Текст книги "Мост через реку Квай"

Автор книги: Пьер Буль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Это был весьма относительный успех: Клиптон страшился даже думать о судьбе строптивцев. В утешение он твердил про себя, что удалось избежать худшего. Конвойные увели офицеров в лагерную тюрьму. Полковника Никольсона схватили двое часовых-корейцев из личной охраны Сайто и потащили в кабинет японского полковника. Эта комнатушка примыкала к его жилым покоям, куда комендант часто наведывался днем приложиться к бутылке. Сайто медленно проследовал за ними и тщательно закрыл за собой дверь. А вскоре чувствительный Клиптон вздрогнул, услышав глухие удары.

V

Не меньше получаса караульные избивали полковника, после чего отволокли его в хижину без нар и бросили на сырой земляной пол. Из еды ему стали давать раз в день чашку соленого риса. Сайто предупредил, что будет держать его в карцере до тех пор, пока он не надумает подчиниться.

Неделю полковник не видел никого, кроме конвоира-корейца; этот громила уже по собственной инициативе бросал ему в рис добавочную горсть соли. Полковник тем не менее заставлял себя проглотить несколько жгучих комков, выпивая залпом скудную порцию воды, и ложился на землю. Он решил превозмочь все лишения. Поскольку полковнику запретили выходить из хижины, та вскоре превратилась в зловонную клоаку.

К концу недели Клиптон добился разрешения посетить командира Перед этим доктора вызвал к себе Сайто. Он сидел хмурый, с серым лицом. Доктор догадался, что японца точит беспокойство, которое он пытался спрятать за холодностью тона

– Полковник сам во всем виноват, – заявил комендант. – Мост через реку Квай должен быть построен в кратчайший срок, и я как японский офицер не могу терпеть подобной бравады. Передайте ему, что я не намерен уступать. Еще скажите, что по его вине такому же обращению подвергнуты остальные офицеры. А если и этого окажется недостаточным, жертвами его упрямства станут солдаты. До сих пор я не трогал вас и ваших больных, доктор. Я проявил снисхождение, освободив их от работ. Я сочту это снисхождение за слабость, если полковник будет продолжать так вести себя.

С этими грозными напутствиями Клиптона отвели к узнику. Войдя в карцер, доктор ужаснулся: в короткий срок полковник дошел до полного физического истощения. Голос его звучал едва слышно и напоминал лишь далекое эхо властных раскатов, звучавших когда-то в ушах доктора. Но это было лишь поверхностное впечатление. Дух полковника был по-прежнему тверд, а речь так же непреклонна, разве что тембр голоса изменился. Клиптон, решивший при входе во что бы то ни стало убедить шефа пойти на уступки, понял, что из этого ничего не выйдет. Он быстро исчерпал приготовленные доводы и замолк. Полковник даже не стал обсуждать их, а просто сказал:

– Передайте всем мое твердое решение. Ни при каких обстоятельствах я не соглашусь превратить офицеров моего полка в землекопов.

Клиптон ушел от него, вновь снедаемый сомнением: как расценить поведение полковника – как геройство или как дикую глупость? Что делать – просить Господа ниспослать ему ореол мученика или колпак безумца, готового ввергнуть в катастрофу весь лагерь на реке Квай? Сайто не лгал. С остальными офицерами обращались едва ли лучше, а солдаты ежеминутно терпели побои от караульных. Теперь опасность нависла и над больными Клиптона.

Сайто поджидал доктора. В глазах коменданта была неподдельная тревога.

– Ну что? – спросил он.

Комендант выглядел утомленным, издерганным. Клиптон подумал, не сочтет ли он ответ полковника слишком резким ударом по своему престижу, но тут же решил, что при любых обстоятельствах надо наступать.

– Что? Полковник Никольсон не пойдет на уступки.

Так же, как и остальные офицеры. От себя могу добавить, что после всего увиденного я поддержал полковника Никольсона в его решении.

