Текст книги "Дживс и феодальная верность; Тетки – не джентльмены; Посоветуйтесь с Дживсом!"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Глава 3

Мне сейчас пришло в голову, что, набрасывая, если помните, в самом начале этого повествования портрет Флоренс Крэй, я, кажется, допустил ошибку, и вы получили о ней не совсем верное представление. Узнав, что она девица образованная, пишет романы и водит дружбу с высоколобыми обитателями Блумсбери, вы, наверно, представили себе ее в виде пухлой коротышки с чернильной кляксой на подбородке, как сейчас модно у интеллигенции женского пола.

Но это очень далеко от истины. Она девушка рослая, стройная, красивая, у нее потрясающий профиль и пышные платиново-белокурые волосы, с такой внешностью вполне можно было бы претендовать на место первой звезды в гареме какого-нибудь султана из высшего класса. Я знал крепких мужчин, которых с первого взгляда сражала ее красота, а заезжие американцы почти всегда провожают ее одобрительным свистом, стоит ей выйти из дому на прогулку.

Она жизнерадостно влетела в гостиную, вся разодетая в пух и прах, но Сыр при ее появлении холодно посмотрел на часы.

– Наконец-то, – произнес он хамским тоном. – Я вас давно жду. Очевидно, вы забыли, что с дядей Джо случается родимчик, если его заставят дожидаться супа.

Я ожидал, что сейчас ему достанется за этот тон, так как Флоренс, я знал, девица с норовом. Но она пропустила его упрек мимо ушей, и я увидел, что ее блестящие карие глаза направлены на меня, притом с каким-то странно восторженным выражением. Может быть, вам случалось видеть, как девочки подросткового возраста взирают в кинотеатре на Хамфри Богарта? Так вот, нечто подобное было в обращенном на меня взоре Флоренс. Ну, прямо картина «Душа пробуждается», если вы знаете, что я имею в виду.

– Берти! – взвизгнула она, затрепетав вся от бушприта до кормы. – Усы! Какая прелесть! Что же вы столько лет прятали их от нас? Это изумительно. Они придают вам шикарный вид. Совершенно другой человек.

На злосчастную растительность у меня под носом за последнее время было выплеснуто столько беспросветной хулы, что, казалось бы, эти девичьи восторги должны были бы согреть мне душу. Конечно, живешь, как говорится, ради искусства, а хвала и клевета публики – это дело десятое, и так далее, но все-таки приятно обзавестись одобрительным отзывом, который можно наклеить к себе в альбом, – вы согласны? Однако же я остался холоден, особенно в области пяток. Глаза мои сами собой скосились на Сыра – я хотел проверить, как он к этой хвале относится, и с тревогой убедился, что относится он довольно плохо.

Досада – вот слово, которое вертелось у меня на языке. Сыра явно разбирала досада, словно он за обедом в ресторане раскусил тухлую устрицу. И честно сказать, я его не виню. Когда любимая девушка у тебя на глазах ласково треплет по щеке другого мужчину, да еще пожирает его вытаращенными от восторга глазами, всякий жених от такого зрелища может взбелениться. А Сыр, как я уже говорил, даст фору любому Отелло.

Было ясно, что надо немедленно принимать меры, иначе разбушуются жуткие страсти, поэтому я поспешил перевести разговор на другую тему.

– Расскажи-ка мне, Сыр, подробнее про своего дядю, – попросил я. – Он, значит, любит супы? Неравнодушен к бульонам?

Но Сыр только фыркнул в ответ, как боров, недовольный своим рационом, и я еще раз сменил тему.

– А что слышно с вашей «Спинолой»? – обратился я к Флоренс. – По-прежнему идет нарасхват?

Тут я попал в точку. Флоренс просияла:

– Да, успех огромный. Готовят второе издание.

– Замечательно.

– А вы знаете, что ее переработали в пьесу?

– Вот как? Ах да. Слышал.

– Вы знакомы с Перси Горринджем?

Я поморщился. Поскольку в мои планы входило до наступления вечера нанести Перси жестокий удар решительным и безоговорочным отказом, я предпочел бы пока о нем не поминать. Я ответил, что имя вроде бы знакомое, возможно, где-то в связи с чем-то я его слыхал.

– Это он сделал переработку. Получилось просто великолепно.

