Текст книги "Джим с Пиккадилли"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– А ну-ка, выметайся! – сказала она Огдену.

Тот попытался было вызывающе ответить на ее взгляд, но потерпел провал. Почему он боится, постигнуть он не мог, но факт оставался фактом – только ее, из всех его близких, он уважал. Ясный взгляд и спокойная, властная манера неизменно укрощали его.

– Еще чего! – вяло огрызнулся он. – Тоже мне, босс нашелся!

– Давай, давай!

– Ах ты, раскомандовалась!

– А дверь прикрой тихонько, с той стороны. – Энн повернулась к Джерри, как только приказ был выполнен. – Опять вас допекал?

Тренер отер пот со лба.

– Если этот мальчишка будет врываться в зал, когда я тренируюсь… Слыхали, мисс Энн, что он про Мэгги болтает?

Родилась Селестина под именем Мэгги О'Тул, но терпеть такое имя у своей горничной миссис Пэтт категорически отказывалась.

– Ну, Джерри! Зачем вы обращаете на него внимание? Он же выдумывает все! Только и знает болтается по дому да выискивает, кого бы помучить. А найдет – наслаждается от души. Мэгги ни за что не поедет кататься с Биггсом!

Джерри облегченно вздохнул.

– Спасибо, мисс Энн, хоть вы помогаете!

Подойдя к двери, Энн ее распахнула, оглядела коридор и, убедившись, что он пуст, вернулась в зал.

– Джерри, мне нужно с вами поговорить. У меня мысль… Я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали.

– Слушаю, мисс Энн.

– Надо наконец проучить этого паршивца! Опять дядю Питера донимал. Больше я терпеть не намерена! Предупреждала его: не отстанешь от дяди – получишь. Не верит. Джерри, что за человек этот ваш Сметерс?

– Вы про Смайтерса, мисс Энн?

– Ах, ну да! Запомнилось, не то Смитерс, не то Сметерс. Тот, с собаками… Вы ему доверяете?

– Последний грош доверил бы. Знаю с детства.

– Я не про деньги. Хочу отправить к нему Огдена. Можно на него положиться? Справится он?

– Ой, Господи!

Совершенно опупев на минуту, Джерри пришел в себя и взглянул на Энн. Ему давно было известно, что ум у нее незаурядный, но это уже тянуло на гениальность, у него даже дыхание занялось.

– То есть, вы его похитите, мисс Энн?

– Н-нет… Скорее вы, если я вас уговорю. Ради меня.

– Умыкнуть, значит, и отправить к Баду Смайтерсу в собачью лечебницу?

– Именно. На лечение. Мне нравятся его методы. Огдену они принесут огромную пользу.

– Еще бы! Бад из него сделает человека! – загорелся Джерри. – А вообще-то, не стоит. Похищение – это преступление, за него всыпят будь здоров.

– Так оно же не настоящее!

– Очень уж похоже…

– Джерри, не бойтесь! Тетя Неста не станет подавать в суд. Тогда ей придется обвинить нас, что мы упрятали Огдена в собачью лечебницу. Рекламу она обожает, но – лестную. Конечно, мы рискуем. Вы потеряете здесь работу, а меня, конечно, отправят к бабушке на неопределенный срок. Вы моей бабушки не видели? Только ее во всем мире я и боюсь! Живет в глухомани и каждое утро, точнехонько в 7.30, ставит всю семью на молитву. Ничего! Если вы готовы рискнуть работой ради доброго дела, рискну и я. Вы ведь тоже любите дядю Питера, а Огден доводит его до сердечных приступов. Ну, как? Согласны мне помочь, а, Джерри?

Джерри встал и протянул ей мозолистую руку.

– Когда приступаем?

– Спасибо, Джерри, – Энн тепло потрясла ему руку. – Молодец! Я завидую Мэгги. Наверное, пока они не вернутся, предпринять ничего нельзя. Тетя Неста уж непременно потащит Огдена с собой.

– А что, они уезжают?

– Только что дядя Питер с тетей Нестой решили плыть в Англию, чтобы притащить назад одного человека, такого Крокера.

– Крокера? Джимми? Джимма с Пиккадилли?

– Да. А вы что, знаете его?

