Текст книги "Владетельница ливанского замка"

Автор книги: Пьер Бенуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

– Ничего, держитесь. Еще не то увидите. Благословляйте, напротив, обстоятельство, – может быть, чисто случайное, – которое дает вам возможность сегодня же погрузиться в самое сердце ваших новых обязанностей. Какое впечатление произвел на вас майор Гобсон?

– Откровенно говоря – человека, больше всего занятого составлением своих коктейлей.

Он засмеялся.

– Ну, на это очень не полагайтесь. В такого рода делах коктейли играют роль, которую не следует недооценивать. Избегайте их, если не умеете пить. В противном случае пользуйтесь ими. Гобсон очень крепок на выпивку. Но у него есть и другие достоинства. Главное в его глазах, это, конечно, то, что он нас ненавидит.

– Я этого еще не заметил.

– О, – сказал он, – эта ненависть всегда будет скрыта под маской самой утонченной любезности. Я определю вам полковника Гобсона одной фразой: он не воевал на французском фронте. Там, несмотря ни на что, люди его сорта должны были признать, что Франция заслуживает большего, чем постоянных нападок из-за угла. Гобсон сохранил в себе тип колониального англичанина – солдата, не знакомого с Китченером Фландрии и чтящего только Китченера Фашоды, человека, одним словом, нервы которого не выдерживают даже мысли о том, что наш сине-бело-красный флаг может развеваться на какой-нибудь хоть самой маленькой крепости среди африканских зарослей или азиатских степей. Это одна порода с Гордоном и Сесиль Родсом. Против такого направления ума есть только одно средство – борьба до последнего. Вы меня понимаете?.. Отлично, встречайтесь с Гобсоном. Встречайтесь как можно чаще, он тоже будет искать с вами встреч. Это ваш общий долг, общая обязанность. Вы обречены, пока один из вас не сдерет шкуру с Другого, быть лучшими друзьями в мире.

– Полковник, – произнес я несколько изменившимся голосом. – Вы действительно уверены, что я смогу?..

Он перебил меня несколько сухо:

– Это будет зависеть от вас. Вы видели майора Гобсона. Не старайтесь уверить меня, что вы считаете себя ниже его. Впрочем, когда вы совсем оправитесь от вашей раны, вы будете вправе просить разрешения вернуться к командованию вашими мегаристами. Но что-то мне говорит, что жизнь в Бейруте обернется для вас и хорошей стороной.

Я был так потрясен, что не сразу понял этот намек, хотя и довольно ясный. Я поднялся, откланялся. На пороге он меня окликнул.

– Я забыл о некоторых материальных подробностях, – сказал он. – Временно вам отвели помещение в ремонтном депо на Дамасской дороге. Обратитесь от моего имени к капитану Таверно, начальнику депо. Помещение не блестящее, – прибавил он с многозначительной улыбкой, – но, я думаю, вы удовлетворитесь им до того дня, когда мы будем иметь удовольствие похоронить вашу холостую жизнь.

Лиловатый сумрак вечера уже сгущался над террасой Курзала, в этот час мороженого и аперитивов переполненного публикою. Уже не различаешь более снеговую вершину Саннина… Три часа сегодня, целых три часа я провел в этом кафе. А через четыре-пять дней я устроюсь, появятся новые привычки. Все пойдет по-другому. Все это время, которое я не смогу встречаться с Мишель, я буду работать. А теперь воспользуемся кратким мигом. Насладимся этой вечерней свежестью, прелестным зрелищем женщин в роскошных туалетах, военных в мундирах. Кроме того, надо приготовиться достойно встретить противника.

– Гарсон, подайте мне ваш знаменитый «Метрополитен». Вот бы указать его рецепт Гобсону: он был бы поражен,

сразу признал бы мое превосходство…

Да он уж совсем не такой крепкий! Арак, который мы пили на Евфрате натощак после целой ночи скачки, был гораздо крепче.

Сад Курзала примыкает к саду Офицерского клуба. Я слышу, что меня оттуда кто-то окликает:

– Домэвр?

Это Рош, военный инженер.

– Иди сюда.

– Нет, ты иди…

Он подсаживается ко мне.

– Тебя целый день искал Вальтер.

– Вальтер? Я вздрогнул.

