Текст книги "Жасминный домик"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Пэлем Гринвел Вудхауз
ЖАСМИННЫЙ ДОМИК

Джемс Родмен выколотил пепел из трубки и некоторое время сидел молча, задумчиво уставившись на огонь. Потом почесал за ушами у своего пса Вильяма, лежавшего на ковре, набил трубку и снова закурил. Огонек спички озарил на мгновение его мужественное лицо. За окном шумел ветер и потоками лил дождь.

– Вы верите в привидения? – вдруг спросил он.

– Верю ли я в привидения?

– Да.

– Нет, не верю.

– Я, может быть, неудачно выразился. Верите вы, например, в заколдованные дома? Верите ли вы в то, что злое влияние может тяготеть над определенным местом, угнетая живущих там?

– Нет, не верю.

Джемс недовольно посмотрел на меня.

– Разумеется, – продолжал я, – все мы читали таинственные рассказы о привидениях и…

– Я говорю не о рассказах, – конечно, их тысячи. Десятки авторов кормятся привидениями.

– Видите ли, однажды я действительно встретил человека, который слышал…

– А я однажды жил в таком заколдованном доме, – прервал меня Джемс.

У Джемса Родмена большой недостаток: он не умеет и не любит слушать. Вероятно, это профессиональное свойство: Джемс пишет детективные романы и не терпит противоречий, как и его герои.

– Это удовольствие, – продолжал Джемс, – стоило мне пяти тысяч фунтов. То есть я пожертвовал этой суммой, чтобы только не жить там. Я вам рассказывал о моей тетке Лейле, которая писала сентиментальные романы?

– Ведь она умерла, Джемс, а о мертвых…

– Знаю, что умерла. Я совсем не собираюсь порочить ее память.

Я успокоился. Прежде Джемс весьма недвусмысленно отзывался о тетке и ее романах. Его раздражала сентиментальность Лейлы Мэй-Пикней, которая так нравится огромному кругу ее читателей. У Джемса строгие взгляды на литературу, он утверждает, что талант не смеет снижаться до сентиментальных любовных историй и должен оперировать, главным образом, револьверами, украденными документами, трупами с перерезанными горлами и так далее.

Я сам никогда не читал произведений покойной мисс Пикней, но знаю, что она была самой плодовитой писательницей и считалась маститой. Критики, давая отзыв о ее новой книге, обычно ставили заголовок: Опять Пикней , а иногда даже в более угрожающей форме: Опять Пикней!!! – а однажды (дело, помнится, шло о романе «Любовь, которая побеждает») один литературный критик всю оценку книги выразил двумя словами: «О, Боже!»

– Я хотел вам рассказать, но вы меня невежливо прервали, – продолжал Джемс. – Когда тетка Лейла умерла, я узнал, что она оставила мне пять тысяч фунтов и дом в деревне, где она провела последние двадцать лет своей жизни.

Он замолчал.

– Очень мило с ее стороны, – пробормотал я.

– Двадцать лет, – повторил Джемс. – Запомните это обстоятельство: целых двадцать лет! А в год она писала два романа и двенадцать рассказов, кроме постоянного отдела «Советы молодым девушкам» в одном ежемесячнике. Другими словами, сорок романов и не менее двухсот сорока рассказов, написанных под кровлей ее виллы «Жасминный домик».

– Поэтичное название, – заметил я.

– В завещании было сказано, что я должен прожить в нем год безвыездно и в дальнейшем – по шести месяцев в году. Не выполнив этого условия, я не получил бы пяти тысяч.

– Забавное завещание, – задумчиво заметил я, – я иногда хотел бы быть богатым, чтобы поизмываться всласть над наследниками.

– Это не издевательство, тетка была в здравом уме. Она верила в благодетельное влияние окружающей обстановки. И придумала эту штуку, чтобы вытащить меня из Лондона. Она всегда говорила, что городская жизнь делает мой характер мрачным и угрюмым. Вообще она не любила моего жанра.

– Знаю.

– Так вот я отправился в «Жасминный домик». Я вам расскажу всю эту историю по порядку.

…Первое впечатление Джемса от коттеджа «Жасминный домик» было очень благоприятным. Маленький старомодный домик в запущенном зеленом саду, с красной черепичной кровлей, тенистые дубы, пение птиц и веранда, обсаженная розами, – идеальная обстановка для писателя. В такой обстановке тетка могла писать свои сентиментальные романы.

