Текст книги "Воспоминания Пьера Изместиефф, потомка русского княжеского рода Долгоруких и французского рода Блукет, талантливого шпиона, успешного бизнесмена, любителя и ценителя красивых женщин"

Автор книги: Пьер Изместиефф

Я провел еще несколько дней в Мазагане. Ночевал то у одних, то у других. Мне одалживали чистые майки. Но вскоре все-таки пришлось вернуться – конечно же, снова «на пальце». Возвратившись, я поделился произошедшей бедой с бабушкой. Остальные недели моих летних каникул я провел один, читая книги о Фантомасе, взятые в больничной библиотеке. Я так увлекся, что отрывался только чтобы приготовить яичницу с помидорами (румянил помидоры с двух сторон и добавлял яйца, минимум шесть штук) или чтобы снова наполнить графин мятным сиропом, разбавленным холодной водой.

Несмотря на мои увлечения, я все равно с нетерпением ожидал начала занятий, чтобы встретиться с моими друзьями и вернуться в лицей, только теперь уже в четвертый класс. В то время не было телефонов, ни стационарных, ни, конечно же, мобильных. Мы встречались либо по договоренности, либо случайно в наших обычных местах, или еще проще – шли или ехали на велосипеде друг к другу без предупреждения. Рады были все, друзья и их родители, если они были дома. А нередко меня оставляли на обед или ужин.

В четвертом классе стали ездить зимой, а она в Марракеше весьма мягкая, на лыжный курорт Укаймеден. В субботу в первой половине дня мы собирались у лицея, и оттуда на грузовике за 2–4 часа добирались до лыжной станции. Место было отличное: три подъемника, дачи с отдельными спальнями для мальчиков и девочек и салоном, где мы встречались, а также одна хорошая дискотека для взрослых, но туда пускали наших старших, Жерара Мюллер, старшего брат Даниеля, который был там популярен. Брали с собой карты для игры в покер и даже бутылку дешевого игристого итальянского вина. Конечно же, мы научились кататься на лыжах. Даниель Мюллер был самым лучшим, у него уже был золотой Сhamois.

Катание заканчивалось рано, часа в четыре, и начинались развлечения: кто играл в карты, кто пил вино, кто ухаживал…

Завершив лыжный сезон, начали ездить на плотину. Кто с родителями, кто на скутерах («Rumi» был самым популярным из-за звука, который издавал), кто на мопеде. Меня несколько раз приглашали родители Мюллер. У них была лодка, и я научился кататься на водных лыжах.

Про лицей я не забыл, дорогой читатель. Учились мы по-разному, кто лучше, кто хуже, но, в основном, хорошо. Были среди нас очень способные – Миша Миркович и Николь Бенсимон (с которой у меня несколько лет спустя был серьезный роман). Преподаватели тоже считали меня очень способным, и я часто бывал первым по предметам, учителя которых мне нравились. Но я мог показывать средние и даже слабые результаты, если не ладил с учителем.

Уроки арабского языка (диалекта) и музыки были поводом устраивать настоящий балаган. Над учителем арабского мы издевались, потому что он был «голубой». Были очень жестокими, стреляли ему в спину из пластмассовой трубки иголками с перышком из шерсти. Бедный мужик!

Учительнице по музыке тоже доставалось: когда она садилась за рояль, некоторые начинали танцевать с девушками. Дошло до того, что однажды один из нас, не буду его называть, достал настоящий револьвер из портфеля и приказал поднять руки вверх, что она и сделала. Потом опомнившись, она послала своего любимчика за директором (proviseur по-французски).

Револьвер незаметно передали ее любимчику и сказали спрятать его на улице под кустами. Между собой сговорились утверждать, что у учительницы галлюцинации. Это и стали говорить директору, когда он пришел. Он нам не поверил, вызвал инструкторов по физкультуре и устроил обыск. Но они ничего не нашли.

Эта бедная учительница несколько лет спустя попала в больницу к бабушке. Она стала рассказывать бабушке, как ее мучил один ученик. Бабушка, конечно же, поняла, что это был я. Сейчас мне очень стыдно за себя тогдашнего. Как говорят французы – c’est un peu tard или mais il vaut mieux tard que jamais, что в переводе на русский: «лучше поздно, чем никогда».

