Текст книги "Жаркий сезон"

Автор книги: Пенелопа Лайвли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

7

– Крис Роджерс?

– Это я.

– Полина Картер. Ваш редактор.

– Ой… хорошо. Подождите минутку, пожалуйста.

В трубке слышны детские голоса, шум льющейся из крана воды, радио. Часть звуков стихает, и Крис Роджерс возвращается к телефону. Полина знает о нем совсем мало: он живет в центральной части Уэльса, и книга у него первая. Она говорит, что дошла до середины рукописи и сейчас хорошо бы прояснить несколько моментов. Спрашивает, есть ли у него факс.

– Нет, – отвечает Крис Роджерс таким тоном, будто она спросила, есть ли у него дома автомат Калашникова.

– Не важно. Я отправлю курьерской почтой.

– Она сюда, наверное, доберется.

– Вы живете в чудесном месте, – ободряюще говорит Полина. Его поселок нашелся в дорожном атласе – точка где-то в середине Поуиса.

– Главное, оно дешевое. – Крис Роджерс объясняет, что они с женой снимают коттедж, на который не нашлось других желающих, в полумиле от поселка по плохой дороге. – Дешевле не бывает.

В его голосе слышится что-то вроде гордости.

– И живописное в придачу, – добавляет Полина.

– Без живописности мы бы запросто обошлись, – говорит Крис. – Больше всего я хотел бы жить в пригороде Манчестера, да едва ли это скоро получится. Сейчас мы мечтаем о Суонси – тоже Уэльс, но хотя бы город. Книга ведь не принесет мне миллионы?

Полина знает, что не принесет. Она начинает неопределенно:

– Ну, разумеется, трудно заранее…

– Можете не объяснять. В любом случае, я уже потратил полсотни на дрова для следующей зимы. Давайте лучше о деле. Как вам книга? В ней есть какой-нибудь смысл? Очень много грамматических ошибок?

Полина задает некоторые вопросы.

– Но все это будет в заметках, которые я вам отправлю. У меня были некоторые затруднения с именами героев. Талуза, например.

– Я их все выдумал.

– Да, я догадалась. Но иногда вы пишете ее через одно «эль», а иногда через два.

– А вам как больше нравится?

Звуки, на время притихшие, уже переросли в оглушительный гвалт.

– Подождите минутку, я пойду убью своего ребенка, – говорит Крис.

– Не трудитесь. Я сегодня вам все отправлю, а в конце недели поговорим еще раз, подробнее.

Полина кладет трубку, отключая коттедж в Поуисе вместе с его звуками. Складывает заметки в большой конверт. Сегодня почтальон уже заезжал, значит, надо ехать в поселок.

Полина фломастером большими буквами пишет на конверте: «ПОУИС» – и глядит в окно на свой личный участок пейзажа, изумляясь относительности расстояний. Незнакомый молодой человек с его шумным коттеджем одновременно рядом и за сотни миль.

Пока они говорили, крики играющих детей заглушали тарахтение трактора на проселочной дороге перед «Далями». И в голове у Полины возник образ маленькой Терезы среди разбросанных по линолеуму игрушек. Тереза сидит на корточках и смотрит, как Гарри у окна говорит, прижимая к уху черную телефонную трубку.

Трактор остановился чуть дальше по проселку, тракторист разговаривает с Чонди, который объезжает свои владения на видавшем виды «пежо». Трактор – флагман его флота, сверкающее красное чудище. Водительская кабина тонированного стекла расположена высоко и полностью изолирована от мира, так что тракторист плывет над полями, словно космонавт в гермокапсуле. По слухам, в некоторых таких машинах есть даже телевизор, но у Полины не было случая проверить. Чонди заканчивает давать указания и садится в «пежо», тракторист забирается в свою капсулу, и трактор, рыча, движется в сторону шоссе. Чонди медленно едет мимо «Далей» – вероятно, на птицеферму за холмом. Все работающие люди в пределах видимости из окна перемещаются исключительно на колесах. Ходят тут только чужие, против которых Чонди ведет войну: ставит заборы из колючей проволоки, утверждая, что на его территории общественных троп нет.

