Текст книги "Время пить коктейли"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

6

[Космо сообщает в газеты, что роман написал он. Со службы его немедленно выгоняют, зато общество и печать – в восторге. Именно здесь Вудхаус вводит в действие Гордона Карлайла, профессионального мошенника, который, против обыкновения, ему не удался. Узнав, что Космо издал бестселлер, Гордон и его жена Герти решают выжать из него долг, а для этого – поехать в усадьбу, где живут миссис Уиздом и ее брат, чтобы шантажировать сэра Раймонда: не заплатит за племянника – откроют его тайну. Для верности они заставляют Космо написать ему письмо.]

7

Проглядев справочник, Гордон Карлайл узнал, что в три часа двадцать шесть минут есть подходящий поезд, и они с Герти еще успеют зайти в ресторан. Герти обрадовалась. Слишком часто приходилось ей перекусывать на ходу, хотя, как и лорд Икенхем, она любила поесть в свое удовольствие.

Примерно тогда, когда они пили кофе, а Гордон Карлайл закуривал сигару, вышеупомянутый лорд, посетивший с племянником клуб «Трутни», поглядел в окно на клуб «Демосфен» и тяжко вздохнул.

– Бу! – сказал племянник.

– Прости, не понял?

– Хотел тебя напугать. Икота пройдет.

– Меня напугать нелегко, – заметил граф. – Железный Икенхем, вот мое прозвище. Но я не икнул, я вздохнул.

– Почему?

– От горя. Если быть скрупулезным, у меня их три. Во-первых, мне жаль покидать тебя и Лондон. Погуляли бы, посмотрели, тут виды красивые…

– Ничего, ничего.

– Во-вторых – назовем это «горе № 2», – взглянув на тот клуб, я подумал о Бифштексе. Наверное, ты забыл, что прошлым летом, из этого самого окна, я сшиб с него цилиндр?

– А, черт!

– Вижу, ты помнишь. Тогда мне казалось, что он станет лучше, мягче, пощадит свою сестру. Какой же я оптимист!

– Он не щадит сестру?

– Куда там! Дворецкий Пизмарч сообщил, что он обращается с ней, как капитан «Баунти» – с последним матросом. Конечно, понять его я могу. Когда она склонит головку набок и спросит: «Что, дорогой?», ангел разорется, а уж тем более – человек, привыкший к повиновению. Судя по реляциям, бедный Бифштекс на шестой-седьмой раз взвивается над столом, изрыгая пламя. Да, понять я могу, но для давления это плохо, да и для ближних не очень хорошо. Ты знаешь Берта Пизмарча?

– Нет.

– Прекрасный человек. Мозги уместятся в аптечном пузырьке, но что мозги перед сердцем? Мы познакомились на корабле, когда он служил стюардом. Потом он унаследовал дом в Далидже. Еще позже, уже в начале войны, все боялись, что высадятся немцы, я вступил в эту местную оборону – и что же ты думаешь? Он там! Бывало, дежурим ночью, дрожим, но держимся, мой друг, держимся. Не захочешь, сблизишься. Собственно, мы теперь – как братья. Я устроил его к Бифштексу.

– У него есть дом?

– Как не быть, есть.

– Зачем же ему служить?

– Скучает без дела, мой друг. Он ушел на покой в самом расцвете сил. А где он служил, ты припомни! После океана не усидишь на заду. Стюард, говоря строго, тот же дворецкий. Коггз его немного подтянул, и, когда он сказал, что лучше – некуда, Пизмарч отправился к Бифштексу.

– Поладили они?

– Сперва Берту было нелегко. Но теперь, в деревне… Тихая сельская жизнь творит чудеса. Вот я, к примеру. Да, порой я чувствую себя жаворонком в неволе, но разве стал бы я в городе таким спокойным, разумным, быть может – скучноватым… Прости, ты что-то сказал?

– Нет.

– А мне послышалось, сказал.

– Я горько рассмеялся.

– Почему?

– Так, захотелось. Хочу – и смеюсь.

– Пожалуйста.

– Спасибо. А Бастабл твой что-то не меняется.

– Да?

– Да. Ты сам говоришь, рвет и мечет. Не щадит сестру.

– Потому что ездит в город, теряет свидетелей. Но сельская жизнь сотворит свои чудеса, дай только время. Леопардам нелегко менять пятна.

– А хотят они?