После занятий в лицее я часто ехал не домой, а с Мишей Миркович к его папе – Федору Петровичу. Он, несмотря на занятость по работе (у него было свое проектное бюро по строительству), проверял наши домашние задания. Если он видел, что мы что-то не поняли, то давал нам дополнительные упражнения, задачи, особенно по математике, а также объяснял нам правила, теоремы и законы.

Больше всего внимания мне уделяла бабушка. Она была святым человеком. Жила только ради других, сделала всем много доброго, и за это все ее очень любили. Она много рассказывала мне о своих родителях, о моей маме, о дедушке Блукет, ее бывшем муже. Когда я возвращался из Рабата, она заставляла меня писать деду письма на русском языке с благодарностью, а также о моей жизни в Марракеше. Между ними была договоренность, что я пишу эти письма самостоятельно. Дедушка возвращал мне письма, где подчеркивал ошибки, и я должен был переписывать их с исправлениями. Толк от этих исправлений, безусловно, был: сегодня я пишу мои мемуары на русском языке. Правда, шлифовкой занимается моя дорогая русская приятельница Валентина, о которой позже будет отдельная глава.

Летом этого года произошло большое событие. Благодаря денежной помощи деда, меня впервые отправили за границу, во Францию, в русский лагерь в Laffrey, под Vizille, недалеко от Гренобля. Со мной ехали несколько русских ребят и девочек. Плыли на корабле из Касабланки до Марселя. Места были в трюме, где сильно качало, особенно в Golf du Lion (залив Льва).

В этот лагерь приезжала русская молодежь, в основном из Франции. Жили в палатках. Каждое утро собирались сначала в церкви с батюшкой из Парижа, потом на площадке поднимали старый русский флаг и исполняли гимн «Мы витязи славной России…» Днем занимались спортом, плавали в ледяном озере, устраивали различные соревнования. Все говорили на русском языке, на котором мы – «марокканцы» – говорили намного лучше, чем «французы». По вечерам мы пели у костра под гитару русские романсы. Часто мы ходили в походы по горам, и помню, что как-то раз я нашел эдельвейс. Ездили иногда на экскурсии, в том числе в Chartreuse, где монахи Chartreux давали нам пробовать свой знаменитый крепкий ликер. Было очень здорово, и я с удовольствием снова побывал в лагере «Витязи» в следующем году.

Все хорошее когда-нибудь заканчивается, и в конце августа нас всех «марокканцев» отправили обратно в Марокко тем же путем. Надо было продолжать учиться теперь уже в третьем классе.

Третий класс мне показался гораздо сложнее, и зубрить пришлось побольше. Свободного времени все равно хватало, а иногда я притворялся больным. Мне удавалось убедить бабушку, что у меня температура. Я стучал ногтем по градуснику, чтобы поднялся уровень ртути. Один раз так постарался, что градусник показал 42°. Чтобы сбить «температуру», начал стряхивать, ударил об колено, кончик градусника отломился, и открытый градусник отломанным концом я всадил себе в коленку. Бабушка так разволновалась, что заставила меня пойти в свою больницу. Эксперименты с градусником после этого я прекратил.

В этом году я придумал себе новое, очень опасное развлечение. Ночью я отправлялся по городу в поиске незакрытого на ключ автомобиля Peugeot 203. Я садился за руль, заводил двигатель (на этой модели не нужен был ключ зажигания), далее – руки на «баранку» и вперед! Первую машину вернул с кривым правым колесом: на большой скорости не вписался в поворот и сильно ударился о бордюрный камень. Две других бросил в полной сохранности с закончившимся бензином. Каждый раз, на следующий день, в местной газете Le Petit Marocain («Маленький марокканец») появлялась заметка о том, что был угнан и найден автомобиль Peugeot 203. Теперь понимаю, как чудовищно и ужасно я поступал, но в том возрасте (мне было четырнадцать-пятнадцать лет) было невероятное желание научиться водить машину. Огромное удовольствие от вождения автомобиля я испытываю и до сих пор. И в жизни моей не раз приходилось преодолевать немалые расстояния на машине. Хотя о тех поступках вспоминаю с чувством вины и приношу мои запоздалые извинения владельцам.