Полина садится в машину и едет в поселок. Иногда она ходит пешком, но это далеко, а идти приходится по шоссе; живописной сельской дороги тут не предусмотрено. Она паркуется рядом с магазином «Мейс», где теперь почта. Число заведений в деревне стремительно убывает. Школа закрылась несколько лет назад. «Мейсу» грозит та же участь – он не выдерживает конкуренции с гипермаркетами в Хэдбери. Только паб еще держится – правда, исключительно за счет того, что попал в путеводители. Теперь тут подают граавилохи, кускус и гаспачо. Его фасад украшают фуксии, лобелии и петуньи, раскормленные удобрениями до исполинских размеров.

Полина проводит в «Мейсе» довольно много времени: надо взвесить конверт, купить марки, а заодно и кое-что из еды, чтобы не ездить лишний раз в Хэдбери.

Выходя на улицу, она видит Мориса, который только что показался из телефонной будки напротив магазина.

В первый миг ее берет оторопь. Она не видела его машину – наверное, он подъехал, пока она была в «Мейсе». И зачем ему было звонить из автомата?

Если их телефон неисправен, всегда можно позвонить с ее.

– Привет! – говорит Морис. – Мы могли бы друг друга подбросить.

– У вас телефон сломался?

– Нет, нет. Я поехал за марками и внезапно вспомнил, что не сделал деловой звонок. Давайте выпьем кофе. – И он указывает на паб.

Они садятся на открытой веранде. Утро чудесное – значит, днем будет по-настоящему жарко.

– А знаете что? – говорит Морис. – Лето угрожает быть хорошим в смысле погоды.

– Похоже на то.

– Британскому туристическому бизнесу это принесет несколько миллиардов. А из-за обычного эффекта запаздывания ложные представления об английском климате приведут к тому, что на следующий год приток туристов еще увеличится.

– Возможно.

Морис заметил, что Полина отвечает рассеянно. Он вообще чуток к чужим настроениям, хотя смена темы не обязательно вызвана реакцией собеседницы. Сейчас он предпринимает маневр, который сразу заставляет Полину насторожиться.

– Где вы жили, когда Терезе было столько, сколько сейчас Люку?

По странному совпадению это ровно то, о чем она думала минуту назад, – отсюда и настороженность. Полина называет город, где жила с Гарри, когда тот стремительно делал карьеру. Город, где она пыталась сжечь книгу… хотя об этом Морису знать незачем.

– А что?

– Мне интересно, в городе или в деревне. Тереза сегодня утром уверяла, что никогда не жила в деревне.

– Она и не жила, если не считать летних каникул. Я тоже. Да и тут мы не живем – только гостим.

– Согласен. – Однако Морис явно подбирается к чему-то другому. – Как вы думаете, материнство вас изменило?

Полина пристально смотрит ему в лицо. Чувствуется, что для Мориса это вопрос не праздный.

– Мне ли судить?

– Тереза изменилась.

– В каком смысле?

– Она более… сосредоточенна, – говорит Морис. – Меньше… распыляется.

– Вы говорите о ней так, будто она – химический опыт.

Морис улыбается:

– Вы поняли, о чем я. Занятный процесс – наблюдать, как человек, которого очень хорошо знаешь, претерпевает изменения. Вы помните, как это происходило с вами? В пяти минутах ходьбы от соборной площади… Вы когда-нибудь жили в пяти минутах ходьбы от соборной площади?

– Нет, – говорит Полина. Не совсем понятно, на какой вопрос она отвечает. И вообще, отвечает или дает понять, что тема закрыта.

