирен долго говорила об ожерелье и заставила своего жениха пообещать, что, если с ним что-нибудь служится, он позаботится об ожерелье и поместит его в надежное место, так, чтобы по выходе из тюрымы она знала, где его найги. Ромуальд пришел к выводу, что Ирен по-прежнему твердо стоит на ногах и не потеряла жизненного ориентира. Но он так к ней прикипел – он не любил перемен в любви, – что обещал все, что она хотела.

Положив, почти совсем потускневшие из-за отсутствия ванн жемчужины в шкатулку, Ромуальд собрал свои жалкие пожитки и уехал из Кьефрана, где местные жители, достаточно насмотревшись на все, грозили прогнать его, закидав камнями, как в 1940-ом году.

Он обосновался в маленьком городка Баркето департамента Сен-Маритим, в меблирашке с одним окном и видом на порт. Пляж был всего в двухстах метрах от дома. Он нашел скромную работу у местного фотографа, специализирующегося на свадьбах, первом причастии, похоронах, дружеских банкетах и других текущих событиях жизни общества. Каждое утро, отправляясь на работу, под предлогом необходимости подышать свежим воздухом, как зимой, так и летом, даже во время тумана, он делал крюк: обходил дюны, спускался на пляж купал ожерелье в морской воде в течение целого часа, сидя в ожидании на каком-нибудь камне, пока закончится процедура омовения. Выполнив эту повинность, он клал жемчужины в непромокаемую сумку, рядом с судком, в которым брал с собой завтрак, и шел бодрым шагом в ателье фотографий в центр городка.

Таким образом, ожерелье было в форме. Во время пребывания Ромуальда в Баркето жемчужины иэ Аравийского моря вновь обрели свой блеск и сохранили свои свойства и большую ценность.

Раз в месяц последний из Мюзарденов ездил в Эльзас, в Хагенау, чтобы в течение десяти минуг в комнате для свиданий повидать Ирен. Несмотря на свое ужасное положение заключенной, молодая женщина не потеряла ни своей красоты, ни свежести. Хорошее поведение позволяло надеяться на досрочное освобождение, и Ромуальд высчитал, что в 1978–1979 году он смог бы на ней жениться. Ему тогда исполнится 55 лет, еще можно будет создать семью, и Ирен будет еще достаточно молода, чтоб подарить ему маленького Мюзардена. Что же касается восстановления Фальгонкуля, земель, окружающих замок, а также его чести дворянина, золочения горба и прочего, – об этом подумаем потом. Может бить, он сможет, наконец, сказать Ирен правду об ожерелье? И молодая женщина, проведя столько лет за высокими стенами, станет разумной и поймет, в чем их интерес и – кто знает? – согласится продать жемчужины, что принесет им огромное состояние, которое они всегда хотели иметь. Ведь не продав ожерелья, они так и останутся бедными. Аминь.

Но, увы! В 1972–1973 годах местная шпана-пляжные разбойники начали грабить богатые виллы на побережье. Это были молодые люди, которым не довелось участвовать в какой-нибудь войне, и так они выражали свою жажду насилия, любовь к риску и действию. Старые люди подвергались нападению прямо посреди улицы, а полицейские в форме переходили на другую сторону и скрывались в кафе… Явление приняло такой размах, что Ромуальд начал бояться за свои жемчужины. Дверь его комнатм можно было открыть в два счета, простой отмычкой. У него снова началась бессонница. Страх, что у него украдут его жемчужины, стал навязчивой идеей. Банды грабителей наглели, кражи стали все более и более частыми тюрьма их не пугала: они не боялись потерять свою минимальную гарантированную заработную плату и оплачиваемый отпуск и Ромуальд решил уехать из городка, пока не поздно. Он переезжал с одного места на другое, добрался до Бретани. Перебираясь из одной меблирашки в другую, прозябая, живя случайными заработками, он был вынужден продавать тайком на пляжах порнографические открытки, попался полиции, испытал кучу неприятностей. Обуреваемый манией бродяжничества, от которой ничто не могло его излечить, он бродил по побережьям Франции, бежал от мнимых опасностей. Ожерелье, благодаря морским ваннам, были в хорошем состоянии. Однажды, оказавшись в Тулоне, без гроша в кармане, он чуть было не продал его – так осточертела ему эта жизнь. Но после посещення Ирен (она была переведена, после восстания в тюрьме Хагенау, в женскую тюрьму в Бомет) он испытал угрызения совести, когда она спросила его об ожерелье.

Все более преследуеммй полицией нравов из-за порнографических открыток, которые он продавал из-под полы, чтобы заработать себе на жизнь, больной, затравленный, он вернулся в Кьефран и постучался в дверь своего кузена. Инженер принял его довольно холодно, но – славный малый – он не смог отказать в убежище родственнику и другу. Таинстренное изобретение Тибо все еще не было доведено до конца, изобретатель немного постарел, почти упал духом. Ромуальд по-прежнему не знал, о каком изобретении идет речь. Тибо практически не выходил из своей лаборатории, и трубы его заводика выплевывали свой разноцветный дым двадцать четыре часа в сутки.

Прошли недели, и Ромуальд, которому стало стыдно, что исследователь его кормит и обихаживает, вышел из своего укрытия. Он устроился в хижине около замка, надеясь, что убийцы забыли о нем – ведь прошло столько лет. Он стал работать секретарем в деревенской мэрии, постоянно подвергаясь шуткам и насмешкам своих коллег. Каждое воскресенье он отправлялся на берег моря купать жемчужины. Конечно, им требовались ежедневные ванны, по часу в день, но, так как он мог ездить на море только раз в неделю, то старался максимально использовать это время. Он оставлял ожерелье в соленой воде на восемь часов, предпочитая подножье небольшой, скалы, чуть выступающей из воды, на которую он и усаживался, положив рядом свой завтрак и что-нибудь почитать и проводя так целые часы. Больше всего ему подходило побережье Бретани. Восстановив свойства жемчужин – а бывало так, что они обретали свой блеск только спустя некоторое время после ванн – Ромуальд садился в машину и, избегая слишком оживленных по воскресным вечерам дорог, возвращался к себе в Верхнюю Сону.