Джемс чувствовал себя отлично. Он перетащил сюда книги, трубки и ракетки для гольфа и с головой ушел в работу, заканчивая свою лучшую вещь под названием «Тайна девяти».

И вот однажды в прекрасный летний полдень он сидел в своем кабинетике и выстукивал на пишущей машинке.

Он заложил новый лист бумаги, тщательно раскурил трубку и быстро застучал:

«На мгновение Лестер Гэдж подумал, что он ошибся. Потом снова послышался стук, легкий, но настойчивый: кто-то постучал в дверь.

Его губы сложились в суровую складку. Легко и быстро, как пантера, он шагнул к столу, бесшумно открыл ящик и вынул свой автоматический револьвер. После приключения с отравленной иглой он держался настороже. В мертвой тишине он на цыпочках приблизился к двери, потом резко распахнул ее, подняв револьвер.

На пороге стояла самая очаровательная девушка, которую он когда-либо видел. Девушка из сказки. Минуту она смотрела на него с нежной улыбкой. Потом погрозила ему хорошеньким пальчиком.

– Вы, наверно, забыли меня, мистер Гэдж, – сказала она с лукавой строгостью…»

Джемс тупо уставился на бумагу. Он был озадачен. Он вовсе не думал писать ничего подобного. Он никогда не допускал девушек в свои романы. Он утверждал, что для детективного романа героини совершенно не нужны. Женщины только разжижают действие, флиртуют с героем и отвлекают его от дела.

Вдруг девушка появилась в его романе. Да еще какая: с интригующей улыбкой и хорошеньким пальчиком! Странно!

Джемс заглянул в черновой план рассказа. Там было сказано, что за дверью находился умирающий человек, который прохрипел: «Жук… жук! Скажите Скотланд-Ярду, что голубой жук…» и умер на ковре, оставив Лестера Гэджа в некотором недоумении.

Джемс разорвал листок, написал новый и накрыл машинку колпаком. Снаружи послышался лай Вильяма.

Единственным мрачным пятном в райской жизни Джемса являлся ужасный пес садовника – Вильям. Он приводил Джемса в ярость. У него была странная привычка приходить и лаять под окном, когда Джемс работал. Джемс терпел этот лай некоторое время, потом, доведенный до бешенства, подходил к окну: на дорожке обычно стоял пес, держа в зубах камень, и вопросительно поглядывал на Джемса.

Вильям вообще имел привычку таскать в зубах камни: в первый день после приезда Джемс в припадке умиления бросил ему камень. С тех пор Джемс не бросал камней Вильяму, но усеял всю дорожку самыми разнообразными предметами, начиная со спичечных коробок и кончая гипсовой статуэткой Иосифа, пророчествующего перед фараоном. Но, несмотря на это, Вильям регулярно являлся под окно.

Лай действовал на Джемса гораздо сильнее, чем стук в дверь на Лестера Гэджа. Тихо, как пантера, он шагнул к камину, снял с полочки китайского божка с надписью «Привет из Клактона» и подкрался к окну.

В это время снаружи донесся чей-то голос:

– Тубо! Прочь с дороги! – и короткий визгливый лай, совершенно не похожий на лай Вильяма. Вильям был какой-то помесью – овчарки, сеттера, бультерьера и дворняжки и лаял басом, как большой цепной пес.

Джемс высунулся в окно. На веранде стояла девушка в голубом платье, держа на руках маленькую белую собачонку, спасавшуюся от невоспитанного Вильяма, который вообще считал, что все в мире создано для его пасти: кость, сапог, палка, камень, шина велосипеда – Вильям не делал между ними большого различия. Он даже предпринимал тщетные попытки сгрызть останки гипсового Иосифа, проповедующего перед фараоном. Сейчас Вильям явно намеревался растерзать собачонку.

– Вильям! – крикнул Джемс.

Пес покосился на него, помахал хвостом и настойчиво продолжал наседать на девушку.

– Ах! – воскликнула девушка. – Этот пес напугал бедняжку Тото.

Джемс выскочил в окно, отогнал Вильяма и очутился перед девушкой.

Она стояла на террасе, обвеваемая легким ветерком, пропитанным сладким запахом жасмина. Из-под платка выбивался золотой локон, большие синие глаза блестели на свежем, румяном личике. Но Джемс был плохой ценитель красоты, особенно женской.