Морис видит, что ничего не добьется. Он смотрит на Полину – добродушно, хитровато, словно говоря: «Разумеется, вы вправе отмалчиваться, но я отметил вашу скрытность и нашел ее любопытной». Полина испытывает досаду и одновременно смутное чувство, что Морис ее переиграл. Он начинает описывать новый туристический объект, который посетил на прошлой неделе – воссозданный городок времен промышленной революции под Бирмингемом. Он блестящий рассказчик, и Полина, несмотря на внутреннее сопротивление, слушает с интересом. Морис изо всех сил старается доставить ей удовольствие, и ему, опять-таки вопреки ее воле, это удается. Солнце приятно припекает, они сидят перед пабом, допивают кофе рядом со старой деревянной тачкой, уставленной цветами в горшках, и телегой, в которой буйно цветут бархатцы и лобелии.

– Ладно, – говорит Морис. – Надо сходить за марками, пока я не забыл, зачем приехал.

Он уходит в магазин, Полина садится в машину и еще раз смотрит на телефонную будку. Потом едет назад в «Дали».

Она редко вспоминает тот город, а когда вспоминает, он распадается в ее памяти на два почти не связанных между собой места. Одно – тихие улочки, где молодые мамы вроде нее гуляют с колясками. Великолепный собор, связывающий прошлое и настоящее. Университет, где преподает Гарри, кампус на окраине города, выстроенный по проекту модного архитектора: снаружи кирпич и бетон, внутри – светлая шведская мебель, льняные шторы редкого плетения, жизнерадостные студенты, рядом с которыми Полина в свои двадцать семь чувствует себя старой. Викторианский дом с садиком, тихие комнаты, где она занимается Терезой и ждет Мориса с работы. Ничем не примечательное место. По-своему трогательное. Несколько лет назад Полина оказалась неподалеку и нарочно сделала крюк, чтобы проехать через город. Там все по-прежнему – улочки с магазинами, внушительная громада собора. И есть другое место, которое всегда с нею, хотя давно в прошлом. Место, где она подносит спичку к смятому машинописному листу и где Гарри стоит у окна, прижимая к уху телефонную трубку. Когда Полина входит, Гарри поворачивается к ней.

И сразу кладет трубку на аппарат.

– Кто звонил? – спрашивает она.

– Ошиблись номером.

– Но ты разговаривал.

– Разумеется. Объяснял этому человеку, что он ошибся номером.

Мгновение они смотрят друг на друга: Полина пристально, Гарри – чуть озадаченно.

– Что случилось, милая? – спрашивает он.

– Ничего, – отвечает наконец Полина, берет Терезу на руки и уносит ее на кухню – кормить обедом. Ее подташнивает, хотя она вроде бы не беременна.

Гарри нечасто с ними в коттедже. Он там, тут, повсюду, но очень редко дома. Он в университете, захваченный водоворотом семинаров, лекций и коллоквиумов. В Лондоне, где надо выступить на Би-би-си, поработать в Британском музее или в Национальном архиве (необходимо все время писать статьи и книги, все время публиковаться, чтобы сохранить место в авангарде). Он вечно на конференциях, а когда приходит домой, часто притаскивает гостей – коллег, которые блещут остроумием и интеллектом, студентов, которые сидят на полу по-турецки, – и Полина должна варить им огромные кастрюли спагетти. Иногда они курят травку; Гарри не против, иногда он и сам может выкурить с ними косячок. Студенты его обожают. Считают неординарным, интересным, ярким. Многие из них мечтают стать таким, как Гарри. Это знак времени: десять лет назад студенты не рвались в преподаватели. Они хотели работать в журналистике, в кино или в рекламе (именно в нее и уйдет большая часть выпускников).

Полина существует на периферии университетской жизни. Иногда, если удается найти бебиситтера, она ходит с Гарри на вечеринки, где очень по-демократически смешаны студенты и профессура и где она сама чувствует себя лишней, поскольку слишком стара для одних и слишком молода для других. Многие преподавательские жены в том же положении; они частенько сбиваются в кучку и говорят о детях. Разумеется, все они читали книгу Боулби о привязанности и убеждены, что нанесут детям непоправимую психологическую травму, если отойдут от них больше чем на пять минут. Еще они читали Спока, который учит, что ребенок всегда прав, поэтому живут в постоянной тревоге и неуверенности. Их молодость сейчас в самом разгаре, но они не чувствуют себя юными. В отличие от своих мужей и студентов, которые как будто захвачены одним нескончаемым праздником и убеждены, что мир принадлежит им. Когда Полина идет по улице, везя в коляске Терезу, она видит, что женщины вроде нее вытолкнуты на обочину жизни, в точности как пенсионеры, ковыляющие от булочной до бакалеи.