В этом месте Чеддер по прозвищу Сыр, у которого, по-видимому, аллергия на Горринджей, опять неприлично зарычал. У Сыра есть две привычки, которые я не терплю: во-первых, к месту и не к месту произносить «Хо!», а во-вторых, под наплывом чувств издавать горлом какой-то смачный хриплый звук, как будто бизон вытаскивает ногу из болотной трясины.

– У нас уже есть режиссер, который будет ее ставить, он собрал труппу и распределил роли, но возникло досадное затруднение.

– Неужели?

– Да. Один из спонсоров нас подвел, и теперь нам нужно раздобыть еще тысячу фунтов. Но все будет хорошо. Перси уверяет, что деньги он достанет.

И снова я поморщился, а Сыр зарычал. Сравнивать один рык с другим трудно, но мне показалось, что второй его рык был все же несколько оскорбительнее первого.

– Эта козявка? – произнес он. – Да ему не добыть и шестипенсовика.

Такие речи, разумеется, означают объявление войны. У Флоренс сверкнули глаза.

– Я не позволю вам называть Перси козявкой. Он очень привлекательный и умный.

– Кто это сказал?

– Я говорю.

– Хо! Привлекательный, а? Кого же он привлекает?

– Кого привлекает, не имеет значения.

– Назовите трех человек, которых он привлек. Да еще умный? У него хватит ума разве что разинуть рот при приеме пищи, но не более того. Безмозглая горгулья.

– Никакая он не горгулья.

– Самая настоящая горгулья. Вы что, можете, глядя мне в глаза, отрицать, что он носит короткие бачки?

– Почему бы ему не носить короткие бачки?

– Еще бы ему их не носить, если он козявка.

– Позвольте сказать вам, что…

– Да ладно, пошли, – оборвал ее Сыр и повлек к двери, на ходу напоминая о том, что дядя Джозеф не любит, когда его заставляют дожидаться супа.

Оставшийся в одиночестве, Берти Вустер погрузился в задумчивость, опустившись на стул и закурив сигарету. Горькая дума избороздила его чело. О чем была горькая дума и почему она избороздила чело, сейчас объясню. Дело в том, что услышанный обрывок диалога между обрученными произвел на меня крайне тягостное впечатление.

Любовь – нежное растение, оно нуждается в постоянной заботе и подкормке, что невозможно, если ты рычишь на обожаемый предмет и обзываешь ее приятелей козявками. У меня возникло опасение, что ось Чеддер – Флоренс может в любой момент снова лопнуть, и кто поручится в этом случае, что последняя, вырвавшись на волю, не вздумает вторично объединиться со мной? Я хорошо помню, как было дело в прошлый раз, а, как говорится, обжегшийся на молоке куста боится.

Понимаете, беда Флоренс в том, что, будучи, бесспорно, как я уже упоминал, совсем недурна собой, и вообще с таким профилем ее вполне можно на стенку прикнопить, она в то же время, как я тоже отмечал выше, интеллектуальна до мозга костей, а от девиц такого типа простым смертным вроде меня лучше держаться на расстоянии пушечного выстрела.

Эти мозговитые серьезные барышни с так называемым сильным характером, им бы только дорваться до вашей души – они тут же пристраиваются сзади и давай толкать. Едва вытряхнут на скорую руку рис из прически по завершении брачной церемонии – и прямо в автомобиле, увозящем в свадебное путешествие, принимаются, закатав рукава, совершенствовать своего спутника жизни. А я лично если чего не выношу, так это когда меня совершенствуют. Несмотря на критику с разных сторон – например, со стороны тети Агаты, – мне самому Б. Вустер нравится такой, какой есть. Оставьте его в покое, говорю я. Не пытайтесь его переделать, а то улетучится весь аромат.

Даже когда мы были просто помолвлены, помню, эта особа вырвала у меня из рук недурной мистический триллер и взамен потребовала, чтобы я прочел совершенно жуткое сочинение какого-то типа по фамилии Толстой. А что могло ждать меня после того, как священник сделает свое дело и она получит законное право «свести седину мою с горестью во гроб» [9]9
  Библия. Первая книга Моисеева. Бытие, 44:29.