– Не знаю. Я видел мало леопардов. Бифштекс – тот исправится. Если бы Барбара с ним не поссорилась, он бы уже исправился. С ней он был бы таким, как в молодости. Какая жалость, однако! Когда ты достигнешь моих лет, ты поймешь, что мир просто кишит разбитыми сердцами. Куда ни взгляни – разбитое сердце. Поссориться так легко… Вот почему я боюсь за Джонни.

– А что с ним?

– Ничего хорошего.

– Он вроде бы женится?

– О нет! В том-то и дело. Помолвлен больше года с Белиндой Фаррингтон, но свадьбы не видно и не слышно. На вопросы невесты отвечает: «Позже, позже». Я страшно мучаюсь.

– Это и есть третье горе?

– Именно. Ой! – Граф взглянул на часы. – Бегу! Надо успеть на 3.26.

– Минутку! Неужели ей не надоело?

– Как не надоесть! Мы вчера с ней завтракали, и мне показалось, что она несчастней мокрой курицы. Только и жду расторжения помолвки.

– В чем дело, как ты думаешь? В деньгах? Джонни не очень богат.

– Да, не очень. Хаммер-холл – большой, расходов много, но не такой старинный, чтобы пускать туристов с яйцами и бутербродами. Однако он сдал главный дом Бифштексу, продает мебель, пишет детективы – словом, жениться может. Нет, дело не в деньгах.

Мартышка вдумчиво затянулся сигаретой. Он очень любил свою Салли и не взглянул бы на других женщин, даже если бы они кидались к нему нагишом; но знал, что бывают люди, сходные с Дон Жуаном или Казановой. А что, если старый друг – из их числа?

– Я его давно не видел, – сказал Мартышка. – Как он вообще?

– Ничего, здоров.

– Нет, я имею в виду его душу. Может, у него кто-то есть?

– Ты бывал в тех местах?

– Не доводилось.

– Оно и видно. Там никого нет. Дочь викария вышла за его помощника, дочь врача – за корейского плантатора, они в Кении. Кто еще? Фиби, няня… Словом, влюбиться не в кого.

– Ты с ним поговори.

– Да, надо будет. И построже. Нельзя терзать девичье сердце. А теперь, дорогой Мартышка, прочь с моего пути! Следующий поезд – только в пять сорок.

8

Если вы не собираетесь зайти в кабачок «Синий боров» или, предположим, – в «Клин и колотушку» (оба они разместились через дорогу от станции), то лучше всего взять такси, которым владеет Артур Попворт.

Лорд Икенхем так и сделал; он здесь бывал. День выдался жаркий, и ему не хотелось тащить чемодан целую милю. Договорившись с Попвортом, он собирался влезть в машину, когда от станции донесся крик: «Эй, такси!», сменившийся огорченным аханьем. А уж после этого Гордон Карлайл стал расспрашивать бессловесного носильщика, как ему пройти к сэру Раймонду.

Любезный граф отошел от машины и улыбнулся незнакомцу. Тот ему не очень понравился, но доброта – это доброта.

– Если нам по дороге, – сказал он, – разрешите вас подвезти.

– Спасибо, – отвечал Гордон Карлайл с оксфордским акцентом, который он освоил для профессиональных надобностей. – Мне в Хаммер-холл.

– И мне. Вы собираетесь погостить там?

– Нет… я…

– Жаль. Они ведь пускают гостей за плату.

– Да? Не знал. Зайду по делу и вернусь в город. Собственно, мне к сэру Раймонду.

– Мне чуть дальше. Я вас высажу.

– Большое спасибо.

– Не за что, не за что. Ничего не попишешь, сладость и свет!..

Такси фыркнуло так, словно сейчас взорвется, и тронулось с места. Пассажиры немного помолчали. Граф гадал, что нужно такому типу от Бифштекса; Гордон Карлайл поглаживал спину.

– Жарковато, – сказал лорд Икенхем.

– Да уж, – согласился его спутник. – Представляете себе, жена заставила надеть фуфайку и кальсоны!

– Какой кошмар! А почему?

– Ветер холодный.

– Не заметил.

– Как его заметишь, когда его нет!

– У вас чувствительная кожа?

– Да. Чрезвычайно.

– То-то я смотрю, вы ерзаете. Хотите раздеться – прошу. Мистер Попворт женат, он поймет вас.