Впрочем, она не чувствует себя обделенной, хотя со временем почувствует. Общественное мнение еще не провозгласило, что ей положено нечто большее, и к тому же она счастлива. У нее есть горячо любимый муж и желанный ребенок. Да, временами ей скучно. Она хотела бы много такого, чего сейчас не может – спокойно почитать книжку, сходить в кино, съездить в другой город, сорваться с места, потому что ей пришла такая прихоть, – однако это не такие уж большие потери. У нее есть Тереза – весь день, каждый день. И Гарри – время от времени.

Одна студентка сказала как-то: «Господи, до чего же вам повезло выйти замуж за Гарри!» Нахальная девица. Как будто Гарри из множества претенденток по какой-то необъяснимой причине выбрал ее, Полину. На самом же деле она отнюдь не страдала от недостатка ухажеров. До Гарри у нее был американец, аспирант (эта история будет аукаться ей до конца жизни). Были и другие. Последний из них познакомил ее с Гарри, который сперва показался Полине наглым и неприятным. И тут Гарри повел на нее целенаправленную атаку. Теперь он был не наглый, а яркий и необычный. Старый приятель по контрасту с ним выглядел скучным. Гарри объявил, что намерен летом проехать на машине через Соединенные Штаты, и позвал ее с собой. Приказным тоном. Она подчинилась.

Тот город с соборной площадью для нее навсегда законсервирован в определенном отрезке времени, и Полина была неприятно поражена, когда увидела на главной улице филиалы лондонских магазинов – книжного «Уотерстоунса» и канцелярского «Райманса». В этих новшествах был оттенок предательства, как будто город обязан сохраняться неизменным, чтобы она могла спокойно оставить его в прошлом, как оставила в прошлом годы замужества. Теперь они не более чем период тяжелой болезни, выпавший из жизни промежуток, когда она страдала загадочным недугом – любовью к Гарри. Любовью? Нет, думает Полина, сравнивая тогдашнее свое чувство с тем, что испытывает к Терезе, к Люку. Нет, это была не любовь. Страшная всепоглощающая потребность. Иррациональная одержимость. Рабство.

Подъезжая к «Далям», Полина видит Терезу с Люком на проселочной дороге. Тут большая грязная лужа, которую Люк обожает. Он собирает палочки и бросает их в воду. Тереза следит за ним и одновременно за дорогой. Она подходит к машине:

– Морис уехал сто лет назад. А ему всего-то надо было в поселок за марками.

– Мы встретились и выпили по чашке кофе. Сейчас он, наверное, едет домой.

На лице Терезы явственно проступает облегчение. Она уже вообразила автомобильную катастрофу. Полина знает, что это так, поскольку сама много раз мысленно рисовала подобные картины. Теперь Тереза вновь счастлива. Жизнь прекрасна. Тереза умиротворенно смотрит на мать и начинает рассказывать, что тракторист сажал Люка к себе в кабину – наверняка малышу было страшно интересно. Они обсуждают цветок, который растет на обочине. Обе не знают, как он называется. Мышиный горошек, говорит Полина. Львиный зев, предполагает Тереза.

И Полина, глядя на Терезу, вспоминает слова Мориса о том, что она изменилась. Для Полины новая Тереза настолько привычна, что изменения почти не ощутимы. В ней появились некая глубина, некий внутренний покой и устойчивость. Не сказать что Тереза стала намного старше – скорее она обрела зрелость, словно яблоко, которое наливается летним румянцем.

