Текст книги "Лягушка, не царевна! (СИ)"

Автор книги: Пенелопа Одиссева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Одиссева Пенелопа

Лягушка, не царевна!

«В некотором царстве, в некотором государстве, жила-была...»

Нет, не так. Как-то слишком официально. Мммм, а если...

"За темным-темным лесом, в темном-темном болоте, на темной-темной кочке..."

Брр, еще хуже! Сказка-ложь, не ужастик! И кто сказал, что ложь? Попытаюсь в третий раз ...

Посреди одного из самых уважаемых государств Тридесятого Царства расположился вековой Лес. На западе выходит он к Долгим Долам, где не раз теряли верных скакунов местные богатыри и проезжие королевичи; на востоке обрывается высокими скалами Синего моря, с которых любят петь свои чарующие песни русалки. Северная сторона Леса подступает к столице Тридесятого – Златограду, и с золотых шпилей сторожевых башен видны макушки самых высоких деревьев. А на юге Лес окружен болотом. Появилось оно на месте речки Смородинки: некий царевич додумался утопить там двенадцатиголового Змея Горыныча, – и легендарная река стала постепенно затухать. Протухать, то бишь.

О чем это я? Сказ не о речке, и даже не о болоте, образовавшемся на её месте. Хотя, косвенно болото в моей истории роль сыграло...

Царь Тридесятого, Ермил Светлоголовый (прозвание, метко дарованное народом, очень подходит нашему царю, и не столько за светлые мысли, касаемые устройства Царства, приходящие ему в голову, а сколько за лысину, коей еще будучи царевичем обзавелся Ермил, неудачно воспользовавшись волшебным зельем для смены цвета волос); так вот: Ермил Светлоголовый подавился однажды вишневой косточкой.

Сей неприятный факт привел царя к мысли о скоротечности жизни и необходимости передачи престола в хорошие руки. Не то, чтобы не было у царя наследников – были, только Царство одно, а сыновей трое.

Старший, Богдан, как водится, самый сильный и умный – именно он Змея в Смородинке утопил. После того Горыныча объявил он себя змееборцем великим, да по всей земле клич пустил: кто Змея увидит, пусть сразу же Богдана зовет. Только если у Змея меньше двух голов, просьба не беспокоить: царевич по мелочам не разменивается.

Средний, Митрофан, и так и сяк – да слыхали вы о нем, его еще "недорослем" кличут. Вместе с заморским гувернером мистером Чарльзом бабочек ловит, под стекло сажает. Говорят, изучает эволюцию: как от гусеницы до красоты такой бабочка доросла. Все дворцовые грядки с капустой этими гусеницами насадил – пролетали мимо нас воробушки городские, начирикали о том рае.

Младший, Иван, и вовсе – дурак. Целыми днями на печи лежит, да книжки читает, благо в Тридесятом библиотека от деда Ермила, Ивана Умного, осталась. А коли выйдет на двор Иван-дурак помочь: дрова отцу-батюшке для баньки наколоть, али ковер-самолет какой от моли и пыли перетрясти, так все одной рукой, в другой завсегда книжка зажата.

Бывало, спросит царь Ермил:

– И чего мой младшенький делает, что читает?

А Иван ему непонятную тарабарщину как выдаст! Вот и перестал Ермил спрашивать, что с дурака возьмешь?

Думал-думал Ермил, кому царство оставить, каким испытанием сыновей испытать, да придумал...

Прекрасным летним вечером нежилась я на кочке своего любимого болота. Вечер был тёпл, комары и мошка сами в рот прыгали. Ах, да! Позвольте представиться – Лягушка. Ой, что вы! Ну, какая же я царевна? Мало ли, говорящая, у нас и коты сказки рассказывают – заслушаешься (правда, сначала им надо от старого дуба по золотой цепи к русалкам налево сходить...)! Нет-нет, из икринки родилась, икру мечу и под корягой помру, увольте меня от политики... Хватит, натерпелась интриг. Откуда знаю? О чем и речь! Все в тот вечер и началось.

Сижу себе на кочке, на заходящем солнышке греюсь, вдруг – бзынць! – стрела прямо передо мной втыкается! Представьте себя на моем месте. Вы сказали ***? Вот-вот, примерно и я так выразилась. Чуть культурнее, конечно, все же дама. Соседки врассыпную, а мне тяжко, зарекалась ведь – больше килограмма мошки зараз не съедать, пузо лапкам шевелить мешает...