– Вы кого-нибудь ищете? – спросил он.

– Вот этот самый дом! Я не хочу беспокоить вас, но мне так хотелось бы взглянуть на ту комнату, где мисс Пикней творила свои чудные романы. Ведь здесь жила мисс Лейла Мэй-Пикней?

– Да, я ее племянник Джемс Родмен.

– А меня зовут Роза Мейнард.

Джемс провел девушку в дом. Она вскрикнула от восхищения, попав в столовую.

– О, как здесь чудесно! Значит, здесь она писала?

– Да.

– Ах, как вы бы могли прекрасно работать здесь, будь вы тоже писателем.

Джемс был невысокого мнения о литературном вкусе женщин, но эти слова задели его за живое.

– Я писатель, – холодно ответил он. – Пишу детективные рассказы.

– Я не читаю детективных рассказов, – ответила девушка.

– Вероятно, – еще холоднее продолжал Джемс, – вы любите тот сорт беллетристики, что фабриковала моя почтенная тетушка.

– Ах! Я так люблю ее романы! – в экстазе всплеснула руками девушка. – А вы?

– Не сказал бы этого.

– Не может быть!

– Чересчур сладко, – сурово произнес Джемс. – Сентиментально.

Девушка удивилась.

– Что вы! Ее романы взяты прямо из жизни. Я вас не понимаю.

Они шли по дорожке сада. Джемс отворил для нее калитку, и она вышла на дорогу.

– В романах тети молодые люди претерпевают тысячи треволнений и в конце концов женятся.

– Вы говорите о «Запахе цветка», где Эдгар спасает тонущую Мод?

– Я говорю вообще о всех теткиных книгах, – он с любопытством посмотрел на нее. Он нашел разгадку мучившей его тайны. С того момента, как он увидел девушку впервые, она ему казалась странно знакомой. И теперь он понял… – Да ведь вы сами – вылитая героиня теткиных романов! Именно таких девушек она любила описывать.

Глаза Розы заблестели.

– Неужели вы в самом деле так думаете? Вы знаете, я то же самое почувствовала, увидев вас! Вы сами – типичный герой романа мисс Пикней!

– О, что вы говорите! – возмутился Джемс.

– Нет, в самом деле! Я поняла это, когда вы выскочили через окно. Вы были так похожи на Клода Мастерсона из «Девушки с гор».

– Не читал, – мрачно ответил Джемс.

– Он был очень сильный и храбрый, с глубокими, темными, мрачными глазами.

– Если уж все должно идти по теткиным романам, то сейчас вас должен сбить с ног автомобиль, а я должен отнести вас в дом, уступить вам свою… Берегитесь! – вдруг закричал он.

Но было уже поздно. Она лежала у его ног жалким комочком батиста, кружев и шелка, а за угол заворачивал огромный хрипящий мотор. Из него высунулся толстый, краснолицый джентльмен в меховой куртке. Он обнажил голову, – о, нет, не жестом сожаления к своей жертве! – он прикрывал номер машины.

Собачонка Тото, к сожалению, осталась жива.

Джемс отнес девушку в дом и положил на кушетку в столовую. Потом позвонил, появилась румяная экономка.

– Пошлите за доктором! – скомандовал Джемс. – Несчастный случай.

Экономка склонилась к девушке.

– Ах, бедняжка, бедняжка! – прошептала она. – Какая красавица!

Пришлось послать садовника за доктором Брэди.

Явился доктор и после долгого осмотра сообщил:

– Кости не поломаны, но много ссадин на нежной коже. И конечно, испуг. Она должна побыть здесь некоторое время, Родмен. Ей вредно двигаться.

– Оставаться здесь? Немыслимо, неприлично, неудобно!

– Ваша экономка будет присматривать за ней.

Доктор подмигнул. Он был мужчиной средних лет с бачками.

– Хорошенькая девушка, Родмен?

– Я тоже так думаю.

– Красавица. Дочь феи…

– Что? – воскликнул Родмен. Он знал доктора Брэди как совершенно непоэтичного человека. Единственно, чем вдохновлялся доктор, это вопросами пищеварения.