Он выразил протест против условий, в которых содержат пленных; Клиптон напомнил о международных соглашениях; как врач, добавил Клиптон, он убежден, что подобное обращение равнозначно убийству. Он приготовился к бурной реакции, но ее не последовало. Сайто пробормотал, что полковник сам виноват во всем, и быстро удалился. Клиптон подумал в тот момент, что Сайто, очевидно, не злой человек; его поступки во многом продиктованы страхом перед высшим начальством, торопившим с завершением строительства моста, и страхом «потерять лицо» перед подчиненными из-за того, что он не мог заставить слушаться своих приказов.

Склонный, как всегда, к обобщениям, Клиптон пришел к выводу, что одновременный страх перед начальством и перед подчиненными – главный источник человеческих бед. Похоже, он где-то даже читал аналогичное высказывание. Доктор почувствовал от этого душевное удовлетворение. И уже на самом пороге лазарета ему пришло в голову, что самые страшные беды все же причиняли миру люди, у которых не было ни начальства, ни подчиненных.

* * *

Сайто пришлось отпустить гайки. В течение следующей недели режим для узника был смягчен. А в субботу комендант явился в карцер спросить, намерен ли полковник в дальнейшем вести себя «как джентльмен». Он был мирно настроен и пришел с искренним желанием побудить полковника внять голосу разума; однако натолкнувшись на упрямый отказ обсуждать уже решенный вопрос, комендант вспылил и снова впал в исступление. Полковник опять был избит, а корейцу-караульному было наказано держать его в той же строгости, что и в первые дни. Самому охраннику тоже досталось как следует. Во время припадков гнева Сайто не помнил себя; он вопил, что караульный миндальничает с заключенным. Комендант сучил руками, потом выхватил пистолет и заорал, что сейчас пристрелит и часового, и пленного за нарушение дисциплины.

Клиптон, пытавшийся вмешаться, получил кулаком по лицу, а всех больных, которые смогли подняться, вытолкали из лазарета. Их погнали на стройку, где заставили наваливать в тачки грунт, пригрозив, что забьют до смерти, если они не будут работать. Несколько дней в Квайском речном лагере царил террор. Полковник Никольсон отвечал на репрессии гордым молчанием.

В один из вечеров Сайто распорядился привести заключенного к себе. Выпроводив конвоиров, он усадил полковника за стол, достал из буфета банку американской тушенки, сигареты и бутылку лучшего виски. Как офицер, сказал комендант, он до глубины души восхищен его поведением, но война есть война, и тут ничего не поделаешь. Полковник должен понять его. Сайто получил приказ, в котором особо подчеркивается, что мост через реку Квай должен быть построен в кратчайший срок. Коменданту пришлось поэтому мобилизовать всю наличную силу. Полковник Никольсон отказался от тушенки, сигарет и виски, но с интересом выслушал Сайто. Когда тот кончил, он спокойно сказал, что комендант, очевидно, совершенно не представляет себе, как ведется подобное строительство.

Он вновь привел свои возражения. Спор, похоже, затягивался до бесконечности. Никто не взялся бы сказать, что выкинет Сайто в следующую минуту – будет ли он продолжать разговор или опять войдет в раж. Наступила долгая пауза. В душе Сайто, должно быть, боролись два этих желания. Полковник воспользовался заминкой, чтобы задать вопрос:

– Позвольте узнать, полковник Сайто, довольны ли вы ходом работ?

Коварный вопрос мог вполне склонить чашу весов к истерике: работы начались из рук вон плохо, и это снедало тревогой полковника Сайто – и собственное его положение, и честь целиком зависели от исхода битвы. Но нет, час мистера Хайда еще не пробил. Комендант замешкался с ответом и опустил глаза, бормотнув что-то невразумительное. Он налил пленному полный стакан виски, щедро плеснул себе и произнес:

– Мне кажется, полковник Никольсон, вы меня неверно поняли. А между нами не должно быть недоразумений. Когда я сказал, что все офицеры обязаны работать, я ни минуты не имел в виду вас, командира полка. Приказ касался других…

– Никто из офицеров не должен работать, – ответил полковник, отодвигая стакан.