Не успела отпрыгнуть от золотой стрелы. Сидела и рассматривала её: какой дурак, мол, добро на болоте разбазаривает? Окромя нас, лягушек и жаб, из живности тут только пиявки. Кулики с журавлями и те предпочитают подальше от змеева смраду держаться.

– Куда золотая стрела привела меня? Где моя суженая? – раздалось с берега, и ветки ежевики неохотно выпустили к болоту царевича Ивана.

То, что это именно он, сразу догадалась: с книжкой в руке токмо Иван по нашему Тридесятому ходит.

– Ква? – удивилась я, выпучив глаза на Ивана, подходящего к кочке и вынимающего кружевной шелковый платок.

– Видно, карма у меня такая, – вздохнул царевич, склоняясь надо мной с платком.

– А-а-а! Помогите! – заорала я, судорожно вцепившись лапками в древко стрелы, – Ты, дурак, положь меня на место! Ишь, чего удумал! Да зачем я тебе нужна-а-а?

– О, верно, не простая лягушка! Девица-красавица, тебя Кощей заколдовал, да?

– Ничего я не девица! Ква! Я уже три раза икру метала... – гордо квакнула я.

А насчет красавицы, он прав. Кто на болоте жирнее и зеленее меня? Нет таких, если жаба какая...

– Где-то я читал, если лягушку поцеловать, она превратиться в царевну, – задумчиво потер лоб Иван, завернув меня в платочек, – но, не волнуйся, я тебя понимаю. Думаешь, мне приятно, так прямо подойти к незнакомой девушке и целоваться лезть?

– Ага, а особенно к незнакомой лягушке приставать, – хмыкнула я.

Вообще-то собиралась грозно сказать, да отрыжка помешала. А этот...дурак ласково посмотрел и головой покачал:

– Ничего, суженая моя! На свадьбе поцелуемся! Теперь поспешим, царь-батюшка ждет!

Эх, прощай болото, кажись, увозят в Златоград! А там, я от перелетных уток слышала, насекомые тощие и юркие, да еще заморским дихлофосом травленные. Придется ГМО питаться, а как оно на икре скажется? Проползала тут мимо одна черепаха из столицы, говорит, после тамошних кузнечиков у неё в кладке вместо черепашат какие-то трехпалые вылупились, "ниндзя" орут да палками машут! Бедная я!

Вёз меня царевич через весь Лес, долго ли коротко ли, не знаю, не ведаю, задремала в платочке-то. Конь у Ивана сразу видно, царский – и не укачало совсем.

Проснулась от визгу.

– Йа-а-а! – визжали две девицы в кокошниках по сторонам от меня. – Лягушка!!!

– Прошу не оскорблять мою будущую супругу, – Иван накрыл ладонью платочек со мной. Смотрите, какой заступник!

– Скорым пирком да за свадебку? Через три дня организуем! – потирая руки, усмехнулся лысый мужичишко с короной на голове, и тут я догадалась, где очутилась.

– Ква-ква, простите, – робко высунулась я из-под ладони Ивана и обвела присутствующих любопытным взглядом, – а что, собственно здесь происходит?

– Она ещё и говорящая! – на два голоса запричитали девицы, а один из мужчин в странной шляпе и с сачком в руке подбежал к моему царевичу.

– Это феномЕн! Амфибия воспроизводит человеческую речь! Иван, как долго ты её тренировал?

– Тце-тце-тце, – пощелкал языком другой, в латах и рыцарском шлеме, – нечисть в дом притащил! Она же родственница Змеям!

– Ничегошеньки подобного, – возразила я, – если только жабам...

– Тут еще и жабы? – подобрав сарафаны выше колен, запрыгали по царским палатам две суматошные девицы.

Крик и шум поднялся!

Девицы визжат, ногами топают. Мужик в латах мечом и копьем гремит на Ивана, второй, с сачком, упрашивает отдать говорящую земноводную ему на опыты для пре-по-ра-ции. Иван вежливо объясняет всем, что я его заколдованная невеста, и никому он меня не отдаст, а если уж его дорогие братья завидуют выбору младшего, так еще не поздно сдать тех двух истеричек назад, где взяли: "На болоте лягушки еще остались, авось какая глянется". Я от возмущения только квакаю громче обычного. А царь-батюшка сидит на престоле и улыбается.