[Закрыть], – и вообразить невозможно. Так что, когда еще немного погодя Бертрам Вустер надел шляпу и легкое пальто и отправился в «Савой» кормить Троттеров, сердце у него сжималось от дурного предчувствия.

Как я и думал, пиршество наше не подняло мне настроения. Тетя Далия не погрешила против истины, назвав моих сотрапезников несносными типами чистой воды. Л. Дж. Троттер оказался человечком с лицом хорька. Он на протяжении всего ужина не вымолвил практически ни слова, поскольку чуть только он пробовал что-нибудь сказать, как обожаемая его половина затыкала ему рот; а миссис Троттер предстала передо мной могучей бабищей с крючковатым носом, она, не умолкая, трещала весь вечер, главным образом про какую-то нехорошую женщину по фамилии Бленкинсоп.

И все, что можно было этому противопоставить, – это остаточное действие Дживсова бальзама. Я испытал огромное облегчение, когда Троттеры наконец со мной разлучились и я направился к «Трутням», чтобы спешно подкрепиться.

В клубе было пустовато – по обычаю, чуть ли не все сочлены после ужина ушли в мюзик-холл, и я оказался один в курительной комнате. Без преувеличений скажу, что не прошло и пяти минут, как я уже сидел в кресле с сигаретой в зубах и с полным стаканом на подлокотнике и наслаждался глубоким покоем. Натянутые нервы расслабли. Истерзанная душа отдыхала.

Разумеется, долго так продолжаться не могло. Затишья в битве жизни всегда мимолетны. Настал миг, когда у меня возникло зловещее ощущение, что я не один, и, оглянувшись, я оказался лицом к лицу с Дж. Д’Арси Чеддером.

Глава 4

Мне бы, должно быть, раньше надо было уточнить, что Чеддер по прозвищу Сыр с колыбели посвятил себя водному спорту. Он распоряжался командой гребцов в Итоне и четыре года сидел на веслах, когда уже был в Оксфорде. Он и теперь каждое лето в дни Хенлейнской регаты исчезает из Лондона и с упоением обливается потом, защищая спортивную честь гребного клуба «Леандр». Если судьба когда-нибудь забросит его в Нью-Йорк, я не сомневаюсь, что он там угрохает целое состояние, катаясь в лодке по пруду в Центральном парке, где берут по 25 центов с носа. Без весла в руке он не бывает почти никогда.

Ну и понятно, вести образ жизни галерного раба и не нарастить при этом бицепсы и трицепсы невозможно, так что в конце концов Сыр сделался настоящим чудо-богатырем – широкая грудь колесом, могучие плечи тверды как камень. Я помню, Дживс как-то упоминал одного своего знакомого, обладавшего силой десятерых. Вот и о Сыре можно так сказать. У него вид настоящего чемпиона по борьбе без правил.

При моих широких взглядах не приходится специально оговаривать, что люди бывают разные и всякие, до последнего времени я к его мясистости относился вполне терпимо и доброжелательно. Я считаю, хочешь быть мясистым – будь им, и помогай тебе Бог. Но в данную минуту мне не нравилось, что у него не только мускулатура выпирает во все стороны, но еще и взгляд устремлен на меня с самым зловещим выражением, словно он вышел тайно на тропу войны и рыщет, кого бы убить. Сыра что-то явно беспокоило, и не будет преувеличением сказать, что, заглянув ему в глаза, я как сидел в кресле, так прямо и съежился.

Очевидно, решил я, он разозлился из-за напитка, которым я восстанавливаю растраченные силы, и уже хотел было ему объяснить, что делаю это исключительно в целебных целях, по рекомендации одного видного медицинского светила с Харли-стрит, но тут он заговорил.

– Никак не могу принять окончательное решение, – проговорил он.

– Решение о чем, Сыр?

– Сломать ли тебе, к чертовой бабушке, шею или не сломать?

Я съежился еще немножко больше. Сидишь тут в пустой курительной комнате один на один с маньяком-убийцей. Психов, страдающих манией убийства, я особенно недолюбливаю, тем более таких, у которых обхват грудной клетки – сорок четыре дюйма [10]10
  Примерно 110 см.


[Закрыть]и бицепсы соответствующей толщины. Смотрю, у него еще и пальцы подергиваются – тоже дурной знак. «О, кто бы дал мне крылья, как у голубя!» [11]11
  Библия. Псалтырь. Псалом 54:7.