– Да, он только что приехал. И послезавтра уезжает в отпуск на «Лотосе».

Вальтер, Боже мой! Командир второй роты мегаристов в Пальмире, мой самый близкий друг, мой старый товарищ! Вальтер! Три года страданий и общих ребяческих радостей сразу встают перед моими глазами.

– Он будет в восемь часов обедать в клубе. Он просил, чтобы ты его подождал.

– Извинись за меня. Я не могу. Я приглашен на сегодняшний вечер.

Рош покачал головой.

– Он будет огорчен.

– Пусть извинит меня! Мы позавтракаем вместе завтра, наверное.

– Завтра он не может. Он завтракает у генерала де Лямота.

– Черт возьми! Ну, так завтра вечером. Встретимся здесь в семь часов. И скажи ему, что мне очень досадно.

– Я ему скажу, но он будет очень огорчен… Я надеюсь, что ты отказываешь Вальтеру не для того, чтобы обедать с этим?

Перед террасой я вижу Гобсона в автомобиле. Он машет мне своими длинными руками. Мне некогда объяснять Рошу… Да и к тому же – какое ему дело?

Автомобиль Гобсона мчит нас. С какой-то радостью, смешанной с любопытством, я смотрю на развевающийся на передке британский флажок. Странная вещь жизнь!

Гобсон правит сам. Это не мешает ему повернуться ко мне.

– Я получил рецепт «Метрополитена», – с гордостью заявляет он.

Мы едем вдоль площади Пушек. Приходит мой черед удивить его:

– Вы знаете, что я получил назначение в Бейрут?

– А, очень рад! – замечает он. – На какой род службы?

– Второй отдел, разведка.

У него вырывается жест удивления. У меня такое впечатление, что он ничего не знал.

– О, так, значит, мы с вами теперь собратья по ремеслу! Это, право, очень любопытно.

Автомобиль останавливается у дверей французского ресторана.

– Я вас привез обедать сюда, – говорит он, – потому что здесь подают в саду. Ночь чудесная, и москитов мало.

По-видимому, он не очень обеспокоен, узнав, что я являюсь его противником.

И вот мы сидим за столиком друг напротив друга. Гобсон составляет меню. Его рыжие брови сосредоточенно хмурятся, образуя складку на лбу. Горлышки бутылок выглядывают из ведерок со льдом. Я чувствую себя так же напряженно и бодро, как в утро наступления, когда на рассвете просвистит, бывало, первая пуля и верблюды поворачивают свои длинные лысые шеи в ту сторону, откуда она летит.

– Майор!

~– Зовите меня просто Гобсон.

– Хорошо. Итак, Гобсон, я задам вам первый вопрос. Вы мне ответите?

– Спрашивайте.

– Каким качеством должен, по-вашему, обладать хороший офицер службы разведки?

– Ваш вопрос очень странный, – заметил он.

Его глаза блуждают вдали по черному рейду, где мелькают красные огоньки.

– Вы можете мне ответить?

– Гм! Могу. Первое – сильно любить свою страну, – при всех обстоятельствах любить ее.

– Это само собой разумеется. А затем?

– А затем… Надо быть не совсем дураком.

– Согласен. А затем?

– А затем, затем – быть сильным, спортсменом, – вы понимаете: никогда не знаешь, что может случиться.

– Хорошо, а еще что?

– А еще… Он колебался.

– А еще что? Вы не хотите мне сказать?

Он всматривается в меня долгим пытливым взглядом.

– После, – серьезно отвечает он.

II

Мое свидание с Вальтером было назначено на семь часов вечера. Я провел день не безмятежно фланируя, как предполагал, а выполняя кое-какие мелкие дела. Прежде всего – формальности по выписке из госпиталя. Меня облепил целый рой врачей, служителей, сиделок. Казалось, я уезжал на Антильские острова, а не оставался в Бейруте. Предупредительность этих славных людей не помешала, однако, тому, что один из моих погребцов делся неизвестно куда, и мне пришлось потерять чуть не все утро на его розыски. Затем не оказалось свободных автомобилей. Меня заставили потерять целый час в ожидании машины, которая так и не явилась. Было уже за полдень, когда, потеряв терпение, решили предоставить мне коляску. Я вздохнул с облегчением, когда она помчала меня наконец, со всем моим багажом, по направлению к зданию депо.