– Встречались, еще когда он тут, в Нью-Йорке, работал. Похоже, задает он там шороху. Видали сегодняшнюю газету?

– Да. Оттого-то тетя Неста и решила его привезти. Хотя, по-моему, ни малейшего шанса. С какой стати ему возвращаться?

– В последний раз я встречался с Джимми года два назад. Тренировал, помню, Эдди Флинна для матча с Порки Джонсоном на первенство страны. Столкнулись мы, значит, в клубе. Он сильно накачался…

– Он вообще только и знает, что пьет…

– Ну, пригласил меня на ужин в шикарное заведение. Там все в смокингах, кроме, само собой, меня. Жуть! Прямо грязный козырь в новехонькой колоде. Парень он стоящий, этот Джимми. А вот ведь как в газетах-то расписывают! Похоже, чересчур уж разогнался. Так оно и бывает, если тебя сдернут с работы и пустят по свету шататься, да еще карманы набиты – будь здоров!

– Именно потому-то я и хочу сделать что-то с Огденом. Если упустить его сейчас, вырастет в точности Джимми Крокер.

– Не-а! Джимми совсем из другого теста.

– Точно такой же!

– Слушайте-ка, мисс Энн, уж очень вы настроены против Джимми! – Джерри вопросительно смотрел на нее. – У вас на него зуб?

Энн закусила губку.

– Он не нравится мне в принципе. Не переношу таких людей. Ладно. Я рада, Джерри, что мы договорились насчет Огдена. Я знала, что могу на вас положиться. Трудиться будете не даром! Этого я не допущу. Дядя Питер вас вознаградит. Хватит, чтобы открыть эту вашу ферму здоровья. Женитесь на Мэгги и заживете счастливо.

– Эге! Так что, и босс в деле?

– Пока нет. Сейчас пойду, расскажу ему. Тш-ш! Идут.

Вошел Пэтт, по-прежнему весьма встревоженный.

– Знаешь, Энн… Доброе утро, Митчелл… твоя тетя решила ехать в среду. Я хочу, чтобы и ты с нами поехала.

– Я?! Уговаривать Джимми Крокера?!

– Нет, что ты! Так, для компании. Ты очень поможешь с Огденом. Умеешь держать его в узде. Как у тебя получается, ума не приложу! С тобой он совсем другой.

Энн украдкой бросила многозначительный взгляд на Джерри, тот ответил подбадривающей ухмылкой. Пришлось растолковать значение взгляда на открытом, ясном языке.

– Джерри, вы не пойдете прогуляться на минутку? – мило попросила она. – Мне нужно кое-что сказать дяде Питеру.

– Само собой! Само собой!

Когда дверь закрылась, Энн повернулась к Пэтту.

– Дядя Питер, тебе ведь хочется, чтоб Огдена перевоспитали?

– Эх, если бы!

– Последнее время он здорово тебя допекает? – участливо поинтересовалась Энн.

– Не то слово!

– Значит, все в порядке. А то я боялась, ты не одобришь. Но раз одобряешь – приступаем!

Пэтт заметно вздрогнул. В голосе Энн, а когда он всмотрелся – то и в лице, было что-то такое, от чего его пробрал страх. Глаза ее воинственно сверкали, а огненные волосы, первопричина неистовой тяги к правде, пламенем полыхали на солнце. Что-то надвигалось, Пэтт ощущал это каждым нервом боязливой натуры. Он взирал на Энн, и ему казалось, будто с плеч его сползли годы, он опять превратился в мальчишку, которого подбивает на хулиганскую выходку волевой дружок, герой его детских лет, Хэммонд Честер. В детстве почти у каждого человека есть сильная личность, какой-нибудь юный Наполеон, под напором которого всякое здравомыслие жухнет и погибает.

В жизни дяди Питера эту роль сыграл отец Энн. Он главенствовал над ним в том возрасте, когда ум особенно податлив. Время притупляет мальчишеские воспоминания, нотрадиции детства живы в нас и всплывают в кризисные моменты, как всплывает от взрыва рыба, таившаяся в донном иле. Пэтт снова глядел в лицо юному Хэммонду, его неодолимо затягивали в проделку, которой он никак не одобрял, но знал, что на участие в ней обречен. Так пойманный в ловушку следит за тикающей бомбой, понимая свою собственную беспомощность. Дочь Хэммонда Честера говорила с ним его голосом. Она затевала что-то!