– Молодежь! – окликнул Ермил нашу честную компанию, и всё смолкло. – Своею царскою властью объявляю вас мужьями и женами. Богдан и Марьюшка, совет вам да любовь! – подозвал царь к себе удивленных мужчину в латах и ту девицу, что повизгливее.

Расцеловал в щеки новобрачных и выпроводил за дверь.

– Митрофан и Алёнушка, совет вам да любовь! – следующим Ермил перецеловал царевича, сжимающего в одной руке сачок, а в другой руку возмущенной девицы в съехавшем на бок кокошнике.

– Иван и...

– Царевна-Лягушка, – подсказал Иванушка-дурачок и протянул, было, меня под царские поцелуи, но царь сморщился и ограничился дружеским похлопыванием по плечу царевича.

– Иван и Царевна-Лягушка, совет вам да любовь! – кивнул Ермил на дверь из царских палат, показывая нам, что прием окончен.

Принес меня царевич в свои покои.

– Говорят, хорошая примета, невесту через порог на руках вносить, – улыбнулся Иван, опуская платочек со мной на стол.

– Иван! Царь серьезно, что ли, нас поженил? – уставилась я на своего "благоверного". От испугу аж квакнуть забыла.

– Конечно! Ведь не зря мы стрелы пускали. Батюшка повелел жениться на той, возле которой стрела воткнется, – важно кивнул в ответ Иван.

– Зачем же ты, Иван, на юг стрелу пускал? Али не знаешь, что в той стороне болото?

– Куда было стрелять? Богдан так выстрелил, что стрела ровнехонько возле боярской светлицы очутилась. Митрофанушка тоже изловчился, и к купеческим покоям стрела его улетела. А вот я немного с расчетами перепутал... Траекторию не скорректировал,... не учел скорость ветра, – повинно опустил голову царевич.

– И к кому твоя стрела должна была прилететь?

– К Василисушке, библиотекаря нашего дочке, – тихо, не поднимая глаз, признался Иван, а потом резво так на колени перед столом бухнулся, – но ты, супруга моя, не думай, я не жалею! Сейчас тебя поцелую, и вмиг станешь прекрасной царевной!

– Вот ты дурак! – у меня от нервов глаза закатились. – Да я лягушка самая обыкновенная!

– Ага, – не поверил мне Иван, подходя к рукомойнику в углу и старательно выдавливая зубную пасту на щетку, – ефе скафы, у ваф на бофоте вше фашговафивают!

– Ёо-й, ты чего удумал, извращенец! – попыталась отскакать по столу от Ивана, надвигающегося на меня, сложив губы трубочкой.

Не тут-то было! Поймал и поцеловал, фу! Изо рта у него химией какой-то пахнет, а сам-то слюнявый, и зубы виднеются белые, вострые... "Вдруг съесть хочет?" – некстати вспомнились рассказы перелетных уток о стране, в которой едят жареные лягушачьи лапки. Надо сказать, поцелуй Ивана пришелся как раз в мою правую, очень уж я пыталась вывернуться.

– Ну? – вопросительно уставился на меня Иван. – Ты стесняешься, что-ли? Не бойся, я теперь муж тебе, не обижу! Становись уже царевной, – проныл царевич, прижимая меня к себе, что есть мочи.

Выбора не было. Что с ним, дураком, спорить! Подыграю.

– Иванушка, ква-ква, не могу я сейчас царевной обернуться, срок не вышел, – жалобно протянула я, а царевич запрыгал от радости.

– Йес! Я знал, что ты заколдованная! Как зовут тебя, девица?

– Не скажу, тайна это, ква-ква, – квакнула я, приметив на потолке жирную муху.

Разъелась, на царских харчах. Ам! Вкусная, крылышки хрустящие...

– Ой, ты голодная! – умилился супруг. – Подожди, я мигом!

И Иван выбежал из комнаты.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. "Мигом" растянулось на добрых полчаса. Думы горькие одолели меня, пригорюнилась я, зелена лягушечка, закручинилась...

Как вернуться на болото?

– Ах, вот ты какая, разлучница!