Сайто с трудом сдержался, чтобы не вспылить, и как мог спокойнее продолжал:

– В последние дни я уже думал над этим. Мне кажется, я смог бы предоставить всем старшим офицерам административную работу. Ну а младшие, если им придется немного потрудиться, от этого… ;

– Никто из офицеров не должен быть на ручных работах, – повторил полковник Никольсон. – Задача офицеров – руководить действиями солдат.

Тут Сайто уже не мог сдержаться. Тем не менее по возвращении в карцер полковник понял, что, несмотря на побои и стенания, ему удалось укрепить завоеванные позиции. Он был теперь уверен, что все идет как надо и противнику очень скоро придется сложить оружие.

VI

Работа на строительстве не продвигалась. Полковник своим вопросом задел болезненную струну Сайто. Он правильно расценил, что в конце концов японец вынужден будет отступить.

Минули уже три недели, а пленные не только не начали строить мост, но и подготовительные работы провели столь «умело», что потребовалось бы некоторое время на то, чтобы исправить сделанное ими.

Возмущенные обращением с полковым командиром, восхищавшим их своей выдержкой и мужеством, доведенные до отчаяния руганью и побоями караульных, взбешенные рабскими условиями труда на этом стратегическом объекте противника, оторванные от своих офицеров, английские солдаты работали из рук вон плохо.

Никакими наказаниями нельзя было искоренить саботаж. Маленький японский инженер, случалось, плакал от бессильного отчаяния. Конвоиров было не так много, чтобы следить за всеми, да и те были неспособны распознать вредительство. Уже двадцать раз приходилось переделывать разметку обоих участков дороги. Повороты, рассчитанные инженером и выверенные белыми колышками, превращались в какие-то зигзаги, едва он отворачивался. По возвращении инженер хватался за голову. Между берегами реки Квай, в том месте, где предстояло строить мост, был существенный перепад уровней. Состыковать два отрезка дороги не было никакой возможности. Одна бригада вдруг начинала с ожесточением копать, превращая будущее полотно в кратер. При этом конвоир радостно докладывал, что работы в его смену шли полным ходом. Появлялся инженер, начинал топать ногами и раздавать оплеухи направо и налево – пленным и конвойным. Поняв, что их обвели вокруг пальца, конвоиры вымещали злость на англичанах. Но дело сделано, засыпка кратера требовала несколько часов, а то и дней.

Другую бригаду вывели в джунгли, приказав валить лес для моста. Пленные после тщательного отбора неизменно рубили самые гнилые и неровные деревья, или же, необыкновенно суетясь, долго пилили какую-нибудь громадную лесину, чтобы в конце концов свалить ее в воду.

Сайто, приходя проверять работы, бесился с каждым днем все больше и больше. Он плевался, ругался, колотил всех подряд, в том числе и инженера. Тот оправдывался, говоря, что рабочие никуда не годятся. Комендант начинал тогда орать еще громче и грозил новыми карами. «Чем можно сломить это глухое сопротивление?» – думал он вечерами. Комендант изводил пленных: во-первых, он чувствовал полную безнаказанность, а во-вторых, его толкал страх быть уволенным за неспособность. Уличенных в «безделье» или «саботаже» привязывали к дереву и хлестали по голому телу колючими ветвями. Залитых кровью солдат держали целый день на тропическом солнце рядом с муравейником. Вечером товарищи приносили их Клип-тону в лазарет – с ободранной спиной, в жару. Но разлеживаться Сайто им не давал. Он не забывал про наказанных. Если провинившиеся начинали двигаться, их отправляли на стройку, где конвоирам было велено не спускать с них глаз.