В Киликии я знал капитана де Таверно. Мне даже не понадобилась рекомендация полковника Приэра, – он сам предоставил мне лучшую из комнат, какими он располагал. Я не спеша приступил к своему скромному устройству, тем более скромному, что при мне находилась лишь незначительная часть моего багажа. Остальное – несколько ковров, тканей, книги – осталось в распоряжении мегаристов, в Пальмире. Нечего было и рассчитывать получить их раньше двух недель. В ожидании я устроился как только мог лучше с философским спокойствием человека, в течение семи лет не спавшего и двух ночей подряд в постели. Постель в моей новой комнате показалась мне комфортабельной. Сетка от москитов была почти новой. Но что значат все эти мелочи для человека, сердце которого переполнено радостью, подобно моей!

Здания депо расположены приблизительно в двух километрах от города, по дороге в Дамаск, немного не доезжая виллы верховного комиссара. На трамвае, который останавливается как раз в этом месте, можно доехать в четверть часа до самого Бейрута. Я не сел на трамвай и опять позволил себе роскошь проехаться в коляске. В то утро я уже начал тратить двухмесячное жалованье, которое не трогал в течение своего пребывания в госпитале. Редко мне случалось чувствовать себя таким богачом. Тем не менее дорогой я, для очистки совести, сделал маленький подсчет. Поездка из депо в город стоила двадцать пять пиастров, то есть пять франков. Значит, если каждый раз для этой поездки нанимать экипаж, то это будет мне стоить двадцать франков в день. Двадцать франков! Семь тысяч триста франков в год – треть моего жалованья. Об этом нечего было и думать. На секунду я вспомнил о Гобсоне, у которого был собственный автомобиль. Но, клянусь, ни капли горечи не примешивалось к этому простому констатированию факта. Я с легким сердцем следовал великому принципу французских офицеров за границей, который заключается в том, чтобы жить лучше, чем живут их иноплеменные соперники, располагающие в два или три раза большими средствами.

Шел седьмой час. Начинало смеркаться. Я сел на террасе неизбежного Курзала в уголке, где меня скоро отыскал Рош. С ним был лейтенант спаи Блари, с которым он меня и познакомил.

– Ты виделся в Вальтером? – спросил я его.

– Да.

– Обедаем сегодня вместе?

– Да.

– Он не очень сердился за вчерашнее?

– Он был очень недоволен, особенно когда узнал, ради кого ты им пожертвовал.

– Это ты сказал ему?

– Нет, не я.

– Кто же в таком случае?

– Уверяю тебя, не я. Ты не знаешь Бейрута. Здесь все становится известным через четверть часа.

– Забавно! Но в конце концов Вальтер придет, а это главное.

Я счел своим долгом разузнать у своих приятелей имена молодых женщин, болтавших на террасе в обществе нарядных офицеров, англосаксонцев, в рубашках с вырезом; прислоненные к ножкам столика теннисные ракетки стояли неподалеку от их владельцев.

– Вот жена испанского консула. А это дочь президента Сирийской конфедерации. Там жена ректора американского университета. Вот мадам Приэр, жена начальника Главного штаба, со своими двумя дочерьми. Вот жена персидского консула, красивейшая женщина Бейрута, с графиней Орловой.

– А эти? – спросил я, указав на двух молодых женщин, одетых одинаково, в розовый батист; они смеялись как безумные, посасывая свой шербет.

– Это, дорогой мой, две подружки, две птички Гобсона. Разве этот скрытник тебя еще не познакомил с ними? Благосклонность первой он разделяет с таможенным начальником великого Ливана и закрывает глаза на увлечение другой великолепным епископом Дамаска. О, знаешь, здесь скучает только тот, кто хочет скучать. Смотри, вот и твой англичанин!

Гобсон пробирался между столиками. Он направлялся к молодым женщинам в розовом. Они, все еще смеясь, протянули ему ручки, которые он расцеловал. И почти в тот же миг обернулся в мою сторону, как будто они указали ему на меня. Бросив их, он направился к моему столу. Я представил его своим товарищам. Они обменялись довольно сухими приветствиями.