– С Джерри я уже договорилась, – продолжала Энн. – Он поможет мне украсть Огдена и отвезет к своему приятелю. Помнишь, я тебе только что рассказывала? У которого собачья лечебница. Тот будет держать мальчишку у себя, пока он не перевоспитается. Роскошная идея, правда?

Пэтт побелел. Реальность оказалась страшнее всех его предчувствий.

– Э-э, Энн! – сдавленным голосом заблеял он. Проделка превосходила самые жуткие его страхи; но он отчетливо понимал, что хотя и восстает против безумной беззаконности замысла, все равно согласится. Мало того: глубоко внутри сидело чувство, которому он не смел дать волю – ему это нравилось.

– Конечно, Джерри сделал бы все за просто так, но я ему обещала, ты вознаградишь его за труды. Договоритесь потом.

– Энн! Энн! А вдруг твоя тетя прознает?

– Ну, будет скандал! – безмятежно отозвалась племянница. – Придется тебе отстаивать себя. Очень хорошо. Давно пора. Слишком уж ты, дядя Питер, терпим. Вряд ли кто еще стал бы, переносить то, с чем ты миришься. Как-то отец писал мне, что мальчишкой он называл тебя Терпеливец Пит.

Пэтт вздрогнул. Через многие годы это противное прозвище восстало из могилы. Терпеливец Пит! Он-то думал, что гадкий титул навеки похоронен там, где его молодость. Терпеливец! Робкое зарево бунта затлело в его груди.

– Терпеливец Пит?

– Терпеливец Пит, – твердо подтвердила Энн.

– Энн!… – жалобно воззвал дядя. – Я люблю мирную жизнь!

– Тебе ее не видать, пока не постоишь за себя. Ты великолепно понимаешь, отец прав. Тебя топчут все, кому не лень. Как по-твоему, позволил бы мой отец Огдену донимать тебя? Или наводнять собственный дом этими гениями, так что ему и уголка бы не нашлось посидеть в покое?

– Энн, твой отец совсем другой! Он обожает шум и гром. Помню, раз полез к одному типу, который весил двести фунтов. Так просто, поразмяться. В тебе, моя душенька, много от отца. Я часто это замечал.

– Вот именно! Поэтому я и заставлю тебя топнуть ногой. Рано или поздно, ты вышвырнешь из дома всех этих прихлебателей. А для начала помоги переправить Огдена к Смайтерсу.

Повисло долгое молчание.

– Все твои рыжие волосы! – досадливо сказал Пэтт, словно решил загадку. – Из-за рыжих волос, Энн, ты такая и есть. Вот и отец твой рыжий!

Энн засмеялась.

– Не моя вина, дядя Пит. Это моя беда.

– Не только твоя, – покачал головой ее дядя.

ГЛАВА II

Лондон хмурился под серым небом. Ночью лил дождь, с деревьев еще капало. Вскоре, однако, в свинцовом мареве засинели водянистые просветы и сквозь эти расщелины проглянуло солнце. Поначалу робко, затем – набирая уверенности, глядело оно на несравненный газон Гровнор-сквер. Прокравшись через площадь, солнечные лучи дотянулись до массивных каменных стен Дрексдейл-хауса, где до недавних пор жил граф, носивший именно такое имя, и проникли в окна комнаты для завтрака. Шаловливо поиграв на плешивой голове Бингли Крокера, склонившегося над утренней газетой, они не коснулись его супруги, сидевшей на другом конце стола, а если б посмели, она тут же позвонила бы дворецкому и приказала опустить шторы. Вольностей она не терпела ни от людей, ни от природы.

Крокер – человек лет пятидесяти, умеренно полный, чисто выбритый, читал и хмурился. Его гладкое, приятное лицо исказила не то гадливость, не то настороженность, а может – смесь того и другого. Жена его, наоборот, сияла счастьем. Быстрыми взглядами властных глаз она выуживала суть из своей почты точно так же, как выуживала бы тайные провинности из Бингли, если бы они у него были. Она была очень похожа на свою сестру, и одним взглядом умела добиться большего, чем добиваются иные потоками упреков и угроз. Среди ее друзей ходили упорные слухи, будто за ее покойным мужем, хорошо известным питтсбургским миллионером Дж. Дж. ван Брантом, водилась привычка автоматически признаваться во всех грехах ее фотографии на туалетном столике.