Выдержка этих строптивцев трогала Клиптона иногда до слез. Врач поражался, как они еще могли таскать ноги. Когда наказанных приносили в лазарет, они были едва в состоянии разомкнуть веки и прошептать на языке, бытовавшем среди пленных в лагерях Бирмы и Таиланда:

– Они не построят свой сучий мост, доктор… И сучий поезд их сучьего императора не пройдет по нему… Наш сучий полковник прав, он знает, что делает. Если увидите его, передайте, что мы с ним, все до единого… И этой сучьей образине не удастся поставить на колени английскую армию!

Жесточайшие меры не давали никаких результатов. Пленные сжились с террором. Пример полковника Никольсона кружил голову почище давно забытых виски и пива. Когда одного из солдат избивали так, что он не мог больше выдержать, на его место заступал другой. Саботаж не прекращался ни на минуту. Все посулы и обещания Сайто отвергались. В часы отчаяния комендант с испугом думал, что исчерпал весь известный ему запас мучений и пыток.

Однажды Сайто выстроил пленных на плацу, прервав работы раньше обычного, чтобы не переутомлять их, сказал он. Им роздали печенье из рисовой муки и фрукты, купленные у крестьян соседней тайской деревни, – подарок японской армии. Сайто призвал пленных не жалеть усилий ради общего дела. Оставив на время свою заносчивость, комендант сказал, что он, как и они, – человек из народа, он только выполняет приказ. А офицеры, отказываясь работать, взваливают тем самым на солдат дополнительную нагрузку. Он понимает, как тяжело рядовым, и поэтому не держит на них ала. Он даже решил своей властью уменьшить норму. Инженер назначил норму дневной выработки в полтора кубометра грунта на человека; так вот он, Сайто, срезает ее до одного кубометра. Комендант идет на это в знак сочувствия к пленным солдатам. Он надеется, что они оценят этот братский жест, быстро закончат необременительный труд и помогут тем самым разделаться с треклятой войной.

К концу речи в его голосе послышались почти умоляющие нотки. Однако мольбы возымели не больше действия, чем побои. На следующий день все пленные выполнили норму. Каждый нагрузил положенный кубометр грунта на тачку, но свалил его так, что работу нельзя было расценить иначе как издевательство.

И Сайто уступил. Все средства воздействия были исчерпаны, а упрямству пленных не видно было конца. Последние дни перед тем, как признать поражение, он смотрел на лагерь взором загнанного зверя. Комендант дошел до того, что стал упрашивать молодых лейтенантов выбрать для себя работу, обещая за это поблажки и улучшенное питание. Но никто не изъявил желания. Ко всему прочему со дня на день могла нагрянуть инспекция из главного штаба. В результате комендант согласился на постыдную капитуляцию.

Отчаянным маневром он пытался «сохранить лицо», но жалкая эта попытка не могла обмануть даже собственных его солдат. 7 декабря 1942 года, в годовщину вступления Японии в войну, объявил, что в честь славной даты прощает всех наказанных. Вызванному для беседы полковнику он заявил, что принял крайне благожелательное решение: офицеры не будут участвовать ни в каких ручных работах. В ответ он надеется, что они приложат все усилия для мобилизации солдат на повышение производительности труда.

Полковник Никольсон ответил, что принимает это к сведению. Теперь, когда взаимоотношения будут строиться на корректной основе, у него нет оснований противиться выполнению программы, намеченной победителями. Совершенно ясно, что офицеры, как это принято во всех армиях цивилизованных стран, будут отвечать за своих солдат.

То была полная капитуляция японской стороны. В английском лагере победа была отмечена в тот вечер песнями, криками «ура» и дополнительной порцией риса. Скрипя зубами, Сайто распорядился выдать ее, подчеркивая, что инициатива по-прежнему на его стороне. После этого комендант заперся у себя в комнате и, плача над поруганной честью, пил в одиночестве до полуночи; пил, пока не свалился в беспамятстве на койку, что вообще-то с ним случалось редко, в чрезвычайных обстоятельствах, – обычно он выдерживал самую жуткую смесь.