[Закрыть]– эти слова в точности передают мои тогдашние чувства. На пальцы Сыра я старался не смотреть.

– Сломать мне, к чертовой бабушке, шею? – переспросил я, надеясь на разъяснение. – Но почему?

– А ты не знаешь?

– Понятия не имею.

– Хо!

На этом месте Сыр временно умолк, чтобы изгнать муху, которая по пути завернула к нам в окно и застряла у него в голосовых связках. Откашлявшись, он продолжил:

– Вустер!

– Я тут, старина.

– Вустер, – повторил Сыр, и если он не заскрежетал зубами, то я уж и не знаю, как ими скрежещут. – Что было у тебя на уме, когда ты отпускал усы? Зачем ты их отрастил?

– М-да, непростой вопрос. Бывает, вдруг накатывает на человека. – Я почесал подбородок. – Наверно, мне подумалось, что с усами будет веселее.

– А не было ли у тебя задней мысли? Не служат ли они частью твоего коварного плана похитить у меня Флоренс?

– Мой дорогой Сыр!

– На мой взгляд, все это довольно подозрительно. Ты знаешь, что произошло, когда мы вышли от дяди Джо?

– К сожалению, нет. Я в тех местах почти не бываю.

Сыр снова скрипнул зубами:

– Сейчас я тебе расскажу. Я отвез Флоренс в такси домой, и всю дорогу она восторгалась твоими усами. Противно было слушать.

Я хотел было тут ввернуть, что, мол, девицы на то и девицы, чтобы постоянно чем-нибудь восторгаться, но потом раздумал.

– Когда мы доехали до ее подъезда, я расплатился с шофером, оборачиваюсь – а она смотрит на меня как-то по-особенному пристально, приглядывается то с одного боку, то с другого, то так, то этак.

– Тебе, конечно, было приятно?

– Замолчи и не перебивай.

– Пожалуйста. Я просто хотел сказать, что такое внимание лестно.

Он задумался. Что бы там между ними ни произошло, похоже, вспоминать об этом свидании ему было трудно.

– А потом… – проговорил было Сыр и снова смолк, борясь с волнением. – Потом, – повторил он, когда дар речи к нему вернулся, – она высказала желание, чтобы я тоже отпустил усы. Говорит – я воспроизвожу дословно, – что, мол, когда у мужчины лицо большое и красное и голова как тыква, небольшое затемнение на уровне верхней губы способно делать чудеса, нарушая монотонность. Как по-твоему, Вустер, у меня голова как тыква?

– Вовсе нет, старина.

– Не похожа на тыкву?

– Нет, на тыкву не похожа. Может быть, есть что-то от купола Святого Павла, это да.

– А вот она сравнила ее с тыквой и сказала, что если поместить посредине усы щеточкой, уличному движению и пешеходам от этого будет большое облегчение. Она помешалась. Я носил усы на последнем курсе в Оксфорде, и вид был ужасный. Почти как у тебя сейчас. Усы, каррамба! – буркнул Сыр, и я очень удивился. Вот уж не думал, что он знает такие слова. – «Да я бы для родного дедушки на смертном одре, – ответил я ей, – не стал бы отпускать усы, как он меня ни умоляй. С усами у меня был бы идиотский вид». А она мне на это: «У вас без усов идиотский вид». «Ах вот как?» – спрашиваю. А она мне: «Вот так». «Да?» – это я ей. «Да» – это она мне. Я тогда сказал: «Хо!» А она мне на это: «Сами вы хо!»

Если бы она еще сказала: «Хо с присыпкой», – получилось бы, конечно, сильнее, но должен признать, что ее пас на этом отрезке диалога произвел на меня впечатление. В нем, на мой взгляд, была и резкость, и сила удара. Девушки, должно быть, обучаются этому в выпускных классах. Да притом еще, не забудем, Флоренс последнее время вращалась в богемных кругах – в живописных мастерских Челси, в интеллигентских квартирах Блумсбери и тому подобных местах, а уж там умеют отбрить как нигде.

– Так что вот, – заключил Сыр Чеддер, немного помолчав, – слово за слово, пошли в ход резкие выражения, оглянуться не успели – а уже она отдает мне кольцо и заявляет, что будет рада при первой моей возможности получить назад свои письма.