Миссис Крокер улыбнулась поверх растущей кипы распечатанных конвертов, и улыбка чуть смягчила твердую линию губ.

– Карточка от леди Корстофайн. Она будет дома двадцать девятого.

Крокер, по-прежнему занятый газетой, равнодушно фыркнул.

– Хозяйка самого знаменитого салона. Имеет влияние на нужный круг людей. Ее брат – герцог, старинный друг премьера.

– У-гу…

– Герцогиня Эксминстер просит постоять за ее прилавком на благотворительном базаре для бесприданниц из клерикальной среды.

– У-гу…

– Бингли, ты слушаешь или нет? Чем ты зачитался?

– Да так… – Крокер оторвался от газеты. – Отчет читаю о крикетном матче, на который ты меня вчера погнала.

– О, я рада, что ты заинтересовался крикетом! В Англии это просто светская необходимость. И чего ты расшумелся, ума не приложу! Ты же так увлекался бейсболом, а крикет – то же самое.

Внимательный наблюдатель приметил бы, что страдание на лице Крокера стало еще горше. Водится за женщинами такая привычка – бросят мимоходом словцо и даже не хотят тебя ранить, а все равно обидно.

Из холла донеслись слабые телефонные звонки и размеренный голос дворецкого. Крокер вернулся к газете. Дворецкий вошел в комнату.

– Звонит леди Корстофайн, мадам. Просит вас.

На полпути к двери миссис Крокер приостановилась, точно бы припомнив нечто, ускользнувшее из памяти.

– А мистер Джеймс встал?

– По-моему, нет, мадам. Как мне сообщила горничная, которая проходила мимо его двери, из спальни не доносится ни шороха.

Миссис Крокер вышла. Дворецкого, собиравшегося было последовать ее примеру, остановил оклик хозяина.

– Послушайте! – сказал тот. – Послушайте, Бейлисс! Нет, подойдите на минутку. Хочу спросить кое о чем.

Дворецкий приблизился. Ему казалось, что нынешним утром хозяин несколько не в себе, лицо у него ошалелое и слегка загнанное, и он даже поделился своим наблюдением в буфетной.

По правде говоря, объяснялось это просто. Крокера точила острая тоска по родине, которая неизменно наваливалась на него как только начиналось лето. С самой своей женитьбы, случившейся пять лет назад, и одновременного отъезда из Америки он стал хронической жертвой этой напасти. Осенью и зимой симптомы притуплялись, но начиная с мая он претерпевал жесточайшие муки.

Каких только эмоций ни воспевают, начисто пренебрегая лишь этой. Поют о Руфи, о пленном Израиле, о рабах, тоскующих по родной Африке, о золотоискателях, тоскующих по дому. Но горести бейсбольного болельщика, обреченного жить за три тысячи миль от Поло Граундс, как бы и нет. Таким болельщиком был Бингли Крокер, и летом страдания его обострялись. Он чахнул в стране, где кричат: «Хорошо сыграли, сэр!», вместо: «Эй, парень, да ты молоток!»

– Бейлисс, вы играете в крикет?

– Немного вышел из возраста, сэр. Но в молодые годы…

– А разбираетесь в нем?

– Да, сэр. Я часто провожу денек на стадионе, когда матчи интересные.

Многие, поверхностно знакомые с дворецким, сочли бы это признание неожиданным проявлением человечности, но Крокер не удивился. Для него Бейлисс с самого начала был человеком и братом, всегда готовно отвлекающимся от своих обязанностей, чтобы помочь разобраться в тысяче и одной проблеме, связанной со здешней жизнью. Американский разум с трудом приноравливался к тонкостям классовых различий и, хотя хозяин излечился от изначальной склонности называть дворецкого «Билли», за советом к нему, как мужчина к мужчине, он обращался всегда. Бейлисс охотно приходил на помощь, ему хозяин нравился. Правда, человеку более тонкому, чем этот хозяин, могло показаться, что ведет он себя как снисходительный папаша, общающийся со слабоумным сыном; но проглядывала тут и искренняя привязанность.