– Дочь феи. Нежное, чудное создание. Когда я взглянул на нее, Родмен, сам чуть не влюбился. Ее маленькая ручка лежала на ковре, как белая лилия на поверхности воды, а ее большие, красивые глаза с надеждой смотрели на меня, точно…

И доктор Брэди побрел по саду, бормоча выдержки из поэтов, а Джемс с ужасом смотрел ему вслед.

Через неделю мистер Эндрю Мак-Киннон, старший компаньон известной фирмы «Литературное агентство Мак-Киннон и Гух», сидел у себя в конторе на Чансери-Лейн, глубоко задумавшись над телеграммой. Потом он позвонил.

– Попросите мистера Гуха зайти ко мне.

И снова задумался.

– Мистер Гух, – сказал он вошедшему компаньону, – я только что получил от Родмена любопытную телеграмму. По-видимому, он хочет видеть меня и просит приехать к себе.

Мистер Гух прочел телеграмму.

– Написано под влиянием сильного возбуждения, – согласился он. – Удивляюсь только, почему он сам не едет сюда, если ему так нужно вас видеть.

– У него очень серьезная работа. Он кончает роман для издательства «Проддер и Виггс». Ну, что же, погода прекрасная. Если вы присмотрите за конторой, я поеду к нему позавтракать.

На перекрестке дорог, приблизительно в миле от «Жасминного домика», Мак-Киннон увидел на краю шоссе жестикулирующую фигуру и приостановил автомобиль.

– Доброе утро, Родмен!

– Наконец-то вы приехали! – ответил Джемс. Он показался агенту худее и бледнее обыкновенного. – Может быть, мы пройдемся пешком? Мне нужно с вами серьезно поговорить.

Мак-Киннон согласился, и Джемс при виде его сильной, уверенной фигуры почувствовал некоторое облегчение. Мак-Киннон был угрюмый плотный человек; при встрече с ним редакторы смущенно теребили галстуки и соглашались на все его условия. Эндрю Мак-Киннона никак нельзя было заподозрить в сентиментальности. Тщетно расточали ему поэтессы и романистки свои улыбки. Он оставался холоден и непоколебим.

– Ну-с, Родмен, – сказал Мак-Киннон. – Проддер и Виггс приняли ваши условия. Я хотел вам об этом написать, но получил вашу телеграмму. Пришлось-таки мне с ними повозиться, но мы сошлись на двадцати процентах с первого издания, двадцати пяти – со второго и двухстах фунтах аванса в день выхода из печати.

– Хорошо, – рассеянно сказал Джемс. – Хорошо. Кстати, Мак, вы помните мою тетку, мисс Лейлу Мэй-Пикней?

– Еще бы, я всю жизнь был ее агентом.

– Тогда вы должны знать, что за дребедень она писала.

– Автор, – нравоучительно сказал агент, – который получает двадцать тысяч в год, дает товар, а не дребедень.

– Ну, словом, вы знаете ее?

– Еще бы.

– Умирая, она оставила мне пять тысяч и виллу «Жасминный домик», где я теперь и живу. Мак, вы верите в заколдованные дома?

– Нет.

– А вот я утверждаю, что «Жасминный домик» заколдован.

– Вашей теткой? – удивился Мак-Киннон.

– Да, насыщен ее влиянием! Над этим местом тяготеет заклятие… миазмы сентиментальности. И всякий, входящий туда, пропитывается насквозь этими ядовитыми испарениями.

– Какая ерунда!

– Вовсе не ерунда!

– Неужели вы серьезно верите, что…

– Хорошо, как вы относитесь к такому факту? Каждый раз, когда я сажусь писать, немедленно появляется девушка.

– В комнате?

– В романе, черт подери!

– Да, да, Родмен, – покачал головой Мак-Киннон, – для вашего романа девушки определенно вредны. Они обесцвечивают все действие.

– Сам знаю. И вот мне ежедневно приходится изгонять оттуда это ужасное существо. Мак. Смазливая девчонка с гнусной улыбкой! Сегодня утром она пыталась залезть в колодец, куда таинственный прокаженный запрятал Лестера Гэджа.

– Быть не может!

– Факт! Мне пришлось переписать три страницы, чтобы избавиться от нее. Известно ли вам. Мак, что в настоящее время я окружен нитями дьявольского заговора всех романов, когда-либо написанных моей, к счастью, покойной теткой? С каждым днем, по мере продвижения моей книги, я все яснее и яснее вижу, что у нее обязательно будет благополучный конец! Неделю назад у моих дверей автомобиль сшиб девицу, и мне пришлось поместить ее у себя. И с каждым днем я все больше убеждаюсь, что рано или поздно я попрошу ее выйти за меня замуж!