Год в лицее пролетел быстро и удачно. Я успешно сдал экзамен В.Е.Р.С., после которого появилась возможность закончить учебу и идти работать, или продолжить обучение в последних трех классах. Мы по-прежнему шалили и подтрунивали над некоторыми преподавателями, стали часто играть в покер, не на деньги, но «как будто». Именинники, а часто и просто так, начали устраивать «surprise party» – вечеринки, где танцевали с девушками. Танцевали медленные танцы и рок-н-ролл. И героем праздника был тот, кому удавалось поцеловаться с девушкой. Все это не помешало перейти во второй класс.

Бабушка заставляла меня регулярно писать письма моей крестной матери в Лейпциг, конечно же, на немецком языке (я изучал его в лицее с шестого класса). Я не особо сопротивлялся, потому что любил крестную и любил получать от нее на каждое Рождество Христово посылки с немецкими сладостями.

Летом дедушка снова помог мне отправиться в лагерь Laffrey, но с одним условием. После месяца в лагере, на поезде (билет был куплен заранее) я должен был ехать на три недели в другой лагерь – немецкий, в Нюрнберг. Там тоже было замечательно. Много красивых немецких девушек. Мне очень понравилась одна из них. Впоследствии мы несколько лет с ней переписывались. Экскурсии по музеям. Колоссальное впечатление произвел на меня музей Альбрехта Дюрера. Чудные прогулки по лесам, где я пристрастился собирать грибы. Помню, как я аккуратно сорвал очень красивый мухомор, и, вернувшись в лагерь, положил его в коробку со мхом. Каково было мое удивление, когда обнаружил, что он продолжал расти!

Но самое удивительное было не это. Неожиданно меня приехали навестить моя крестная со своим сыном Хорстом. Видел я их первый и последний раз в моей жизни. Они мне очень понравились. На протяжении двух дней они таскали меня по ярмаркам, кормили пирожными и мороженым, но почему-то часто плакали. Объяснение этого странного поведения я получил от бабушки, когда мне исполнилось восемнадцать лет.

Глава 3

Мое посещение второго класса лицея, дорогой читатель, заслуживает отдельной главы, и скоро вы поймете, почему. Шел 1959 год, мне было уже пятнадцать лет. На следующий год уже шестнадцать, а это уже не шутки – взрослый человек, хотя выглядел я намного моложе и своих лет, и своих сверстников. Лишь в год семнадцатилетия я вытянулся за год на целых 12 см, и мой рост стал один метр и восемьдесят сантиметров. Но хотя на тот момент я и выглядел где-то на тринадцать, это не мешало мне чувствовать себя настоящим мужчиной. В то время я был очень увлечен охотой, покером, флиртовал с девочками, и стал часто пропускать уроки. А когда появлялся в лицее, то вел себя отвратительно. Мой друг Даниель Израель в этом не отставал от меня. Мы были неразлучной парочкой друзей, и почти все время хулиганили вместе. Чтобы оправдать мое отсутствие на учебе, я подделывал бабушкин почерк и писал разнообразные извинительные записки. Вскоре наступил конец первого триместра. Нам выдали наши тетрадки с оценками и отзывами учителей. Отметки были ужасными, да и отзывы были ничем не лучше. Директор поставил нам обоим официальное «предупреждение». Я, конечно, подписал тетрадку с оценками за бабушку, а Даниель не смог этого сделать за своего строгого отца, который с нетерпением и беспокойством ожидал оценок сына. Вот тут-то я решил помочь моему другу. Ночью я залез в секретариат лицея, взял чистую тетрадь для оценок, поставил на нее полагающийся штамп, разными ручками и почерками написал положительные отзывы. Мало того, я поставил Даниелю не только приличные отметки, но даже наградил его местом на «почетной доске» (tableau d’honneur по-французски). Отец Даниеля был так доволен, что через несколько дней у Даниеля появился мопед!

В выходные мы собирались с девочками в моей комнате-клубе. Стены комнаты, как вы помните, были расписаны. Мы называли это помещение клубом «непонятых». В этом «клубе непонятых» мы танцевали, флиртовали, пили водку, которую я готовил сам, по собственному рецепту. Я разбавлял спирт, который приносила бабушка из больницы, водой и настаивал затем то на лимоне, то на апельсине, то на перце. Однажды бабушка зашла случайно и увидела двух полураздетых девочек. Она покраснела, но ничего не сказала. Вечером бабушка пожаловалась дяде Вите, и тогда я получил уже неофициальное, но домашнее предупреждение.