Они стоят на припеке рядом с «Далями», как, вероятно, стояли многие женщины до них, ненадолго оторвавшись от хозяйственных дел. А рядом, в отдельной темпоральной капсуле, Люк целиком поглощен лужей, постигает разницу между мокрым и сухим, мягким и твердым, исследует плавучесть, силу тяжести, отражение и пористость. И еще боль, потому что спотыкается и ушибает коленку о камень. Люк орет, с изгороди взлетают вспугнутые птицы. Тереза берет его на руки и говорит:

– Смотри! Смотри, кто едет!

Средь зеленого моря пшеницы как раз показался автомобиль Мориса. Люк перестает плакать и неуверенно улыбается. Тереза сияет.

8

Пятнадцатое июня. Середина года, середина недели, середина утра. «Дали» утопают в буйной растительности. Обочины проселочной дороги расцветились дикой гвоздикой, васильками, белыми сугробами сныти. Живые изгороди усыпаны зонтиками бузины. В воздухе разлито ощущение завершенности: стремительный майский рост достиг своей нынешней полноты и замер. Только пшеница еще растет. Зеленая шерстка превратилась в глубокое море, волнующееся под порывами ветра. Полина наблюдает за всем этим из окна. Пейзаж преображается каждый день, следуя собственной неумолимой логике и метаморфозам погоды. Чаще всего Полина любуется небом. Сияющие кучевые громады сменяются млечной перистой рябью или предзакатной лимонной желтизной, переходящей в зеленоватую синь. Погода – спектакль, за которым с интересом следишь всегда – переворачивая машинописную страницу, открывая книгу или беря телефонную трубку.

Полине думается, что она, наверное, первая из здешних обитателей воспринимает погоду как эстетическое развлечение. Те, кто жил тут раньше, глядя в окно, думали, предстоит ли им вымокнуть до нитки, замерзнуть до костей или вспотеть от жары. Возможно, кто-то из них все равно примечал сияющее облако или светлую волну, пробегающую по молодой пшенице, но по большей части погода была для этих людей жестоким и своевольным диктатором. Для Полины дождь или солнце определяют только одно: возникнет ли у нее соблазн прогуляться по дороге до тропинки, ведущей на гребень холма, захочет ли она посидеть после ленча в саду или посвятит работе весь день? Впрочем, последние недели погода изумляет ее своей непредсказуемостью, почти не ощутимой в городе. И еще изумляет время. В «Далях» оно раздваивается. Есть смирное, измеряемое время мигающих зеленых циферок на кухонных приборах, на панели факса или на страницах Полининого дневника. И есть время, которое происходит за окном и проявляется в цветах и листьях, в зеленых стеблях пшеницы и растущей температуре. Время, не окультуренное Гринвичем и григорианским календарем.

И внезапно оказывается, что уже середина июня и Полина шесть недель не была в Лондоне. Ей надо проведать квартиру. Сделать кое-какие деловые визиты. Сходить к парикмахеру, повидаться с друзьями, в частности с Хью. Полина снимает телефонную трубку и условливается о нескольких встречах.

Когда позже она говорит дочери, что на следующей неделе планирует дня два провести в Лондоне, та отвечает:

– Хорошо. К твоему отъезду Морис как раз успеет вернуться.

– Морис уезжает?

– Ему тоже надо в Лондон. Забрать кое-какие книжки и взять интервью у одного человека в Совете по туризму.

– А ты почему с ним не едешь? – спрашивает Полина после недолгого молчания.

– Незачем огород городить. Морис будет все время в делах, с тем же успехом я могу оставаться здесь. – Судя по голосу, Тереза ничуть не огорчена. Она пересаживает Люка на другое бедро и продолжает: – И вообще, пока погода такая замечательная, за городом лучше.

– В общем, да, – соглашается Полина.

И впрямь, солнце светит день за днем, иногда с ясного неба, иногда через легкую дымку.