– Не делайте этого! – возопил Мак-Киннон, убежденный холостяк. – Вы слишком молоды для женитьбы.

– Как Мафусаил, – ответил Родмен. – Но все равно я знаю, что этим дело кончится. Миазмы проклятого дома пропитали меня. Я не могу сопротивляться той злой силе, что ведет меня к гибели. Сегодня утром, например, я обнаружил, что целую ее собачонку! – Что вы говорите?

– Правда! Конечно, я ее немедленно бросил. А вчера я промок до нитки, собирая букет цветов для девицы.

– Родмен!

– Факт! Я положил букет у ее дверей и побрел вниз, дергая себя за волосы, не понимая, как это случилось. В передней наскочил на румяную экономку. Она благосклонно смотрела на меня, и черт меня побери, если она не бормотала: «Пошли, Господи, счастья влюбленным!»

– Почему вы не уедете отсюда?

– Тогда я потеряю пять тысяч.

– Гм, – задумчиво сказал Мак-Киннон.

– Очевидно, эманации теткиных мыслей впитались во все предметы и в стены дома и давят и порабощают волю всякого, кто туда попадает. Здесь, несомненно, какое-то четвертое измерение. Мак. Мак-Киннон презрительно улыбнулся.

– Ерунда, – сказал он. – Просто вы заработались, дружище! Вот вы увидите, что ваша отравленная атмосфера на меня никак не подействует.

– Потому-то я и просил вас приехать. Я надеюсь, что вы разрушите наваждение.

– Постараюсь, – обещал Мак-Киннон.

За столом Мак-Киннон мало говорил – он вообще был молчалив во время еды. Джемс замечал, что он украдкой посматривает на девушку, которая уже поправилась и могла спускаться в столовую, но он ничего не мог прочесть на хмуром лице агента. Солидность и невыразительность его лица, однако, внушали еще надежду Джемсу.

– Ах, право, вы мне принесли облегчение, – говорил Джемс, провожая агента через сад. – Я чувствую, что могу положиться на ваш здравый смысл. Атмосфера дома изменилась после вашего визита.

Мак-Киннон с минуту молчал, погруженный в собственные мысли.

– Родмен, – сказал он, влезая в автомобиль. – Я думал над вашим предложением – ввести в «Тайну девяти» любовную интригу. Я думаю, что вы правы! Для романа она необходима. В конце концов, что в мире выше любви? Ах, любовь, Родмен, самое прекрасное слово во всем словаре! Родмен, введите туда чудную чистую девушку, и пусть она выходит замуж за Лестера Гэджа.

– Ну, это дудки, – мрачно ответил Джемс. – Если она влезет в роман, то я дам ей в мужья таинственного прокаженного, и никого другого! Но, Мак, я вас не понимаю…

– Ах, Родмен, эта девушка покорила меня! – вздохнул Мак-Киннон (Джемс с ужасом увидел, что на его бесстрастных глазах выступили слезы умиления). – Ах, я видел ее, сидящей под розами, окруженную ароматом жасмина. Беззаботные птички весело пели, и ласковое солнце освещало ее милое личико. Бедняжка! – бормотал Мак, вытирая глаза. – Несчастная девушка! Родмен, – и его голос дрогнул, – я… решил, что мы жестоко обошлись с Проддером и Виггсом. У Виггса только что оправилась от болезни жена. Друг мой, можем ли мы притеснять человека, у которого такое горе? Нет, я возьму обратно договор и переделаю его на двенадцать процентов и без аванса.

– Что?

– Но вы на этом не потеряете, Родмен, нет, нет, вы не будете в убытке! Я отказываюсь от своего вознаграждения. Бедная, бедная девушка!

Автомобиль тронулся. Мак-Киннон, сидя на заднем месте, сморкался.

– Все кончено! – сказал Джемс.

Вникните в его положение. Вы, читатель, может быть, счастливый семьянин и не поймете всю силу инстинкта самосохранения, являющегося в минуты опасности у заядлого холостяка.

У Джемса был панический, врожденный ужас перед браком. Еще в молодости он приобрел ряд холостяцких привычек, у него образовался прочный холостяцкий уклад, и он боялся, что к концу первой же недели медового месяца женщина разобьет вдребезги весь его привычный образ жизни.