Меж тем с веником в руке ворвалась в светлицу девица и остановилась, с недоумением оглядываясь по сторонам. Увидев меня, горестно восседающую в кружевном платочке на царевичевом столе, девица собиралась завизжать и замахнулась веником. Я попыталась её остановить. Если каждая встречная визжать станет, я оглохну и стану первой в мире глухой лягушкой, да и веник на себе ощущать не хочется!

– Э-э, стой-стой! Ты кто? – с любопытством рассматривала высокую и черноволосую посетительницу.

Мне определенно по вкусу цвет её сарафана, зелененький такой, как кожа на перепонках. А, вам надо лицо девицы описать?... Для меня все люди на одно лицо. Вы бы о лягушках спросили, иногда там такие самчики попадаются...

Где мое болото? Куда метать икру? Неужто мои головастики появятся в царском рукомойнике?

– Это ты кто, тварь зеленая! Видно, не соврали Марьюшка с Алёнушкой, в самом деле, Иван на лягушке женился! Я Василиса Премудрая, дочь самого ученого человека в Тридесятом!

– Так ты библиотекаря дочка! – догадалась я.

Пассия моего Ивана!

– Папа не простой библиотекарь, он хранитель книг! – обиделась Василиса, замахнувшись в очередной раз веником.

– Василиса, уймись! И опусти веник! Ква-ква, поговорим?

– Не о чем нам с тобой разговаривать!

– А еще Премудрая называется! – всплеснула я лапками, когда Василиса шлепнула таки веником по столу, да промахнулась. – Хорошая из вас парочка получится: меткие да умные одинаково!

– Какая парочка? – прислушалась к моим словам Василиса и села на лавку, но веник из рук не выпустила.

– Ты да Иван-царевич, хочешь за него замуж? – как можно увереннее произнесла я. Лишь бы получилось, лишь бы до неё дошло!

– Супруга моя ненаглядная, я пришел! – донесся из коридора голос Ивана, Василиса вздрогнула, а я скомандовала:

– Прячься!

Девушка схоронилась за печкой и вовремя. Вошел Иван с коробкой в руке.

– Ненаглядная моя, посмотри, что достал я для тебя, – пропел царевич и поставил передо мной коробку с ...бабочками. Они были сухие, наколотые на булавки и такие ароматные! Десять штук вкусняшки, уммм!

– Еле упросил, токмо ради научных целей гувернер Чарльз согласился отдать сию коробочку! Митрофан сказал, это редкие какие-то амазонки...

А я боялась, что придется ГМО питаться, а тут такой деликатес! Ну, подумаешь, сушеные, во рту так и тают...

– Спашибо, – поблагодарила, деловито расправившись с коробкой бабочек.

– Тут такое дело, – замялся Иван, – не знаю, говорить или нет...

– Говори-говори, – покосилась я в сторону печки.

Василиса пока молчала. Надеюсь, супруг с поцелуями снова не полезет: мимо меня ревнивица промахнулась, а уж по нему точно попадет.

– Отец испытать невесток хочет. Говорит, чья жена лучше себя покажет, тому из сыновей царство оставит.

– Ква? – а жена причем? Странная логика у Ермила Светлоголового.

– Велит ему на завтрак каравай испечь, – Иван покосился на печку, там Василиса отчего-то ахнула, – справишься?

– Легко! – заметив, что царевич зевает, поспешила его отослать. – Ложись-ка ты спать, муженек. Утро вечера мудренее.

Послав мне воздушный поцелуй, Иван скрылся в соседней комнате. Через некоторое время оттуда донеслось мирное богатырское похрапывание, и Василиса вышла из укрытия.

– Чего задумала, Лягушка? Неужели думаешь каравай испечь?

– Ты испечешь, Василисушка!

– И не подумаю! С чего бы мне сопернице помогать?

– Да не нужен мне твой Иван! – даже подпрыгнула от негодования. – Домой, на болото хочу! Мне головастиков выводить нужно!

– Ну и скачи себе подобру-поздорову, – грозно потрясая веником, придвинулась ко мне девица.

– Ква-ква, и поскачу! Но ведь Иван упертый, думает, я царевна заколдованная! В книжке какой-то прочитал, мол, если лягушку поцеловать, она в девицу расколдуется...