Закончился второй триместр. Я получил выговор (blâme) от директора. У Даниеля отметки были средние, и он обошелся без отрицательного отзыва директора. Но Даниелю все равно понадобилась моя помощь, чтобы переписать отметки в поддельной тетрадке. Снова мне пришлось ночью забраться в секретариат.

Вскоре прозвенел последний звонок учебного года. Вся моя семья: моя любимая бабушка, мой дядя Витя и я испытали настоящий шок, когда в моем дневнике появилась запись: «Ученик не способен дальше учиться и должен переходить к самостоятельной трудовой жизни». Я был изгнан не только из лицея, а и из образовательной системы, и должен был идти работать, не получив даже среднего образования. Что делать? Как быть?

Бабушка отправила телеграмму дедушке в Рабат. Он ответил, что приедет, и через несколько дней он прибыл в Марракеш.

Дедушку я очень уважал и даже побаивался. Он был единственным авторитетом для хулигана, то есть для меня.

Первое, что он сделал – отправил меня к парикмахеру, и мои длинные волосы до плеч превратились в короткую стрижку. Но этот результат его не удовлетворил, на его взгляд, волосы были еще слишком длинные. Он обругал парикмахера и отправил меня к другому, от которого я вышел уже почти обритым.

Следующий шаг был посвящен моей комнате-клубу «непонятых». Дед купил металлические щетки и заставил меня стереть все надписи. Моя комната наконец-то приобрела приличный вид. Дед забрал мою позорную тетрадь, назвав ее «волчьим билетом», погрузил меня в свою машину с маленьким чемоданчиком, и мы уехали к нему в Рабат.

Я просидел у него в подвале все летние каникулы. Пыхтел над учебниками физики и математики, а выходил в город только на частные уроки по этим двум предметам. Пока я зубрил, дедушка хлопотал о моем возвращении в лоно образования. Он обратился к представителю Франции (в отличие от меня он был уже французом, тогда как я путешествовал в качестве русского беженца с проездным документом от ONU), к директору французской миссии по образованию и культуре, и добился удивительного результата – меня приняли в лучший лицей Lyautey в Марокко, в Касабланке. Я должен был повторно отучиться во втором классе. Дедушка настоял, чтобы я жил в интернате при лицее, а строгость правил в лицее была известна всем.

В первый месяц я сильно переживал по этому поводу, даже думал сбежать, но постепенно привык к жесткому режиму, моему новому положению «заключенного». Появились новые приятели – Биттон, братья Жусто из города Кристиан Картье из Марракеша, брат моей первой влюбленности Анны-Мари, Уильям Криефф, Бернард Поль и многие другие.

Свободного времени было очень мало, поэтому этим просто наслаждались. В обеденный перерыв мы играли в Belotte bridge (игра в карты), в Baby foot (настольный футбол). Остальное, свободное от уроков время, мы тихо сидели под наблюдением репетитора-наблюдателя в зале для самостоятельной подготовки. Эти жесткие условия способствовали тому, что я стал БЛЕСТЯЩЕ учиться, закончил первый триместр и попал на «Доску почета». Эта награда была написана в той же тетрадке, с которой я был выгнан из лицея в Марракеше. Когда я вернулся с рождественских каникул, почти все преподаватели отметили хорошие перемены в моем поведении и учебе.

В лицее Lyautey, в отличие от марракешского лицея, учились в основном только мальчики. Девочки посещали только класс аттестата зрелости по математике, а также подготовительные классы бакалавриата. Мы ими любовались, но смотрели на них, как на запретный плод, потому что они были старше нас.

Но Бернару Полю и мне повезло. В высоком доме рядом с лицеем жили две сестры нашего возраста. Чтобы быстрее добираться до автобусной остановки, они не обходили лицей, а проходили через него. Мы смогли с ними познакомиться, и девушки стали приглашать нас к себе домой, в то время, когда дома не было родителей. Так мы встречались на протяжении нескольких месяцев, пока в один прекрасный день неожиданно не появились родители. Мы с Бернаром от испуга спрятались под кровать. Просидев там примерно час, чтобы не опоздать на занятия, мы вылезли, нагло прошли через зал перед изумленными родителями. Никто из них не произнес ни слова, но больше нас в гости девушки не приглашали.