Подняв газету, Крокер снова развернул ее на спортивной странице, тыкая в строчки коротким пальцем.

– Так объясните, что это значит. Пять лет я от него увиливал, а вчера вот допекли, отправили смотреть, как Сёррей играет против Кента. Значит, вы там бывали?

– И вчера был, сэр. Захватывающий матч!

– Что это вас захватило? Я весь день просидел, надеясь, что игра вот-вот развернется. У них никогда ничего не происходит?

Дворецкий едва не поморщился, но выдавил снисходительную улыбку. Что с него взять, уговаривал он себя, одно слово – американец, его пожалеть надо.

– Дорожка была вязкой из-за дождя, сэр.

– Э?

– Вязкая дорожка была, сэр.

– Попробуйте еще разок!

– Вчерашняя игра показалась вам вяловатой, потому что дорожка… то есть, дерн был вязкий… ну, влажный. «Вязкий» – термин технический, сэр. Когда дорожка вязкая, игрокам, отбивающим мяч, приходится быть осторожней, потому что другие игроки, просчитавшись, могут ударить слишком сильно.

– Вот она в чем штука, да?

– Да, сэр.

– Спасибо за разъяснение.

– Не за что, сэр.

Крокер ткнул пальцем в газету.

– А это финальный счет игры, которую мы вчера видели. Если вы что-то разобрали в ней, объясните, пожалуйста.

В указанном абзаце шли вперемешку фамилии и цифры. Бейлисс сосредоточенно изучил их.

– А что, сэр, для вас непонятно? Крокер шумно выдохнул через нос.

– Например, что означает «67» против фамилии Хейвард?

– Хейвард сделал 67 пробежек, сэр.

– О?! За одну игру?

– Да, сэр.

– Даже Бейкер так не мог бы!

– С Бейкером, сэр, я незнаком.

– Вы, наверное, и бола не видели?

– Бола, сэр?

– Ну да, бейсбола.

– Нет, сэр. Не видел.

– Ну, разве это жизнь?! – в возбуждении Крокер вернулся к худшей привычке первых лондонских дней. – Смотри сюда, Билли!

Все остатки почтения к классовым различиям, какие он ухитрялся сохранять на начальных стадиях беседы, сгинули без следа. Глаза у него бешено сверкали. Фыркая, словно боевой конь, он схватил дворецкого за рукав, подтянул его поближе к столу и принялся манипулировать ложками, чашками и даже содержимым тарелки, энергично, почти лихорадочно, объясняя любимую игру.

– Билли!

– Да, сэр?

– Гляди в оба! – призвал Крокер голосом миссионера, готового приступить к обращению варвара.

Он вынул из плетенки булку.

– Видишь, булочка? Это база – «дом». Ложка – первая база. Вот, ставлю чашку – вторая база. Ветчина – третья. Вот тебе и «бриллиант» – ромб, то есть бейсбольное поле. Так, дальше. Эти кусочки сахара – игроки внутреннего поля. А эти – игроки внешнего поля. Вот мы и готовы! Отбивающий – весь внимание. Он стоит тут. Принимающий позади него. А за принимающим – рефери.

– Рефери, насколько я понимаю – это судья, сэр?

– Да называй как хочешь. Без него нет игры. А тут – бугорок центрального круга, вот, я кладу сюда мармелад. К этой цели стремится подающий.

– Подающий – это тот, кто бросает мяч?

– Да, да. Сказано, подающий.

– А круг, это его калитка?

– Называй как хочешь. Внимание! Начинаем! Питчер подает мяч! Бей по нему, Майк! Бей! Набавь скорость! Вот он, прямо на границе внутреннего поля! Бац! Отбивающий отбивает и мчится к первой базе. Игрок с внешнего поля – вот этот кусок сахара – промазал! Ну, кретин! Отбивающий добегает до второй базы. К третьей? Еще чего! Вернись! Не успеешь! Играй наверняка! Держись рядом, друг! У второй! Так. Мяч подают за границу внутреннего поля. Долой! На скамейку запасных! Отбивает третий! Видишь, весь перемазался. Наблюдай вон тем! Стоящий игрок! Оставь ты вторую базу и ударь вон того прямо по носу мячом! Лети ко второй базе! Заметь, первый игрок, которого мы оставили на второй, делает пробежку к базе – «дом». Вот это игра, Билли! Уж поверь мне, вот это игра!