– Ванечка с тобой, с Лягушкой этакой... целовался?! – растерянная Василиса села на пол, уронив веник.

– Тише! Думаешь, мне приятно? И как ты его терпишь, вострозубого? – не завидую Василисе. А вдруг Иван кусается? И запах химический... подозрительно. Да не мое это дело. Мне бы на кочку свою вернуться, ах!

– Василисушка, ква-ква, от своего счастья не отказываются! Слушайся меня, и все будет по-твоему!

– Лягушки счастья не приносят, а на синюю птицу ты не тянешь, – хмыкнула девица, демонстративно размахивая веником. Аккуратнее, девица, аккуратнее!

– Говорят, если убить лягушку – дождь пойдет. Проверим? А то у Митрофанушки капуста не растет, эксперимент горит... – протянула Премудрая.

– Что-то не хочется на своей шкуре народную мудрость испытывать, – квакнула я, пытаясь от греха подальше отскакать к противоположному краю стола.

В этот момент храп Ивана ненадолго смолк, заставив замереть: меня – в полускачке на краю столешницы, Василису – в замахе веником. Скрипнула кровать и храп возобновился.

– Ох, миленок, умаялся, – с любовью посмотрела Василиса в сторону храпа, – если б не ты, разлучница, Иван бы моим мужем стал!

– Да вам, с его-то меткостью, повезло ещё! – прошипела я, аки змея. Все, и у лягушек терпение не резиновое. – Это ж как надо было тетиву натягивать, чтоб вместо царской библиотеки, стрела аж через Лес в болото залетела? Да окажись на моем месте любая другая лягушка, она бы и возвращаться не стала! Кормят деликатесами, тепло, водичка рядом, – кивнула в сторону рукомойника, – А если не лягушка, а пиявка около той стрелы оказалась? Всю кровушку у Ивана бы выпила...

– Хватит, поняла я речи твои, – Василиса решительно отставила веник за печку, – что предлагаешь?

– Ква, – довольно усмехнулась я и сложила лапки на пузе, – ну, слушай...

К утру на царевичевом столе свежей выпечкой благоухал каравай. Даром, что ли мы с Премудрой все кулинарные книги царской библиотеки перечитали, да мешок муки на Ермиловой кухне извели, пока с энного раза у нас чудо такое получилось!

Василиса привычно спряталась за печкой, а я, устроившись в платочке на столе, осталась ждать муженька.

Иван, выспавшийся и приодевшийся в парадный кафтан, по случаю женитьбы, восторженно охал и ахал, обходя каравай то с одной, то с другой стороны.

– Ох, рукодельница моя! Ох, хозяюшка! Квакушка ты моя ненаглядная! – он опять было сунулся с поцелуями, еле-еле лапками отбилась.

Василиса подозрительно тихо сидела за печкой. А я думала, бросится с веником на Ивана, как же – лягушку какую-то целовать!

– Пойду, отнесу батюшке на пробу, – царевич осторожно взял в руки блюдо с караваем и ушел.

Спрыгнула со стола и заглянула за печку: там, обнявшись с веником, на каменном беленом выступе спала Василисушка.

– Умаялась, хозяюшка, – пожалев девицу, не стала будить.

Сама прыгнула в рукомойник, благо крышка была приоткрыта, да заснула в чистой водичке. Не каждую ночь, знаете ли, приходится караваи печь. И как люди гадость эту едят? Мука, вода, молоко, яйца, изюм... Ни в одном рецепте комары не упоминаются, что уж про мошку или муху говорить! Видела я, правда, в разделе экзотических блюд рецепт жареных кузнечиков, вот только на следующей странице был напечатан совет по приготовлению фаршированных лягушек, брр!

Нет, скакать отсюда надо, во все свои четыре лапки!

Разбудил крик царевича:

– Радость моя! Любвя моя, зеленокожая, где ты?

Сижу, из рукомойника за ним наблюдаю, да гадаю: вроде бы сарафан у Василисы ситцевый, а не кожаный...

Царевич стоит посреди светлицы и подозрительно покачивается. При этом лицо его попеременно выражает то скорбь, то радость, то задумчивость. Не сразу сообразила, что меня ищет. Охушки-квакушки, куда занесло меня, горемычную!

– Ква-ква, царевич, здесь я!