Душа Гордона Карлайла испытывала примерно то же, что спина или ноги. Ему не нравилась такая развязность. Хорошо бы, размышлял он, сбить спесь со старого хрыча. К счастью, сделать это он мог. В кармане лежало кольцо, на вид – золотое, с большим алым камнем.

Гордон Карлайл начал свой путь с простого мошенничества. Не всегда продавал он сильным мира сего акции несуществующих шахт. Был он простодушным молодым человеком, который нашел кольцо и не знает, что с ним делать. Последнее кольцо осталось при нем, на ролях талисмана или маскотты.

Теперь он вынул его и сказал:

– Поглядите-ка.

Лорд Икенхем поглядел и ощутил животворящую радость. Когда-то, еще без титула, нищим и младшим сыном, он крутился в Нью-Йорке, в Аризоне и тому подобных местах, а крутясь – встречал мошенников этого рода, чрезвычайно поднимавших его дух. Встреча с оптимистом, который надеется всучить ему кольцо, перенесла его в прошлое и вернула бы молодость, если бы он ее утратил.

– Однако! – сказал он. – Ценная вещь. Сколько дали?

– Понимаете, – начал Гордон Карлайл, – все не так просто. Странная история… Кстати, вы не юрист?

– Нет, что вы!

– Иду сегодня по Пиккадилли, а оно лежит. Я думал, вы скажете, можно ли его взять.

– Думаю, можно.

– Правда?

– Еще бы! Я всегда говорю молодым людям, находящим кольца: «Хватай и беги!» Хотите продать?

– Нехорошо нарушать закон…

– Куда уж хуже! Сколько просите?

Гордон Карлайл тоже ощутил животворящую радость. Да, стыдновато, да, сам идет в руки – но приятно вспомнить свою простодушную молодость.

– Прямо не знаю, – ответил он. – Если оно настоящее – сотню, не меньше, но как это определить?

– Конечно, настоящее. Вы посмотрите на рубин! Красный, как не знаю что.

– Это верно…

– А золото! Золотистей некуда.

– И это верно.

– Смело просите сто фунтов.

– Вы так думаете?

– Да.

– Вы бы его купили?

– Без всяких разговоров.

– Значит…

– Однако, – продолжал граф, – жена моя склонна к твердой, централизованной власти, а потому дает мне деньги только на табак и самоуважение. Считаю гроши! Предел мой – шиллинг. Отдадите – беру без разговоров. А может, уступите по дружбе? Восемнадцать пенсов, а?

Гордон Карлайл был джентльменом и выругаться не мог, но все, что нужно, выразил взглядом, противоречащим предположению о дружбе.

– Ой, не могу! – сказал он без оксфордского акцента.

Высадив его у главного дома, граф вышел чуть позже, у дома поменьше, в самом прекрасном настроении. Он был искренне благодарен спутнику за минуты чистой радости и желал ему от всей души продать кольцо Бифштексу.

Обычный гость, прибывший в родовое гнездо Пирсов, звонит в звонок, потом звонит еще; обычный – но не этот. Лорд Икенхем открыл двери, оказался в просторном холле и отметил не в первый раз, как там чисто, хотя все порядком обветшало. Вероятно, подумал он, убирает здесь няня, а помогает ей какая-нибудь девица из деревни.

Снаружи Хаммер-холл не изменился за четыреста лет, а вот изнутри разделил судьбу многих усадеб, переживших военные годы. Там, где были гобелены, светлели обои, там, где были ковры, темнел паркет. Столик, особенно милый пятому графу, исчез, словно кочевник, в отличие от ореховой горки, оскорблявшей изысканный вкус. Граф вздохнул (он давно советовал продать ее) и, ощутив, что к горестям прибавляется еще одна, четвертая, направился в ту комнату, где Джонни Пирс творил, если ему не мешала няня, носившая фамилию Брюс.

Сейчас, по всей видимости, она мешала, ибо пятый граф услышал с порога ее суровый голос:

– Сил моих нету, мастер Джонатан. Ой, здравствуйте, милорд!

Няня больше всего напоминала гренадера, который собрался играть тетку пресловутого Чарлея; такие няни присасываются к дому, как полипы – к лодке. В Хаммер-холл она пришла «совсем девчонкой», чтобы пестовать Джонни, но, когда он вырос, не сочла, что обязанности ее исчерпаны, и стала такой же неотъемлемой частью усадьбы, как львы у ворот или странный запах под крышей.