Оно светит и на следующий день, когда Морис уезжает в Лондон. Из вещей с ним только потертый кожаный саквояж, купленный, надо полагать, в антикварной лавке. Очень характерная для Мориса вещь, демонстрирующая презрительный отказ от всеобщего консьюмеризма. Черный дипломат или компактная сумка через плечо – не для него. На самом деле саквояж весит тонну и наверняка чудовищно неудобен. Полина приметила его еще в самом начале их – в ту пору приятного – знакомства. Морис чуть не забыл саквояж в кафе, и Полина, подняв его за ручку, воскликнула изумленно: «Что у вас там?» «Книга, – ответил Морис. – И, может быть, газета». Он улыбнулся, признавая непрактичность саквояжа и одновременно немного им похваляясь.

Саквояж отправляется в багажник автомобиля – темно-синего «воксхолл-астра». Полина знает название, поскольку недавно выяснилось, что Морис не в курсе, какой марки его машина: он заполнял какой-то бланк и вынужден был обратиться за помощью к Терезе. Это пренебрежение тем, чем заняты мысли большинства людей, тоже очень типично для Мориса. Почти все питают собственнический интерес к своим машинам, значит, Морису это безразлично.

Морис целует Терезу. Целует Люка, который смотрит на него ошарашенно, словно видит в первый раз. Вероятно, Люк не здесь, а на каком-то своем, непостижимом уровне восприятия. Морис заводит машину, машет рукой, автомобиль медленно трогается с места, едет по дороге и пропадает в высокой пшенице. Тереза провожает его глазами. Полина, глядя в окно, думает про зятя, и ей приходит в голову, что он необратимо отделен от того Мориса, которого она когда-то знала и который задним числом представляется малозначительным персонажем: да, милый и занятный человек, ничего больше. Новый Морис совершенно иной: любое его слово или поступок чрезвычайно весомы.

Полина начала это осознавать во время свадьбы. Морис с Терезой расписывались в ратуше. Из гостей были только двое свидетелей и Полина. Мать Мориса, семидесятилетняя вдова, живущая в Карлайле, сказала, что ей тяжело так далеко ехать. Их маленькая компания довольно жалко смотрелась на фоне других свадеб: разодетых женихов и невест с многочисленными подружками в шифоновых платьях. Морис был в полном восторге. Он сидел в зале ожидания и разглагольствовал о социологических аспектах происходящего, указывая, что ярче и дороже всех наряжены африканцы и азиаты, а чем ближе к среднему классу, тем скромнее одеты участники и тем меньше их число, как будто они стесняются предстоящей церемонии. Сам Морис был в том же, что надел бы в любой другой день, Тереза – в вечернем платье двадцатых годов, купленном на аукционной распродаже, и выглядела она так, будто сошла со сцены, на которой играют пьесу Ноэля Кауарда.

Прием был многолюдный. Гости заполнили все три этажа большого дома на Онслоу-сквер, который снимали какие-то богатые друзья Мориса. Они высыпали в сад и веселились под проливным дождем. Пили шампанское, сидя на ступенях лестницы. Полина, слегка напуганная, протискивалась через толпу в поиске немногих знакомых лиц. Впечатление было такое, будто здесь вся прежняя неведомая жизнь Мориса; немногочисленные друзья Терезы жались кучкой в углу, очень юные по контрасту. В какой-то момент Полина оказалась напротив хозяйки дома, которая, прислонясь к мраморной каминной полке, снисходительно обозревала собравшихся.

– Надо же! – проговорила она. – Кто бы мог подумать, что наш Морис женится!

Полину представили, и хозяйка любезно улыбнулась.

– Ваша дочь? Поздравляю! Очень милая девочка.

Позже муж хозяйки, основательно захмелев, разоткровенничался:

– Ну, разумеется, Морис – старая любовь Шерли, еще до того, как мы с ней поженились.

Он рассмеялся – мол, мало ли что у кого с кем было, – и Полина взглянула на Мориса новыми глазами. Тереза стояла подле него, счастливая и растерянная. Это сделала я, подумала Полина. Я не хотела, но так получилось.

Тереза с Люком идет к дому и, подняв глаза, видит Полину в окне. Она машет рукой и спрашивает:

– Кофе?

Полина кивает.

У Терезы на кухонном столе – конверт с калифорнийской маркой.