Я горестно поцокал языком. Но он раздраженным тоном попросил, чтобы я не цокал, и я перестал, объяснив, что цокал исключительно потому, что его трагический рассказ меня глубоко тронул.

– У меня сердце сжимается от сострадания, – сказал я.

– Ах, сжимается?

– Безмерно.

– Хо!

– Ты что, сомневаешься в моем сочувствии?

– Еще как сомневаюсь, черт подери. Я же тебе сказал, что обдумываю решение, и решить мне надо вот что: знал ты заранее, что произойдет? Предвидел своим дьявольски хитрым умом, как обернутся события, если ты отрастишь усы и покажешься в них Флоренс?

Я попробовал издать веселый смешок, но, знаете, эти веселые смешки, они не всегда получаются, когда тебе надо. Этот смешок даже на мой собственный слух больше походил на хрип.

– Ну что? Прав я? Такую мысль ты держал в своем дьявольски хитром уме?

– Вовсе нет. И кстати сказать, я не обладаю дьявольски хитрым умом.

– Зато Дживс обладает. Возможно, замысел принадлежит ему. Признайся, это Дживс подстроил мне ловушку?

– Мой милый! Дживс не строит ловушек. Он счел бы это для себя непозволительной вольностью. И к тому же, как я тебе уже говорил, он возглавляет общественное движение против моих усов.

– М-м-м, пожалуй. Да, я склонен снять с него обвинение в соучастии. Улики говорят, что ты сам это придумал.

– Что еще за улики?

– Когда я сидел у тебя и сказал, что должна прийти Флоренс, случилась одна многозначительная вещь: ты просиял.

– Ничего я не сиял.

– Это уж извини. Я прекрасно разбираюсь, когда человек сияет, а когда нет. Твое лицо было для меня как открытая книга. «Настал ответственный момент, – говорил ты себе. – Сейчас она их увидит».

– Ничего подобного. Если я и просиял, в чем я очень сомневаюсь, то разве, может быть, из тех соображений, что, как только она появится, ты наконец уберешься.

– Ты хотел, чтобы я убрался?

– Да, хотел. Ты занимал место, которое мне было нужно для других целей.

Это был вполне убедительный ответ, я видел, что Сыр заколебался. Он провел по лбу своей мясистой лапой, искореженной гребным спортом.

– Это надо будет обдумать. Да-да, надо будет обдумать.

– Вот и отправляйся прямо сейчас и начинай обдумывать не откладывая, мой тебе совет.

– Так и сделаю. Буду думать, соблюдая полнейшее беспристрастие, взвешивая то и это. Но если мои подозрения окажутся справедливы, уж я знаю, как поступить.

С этими грозными словами Сыр удалился, оставив меня с довольно основательно поникшей головой. Когда тип с таким взрывчатым нравом, как Сыр Чеддер, заберет в башку, что ты ставишь на него ловушки, дело может кончиться любым побоищем и кровопролитием; но мало этого – у меня еще мурашки по коже бежали от сознания, что Флоренс опять рыщет на свободе. Я с тяжелым сердцем допил виски с содовой и поплелся домой. Внутренний голос шептал мне: «Да, брат Вустер, дела принимают опасный оборот».

Когда я вошел, Дживс разговаривал по телефону.

– Весьма сожалею, – отвечал он в трубку, и я обратил внимание на то, что говорит он учтиво, но твердо, совсем как я во время нашего с ним давешнего объяснения. – Нет-нет, прошу вас, дальнейшие объяснения бесполезны. Боюсь, что вам придется принять мой ответ как окончательный. Всего вам наилучшего.

Так как он не вставлял в свою речь на каждом третьем слове «сэр», я понял, что на проводе кто-то из его приятелей, хотя, судя по тону, не тот, у кого сила десятерых.

– Что это было, Дживс? – поинтересовался я. – Небольшая ссора между друзьями-соклубниками?

– Нет, сэр. Я разговаривал с мистером Перси Горринджем. Он позвонил незадолго до вашего прихода. А я притворился, что я – это вы, и уведомил его, что его просьба о тысяче фунтов невыполнима. Я надеялся этим избавить вас от неловкости личного отказа.