– Вы обедаете со мной?

– Не каждый же вечер, – заметил я с улыбкой.

– Да, да. Я в обществе двух дам, и они желают с вами познакомиться.

– Уверяю вас, это невозможно. Не сегодня. Я пригласил одного человека.

– Значит, завтра вечером?

– Но…

– Да, да, я так хочу. Приходите ко мне, я жду вас в восемь часов. Без опоздания! Я должен показать вам свою замечательную коллекцию кастетов.

– Хорошо, – сказал я, не желая затягивать беседы, которая велась стоя.

– Ну что ж, – заметил Рош слегка обиженным тоном, когда тот расстался с нами, – можно сказать, что его так и тянет к тебе. Может быть, ему хочется уступить тебе подругу епископа.

– Чем говорить глупости, ты бы лучше рассказал мне про всех этих красавиц. Вот эта, – кто она такая, эта, в забавной шапочке из черного бархата с венком из белых маргариток?

– Ее шляпа, – возразил Блари, – та самая, которая описана в «Леви и Ирен». Она ею очень гордится. Это мадам Назри, маронитка22
  Марониты – католики Ливанской горы.


[Закрыть].

– А эта блондинка, которая обмахивается программой?

– Это – мадам Элиас, гречанка, жена самого крупного банкира в Бейруте.

– Она очаровательна.

– Недурна.

– А эта в белом? В шляпе а-ля пастушка из рисовой соломы?

– Это – номер! Иоланда. Она танцевала в Табари месяца два тому назад; теперь ее содержит Стильсон, представитель «Стандарт Ойл». Очень шикарная девица.

– Говорят, – вставил Блари, – что папаша Камюзо, председатель Военного суда, влюбился в нее и сделал ей предложение.

– Можно себе представить, как она радуется! – сказал Рош.

– Жалованье командира батальона! Стильсон дает ей ежемесячно больше, чем получает генерал де Лямот.

– Правда, – заметил Блари, – с нашими небольшими окладами нам приходится околачиваться только возле светских дам.

– А вот эта брюнетка? С такой матовой кожей, рядом с тем толстым артиллерийским капитаном?

– Это жена одного из наших товарищей.

– С нею ее муж?

– Муж? Вот скажешь!

Рош нагнулся и зашептал мне на ухо.

– Одним словом, – сказал он, – я кончу тем, с чего и начал: здесь скучает лишь тот, кто этого хочет.

– Да, – добавил Блари, – это один из тех гарнизонов, где я предпочитаю быть холостым, а не женатым.

– Почему? – спросил я, взглянув на него.

– Почему?

Он засмеялся и принялся напевать песенку, весьма нелестную для супружеской чести кое-кого из железнодорожных чинов.

– Эй, – воскликнул он, перебивая самого себя и обращаясь к Рошу, – нечего толкать меня ногами под столом! Никто ведь из нас троих не женат, я полагаю.

– Нет, нет! – добродушно отозвался я. – Ну, а кроме того – бывают и исключения!

– Конечно, – ответил Блари, смутно почувствовав, что сделал промах.

– A! – вскричал Рош, радуясь случаю оборвать разговор. – Вот наконец и Вальтер!

Вальтер расплачивался со своим извозчиком, остановившимся перед террасой. Он делал это не спеша, а затем, так же не торопясь, пошел по среднему проходу между столиками.

Веселый шум разговоров внезапно сменился тишиной, прерываемой лишь шепотом нескольких голосов, повторяющих имя новоприбывшего.

– Вальтер! Капитан Вальтер!

Я знал, что всем войскам, стоящим в Малой Азии, известны геройские подвиги этого человека, но не предполагал, что слава о нем достигла даже этого легкомысленного общества, которое невольно проявляло теперь свою почтительность единственным доступным ему способом, то есть полным молчанием.