Учебный год закончился так же благополучно, как и начался. Меня повторно повесили на почетную доску. Я был первым по некоторым предметам, в том числе по рисованию. Дедушка, очень довольный, выдал мне деньги на летние каникулы, и я решил съездить в Англию. С моими документами мне нужны были визы для посещения всех стран, то есть испанская, французская и английская визы. Но сначала я должен был получить разрешение на возвращение в Марокко. Я сам прошел все формальности получения всех виз и разрешений за три дня в Рабате без помощи деда и затем отправился в путь, конечно же, «на пальце» – то есть автостопом.

Путешествовал я с маленьким чемоданчиком. Одет был очень аккуратно и чисто, в синий блейзер и серые брюки. Долго я на дороге не стоял и не голосовал. Водители машин в те времена останавливались легко. На ночь я часто снимал номер в Auberge de Jeunesse, в скромной и дешевой гостинице для молодежи. Иногда удавалось остановить грузовик и проехать за ночь более пятисот километров.

Помню, когда я плыл на пароме из французского Кале в английский Дувр, была ужасная буря. Высота волн достигала верхней палубы и почти всех пассажиров укачало. А я чувствовал себя прекрасно и восхищался увлекательным зрелищем разбушевавшегося моря. За четыре дня я добрался до Лондона, а уже оттуда отправился в Bradwell-on-Sea, в английский лагерь на берегу Северного моря. Однажды мне крупно повезло! Чтобы меня подвезти, остановился шикарный купе Jaguar. Это был сам лорд-мэр Лондона!

В конце недели я пару раз съездил в Лондон. Посмотрел на Букингемский дворец, побывал в музее восковых фигур мадам Тюссо. Удивительно было смотреть, как ораторы, стоящие на ящиках в Hyde Park Corner, произносили пламенные речи, перекрикивая друг друга. Ночь, пока не закрылись дискотеки, я провел в Сохо, а ближе к утру отправился в Covent Garden. В те времена это был рынок, где можно было за несколько шиллингов приобрести у грузчиков вкусную клубнику. До рассвета я просидел в кафе, общаясь на приличном английском с посетителями. В общем, я прекрасно провел время.

Возвращался я с фотоаппаратом для дяди Вити. Довольно быстро я научился делать неплохие фотографии, которые по возвращении в Марокко показывал и комментировал бабушке, дедушке, дяде Вите и моим друзьям.

На обратном пути я остановился в Париже, чтобы навестить священника из русского лагеря в Laffrey. Я поднялся пешком с Вадимом, с которым я тоже был знаком по Laffrey, на Эйфелеву башню. Потом я съездил в Фонтенбло, чтобы повидаться с моими друзьями по Марракешу Николь и Жаком Бенсимон, которые покинули Марокко и переехали во Францию. Я очень полюбил Николь, и она меня. К большому сожалению, история этой семьи – настоящая трагедия. Мама Бенсимон вскоре умерла от тяжелой болезни, потом скончался ее младший брат, а сама Николь, к тому времени уже блестяще учившаяся в университете, решила покинуть нас навсегда…

Вернулся я в Марокко тоже автостопом. Дед был очень удивлен, когда я вернул ему чуть ли не половину денег, которые он подарил мне на поездку.

Пора было думать о поступлении в первый класс очень серьезно, так как это была подготовка к бакалавриату. Бабушка и дедушка договорились между собой, что я покину интернат. Бабушка поговорила с ее дальним родственником – Мишей Стогофф и его женой Эме. Они согласились принять меня к себе в их шикарный дом, недалеко от женского лицея, а я согласился позаниматься математикой с их сыном Аленом и помогать Эме в ее магазине книг и канцтоваров.

Вот так, дорогой читатель, завершился второй класс лицея – длился он целых два года, до июня 1961 года. Прежде чем закончить эту главу, хотел бы внести одно уточнение: моего друга Даниеля не выгнали из лицея, просто заставили повторно проучиться во втором классе. За подделку тетради отец его строго наказал, но меня он не выдал.