Признаюсь, я был тронут. После того как я одержал над ним верх в поединке воль, он вполне мог разобидеться и пренебречь своим долгом феодальной верности молодому хозяину. Но Дживс и я, хотя можем в чем-то не соглашаться, например по вопросу об усах, однако никогда не допустим, чтобы наше разногласие перешло границы.

– Благодарю вас, Дживс.

– Не стоит благодарности, сэр.

– Удачно вышло, что вы успели вернуться домой и оказались в нужную минуту на посту. Приятно провели время в своем клубе?

– Вполне, сэр.

– А вот я в своем – не очень.

– Неужели, сэр?

– Встретил там Сыра Чеддера в дурном настроении. Расскажите мне, Дживс, как вы проводите время в «Ганимеде».

– Многие члены клуба, сэр, садятся честь по чести играть в бридж. Ведутся также весьма увлекательные разговоры. А если кому желательно позабавиться, всегда есть клубные книги.

– Клубные… А, ну да, я помню.

Вы, надеюсь, тоже помните, если вам довелось находиться поблизости, когда я излагал события в Тотли-Тауэрс, загородном доме сэра Уоткина Бассета, где мне удалось с помощью этой клубной книги одолеть силы тьмы в лице Родерика Спода.

Согласно пункту одиннадцатому «Правил», если вы не забыли, члены клуба «Ганимед» обязаны записывать в особую книгу интимные сведения о своих работодателях. Так вот, из клубной книги стало известно, что Спод, самодеятельный диктатор-любитель и главарь банды черноштанников, которые ходили в широких черных трусах и орали «Хайль, Спод!», этот самый Спод, оказывается, кроме того, еще втихую шьет дамское исподнее белье на своей фирме под названием «Сестры Юлейлии». Вооруженный таким знанием, я, разумеется, без труда низвел его в разряд третьестепенной державы. Диктаторам неинтересно, чтобы о них распространялись подобные сведения.

Однако хотя в тот раз клубная книга и сослужила мне добрую службу, я вообще-то ее не одобряю. В моей жизни мало ли что случалось, и разве приятно сознавать, что всякие происшествия и эпизоды, которые я хотел бы похоронить в пучине забвения, теперь служат ежедневной забавой сборищу лакеев и дворецких?

– Вы не могли бы, Дживс, вырвать из вашей клубной книги материалы о Вустере?

– Боюсь, что нет, сэр.

– В них содержится много взрывчатого материала.

– Ваша правда, сэр.

– Что, если они станут достоянием гласности и дойдет до тети Агаты?

– На этот счет вы можете не беспокоиться, сэр. Каждый член клуба полностью сознает, что строжайшее соблюдение тайны – это sine qua non.

– И все-таки мне бы спокойнее жилось, если бы этот лист…

– Эти одиннадцать листов, сэр.

– …если бы эти одиннадцать листов были преданы огню. – Тут меня вдруг осенила одна мысль. – А про Сыра Чеддера у вас в книге что-нибудь есть?

– Кое-что имеется, сэр.

– Дискредитирующее?

– В сущности, нет, сэр. Его личный лакей всего лишь сообщает, что у него привычка в волнении восклицать «Хо!», а также по утрам перед завтраком нагишом делать шведскую гимнастику.

Я вздохнул. Я вообще-то и не надеялся, но все-таки жаль. Я всегда считал – и, по-моему, справедливо, – что в затруднительном положении ничто так не помогает, как небольшая порция своевременного и меткого шантажа. Как славно было бы, например, явиться к Дж. Д’Арси Чеддеру и сказать: «Слушай, Сыр, мне известна твоя тайна», – и он бы тут же, у меня на глазах, сник. Но на какой успех можно рассчитывать, когда шантажируемая сторона только в том и виновата, что восклицает «Хо!» и скручивается в узел, прежде чем приступить к яичнице с беконом? Было очевидно, что мне не добиться против Сыра того морального триумфа, какой я стяжал в борьбе с Родериком Сподом.

– Ну ладно, – смирился я. – Раз так, значит, так, верно?

– Судя по всему, да, сэр.

– Ничего не остается, кроме как держать выше голову и покрепче сжать зубы. Пожалуй, пойду лягу и прихвачу с собой душеспасительную книгу. Вы читали «Загадку красного рака», сочинение Рекса Уэста?