– Пойду взгляну, что там в вашей спальне, – продолжала она. – Значит, мастер Джонатан, вы с ней поговорите.

– Она старается…

– Что-то не видно! Неряха она, и все. Вот уж поистине, кольцо у свиньи! Соломон сказал, не кто-нибудь. Как в воду глядел.

Дверь за ней закрылась, и Джонни, приятный собою человек с усталым взором, оторвался от повествования о любимом, хотя и вымышленном герое, инспекторе Джервисе. Граф печально смотрел на него. Если молодого Пирса не терзали хищные птицы, он и не знал, кого они терзают.

– Что случилось? – спросил он.

– А, все то же! С кухаркой ссорится.

– Часто?

– Постоянно.

– Кухарка уходит?

– Пока еще нет, но скоро уйдет. Они тут не держатся. Няня поедом ест.

– Да, женщина сложная, хотя и полезная, если ты подзабыл Библию. Однако я собирался говорить не о нянях, кухарках и Библии. Есть более насущные темы. Вчера я видел Белочку.

– Да?

– Да. Повел в ресторан. Семга, poulet en casserole [2]2
  Тушеная курица ( фр.).


[Закрыть], фрукты. Она едва прикоснулась к ним, нет – вообще не прикоснулась.

– Господи! Она больна?

– Телом здорова, а душой… Душа у нее истерзана, и все из-за тебя. Почему ты не женишься, мой друг?

– Я не могу.

– Можешь, можешь. И не такие женились, скажем – я. Заметь, ни разу не пожалел. Да, процедура нелегкая. Стоишь на коленях, и кажется, что все глядят на твои подошвы. Ноги у меня – лучше некуда, штиблеты – от лучшего сапожника, а вот поди ж ты! Так и чувствуешь, что на тебе рыбачьи сапоги. Но ничего, это проходит. Мысль о том, что ты получил лучшую девушку в мире, животворит, как неделя на курорте. Решайся, не пожалеешь! Небольшое усилие воли… Постой, ты ломаешь ручку и, что еще хуже, разбиваешь сердце божественного создания. Видел бы ты ее вчера! Я – сильная личность, но едва не плакал, когда она отвергла этих цыплят, словно их стряпал Борджиа. Словом, мне за тебя стыдно. А тебе?

– Вы ничего не понимаете!

– Вот именно. Как и Белочка.

Джонни задрожал и провел по лбу недоломанной ручкой. Граф смягчился. Он видел, что крестник попал в переплет, а мы должны жалеть таких крестников.

– Расскажи мне все, – посоветовал он. – В чем дело? Ты болен?

– Да.

– Господи! Чем же?

– Няней.

– Прости, не понимаю.

– У вас никогда не было преданных нянь?

– Конечно, не было. Они уходили через месяц, благодаря Бога за спасение. Но при чем это здесь?

– Как вы не поймете! Няня живет при мне четверть века, точнее – двадцать семь лет, чтоб ее черти драли! Она забрала всю власть. Неужели она ее уступит?

– Чепуха какая-то!

– Нет, не чепуха. Вы видели ее в действии. Прекрасная кухарка исчезнет, как горный снег. А почему? Из-за няни. Белочку она съест. При ее импульсивности…

– Няниной?

– Белочкиной.

– А, Белочкиной! Да, это в ней есть.

– Ну вот. Значит, при ее импульсивности она не выдержит, чтобы с ней обращались как с недоумком. «Делай то», «не делай того…» И еще фыркнет…

– Кто, Белочка?

– Няня.

– А, няня! Да, фыркнуть она способна.

– Вот именно. И зашипеть, вроде утюга. Тут с ума сойдешь. Но и это не все, она помнит мое детство. Можно ли боготворить мужа, если доподлинно знаешь, как он объелся пирогом и его вырвало? Я в два счета стану жалким из жалких. Знаю, знаю. Сейчас вы спросите, почему ее не выгнать.

– Спрошу.

– Разве можно дать человеку…

– Джонни! При мужчинах!

– Ладно, по уху.

– Ах, по уху! Нет, нельзя. Предложи ей денег.

– Где я их возьму?

– Не так уж много, фунта два в неделю…

– Ничего подобного. Пятьсот фунтов сразу.

– Сразу?

– Да.

– Странно… Казалось бы, небольшая пенсия…

– Предлагал.

– Она отказалась?