– Ты была права. Гарри приглашает встретиться, когда будет здесь. Наверное, мне придется съездить в Лондон. Но это только в августе.

Она смотрит на мать. Когда речь заходит о Гарри, Тереза – сама деликатность. Как будто чувствует себя косвенно виновной в том, что было между ее родителями.

– Обязательно поезжай, – строго говорит Полина. – Ему непременно надо увидеть Люка.

На самом деле Гарри не в восторге от того, что стал дедушкой. Новая возрастная роль застигла его врасплох. Естественно, он рад, что Люк есть, но к этому чувству примешивается некоторая растерянность. Именно поэтому Полина из вредности не упускает случая напомнить ему о существовании внука.

Гарри выразил желание приехать на свадьбу, но Тереза твердо сказала «нет», за что Полина была ей очень благодарна. Его единственную встречу с Морисом (в ресторане, за ленчем) Тереза позже описала как «натянутую», а на дальнейшие расспросы матери отвечала уклончиво и невнятно. Они не то чтобы не нашли общий язык, скорее нашли, и им это оказалось не по душе.

– Не могу объяснить точно, – сказала она, закрывая тему. – Но я не хотела бы повторять эксперимент, и Морис, думаю, тоже.

Полина все поняла: увидела их троих за столиком, словно в луче прожектора. Тереза между двумя мужчинами, которые смотрят друг на друга и видят собственное нелестное отражение.

Гарри на двенадцать лет старше Мориса, но выглядит потасканным. Наверняка Морис различил в нем напоминание, что и сам уже не мальчик, что принадлежит скорее к поколению Гарри, чем к поколению Терезы. Скорее всего, на него накатил приступ паники, отсюда желание дистанцироваться от тестя, убрать неприятный факт с глаз долой. Полина таких чувств у него не вызывает, поскольку она женщина и к тому же старая знакомая. Почему-то возраст Полины куда менее значим. Чтобы скрыть смятение, Морис наверняка говорил без умолку.

А Гарри, глядя на Мориса через стол, вероятно, видел себя самого, остающегося в прошлом: Гарри, в котором по-прежнему горит искра юности, Гарри – ниспровергателя основ, бросающего вызов старшим.

И, прячась от безжалостного напоминания, что скоро так или иначе станет дедом, он, подобно Морису, наверняка искал спасения в разговоре. Легко представить, что тут они спелись, поскольку оба – блестящие и внимательные собеседники. Между ними возник резонанс. Тесть и зять ощутили свое сходство, и оно их напугало.

– Через два месяца, – спокойно говорит Тереза. – В августе. Я не могу сейчас думать о том, что будет только в августе. Все лето впереди.

На третий день Морис возвращается: выпрыгивает из машины, сияя улыбкой, целует Терезу, выбежавшую навстречу, тащит в дом заметно потяжелевший саквояж. А двумя днями позже Полина садится в свою машину и выруливает на проселочную дорогу.

Дорога от «Далей» до центра Лондона занимает примерно два часа. Полина проделывала ее столько раз, что уже не удивляется стремительной перемене. Наоборот, она, как всякий путешественник конца двадцатого века, досадует на задержки – дорожные работы в самом неподходящем месте, томительное стояние в пробках. Проселочная дорога выводит на шоссе, шоссе – на объездную Хэдбери, дальше развязка и, наконец, автострада, по которой долго катишь без помех. Потом застройка по сторонам дороги становится гуще, движение вновь замедляется, еще чуть-чуть – и ты в Лондоне.

Однажды в кабинете у Хью Полина взяла дорожный атлас Огильви и увидела тот же путь, каким изобразил его картограф семнадцатого века: отрезки дороги на витках стилизованного свитка, и вдоль каждого – схематические приметы местности: выразительные полудюймовые церковки, условные деревья и холмы, обозначающие леса и возвышенности, миниатюрные мосты и речки. В этих символах художник упрятал время и пространство: из-за стилизованных обозначений деревушки или гряды холмов проглядывали разбитые дороги, опасные безлюдные пустоши, пыль, грязь и дождь.