– Нет, сэр, не имел удовольствия. И прошу прощения, сэр, забыл сказать: незадолго перед вашим приходом звонила леди Флоренс Крэй. Ее милость велела передать, что будет рада, если вы ей позвоните. Сейчас я наберу ее номер, сэр.

Я удивился. В чем дело? Конечно, нет причины, почему бы ей не попросить, чтобы я ей позвонил. Но с другой стороны, зачем?

– Что ей надо, она не сказала?

– Нет, сэр.

– Странно, Дживс.

– Да, сэр… Одну минуту, миледи. Мистер Вустер у телефона.

Я взял у него трубку и сказал «Алло!».

– Берти?

– Он самый.

– Надеюсь, вы еще не легли спать?

– Нет-нет, что вы.

– Я так и думала. Берти, вы не окажете мне услугу? Я хочу, чтобы вы повезли меня сегодня в ночной клуб.

– Куда?

– В какой-нибудь ночной клуб. В заведение низкого пошиба. Дешевое и малоприличное. Мне нужно для книги, которую я пишу. Чтобы передать атмосферу.

– О! А! – Я понял, о чем она. В атмосферах я разбираюсь. Жена Бинго Литтла, известная романистка Рози М. Бэнкс, на атмосферах собаку съела, мне сам Бинго говорил. Она часто посылает его в разные злачные места, чтобы он записал свои наблюдения, что там и как, а она потом это использует в качестве горючего для очередной главы. Судя по всему, если ты сочиняешь романы, надо подбирать правильную атмосферу, иначе читающая публика примется присылать ругательные письма, начинающиеся словами: «Дорогая мадам, известно ли вам, что?..» – Вы пишете про ночные клубы?

– Да. Я как раз остановилась на том месте, где мой герой приезжает в ночной клуб, но я в этих заведениях никогда не бывала, а только в респектабельных, которые посещают наши знакомые, но это совсем не то, нужно что-то более… как бы сказать…

– Что-нибудь побойчее?

– Да, побойчее.

– Вы хотите поехать сегодня?

– У меня нет выбора. Завтра я уезжаю в Бринкли.

– Погостить у тети Далии?

– Да. Ну так как, вы сможете?

– Вполне. Буду рад.

– Отлично. Меня должен был отвезти Д’Арси Чеддер, – добавила Флоренс, и я услышал в ее голосе нечто стальное и брезгливое, – но оказалось, что он занят. Вот мне и пришлось обратиться к вам.

Это можно было бы сказать и потактичнее, подумалось мне, но я не стал вдаваться.

– Договорились. Я заеду за вами в половине двенадцатого.

Вы удивлены? Вы говорите себе: «Но как же так? Что такое, Вустер?» – недоумевая, почему я ввязываюсь в ситуацию, от которой должен бы бежать как от огня? Но на это у меня есть готовый ответ.

Понимаете ли, мой быстрый ум моментально сообразил, что тут я, возможно, извлеку для себя некоторую выгоду. Накормлю ее, напою, глядишь, она и смягчится, и тогда, кто знает, не исключено, что мне удастся помирить ее с кисломолочным продуктом по фамилии Чеддер, с которым она до сих пор предполагала пойти к алтарю, а я таким образом отведу от себя угрозу, постоянно чернеющую на вустеровском горизонте, пока данная особа на свободе. Тут понадобится, я считал, только несколько сердечных слов от сочувствующего бывалого человека, а их в моем распоряжении сколько угодно.

– Дживс, – сказал я, – я опять ухожу. И значит, дочитывание «Загадки красного рака» придется отложить, но тут уж ничего не поделаешь. На самом-то деле я уже, кажется, разгадал эту загадку Или я очень глубоко заблуждаюсь, или же прихлопнул сэра Юстаса Уиллоуби, баронета, его дворецкий.

– Вот как, сэр?

– К такому выводу я пришел, перебрав улики. Все эти попытки бросить тень подозрения на священника меня не обманули ни на минуту. Позвоните-ка в «Пеструю устрицу» и закажите столик на мое имя, ладно?

– Не слишком близко к оркестру, сэр?

– Вот именно, Дживс, вы правы, как всегда. Не слишком близко к оркестру.