Он спокойно шел вперед, с виду равнодушный, презрительный. Хотя я не видел его уже два месяца, мне казалось, что я расстался с ним только вчера. Опустив одну руку в карман своих красных штанов с двойной небесно-голубой нашивкой, с папиросой в другой руке, он держал под мышкой тонкий бамбуковый хлыст, с которым никогда не расставался, – даже в дни генеральских смотров, даже в дни сражений, когда, толкая ногой в шею своего мегари, он безжалостно гнал ревущее животное в самую гущу свалки. На нем было, как и всегда, синее кепи с золотым галуном, слегка сдвинутое на затылок, Эта была та же внушительная голова, обветренная бурями пустыни, с рыжеватой бородой, с густыми бровями, из-под которых голубые глаза его глядели с удивительным смешанным выражением грубости и почти наивной нежности. Из-под его далмона цвета хаки виднелся походный жилет офицеров-спаи, жилет из красной материи с маленькими золотыми пуговицами в виде шариков. Его походка отличалась той кошачьей неспешностью, какую придают ей тысячи километров, проделанных на спине верблюда по безбрежным зыбким пескам.

– Вальтер! Это капитан Вальтер…

Он прошел мимо высшего чином офицера, смерил его взглядом с ног до головы и отдал ему честь – вполне безукоризненно, по форме, но вместе с тем – как! Было заметно, что полковник не сразу нашелся, как ответить.

Заметив меня и двух моих спутников, он сделал мне знак: «Подожди меня», – и потом, медленно поднявшись на несколько ступеней, ведших с террасы в глубину кафе, направился к бару в дальний конец залы.

– Куда он идет? – спросил Рош.

– В баре сидят летчики, – ответил Блари, – с ними сегодня два пилота из эскадрильи Деирец-Зора – Моте и Конти. Вальтер пошел с ними поздороваться.

По мере того как Вальтер проходил, за его спиной возобновлялись разговоры. Теперь уже повсюду слышалось его имя, повторяемое с какой-то безграничной гордостью.

– Он, по-видимому, далеко не считает себя ничтожеством, – пробормотал лейтенант 415-го полка.

– И имеет на это право, – отозвался капитан, его однополчанин.

– Что же он сделал такого необычайного? – спросила с гримаской хорошенькая мадам Элиас, раздосадованная тем, что его появление на миг затмило ее.

– Очень много, – серьезно произнес какой-то морской лейтенант.

– Что же именно?

– Если мы сидим так комфортабельно на этой террасе, любуясь вашей красотой и ведя дружеские беседы за прохладительными напитками, то этим мы обязаны людям, подобным ему.

– Ах, – сказала за соседним столиком мадам Назри своей кузине, смуглой Асфар, – я никогда не скрывала, что питаю отвращение к бородатым людям. Но если этот острижет свою бороду, – будет ужасно жаль! Не правда ли, милочка?

И без всякого стеснения повернувшись спиной к своим кавалерам, они передвинули стулья так, чтобы не терять из виду ни единого движения Вальтера, который в этот миг, сидя на табуретке в баре, выбрал соломинку для своего коктейля и небрежно отбросил ее обертку из папиросной бумаги.

– Я был с ним вместе в Энтабе, – объяснял артиллерийский капитан своей даме в белом платье. – Говорили, что полковник Андреа отказался принять командование над колонной наступления из-за того, что ему не дали Вальтера в начальники кавалерии.

– Да, капитан, – сказал лейтенант, – но для того, чтобы уступить его отряду Андреа, пришлось бы отнять его у отряда Дебьевра. Я был там и уверяю вас, что полковник Дебьевр поднял страшный шум.

– Он, по-видимому, питает отвращение к женщинам? – заметила жена ректора американского университета.

Офицеры расхохотались.

– Быть может, это одна из причин, позволивших ему иметь столько крестов на своей орденской ленте.

– Сколько же их у него?

– Четыре или пять. Но у него еще больше звезд, а вы знаете, – это ценится гораздо больше.

– Вы знаете историю одной из его звезд?

– Нет. А что?

– Это было после Марасха, где Вальтер прикрывал отступление при известных вам обстоятельствах. Генерал Гуро производил смотр войскам. Одна из звезд Вальтера, плохо пришитая, упала на землю. «Возьмите вот эту и замените ее», – сказал Гуро, указав ему на свой пустой рукав. Вот почему на ленте Вальтера одна из звезд неуставного размера.

– Он выдержал в Турк-эль-Хамане самый неприятный караул, какой мне когда-либо приходилось видеть, – сказал чей-то голос.

– Он был в Базанти, – добавил другой.