Джемс любил завтракать в постели. Позавтракав, он курил и стряхивал пепел на ковер. Какая жена станет это терпеть?

Джемс привык проводить день в костюме для тенниса и туфлях. Какая жена упустит случай нарядить мужа в тугой крахмальный воротник, узкие ботинки и визитку?

Судьба издевалась над Джемсом, грозя ему костлявым пальцем. Мисс Роза теперь вставала с постели и целыми днями просиживала в кресле на залитой солнцем веранде, и Джемс должен был читать ей вслух, больше стихи, старомодные, сентиментальные стихи о любви.

Погода стояла великолепная. Жасмин отравлял воздух на милю кругом своим сладким ароматом; розы на веранде цвели, птицы пели, каждый вечер заканчивался великолепным заходом солнца. Природа старалась вовсю, в ущерб бедняге Родмену.

Наконец Джемс не выдержал и, поймав доктора Брэди после очередного визита, поставил вопрос ребром:

– Когда она сможет уехать?

Доктор похлопал его по плечу:

– Не скоро, Родмен, – сказал он тихим голосом заговорщика, – не беспокойтесь. Ей нельзя двинуться в течение… ну, скажем, нескольких недель…

– Недель?! – воскликнул Джемс.

– Да, недель… Если хотите, то и месяцев, – доктор игриво ткнул Родмена в живот. – Желаю вам удачи, молодой человек.

Джемс испытал легкое облегчение, когда доктор споткнулся о Вильяма, растянулся и поломал стетоскоп.

В саду Джемс встретил экономку.

– Барышня хочет говорить с вами, сэр, – сообщила она, улыбаясь и потирая руки.

– Со мной? – мрачно спросил Джемс.

– Ах, сэр, какая она красавица! Как птичка с переломанным крылышком, сидит она на веранде, и ее глазки блестят, как…

– Молчать! – завопил Родмен.

Увидев девушку, Джемс стал думать о том, как глубоко он ее ненавидит. Но тщетно! Какая-то сила приказывала ему: «Подойди и возьми ее маленькую белую ручку! Прошепчи на ее розовое ушко нежные слова, от которых зальется румянцем ее чудное личико». Джемс отер пот со лба, вздохнул и сел.

– Миссис… как ее… ну, экономка сказала, что вы хотите меня видеть?

Девушка кивнула головой.

– Я получила письмо от дяди Генри. Я написала ему обо всем, что со мной случилось, и он приезжает сюда завтра утром.

– Дядя Генри?

– Да, я его зову так, но он мне не родственник. Он мой опекун. Они с отцом служили в одном полку, и отец, раненный на афганской границе, умирая на руках у дяди Генри, просил его позаботиться обо мне…

Джемс поднял голову. Давно когда-то он имел неосторожность пробежать теткин роман «Завещание Руперта», и в этой книге…

– Я с ним помолвлена, – спокойно добавила девушка.

– О! – застонал Джемс.

– Что с вами?

– Ничего, продолжайте.

– Отец хотел, чтобы он женился на мне.

– Это так трогательно с его стороны. Очень, очень разумно! – горячо поддержал Джемс.

– Но теперь, – продолжала девушка тихо, – я заколебалась.

– Не надо колебаться! – возбужденно говорил Джемс. – Вы должны уважать предсмертную волю отца. Так вы говорите, что он приедет завтра утром? Великолепно, великолепно! К завтраку, я полагаю? Превосходно! Велю приготовить все к его приезду.

На следующее утро Джемс вышел в сад покурить. Все складывалось как нельзя лучше. Он закончил «Тайну девяти» и послал ее Мак-Киннону, и теперь у него зарождался новый сюжет: человек с половиной лица живет в таинственном подземелье и терроризирует Лондон страшными преступлениями. И самое страшное то, что всех его жертв находят в ужасном виде: пол-лица отрублено…

Вдруг до его слуха донесся визг. Он пробрался сквозь кусты к реке и наткнулся на экономку.

– О, сэр!

– Что случилось? – сердито спросил Джемс.

– О, сэр!

– Что случилось?

– Собачка упала в реку, сэр.

– Так что же?

– О, сэр, она утонет!