Иван бросился на мой голос, но споткнулся на ровном месте и растянулся на полу. Донесся запах браги и соленой капусты. Как же, знаем-с: Богдан, прежде чем Горыныча утопить, три дня готовился, богатырскую мощь в себе накапливая, да подпитывая её "напитком горючим, аки огнь Змеивый, да едой кислой, словно рожи Горынычевы".

– Лягушечка моя, царевна! – кое-как сел на полу Иван, икая и глупо таращась на меня в рукомойнике. – Батюшке очень твой каравай по нраву пришелся! Он теперь велит на завтра ковер выткать в спальню к себе для красоты! Сделаешь?

– Ква-а-а! – схватилась я за голову и мысленно выругалась на своем, лягушачьем. Связалась с дураками, печь и ткать заставляют, а ведь была нормальной лягушкой, в болотной жиже купалась, на кочке комаров лопала...

Василиса за печкой чихнула, Иван того не заметил, еще бы – сложил ручки под голову и засопел на полу.

– Василиса, выходи! – позвала я девицу, соскакивая на пол.

Потягиваясь и позевывая, Премудрая вышла на середину комнаты, а завидев спящего Ивана, всплеснула руками:

– Ванечка, что с тобой?

На что Ванечка никак не отреагировал, продолжая так же сладко спать и похрапывать.

– Сном богатырским спит, – сделала вывод пассия царевича и, взвалив спящего на себя, потащила в спальню.

Интереса ради поскакала за ней. Василиса сняла с него кафтан, сгрузила на кровать и укрыла пуховым одеялом.

– Ух, Квакушка, с каким размахом царь наш каравай отметил!

– Думаешь, они за каравай пили? – я недоверчиво посмотрела на Премудрую, мало ли, может, шутит?

– Закусывали явно караваем, вон видишь, изюм на кафтане у Ванечки...

Ага, а так же капуста и грибочек солененький!

– Ква-ква, Василиса, ткать умеешь?

– И вязать, и крестиком вышивать, – девушка скромно потупила глазки, – на то я и Премудрая.

– К завтрашнему утру ковер царю ткём!

Василиса рот открыла и закрыла. Правильно, не только лягушки вслух не ругаются.

Конечно, ни на кого прямо лапкой не показываю, но, пока Премудрая станок по коридору тащила, а я у неё в кармане сидела и по сторонам глядела, две фигуры за лестничными столбами прятались и перешептывались, и уж очень они Ивановых старших братцев напоминали. А той ночью, когда мы каравай пекли, в дверном проеме на миг сачок Митрофанушкин появлялся, да пока я Василисушке на него указывала, братцев уж и след простыл. Что сказать? Видимо, после тех двух ночей и пошёл слух по дворцу, что ночью Иванова лягушка девицей оборачивается.

А мне на руку, тьфу, на лапу.

Соткала Василиса коврик. По мне – так на болотной кочке мох бархатнее! Выткано на нем было... Да ерунда всякая: кубики да ромбики разноцветные. Василиса с важным видом сообщила: это не ковер, а тканая картина в стиле кубизма. Ванечке, мол, понравится. На моё резонное замечание, что оценивать будет царь, а не Иван, лишь плечами повела. Говорю же, два сапога пара: умные одинаково. Ква-ква!

Занялась заря. Свернула Василиса ковер в трубочку, да поволокла станок обратно, к ткачихе. А я села к печке на приступочку, паука караулить. Ишь, разъелся на царских комарах, а мне тут завтракать нечем!

С ковром та же история повторилась, что и с караваем. В смысле, царь, к моему удивлению, кубизм Василисин оценил, велел на стенку над кроватью своей повесить. Иван снова явился с заплетающимися ногами и с капустой на кафтане, лез с поцелуями, благо я по сравнению с ним в таком состоянии резвее – ускакала в рукомойник.

– Утро вечера мудренее, Иванушка, шел бы ты спать, – увещевала я "мужа" из-под крышки.

– Некогда спать, женушка, – икнул Иван, – надо тебя расколдовывать! Завтра – пир на весь мир!

– А вчера и сегодня – пир на две четверти поделили?

– Не, это так, по-семейному, ужинали, – отмахнулся царевич.

Ох, ты, бог мой, лягушачий, браги сколько извели! Нет бы те дрожжи да для разводу мошек оставили, вот жизнь на болоте была бы!