– Разумеется, а еще в Урфе.

– Ив Киллисе.

– Ив Мейселунге.

Я молчал. Я вслушивался с бесконечной радостью в голоса этих людей, десять минут тому назад занятых пустою болтовней, а теперь сосредоточенно и важно слагавших самый пышный хор похвал по адресу моего друга. Энтаг, Мейселунг! То были славные имена сирийской эпопеи – единственные, которые сумели запомнить эти праздные люди. Что стоят сверкающие взмахи сабли рядом с ежедневным величайшим напряжением сил! Что значит величайший риск сражения рядом с неисчислимой вереницей страданий, за которые ни одна звезда никогда не засверкает на ленте Вальтера! Вопль бедного безвестного часового, задушенного в ночи; умерший от лихорадки во время стоянки друг, тело которого невозможно увезти с собой и надо похоронить где попало, – друг, чьи несчастные кости будут вечно попираемы ордами кочевников; родник, к которому стремились три дня и который оказался иссякшим; грозные бедуины, появляющиеся на гребне песчаного холма, о которых не известно, являются ли они представителями дружеского племени или разведчиками разбойничьей шайки, в двадцать раз превосходящей числом подвластных тебе солдат; приказы, которые отдаешь, которые надо отдавать даже тогда, когда не знаешь, хватит ли сил их выполнить… Ах, Вальтер – такой грубый и добрый, такой простой и великий…

Однако мне начинало казаться, что он никогда не расстанется со своими авиаторами.

– Вот он! – воскликнул Блари.

Перед Вальтером бежала его борзая собака Калед. Она почуяла меня, узнала, прыгнула мне на грудь. Я погладил ее узкую птичью голову, маленькие ушки, коротко обрезанные, для того чтобы предохранить их от укусов лисицы.

– Вот наконец и ты! Можно подумать, что ты не очень-то торопишься увидеться со мной.

Он пожал мне руку, взял стул. Ни одна хорошенькая женщина, сев рядом с Блари или Рошем, не вызвала бы в них того горделивого волнения, какое они почувствовали в эту минуту.

Но Вальтер не ответил на мои слова. А когда я снова повторил, холодно спросил:

– Как твоя рука?

– Лучше. А ты как поживаешь?

– Хорошо, спасибо.

Его тон способен был рассеять радость встречи. Вальтер дулся на меня. Мною тотчас же овладело желание как можно скорее объясниться с ним.

– Где мы обедаем?

– Я оставил за собой столик в Табари, – сказал он, – отправимся, если хочешь.

– К твоим услугам.

– Вы поедете с нами? – спросил он лейтенантов.

– Очень благодарны, капитан, но мы пригласили в собрание приехавших товарищей.

– Значит, до вечера. Мы ведь, конечно, в конце концов встретимся в каком-нибудь кабаке.

В Табари, самом элегантном ресторане города, мы встретили большую группу постоянных посетителей Курзала, в том числе Гобсона с двумя дамами в розовом, уже готовых сесть за стол.

В первые десять минут мы не обменялись ни единым словом. Я чувствовал в Вальтере обдуманное желание устроить мне сцену, но ему не хотелось начинать. Он ожидал повода. Не в силах выносить дольше такое положение, я решил помочь ему.

– Итак, ты завтра уезжаешь в отпуск?

– Да.

Он играл своим ножом.

– У меня уже заказано место. Конечно, я мог бы отсрочить отъезд, если бы…

– Если бы?

– Да задержать его хотя бы на четыре-пять дней, чтобы иметь возможность уехать с тобой. Я даже немного рассчитывал на это.

– Как мог ты на это рассчитывать?

– Очень просто. Из госпиталя ты первое время писал своим старым товарищам из Пальмиры. Таким образом, мы Узнали, что срок твоего отъезда, по выздоровлению, предполагается в конце апреля. Затем твои письма прекратились.

Тогда мы придумали получать о тебе известия другим способом. Нам было известно, что ты поправляешься и твоя выписка из госпиталя не затянется. Приближался срок моего собственного отпуска, и я уехал в Бейрут с мыслью проделать путешествие вместе с тобой – до Марселя, а может быть, и до Парижа. Вот и все!

Я молчал. Вальтер занялся расстегиванием ошейника своей борзой. Я видел, что разговор придется опять начинать мне.