Джемс пошел за нею, снимая на ходу куртку. Он говорил себе мысленно:

– Я ненавижу собак вообще, а эту в частности. Я выловлю ее сачком. Только осел из теткиного романа стал бы бросаться в реку, чтобы…

Однако он бросился в реку. Тото, испуганный всплеском, быстро поплыл к берегу, но Джемс оказался проворнее. Крепко схватив Тото за шиворот, он два раза окунул его в воду, потом выбрался на берег и понес чихающую собачонку. Экономка еле поспевала за ним.

Девушка сидела на веранде. За ней высилась высокая фигура человека с добрыми глазами и седеющими волосами. Экономка завопила:

– О, мисс! Тото! Собачка! Он спас собачку, мисс! Он бросился в воду и спас ее!

Девушка взволновалась.

– Очень любезно с вашей стороны, клянусь Георгом! – воскликнул военный.

Девушка очнулась.

– Дядя Генри, это мистер Родмен. Мистер Родмен, – мой опекун, полковник Картерет.

– Очень рад познакомиться с вами, сэр, – сказал полковник, поглаживая усы. Его честные голубые глаза сияли. – Вы совершили галантный поступок, сэр.

– Вы такой смелый, – прошептала девушка.

– Я такой мокрый, – сказал Джемс и побежал наверх переодеваться.

К завтраку девушка не вышла, и Джемсу пришлось занимать полковника. Джемс, впервые разыгрывавший роль хозяина, старался развлечь его разговорами о гольфе, кубистической живописи, чехословацкой проблеме, о современной музыке, о фокстроте, гидротерапии как средстве против ревматизма, о погоде, но в ответ получал лишь молчаливые кивки. Иногда полковник поглаживал усы, точно желал что-то сказать, но только покрякивал. Один раз, потянувшись за горчицей, Джемс украдкой взглянул на него и заметил, что тот упорно на него смотрит.

После завтрака они закурили папиросы в полном молчании.

– Родмен, – неожиданно сказал полковник, – я хотел бы поговорить с вами.

– О чем? – удивился Джемс.

– Родмен, – продолжал полковник. – Или, вернее, Джордж. Могу я называть вас Джорджем?

– Пожалуйста, если хотите, – вежливо ответил Джемс. – Хотя, собственно, меня зовут Джемс.

– Джемс. Разве это не одно и то же, черт побери? Итак, Джемс, я хочу с вами поговорить. Говорила ли вам мисс Мейнард, – я хочу сказать. Роза, – относительно меня… относительно наших, так сказать, отношений.

– Она говорила, что вы помолвлены.

У полковника дрогнули губы.

– И больше ничего?

– Ничего.

– Джемс, пока вы переодевались наверху, она сказала мне, – ах, она так волновалась, бедное дитя! – она сказала, что хотела бы расторгнуть нашу помолвку. Джемс побледнел и привстал.

– Неужели? – пробормотал он.

Полковник кивнул головой. Он смотрел в окно, и в его глазах угадывалось страдание.

– Но это же бессмыслица! – возмутился Джемс. – Она не может, не смеет так легко отказываться! Я хочу сказать – это нехорошо с ее стороны.

– Ах, не жалейте меня, мой мальчик.

– Но почему она так поступила?

– Ее глаза сказали мне все.

– Глаза?

– Да. Когда она смотрела на вас на веранде, а вы стояли перед ней, как юный герой, только что спасший жизнь ее любимой собачки. Вы завоевали ее сердце, мой мальчик…

– Нет, послушайте! – запротестовал Джемс. – Вы говорите вздор! Разве может женщина полюбить мужчину только потому, что он спас ее собачонку?

– Конечно, – ответил полковник. – Разве этого мало? Совершенно достаточно для девушки. Ах, это старая история. Юность тянет к юности. Я уже почти старик: я должен был это предвидеть.

– Да вы вовсе не старик.

– Да, да!

– Нет, нет!

– Да, да!

– Не говорите «да, да»! – завопил Джемс, хватаясь за голову. – И ей нужен добрый, положительный муж средних лет, чтобы любить и беречь ее.

Полковник благодарно улыбнулся и покачал головой.

– Это донкихотство, милый мой. Очень мило с вашей стороны так говорить, но – нет, нет!

– Да, да!

– Нет, нет! – полковник крепко пожал руку Джемсу и пошел к двери. – Вот все, что я хотел сказать вам. Том.

– Джемс.