– Согласилась. Тогда я объяснился с Белочкой. Кстати, она хочет выйти за констебля.

– Белочка?!

– Няня.

– А, няня! За какого?

– За нашего, здешнего.

– Он подслеповат?

– Нет, навряд ли. А что?

– Трудно влюбиться в эту няню. Что ж, полисмены – смелый народ. Что было дальше?

– На чем я остановился?

– На том, что она согласилась. Казалось бы, все в порядке.

– Нет. Ее констебль выиграл пятьсот фунтов. Футбольное лото.

– Что же тут плохого? Наверное, она обрадовалась.

– Куда там, обиделась! Какая-то тетя Эмили вышла замуж бесприданницей, и муж оказался главным в семье. Захочет она новую шляпку, а он говорит: «Я что, Ротшильд? Пяти лет не прошло, как покупали». В общем, няня на это не пойдет.

– Одумайся, что ты говоришь! Тетя Эмили – бесприданница, у няни – твердый доход. Что хочет, то и купит. Ты ей об этом не напомнил?

– Напомнил, а что толку? Разве ее проймешь? Пятьсот фунтов, или браку не бывать. Так и живем.

Джонни воткнул перо в последнюю реплику Джервиса и подытожил:

– Мне уж показалось, что выход есть. Рискованный, это да, но до благоразумия ли сейчас? Вы читали мою последнюю книгу «Инспектор Джервис в тупике»?

– Как-то не успел. То Пруст, то Кафка…

– Ничего, ничего. В Англии многие ее не читали. Но кое-кто и читал, во всяком случае – я заработал на ней сто одиннадцать фунтов шесть шиллингов три пенса.

– Недурно.

– Взял сотню и поставил на Балламера.

– Ну, что же это! Фото показало, что Второй его обогнал.

– Да, будь у него морда подлиннее, мои беды бы кончились.

– А больше неоткуда достать деньги?

– Вроде бы неоткуда.

– Как насчет мебели?

– Я продал все, что мог. Остальное, как говорится, неотъемлемо от дома. Кроме этой горки, ее подарил двоюродный дед.

– Да уж, мерзкий предметец!

– Вот за нее меня не посадят. Скоро отдам на аукцион, фунтов пять выручу.

– Если найдется кто-нибудь подслеповатый.

– Хорошо, но где остальные четыреста девяносто пять? А, черт! Вы грабили банки, дядя Фред?

– Как-то не доводилось.

– Прямо хоть грабь. Но с моим везением окажется, что и в Английском банке денег нет. Одно утешение…

– Интересно, какое?

– Через век-другой это все будет не важно. А теперь, простите, мне пора вернуться к Джервису.

– Я и сам собирался идти. Джейн сказала, чтобы я непременно передал привет Бифштексу, а мне бы хотелось еще побеседовать с Пизмарчем. В общем, дел – завались. Через час я в твоем распоряжении.

– Да чем вы поможете!

– Не говори таких слов об Икенхемах. Мы – неисчерпаемы. Признаю, случай трудный, но я его обмозгую и что-нибудь придумаю. Создам проект.

– Ой, какие там проекты!

– Такие. Подожди, ничего больше не прошу.

И, мягко взмахнув рукой, немного сдвинув шляпу, лорд Икенхем пошел через парк к обиталищу Бифштекса.

9

Подходя к озеру, за которым располагался главный дом, лорд Икенхем был хмур и задумчив. На отмели топталась корова; в обычное время он швырнул бы в нее веточку, но сейчас не задержался даже для такой пустяковой любезности.

Он беспокоился о Джонни. Даже менее острый ум догадался бы, что крестнику плохо. Лорд Икенхем мало общался с няней Брюс, но понимал, что убеждать ее – незачем. Такие не сдаются. Если ей нужны пять сотен наличными, значит – или сотни, или отставка злосчастному полисмену. Сотен у Джонни нет, значит – нет и выхода. И мы не побоимся сказать, что, при всей своей удали, граф был достаточно растерян, звоня в звонок. Открыл ему Альберт Пизмарч.

Придирчивый критик сказал бы, что карие глаза дворецкого не блещут умом; но человек поприятнее заметил бы, что они сияют добротой и честностью. Друзья не просили его объяснить им теорию Эйнштейна, а вот положиться на него могли всегда. Правда, он скорее все портил, чем распутывал, но главное – намерения, главное – сердце.