Сегодня дождя нет, наоборот, от солнца в машине жарко и душно. Полина направляет на себя струю холодного воздуха и открывает верхний люк. Она перебирает каналы радиоприемника и, не найдя ничего хорошего, ставит кассету. Салон наполняется Моцартом. В коконе музыки Полина едет мимо пшеничных полей и сенокосов, мимо далеких коров и овец, похожих на фигурки из детского игрушечного набора, мимо заправок, украшенных пластиковыми флажками, через лес дорожных указателей. Сейчас она – часть иной стихии, бесконечной конвейерной ленты машин, внутри которой вынуждена взаимодействовать вот с этим автомобилем или вон с тем грузовиком, обгонять, притормаживать, ускоряться. Зеленый и голубой простор вокруг не имеет ровно никакого значения – важны только дорога и другие водители.

Так она постепенно перемещается из сельской местности в городскую, поглощенная только движением машин и переходом от моцартовского концерта для гобоя к квартету Равеля. Вот наконец и Лондон, а вот и поздневикторианский дом, верхнюю половину которого занимает ее квартира. Теперь Полина в городе, где живут иначе, хотя не всегда это очевидно.

Десять лет назад, когда перепланировка «Далей» была закончена, она наняла фургон с водителем и рабочим, чтобы перевезти кое-какую мебель. Водитель заблудился и вынужден был спросить дорогу в поселке. Позже, добравшись наконец до цели, и он, и его напарник долго не могли отсмеяться. Они сидели посреди кухни на упаковочных ящиках, пили чай из кружек и с хохотом рассказывали, как в деревенском магазине не поняли их лондонский говор. Им пришлось несколько раз повторить вопрос, прежде чем до местных дошло. Полине история казалась крайне неправдоподобной, но оба так радовались туповатости и отсталости селян, что жестоко было бы портить им удовольствие. Они сидели в грубых спецовках, чрезвычайно гордые собой, и снисходительно посмеивались, а снаружи ездил по полю тракторист Чонди, с виду почти неотличимый от этих двух кокни, но для них, надо полагать, обитатель другого полюса.

Полина отпирает парадную дверь и поднимается по лестнице, на ходу приспосабливаясь к городу, натягивая его на себя, как новую кожу. Квартира встречает ее ворохом рекламных листков на коврике: заказ пиццы на дом, индийская еда на вынос… Внутри жарко. Пылинки пляшут в солнечном свете. Полина распахивает окна, сметает с кухонного стола мертвых насекомых, сует рекламные листовки в мусорное ведро, быстро обходит комнаты, смотрит на часы. Она переключилась в другой режим без всяких усилий и почти не заметив, как это произошло. Ее новый курс определяется списками и строчками в ежедневнике. «Дали» отодвинуты в сторону, они где-то там, в двух часах езды по автостраде, временно выброшенные из памяти.

В этом ресторане они уже обедали, но не настолько часто, чтобы поход туда был до скучного предсказуем. У Хью есть несколько избранных заведений, и он посещает их по очереди. Полина ласково глядит на него через стол и думает, что встречаться с ним – все равно что надевать привычную любимую одежду, в которой тебе сразу становится удобно и уютно. Это чувство начисто лишено сексуальной составляющей, хотя как-то связано с тем, что Хью – мужчина. Она почти не может вспомнить его в постели, только общее ощущение нежности и покоя. Именно потому, что это ощущение никак не ассоциируется с Гарри, Полина способна вот так по-дружески смотреть сейчас на Хью. Их близость лишена сексуального напряжения и оттого не может исчезнуть.

– Что ты думаешь о концепции романтической любви? – спрашивает Полина. – Неугасимой любви до гроба.

Хью поднимает глаза от меню:

– Секундочку. – Он дочитывает меню, кладет его на стол и снимает очки: – Как у Элоизы и Абеляра? Ромео и Джульетты? Дидоны? Ты о таком?

– Да.

– Надеюсь, ты ею не заразилась. Говорят, она вредна для здоровья. Ты ведь не влюблена?