– Джемс. Идите к ней, и пусть воспоминания о разбитых мечтах старика не тревожат вашего доброго сердца. Я старый солдат, закаленный в боях. Но мне лучше оставить вас… лучше побыть в одиночестве. Если я вам буду нужен, вы найдете меня в малиннике.

У двери полковник остановился, улыбнулся своей доброй, страдальческой улыбкой, вздохнул и вышел.

Джемс вылетел из столовой, схватил шляпу и палку и пошел по саду. Голова его пылала. Ах, тетка, тетка! Это совсем в ее духе: пожилой опекун, отказывающийся от личного счастья в пользу молодого человека. Но с какой стати он, Джемс, должен быть козлом отпущения? Почему именно он должен пасть жертвой заколдованного коттеджа?

Джемс решил воздержаться от всяких действий. Пассивность – и больше ничего. А если им это не нравится, – пожалуйста, пусть уезжают: скатертью дорога!

Высокая фигура полковника выплыла из малинника и перерезала ему путь.

– Ну? – спросил полковник.

– Что ну?

– Можно вас поздравить?

– С чем?

В добрых голубых глазах сверкнул странный огонек…

– Вы просили Розу стать вашей женой?

– Нет… я хочу сказать: еще нет.

Голубые глаза стали еще добрее и голубее.

– Родмен, – сказал полковник спокойно. – Я знал Розу, когда она была еще ребенком. Ее отец умер на моих руках, заклиная меня хранить и оберегать его малютку. Я вынянчил и уберег ее от множества болезней: от кори, коклюша, куриной слепоты; жизнь моя посвящена только ей. – Он многозначительно замолчал. – Родмен, известно ли вам, что я сделаю с человеком, который посмеет играть чувствами моей девочки? – Полковник полез в задний карман. В руке его блеснул револьвер. – Я застрелю его, как собаку.

– Как собаку? – пролепетал Джемс.

– Как собаку! – подтвердил полковник. Он взял Джемса под руку и повернул его к дому. – Она на веранде. Идите к ней. И если… Я верю вам.

– О да…

– Так я и думал! Идите к ней, юноша! Я уверен, что она согласится. Я буду вас ждать в малиннике.

На веранде стоял душный запах роз. Где-то вдали звенели овечьи бубенчики, и в малиннике заливались щеглы. Сидя в кресле перед накрытым к чаю столом. Роза Мейнард смотрела на приближающегося Джемса.

– Чай готов! – весело воскликнула она. – А где дядя Генри? Ах, я и забыла… – она смущенно замолчала.

– Он в малиннике, – тихо ответил Джемс.

– Я знаю. Ах, почему жизнь такая тяжелая вещь? – услышал он ее шепот.

Джемс сел и стал смотреть на девушку. Она сидела, откинувшись на спинку кресла, закрыв глаза. Мысль провести с ней остаток своих дней приводила его в ужас. Связать свою судьбу с девушкой, упивающейся теткиными романами; с девушкой, которая может терпеть присутствие собачонки Тото; с девушкой, которая в восторге всплескивает руками перед каждым цветком, – нет, это уж слишком!

И все-таки Джемс взял ее руку и хрипло пробормотал:

– Мисс Мейнард… Роза…

Она взглянула на него и потупилась. Ее щеки залил румянец. Собачонка Тото стояла перед хозяйкой на задних лапах, вымаливая кусочек кекса, но тщетно. До нее ли тут?

– Позвольте рассказать вам одну сказку, – тихо продолжал Джемс. – В некотором царстве, в некотором государстве жил некий счастливый человек. Жил он одиноко в своем маленьком коттедже…

Он замолчал. Неужели он, Джемс Родмен, несет такую чепуху?

– Ну? – прошептала девушка.

– Но однажды в его жизнь вошла неизвестно откуда появившаяся маленькая фея… она…

Джемс опять замолчал, но на этот раз уже не от стыда за свои слова. Скатерть зашевелилась, и Джемс от неожиданности вылил горячий чай себе на колени.

– Ой! – закричал он, вскакивая.

Стол закачался и с грохотом повалился набок, обнаружив Вильяма, подкрадывающегося к Тото. Бросив на него взгляд беспредельного ужаса, Тото поджал пушистый хвост и, повернувшись, пустился наутек. Он стремглав летел к калитке, Вильям свирепо мчался за ним.

Роза Мейнард вскочила.