Лицо его, привыкшее к профессиональной отрешенности, расплылось в улыбке, и он сказал:

– Добрый вечер, милорд.

– Привет. Хозяева дома?

– Сэр Раймонд у себя, но с ним какой-то джентльмен, мистер Карлайл.

– Я его знаю. Наверное, продает рубины. Что ж, если сам занят, мы с вами выпьем, очень уместно после такой прогулки. Пыль, жара… Портвейн не иссяк?

– О нет, милорд. Вот сюда, вот сюда.

– Да, – сказал граф несколько позже, – животворящая жидкость. Видимо, именно ее имел в виду поэт, когда воспевал «небесный порт». Как же это? Вот! «Если нападут испанцы, я небесный порт покину, погоню их по Ламаншу, как в былые времена». Сэр Генри Ньюболт, «Барабаны Дрейка». Вы знаете эти стихи? Ах, что это я! Конечно, знаете. Помню, мы их пели у костра.

– Я их очень любил, милорд.

– А как пели! Поистине, сибирский пес в погоне за сибирским волком. Я еще удивлялся, откуда берется такой зычный, глубокий голос. Видимо, закон природы. Компенсирует вашу кротость.

– Вполне возможно, милорд.

Лорд Икенхем опустил бокал и покачал головою.

– Вот что, Берт, – сказал он, – какой я вам «милорд»? Конечно, я лорд, но стоит ли это подчеркивать? В конце концов, кто они такие, лорды? В самом лучшем случае – анахронизм, паразиты на теле государства. Тонкой душе нелегко, если ей напоминают, что владетель ее – из неприкасаемых. Не могли бы вы придумать что-нибудь, щадящее чувства?

– Мне трудно называть вас «Икенхем».

– Я имел в виду «Фредди».

– Ну что вы, милорд!

– А если «старик» или «дружище»?

– Что вы, что вы! Может быть, «мой друг»?

– Превосходно! Ну, Берт, как тут дела? Судя по вашим письмам, не важно. Бифштекс обижает сестру?

– Не мне судить сэра Раймонда…

– Говорите свободно, Берт, не играйте дворецкого. Мы – одни.

– Тогда я скажу, что он очень плохо обращается с madam.

– Рычит?

– Буквально каждый день.

– Да уж, адвокаты – не сахар. Как в суде, так и дома. Помню, я слышал, как он допрашивает Истинного Ящерку Билла. Тот что-то пискнул, а Бифштекс прожег его взглядом и загромыхал: «Следите за собой, сэр! Я не потерплю таких выражений!» Значит, то же самое он и здесь.

– Особенно теперь. Madam страдает из-за этой книги. Ей претит… ее тон, в нравственном смысле слова. Она много плачет.

– А он сердится?

– Ужасно. По-видимому, его раздражают слезы. Иногда мне кажется, что я не выдержу.

– Почему же вы не уходите?

– Я не могу оставить ее.

Лорд Икенхем зорко на него взглянул. Лицо, обычно похожее на безжизненную маску, странно кривилось, напоминая о той поре, когда дворецкий не был дворецким.

– Эй, – сказал граф, – что это с вами?

Альберт Пизмарч какое-то время боролся с собой. Наконец, обретя речь, он произнес совсем не тем тоном, каким пел про Дрейка:

– Я люблю ее, мой друг.

Другой подпрыгнул бы при этих словах, перевернув бокал вина, но граф Икенхемский только посмотрел сочувственным, понимающим взглядом. Личное мнение, подсказывающее, что любить Фиби не смог бы самый отчаянный Ромео, он скрыл. Значит, кто-то может.

– Бедный вы, бедный, – сказал он. – Облегчите душу. Когда это началось?

Карие глаза подернулись той дымкой, какой подергиваются они, когда их владелец умышленно вспоминает о прошлом.

– Свел нас ревматизм, – начал он, и голос его немного дрогнул.

Лорд Икенхем поднял бровь.

– Простите? – сказал он. – Ревматизм?

– Madam страдает ревматизмом, но у нее – левое плечо, у меня – правая нога. Каждое утро она спрашивала: «Как ваша нога, Пизмарч?», и я отвечал, а потом спрашивал: «Как ваше плечо, madam?», и она отвечала мне. Так и шло.

– Ага, понятно… Обмен новостями в доме скорби. Да, понятно. Когда говоришь женщине об особом, жгучем ощущении в твоей ноге, а она отвечает рассказом о таком же ощущении в плече, это связывает, связывает…

– И вот, прошлой зимой…

– Да?