Несколько утомленный пылом, с каким он бросился в лекцию, Крокер откинулся на спинку кресла и освежился холодным кофе.

– Очень занимательно, сэр, – одобрил Бейлисс. – Теперь, когда вы все показали, я вижу, что игра мне знакома. Хотя я знал ее под другим названием. В нее и у нас играют.

– Правда? – вскочил Крокер. – А я тут пять лет и не слышал! Когда ближайший матч?

– В Англии ее именуют лаптой, сэр. В нее играют дети, мягким мячом и чем-то вроде ракетки. Им очень нравится. Я никогда прежде не слыхал, чтобы ею забавлялись взрослые.

– Дети?! – шепотом переспросил Крокер. – Ракеткой?!

– И он буквально вытаращился на дворецкого.

– Да, сэр.

– Мя… мягким мячом?

– Вот именно.

Крокер содрогнулся. Пять лет он прожил в Англии, но только в эту минуту во всей полноте осознал, насколько же он одинок. Судьба забросила его, беспомощного, в страну, где бейсбол называют лаптой и еще играют мягким мячом!

Он рухнул в кресло, тупо уставясь в пространство. Под его взглядом стена точно растаяла, сменившись изумрудным полем, в центре которого человек в серой форме начинает танец Саломеи. Наблюдая за ним холодно и зорко, стоит еще один, тоже в форме, занеся над плечом толстую биту. Еще двое, полуприсев, осторожно бдят позади. А на деревянных скамьях, вокруг, огромное множество зрителей в одних рубашках. Воздух гудит от голосов. В гуле выделяется пронзительный тенорок:

– Орешки! Купите арахисовые ор-р-ешки!

Рыдания едва не сотрясли толстенькое тело страдальца. Бейлисс, дворецкий, встревоженно смотрел на него. Он был уверен, что хозяин занемог.

Случай был как раз из тех, который мог бы использовать священник, стремящийся внушить безденежной, скептически настроенной пастве, что богатые тоже плачут. Поэзия же отлила его в следующих строках:

Изгнанник скорбит на чужбине по хижине милой,

По кладбищу, где зеленеют родные могилы.

Там весело птички щебечут, слетаясь с полей,

Там тихо и мирно журчит серебристый ручей.

В хижине, правда, Крокеру жить не доводилось, и его отношения с птичками не достигали особой близости, но подставьте вместо хижины – бейсбольный клуб, а вместо птичек – его членов, и вот она, параллель, не придерешься.

До второй своей женитьбы Бингли Крокер был актером, незаменимым исполнителем мелких ролей, какие Бог пошлет. Он со всеми ладил, денег у него не водилось, зато имелся сын двадцати одного года.

Сорок пять лет Крокер жил от получки до получки, и каждая следующая еда его приятно удивляла. Но вдруг, на атлантическом лайнере, он познакомился с вдовой Дж. Дж. ван Бранта, единственной наследницей несметных богатств.

Что углядела миссис ван Брант в Бингли Крокере, почему выделила его из прочего мира, выше разумения; но ведь фокусы Купидона давно всем известны. Лучше, не доискиваясь первопричин, довольствоваться результатом. Бурный роман зародился, расцвел и достиг апогея за те девять дней, которые потребовались, чтобы проплыть от Ливерпуля до Нью-Йорка. Крокер возвращался с театральной труппой после провальных гастролей в Лондоне, а миссис ван Брант очутилась здесь, поскольку ее уверили, что тихоходные пароходы – самые надежные. Путешествие они начали незнакомцами, а закончили – помолвленной парой. Роман, безусловно, ускорило и то обстоятельство, что Бингли сразу осознал тщетность сопротивления, если даже ему и приходило в голову сопротивляться – сбежать в таком ограниченном пространстве от сокрушительного напора было просто некуда.