– Батюшка хочет своих невесток соседям показать – всех позвал. Мне и братьям велено при всем параде и с женами разнаряженными явиться. У кого жена красивее и милее – тому царевичу царство останется!

– Ква! Да зачем тебе, Иван, царство?

Царевич задумался. Крепко задумался, уснул даже. Так что пришлось Василисе по возвращении опять тащить любимого и спать укладывать.

– Василиса! Завтра час твой настанет!

– Ты о чем, Квакушка? – девица недоверчиво посмотрела на меня, смахивая пот со лба. Ещё бы, легко ли – здоровенного царевича на себе таскать!

– Завтра на пир царь велел сыновьям с женами прийти, хочет их соседям показать. Ты вместо меня и пойдешь!

– Меня же узнают! – всплеснула та руками, – хотя...

– Ква?

– По дворцу слух ходит, будто ты красной девицей оборачиваешься, пока царевич спит. Шкурку скидываешь, а сама дела делаешь, – улыбнулась Василиса, а вот я призадумалась.

– А есть ли у вас во дворце хороший парикмахер?

Утром царевич чуть не слопал меня! Не зря его зубов боялась!

Дело так было: измученный жаждой Иван перевернул все свои покои, но воды не нашел нигде, как назло кувшины и графины оказались пусты. Вспомнив о рукомойнике, бросился царевич к сему сосуду, снял его со стены и залпом выпил. Почти. Мной поперхнулся. Никогда еще я не просыпалась с такими визгами!

– Прости меня, прости-прости! – Иван притащил мне к завтраку банку с гусеницами. Сказал, в огороде царском растут на капустных кочанах.

Разбаловал совсем: бабочками заморскими, гусеницами экспериментальными потчует... Ква! Если б не икру метать, осталась бы я во дворце, хотя – сколько нервов моих потрачено! Ни одна квакушка на своем веку столько не испытала, разве Лягушка-Путешественница, и то все знают о её скоропостижной кончине в самом расцвете сил! А мне еще икру метать и метать, головастиков выводить, ква...

Извините?

Вам интересно, чем дело кончилось? Какое дело? О, с Иваном и Василисой? Известно, как: явилась Василиса к Ивану во время пира, мол, я жена твоя расколдованная. Иван глазами хлоп-хлоп, чувств лишился на радостях. Василиса ему первую помощь оказала, искусственное дыхание и непрямой массаж сердца.

Ермил Светлоголовый на них глядючи, умилился, растрогался и отдал царство Ивану-дураку, благо жена у него умница да красавица расколдованная.

И жили они долго и счастливо!

Я на том пиру не была, мед-пиво не пила, но на болото свое таки попала.

Вот и сказке конец, а кто слушал – молодец!

Ква?

Почему Василису за лягушку расколдованную приняли? А это вам к Кащеюшке с данным вопросом. Нет, что вы, ну какой из Кащея – антагонист? И откуда слов-то таких нахватались! Модно нынче мужчин-стилистов всякими нехорошими словами называть... Ведь именно Кащеюшка Василисе новый образ создал, мне пришлось всю ночь под его окном рулады выводить, чтобы выманить сего парикмахера к окошку.

Уж он и ругался, и плакал, а я говорю: "Сделай из Василисы Премудрой Прекрасную, тогда квакать больше не буду!" Он меня, кстати, и на болото родимое вечером отвез, на любимую кочку посадил. Бессмертным его из-за болота прозвали: у нас смрад неописуемый, за версту простой люд обходит, а он целый час на нем провел, кочку мою разыскивая, якобы для очищающего скраба целебную грязь набирал...

Интриги, скандалы, шантаж – до чего я доквакалась! Ужас...

Кащей велел Василисе зеленый сарафан больше никогда не одевать, выдал платье мудреное, пышное и блестящее, словно чешуя Золотой рыбки. Косу переплел на французский манер, мол, модно нынче все заморское. Про себя я тогда содрогнулась шибко: вдруг мода на жареные лягушачьи лапки вместе с модой на косы к нам перекинется? Страшно жить становится, люди добрые!

Так-то!

Что? Вам по другому сказочку рассказывали? Кому вы верите?

Сказка – ложь, да в ней намек, добру молодцу урок: коли счастье твое под боком живет, нечего его вдалеке искать!