Альберт Пизмарч почтительно понизил голос:

– …я подхватил грипп. Madam за мной ухаживала.

– Взбивала подушку? Подносила освежающий морс?

– И читала Агату Кристи. Ту т со мной что-то случилось. Я понял, что люблю.

Лорд Икенхем помолчал, прихлебывая вино и все еще удивляясь, что Фиби может возжечь дивное пламя. Он знал, что она моложе его лет на десять, но воспринимал как старушку, так лет восьмидесяти. Судя по всему, Альберт Пизмарч видел ее иначе; да и вообще, когда ведешь дом Бифштекса, спасибо, если не выглядишь на девяносто девять.

– Предприняли что-нибудь? – спросил он.

– Что вы, милорд, то есть мой друг! Нельзя, неприлично.

– Какие приличия! – грубовато, хотя и добродушно вскричал граф. – Если думать о них, ничего не выйдет.

– Что же вы посоветуете?

– Так-то лучше! Слава Богу, вам попался специалист самого высокого класса. Если поставить плечом к плечу все пары, которые я соединил, они растянутся от Пиккадилли-сёркус далеко за Гайд-парк. Знаете Билла Окшота? Нет, конечно. Один из моих питомцев. Другой – племянник, Мартышка. Розовый тип из Митчинг-хилл, Полли Плум, Хорас Давенпорт, прекрасная Элзи, Джимми Скунмейкер – в общем, десятки. При моей поддержке можно победить самую гордую красавицу. Данный случай – необычен, действовать надо с вящей осторожностью. Скажем, метод Икенхема немного резок.

– Метод Икенхема?

– Так я его называю. В общих чертах: подходишь, хватаешь, прижимаешь, осыпаешь поцелуями. Текста мало: «Моя судьба», варианты: «…жизнь» или «…радость». Хватать надо покрепче, это вам не чайная чашечка, и немного покачать. Успех гарантирован, но в вашем случае лучше действовать исподволь. Предположим, так: для начала – цветы, увлажненные утренней росой. Каждый день. Вручать не надо, это не пакет, кладем незаметно в комнату. Тайный дар от тайного поклонника. А? Она гадает и терзается, кто бы это мог быть. В свое время узнает, не раньше. Представляете эффект? Постойте! Вроде бы есть язык цветов? Что-то я такое читал… Скажем, настурции – «Ваш тайный и почтительный друг», лобелии какие-нибудь – «Вот и я!». Словом, в таком духе.

– Да-да, конечно. Есть специальные справочники.

– Ну вот, раздобудьте, пользуйтесь. – Лорд Икенхем подумал. – Что бы такое еще? Да, собака! Как она насчет собак?

– Madam обожает своего спаниеля.

– Пекитесь о нем, подлизывайтесь. Не пренебрегайте ничем. Чешите, гладьте, свиристите, давайте косточку. Путь к сердцу женщины лежит через собаку. И еще…

Граф замолчал, увидев за окном весьма авантажного мужчину.

– Ну, самосвободился, – сказал он, вставая. – Так не забудете? Дружба с собакой. Цветы.

– Не забуду.

– Каждое утро! Мало-помалу, тихой сапой… В свое время сработает, – закончил граф, выходя в коридор, чтобы направиться в кабинет, где сэр Раймонд Бастабл, по всей вероятности, разглядывал новый рубин.

Хмурился он больше, чем тогда, когда глядел на корову. Проблем накопилось слишком много, чтобы с обычной легкостью распространять сладость и свет или, как сказали бы некоторые, лезть в чужие дела. Мало хлопот с Джонни, а тут еще Пизмарч и Бифштекс, терзающий несчастную Фиби. Словом, полная программа.

Однако он повторял: «Хвост трубой, Фредерик Алтамонт! И не то бывало».

Сэр Раймонд действительно сидел в кабинете, но на рубины не смотрел. Вид у него был такой, словно на него наехала сзади машина. Когда-то в Оксфорде он играл в регби, и его ударил в солнечное сплетение человек с головой из слоновой кости, если не из особенно твердого металла. Было это лет тридцать назад, но в памяти осталось, и до нынешнего вечера казалось ему самым тяжким ударом в жизни.

Но пять минут назад мистер Карлайл предъявил письмо племянника и вышел, чтобы он мог спокойно подумать.