VII

Полковник Никольсон в сопровождении своих советников, майора Хьюза и капитана Ривза, шел вдоль насыпи, на которой трудились пленные.

Он ступал медленно. Торопиться было некуда. По выходе из карцера полковник одержал вторую победу, добившись для себя и остальных офицеров четырех выходных дней – в качестве компенсации за незаслуженно понесенное наказание. Сайто до боли сжал кулаки, услышав об этом, но согласился. Помимо этого, комендант распорядился хорошо обращаться с пленными и избил в кровь конвойного, на лице которого, как ему показалось, мелькнула ироническая улыбка.

Надо сказать, полковник Никольсон потребовал четыре дня отдыха не только для того, чтобы восстановить силы после пребывания в застенке. Ему было нужно поразмыслить над создавшимся положением. Следовало обсудить его со штабом и выработать линию поведения, как полагается всякому добросовестному начальнику. Кидаться очертя голову в импровизации – этого он не терпел пуще всего.

Очень скоро полковник убедился, что его солдаты за это время превратились в настоящих вредителей. Хьюз и Ривз не смогли скрыть удивления при виде результатов их работы.

– Восхитительная насыпь, для железной дороги лучше не придумаешь! – сказал Хьюз. – Особо отличившихся следовало бы отметить в приказе, сэр. Как подумаешь, что по ней пойдут составы с боеприпасами!.. Полковник не улыбнулся.

– Прекрасная работа, – подлил масла в огонь капитан Ривз, бывший до войны инженером общественных работ. – Неужели кому-то придет в голову класть рельсы на эти «американские горки»? Я предпочел бы, сэр, вновь пережить атаку японцев, чем сесть в поезд на этом участке.

Полковник оставался серьезным. Он лишь спросил:

– Что вы думаете, Ривз, как инженер, обо всем этом – можно ли использовать хоть какую-то часть сделанного?

– Думаю, нет, сэр, – ответил Ривз после паузы. – На их месте я бы оставил в покое всю эту мешанину и начал новую насыпь чуть дальше.

Озабоченность не сходила с лица полковника Никольсона. Он кивнул головой и молча продолжил обход. Прежде чем высказывать свое мнение, он хотел осмотреть всю стройку.

Они вышли к реке Квай. Бригада человек в пятьдесят нагишом, если не считать треугольника, выданного японцами в качестве «спецовок», суетилась вокруг насыпи. Перед ними, забросив за спину винтовку, взад и вперед прохаживался конвоир. Часть людей копала в отдалении яму, другие перетаскивали землю на бамбуковых носилках к насыпи, отмеченной белыми колышками. Первоначально линия колышков шла перпендикулярно берегу, но пленные постепенно «скорректировали» ее так, что теперь она шла почти параллельно ему. Японского инженера здесь не было. Он стоял на том берегу и, размахивая руками, что-то втолковывал заречной бригаде – ее ежеутренне переплавляли туда на плотах. Крики его доносились через реку.

– Кто прокладывал линию? – спросил полковник, останавливаясь.

– Он размечал ее, сэр, – ответил английский капрал, вытягиваясь перед командиром и указывая на инженера. – Он разметил, а я потом немного исправил. Когда он ушел. Мы разошлись с ним во мнении, сэр.

Поблизости не было конвоира, и капрал поэтому подмигнул полковнику. Никольсон не прореагировал. Лицо его было все так же хмуро.

– Я вижу, – ледяным тоном ответил он.

Больше он ничего не сказал. Немного дальше он остановился возле другого капрала. С несколькими солдатами тот с гигантским трудом выкорчевывал из земли пень. При этом они почему-то тянули его наверх, на насыпь, вместо того чтобы спихнуть под откос. За происходящим бесстрастно наблюдал японский конвоир.