– Там все здоровы?

– Где?

– В полку, конечно.

– Ты очень любезен! Все здоровы.

– Руссель?

– Здоров.

– Д'Оллон?

– Тоже. Он уедет в отпуск, когда вернусь я.

– А маленький Ферьер?

– У него была лихорадка по приезде и затем еще дня три на Евфрате. Теперь он совсем молодцом. Думаю, из него будет толк.

– Он знает, чего ему держаться.

– Да, ты прав.

– А ты?

– Я?

Вальтер тихо рассмеялся.

– Тебе стоит только взглянуть на меня.

– У вас было неспокойно это время?

– Порядком. Когда тебя ранили, поход против руаллахов приближался к концу. Я думаю, что на некоторое время они успокоились. Тогда нас заставили немного продвинуться влево по направлению к Евфрату, который мы и перешли между Мейденом и устьем Кабура. Дело заключалось в том, чтобы подстеречь маммаров на месте их летней стоянки. Затем одна из их шаек сняла наш пост. Мы пошли за ней.

– Одной колонной?

– Нет, тремя. Руссель, твой заместитель, пошел по правому берегу до Абукемала и затем поднялся вдоль английской границы. Д'Оллон шел по левому берегу Евфрата до Ракки. Мы считали, что на его долю придется меньше всего дела. Я же с Ферьером и с остатками отряда направился на Хассече, где назначил свидание Русселю. Мне пришлось ждать его целую неделю.

– Почему?

– Думая, что опередил меня, он позволил себе маленькую прогулку до Тигра. Ты ведь знаешь Русселя.

– И у него не было стычек с курдами?

– Ни одной. Он не потерял ни одного человека, ни одного верблюда. Так же, как и я, впрочем. Вот д'Оллон действительно попал в драку сейчас же вслед за тем, как мы разошлись.

– Наскочили на бкейеров?

– Вот именно, – сказал Вальтер, кинув на меня взгляд, в котором я уловил оттенок радостного удовлетворения, – на бкейеров. Ты, значит, за три месяца не совсем еще забыл имена этих господ!

– Держу пари, что этими бкейерами командовал Али Бжун.

– У нас есть веские основания думать именно так, хотя он и не вручил нам своей визитной карточки. У д'Оллона было всего сорок человек. Бкейеров же насчитывалось три сотни. Д'Оллону удалось проскользнуть, но у него оказались убитые. Шесть туземцев и два француза, из них Францескини.

– Адъютант Францескини убит?

– Убит. Вчера я хлопотал о нем по канцеляриям. Узнавал о судьбе своего предложения представить его к медали. Будет ли ходатайство удовлетворено – не знаю. Нас недолюбливают в Главном штабе. Мы мешаем составителям рапортов, которые изображают страну замиренной.

– А убийцы бригадира Лаказа? – сказал я, уклоняясь от намека. – Вы разыскали их наконец?

– Да, – ответил он, – я их поймал.

– Каким образом? Он усмехнулся.

– Право, ты еще, кажется, находишь возможным интересоваться этими пустяками!

– Как же ты их поймал?

– О, очень просто. Между Тель-Каукебом и Хассече у нас был проводником бедуин-таи. И вот вечером, на бивуаке, этот парень нечаянно роняет свой кинжал… Кинжал Лаказа.

– И тогда?

– Тогда я приказал оставить его наедине со мной и двумя мегаристами, двумя здоровенными малыми, друзьями Лаказа. Понимаешь?

– И он признался?

– Да, он все рассказал! Убийцы были из племени таи, расположившегося как раз по соседству. Я действовал лично с десятью молодцами и Ферьером, которого надо еще воспитать. Представляешь себе сцену: рассвет, малочисленное племя – едва тридцать палаток, воющие собаки, разбегающиеся во все стороны женщины, мужчины, которые запутываются в веревках собственных палаток. Не понадобилось и пяти минут. Убийц было четверо.

– Ты взял их живыми?

– Живыми… Я узнал, что в Алепе, перед взводом, они Держались молодцами.

Рассказывая, он не переставал внимательно следить за тем, какое впечатление производит на меня его краткое повествование. Глаза его горели.