Кровные родственники главных действующих лиц восприняли все это по-разному. Джимми, сын Крокера, узнав, что отец обручился с вдовой известного миллионера, бурлил благодарностью. На маленьком ужине, которым он угостил своих приятелей-газетчиков, затянувшемся до шести утра – прервал его только летучий клин официантов, справедливо считавшихся красой и славой элегантного ресторана – на этом ужине он радостно объявил, что отныне и навек простился с работой. В прочувствованных словах поблагодарил он Провидение, пекущееся о достойных молодых людях, спасая их от тягомотной необходимости приносить себя в жертву Молоху капиталистической алчности. Пособолезновал он и гостям, которым не выпало подобной удачи, советуя утопить печаль в вине. Совету этому они охотно последовали.

Совсем по-иному отнеслась к событию сестра будущей миссис Крокер. Она категорически не одобрила намечавшийся брак. В последнем разговоре с сестрой она обозвала жениха актеришкой, охотником за деньгами, нищим бродягой и вороватым прохвостом, что подтверждает предположение о том, что Неста не была горячей сторонницей этого брака. Всем сердцем согласилась она на предложение невесты никогда больше, до конца дней, не разговаривать друг с другом. Сразу же после этой ссоры та перевезла нового мужа, пасынка и все остальное хозяйство в Лондон, где семейство и жило с тех пор. Отныне об Америке миссис Крокер говорила с неприязнью и презрением. В друзьях у нее значились лишь англичане, с каждым годом – из более высокого, аристократического общества. Она стремилась стать одной из властительниц лондонского света, и уже сейчас достижения ее буквально поражали. Знакомства она водила с нужными людьми, жила в аристократическом квартале, говорила именно то, что нужно, и думала то, что следует. К весне третьего года она преуспела в борьбе со склонностью мужа начинать фразу словами «Эй, послушай!» Короче, прогресс ее принимал формы легко одержанной победы.

Лишь одно шло в разлад с ее успехами – поведение пасынка. Именно про него говорила она по телефону перед тем, как вернуться в комнату для завтраков. Бейлисс уже давно удалился, Крокер в мрачной задумчивости сидел за столом.

– Бингли, нам улыбнулась удача, – возвестила его жена. – Так любезно, что дорогая леди Корстофайн позвонила мне! Оказывается, в Англию вернулся ее племянник, сэр Перси Уиппл. Последние три года он жил в Ирландии, служил у тамошнего наместника и прибыл в Лондон вчера днем. Леди Корстофайн обещала познакомить его с Джеймсом. Мне так хочется, чтоб они подружились!

– Юджиния, – гулко проговорил Крокер, – тебе известно, что бейсбол тут называют лаптой и в него играют дети? Мягким мячом!

– Джеймс совершенно отбился от рук. Аб-со-лютно необходимо, чтобы он подружился с порядочными людьми.

– И ракеткой!

– Послушай меня, Бингли! Я говорю о Джеймсе. В нем просто засела американская вульгарность! С каждым днем он хуже и хуже. Вчера я была с Дэлефилдсами в «Карлтоне», и там же, всего за несколько столиков, сидел Джеймс с неописуемым субъектом. Как можно показываться на публике с подобными личностями! Чудовищный костюм, перебитый нос, гнусавит на весь ресторан. Буквально все оборачивались! Позже я выяснила, что этот субъект – боксер самого низкого пошиба из Нью-Йорка. Некий Спайк Диллон, так мне сказал капитан Рокстон. Джеймс угощает его в «Карлтоне»!

Крокер хранил молчание. Неустанной тренировкой он отшлифовал это искусство до совершенства.

– Джеймсу надо втолковать его обязанности. Что ж, я побеседую с ним. Только на днях я слышала, что очень достойному человеку, чрезвычайно богатому, щедрому на пожертвования во всякие партийные фонды, пожаловали только личное дворянство, потому что его сын вел себя крайне вызывающе. Нынешний двор очень строг. Джеймсу следует быть осторожным. Некоторая степень буйства в молодом человеке вполне позволительна даже в высших кругах, но при одном условии – пусть буянит в хорошей компании. Всем известно, что молодого лорда Дэтчера, пока он учился в Оксфорде, выставляли из мюзик-холла каждый год в вечер лодочных гонок, но никто не возражал.