– Сколько человек работают у вас сегодня? – властно спросил полковник.

Караульный выкатил на него глаза, не зная, дозволено ли англичанину отрывать от работы пленных, однако в голосе у полковника было столько уверенности, что он промолчал. Капрал живо вытянулся и, запинаясь, отрапортовал:

– Двадцать… нет, двадцать пять, сэр. Точно не могу сказать. Одному солдату стало плохо, когда мы пришли. Полагаю, внезапный солнечный удар, сэр. Дело в том, что на побудке он был вполне здоров. Пришлось отрядить трех солдат, чтобы отнести его в лазарет, сэр, – сам он не мог идти. Они ушли и еще не вернулись. Это был самый большой и самый тяжелый солдат в отделении, сэр. Конечно, теперь нам не удастся выполнить норму, сэр. Похоже, эту дорогу преследуют одни неудачи.

– Капрал обязан точно знать, сколько у него людей, – сказал полковник. – Какая у вас норма выработки?

– Один кубометр грунта в день на человека, сэр. Но здесь столько проклятых корней, что, боюсь, мы не сможем выполнить ее, сэр.

– Я вижу, – еще более сухо отозвался полковник. Он двинулся дальше, проворчав что-то себе под нос. Хьюз и Ривз следовали за ним.

Полковник со свитой поднялся на возвышение, откуда открывался широкий вид на реку и на стройку. В этом месте Квай расходилась метров на сто, берега круто обрывались вниз. Полковник оглядел местность и обратился к спутникам. Голос его обрел уже былую твердость:

– Как видите, господа, японцы пытаются копировать наши методы. Но безрезультатно. Как можно строить без проекта? Это бессмысленная трата времени… Что вы думаете об этом, Ривз? Железные дороги, мосты – это ведь ваша область?

– Так точно, сэр, – отозвался с природной живостью капитан. – В Индии мне пришлось выстроить больше десятка подобных мостов. Имея такой запас стройматериалов в джунглях и столько рабочих рук на площадке, умелый инженер закончил бы мост меньше, чем за шесть месяцев.

– Зрелище всей этой анархии действительно вызывает раздражение, – произнес Хьюз.

– А меня, – прервал полковник, – вы думаете, меня радует подобный скандал! Я никак не могу прийти в себя после сегодняшнего зрелища.

– Во всяком случае, сэр, за вторжение в Индию, думаю, можно не беспокоиться, – засмеялся капитан Ривз. – Дорогу строят для этого, так, кажется? Но первый же поезд провалит мост через реку Квай!

Полковник Никольсон продолжил прерванную мысль, по очереди впиваясь глазами в собеседников:

– Джентльмены, нам потребуется немало твердости, чтобы призвать солдат к порядку. Они переняли от этих варваров расхлябанность и лень, несовместимые со званием английского солдата. При этом нужно проявить терпение и такт, поскольку здесь не только их вина. Они остались без руководителей. А битье не заменяет авторитета, как вы только что убедились… Никакого порядка, полная анархия.

Он замолчал. Офицеры пытались понять, к чему он клонит. Но в словах не было никакого подтекста. Полковник Никольсон говорил с присущей ему прямотой. После раздумья он продолжил:

– Я попрошу вас и обращусь с этой просьбой к остальным офицерам – проявить на первых порах понимание. Я сам обращусь к солдатам. Первым делом следует устранить наиболее скандальные промахи. Надо запретить под каким бы то ни было предлогом отлучаться со стройки. Капралы обязаны точно знать, что у них делается. Считаю, нет смысла говорить о необходимости строжайше пресекать любые попытки к саботажу и неповиновению. Рельсы должны лежать на новой насыпи, а не на американских горках, как совершенно верно заметил Ривз.