– Все это еще волнует тебя, – пробормотал он.

Мы молча опорожнили стаканы. Перед нашими глазами возникли одни и те же картины.

– А что мой мегари? – спросил я. – Что с ним?

– Который? Мешреф? На нем ездит Ферьер. Ему живется недурно.

– А, Ферьер!

Вальтер заговорил глубоким голосом:

– Эти животные положительно необыкновенны. Если ты вернешься к нам через полгода, – уверяю тебя, Мешреф тебя узнает.

И так как я ничего не ответил, повторил:

– Мешреф тебя узнает.

Я продолжал молчать. Вальтер громко постучал по столу.

– Счет! – воскликнул он. – И уберемся отсюда!.. Вот уже целый час вся эта публика глазеет на нас, как на каких-то заморских зверей. Замечательное удовольствие для тебя, нечего сказать!

На улице мы наняли экипаж.

– В отель «Бассул», – приказал Вальтер. У подъезда отеля он сказал мне:

– Я запру собаку в своей комнате. Сейчас вернусь. Расплатись с извозчиком.

Когда он вернулся, мы стали ходить взад и вперед по авеню де Франсе. Ночь стояла жаркая и влажная. С моря подымался густой туман. У наших ног плескалась и вздымалась белая бахрома волн.

Вдруг Вальтер остановился, облокотившись на парапет.

– Значит, – сказал он, – это правда?

– Что?

– Что ты никогда не вернешься туда, к нам?

– Я устал, – отвечал я, – врачи…

Он меня не слушал. Я чувствовал, что теперь, когда темнота скрывала его черты, он отдался всецело своему волнению.

– Тебе остаться здесь, тебе? Это немыслимо. Ты в Бейруте! Что тебе здесь делать?

– На службе у меня не будет недостатка в работе, – сказал я с легким раздражением. – А в свободное время я сумею придумать себе занятие. Буду работать для себя.

Он расхохотался.

– Все что хочешь, – только умоляю тебя, без лицемерия! Ты будешь работать? Как великолепно ты это сказал! Все вы таковы! Ты будешь работать в Бейруте! Где работать? Когда работать? Над чем работать? Скажи, многих ли ты знал, кто занимался здесь в военной школе или вообще где бы то ни было? Разве ты не знаешь, какой климат, какой воздух в этом городе? Он расслабляет человека, уничтожает его. Обращает его в какую-то тряпку. Работать, – да, так всегда говорят здесь сначала, когда приезжают. А хочешь, я скажу тебе, во что обратится здесь твоя жизнь? Или лучше скажи ты сам! Сколько часов ты провел в кафе за эти два дня? Ну-ка, сколько?

– Какие глупости, – возразил я. – Ведь я еще не устроился. Через неделю…

Он покачал головой.

– Через неделю, если в тебе еще останутся силы, ты поймешь, что я был прав. Во всяком случае, у тебя уже не будет сил бороться. Ты уже отдашься своей жалкой участи: утром – час в канцелярии для виду; после обеда – лимонад и теннис с разными кислыми девчонками; в семь часов – коктейль с замужними, более или менее молодыми дамами; ночью – виски и девочки из мюзик-холла, у которых ты будешь искать рассеяния тех душевных волнений, какие возбудит в тебе дневной флирт. Вот!

Его намерение было слишком очевидно; карикатура, которую он мне нарисовал, слишком отличалась от суровой перспективы, открытой мне накануне строгим полковником Приэром.

– Ты преувеличиваешь, – ответил я, смеясь.

– Преувеличиваю! – воскликнул он. – Хотел бы я думать, что преувеличиваю, но мне страшно за тебя, страшно, – понимаешь?

Одни и те же слова дважды на протяжении двух дней… Я вздрогнул от неприятного ощущения.

– Мне хотелось бы знать, чего, собственно, ты опасаешься? Он пожал плечами.

– Э, разве я знаю! Вот тебе пример. Ты всего два дня в Бейруте, но мог бы уже подметить, что здесь трудно прожить меньше чем на сто франков в день. Эти сто франков, эти сорок тысяч в год, есть ли они у тебя?

– Не скажешь ли ты мне, – возразил я с досадой, – как поступают те из наших товарищей – а их немало! – у которых нет таких денег.