Семья относится к этому, как к шалости. А вот у Джеймса вкус донельзя вульгарный. Профессиональные боксеры! Да, много лет назад было модно показываться с ними, но дни эти миновали. Мне определенно следует побеседовать с Джеймсом. Ему никоим образом нельзя привлекать к себе внимание. Дело о нарушении брачных обещаний было три года назад; надеюсь, о нем забыли. Но малейший промах – и газеты снова примутся полоскать его имя. Это может оказаться роковым. Будущий наследник титула должен быть осторожен…

Как уже упоминалось выше, Крокер никогда не прерывал жену, но сейчас – перебил:

– Слушай-ка!

– Бингли, – миссис Крокер сдвинула брови, – я тебе уже не раз говорила, чтоб ты не начинал с этих слов. Препротивный американизм! Подумай, вдруг, в один прекрасный день, обращаясь к Палате лордов, ты произнесешь такое! Тебе и договорить не дадут!

Крокер конвульсивно сглотнул, точно бы проверял, способен ли он к речи. Словно Савла Тарсянина, его сковала внезапная немота. Часто, в дни здешнего житья, он гадал, с какой стати Юджиния обосновалась тут, а не на их далекой родине. Не в ее привычках, думал он, совершать бесцельные поступки, однако до сего момента постигнуть ее мотивы не мог. Даже сейчас он едва верил себе. Но какой еще смысл могли таить ее слова, кроме этого, чудовищного, который шарахнул его, как дубинкой?

– Послушай-ка… то есть, Юджиния, неужели… нет, не может быть… ты не собираешься сделать меня лордом?

– Именно над этим я и тружусь все эти годы!

– А… а зачем? Не понимаю!

Прекрасные глаза миссис Крокер заискрились.

– Что ж, я тебе объясню. Перед тем как мы поженились, я беседовала с моей сестрицей. Вела она себя оскорбительнее некуда. Обзывала тебя словами, которых я ей не прощу. Видите ли, замуж я выхожу за неровню! Что ж, ты у меня станешь английским пэром. А ей я пошлю вырезку «Почетный Список на День Рождения» с твоим именем. Умру, но добьюсь! Теперь ты все знаешь.

Воцарилась тишина. Крокер машинально отхлебнул холодного кофе. Блестящими глазами его жена вглядывалась в сверкающее будущее.

– Это что, мне придется торчать в Англии, пока меня не произведут в лорды? – выговорил несчастный.

– Да!

– И я не съезжу в Америку?

– Пока не добьемся успеха – нет!

– У, черт! – воскликнул Крокер, раздирая многолетние путы.

Жена его, дама решительная, все-таки была доброй. Душевное состояние мужа было ей понятно. Она даже могла пропустить мимо ушей крепкие американские выражения, пока он привыкнет к великой идее. Так ковбой с широкими взглядами терпимо выслушивает вопли мустанга, пока его клеймит. Покорность и послушание потребуются позже. А сейчас должны улечься первые мучения. И она мягко заговорила:– Я рада, Бингли, что мы все выяснили. Лучше, чтоб ты знал. Поймешь, какая на тебе ответственность. Таким образом, мы возвращаемся к Джеймсу. Слава Богу, лорд Перси Уиппл в городе. Они с Джеймсом приблизительно одного возраста и, судя по тому, что мне рассказала леди Корстофайн, могут стать идеальными друзьями. Ты понимаешь, конечно, что он – второй сын лорда Дивайзиса. Это старейший друг премьер-министра, человек, который, в сущности, диктует «Почетный Список». Если б только Джеймс и лорд Перси сдружились! Тогда считай, что битва выиграна. Это для нас все. Леди Корстофайн обещала устроить им встречу. А пока что я поговорю с Джеймсом. Предупрежу, чтоб был поаккуратнее.

Крокер извлек из кармана огрызок карандаша и нацарапал на скатерти:

Лорд Крокер

Лорд Бингли Крокер

Лорд Крокер из Крокера

Маркиз Крокер

Барон Крокер

Бингли, первый виконт Крокер.

И побелел, читая страшные письмена. Внезапная мысль ужалила его:

– Юджиния!

– Ну, что?

– А что скажут в нашем клубе?

– Знаешь, меньше всего меня интересует твой клуб!

– Так я и думал, – угрюмо буркнул будущий виконт.