Текст книги "Укридж и Ко. Рассказы"

Автор книги: Пелам Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Боевой опередил нас, и мы нашли его в раздевалке уже сногсшибательно полуобнаженного. Я полагал, что никакой человек не может выглядеть крупнее мистера Билсона в верхней одежде, однако в трусах и боксерских туфлях он казался собственным старшим братом. Мышцы, напоминающие швартовы океанского лайнера, змеились по его рукам и вздувались на плечах. В сравнении с ним отнюдь не маломощный атлет, с которым мы столкнулись в дверях, выглядел карликом.

– Тот самый парень, – объявил мистер Билсон, мотнув рыжей головой в сторону двери.

Из этих слов мы поняли, что в дверях встретились с его противником, и поддерживавший нас дух уверенности обрел новую силу. Там, где шесть отборнейших моряков торгового флота потерпели поражение, не этому фитюльке было надеяться на успех.

– Я с ним поговорил, – сказал Боевой Билсон.

Эту внезапную словоохотливость я объяснил некоторым нервничанием, естественным в подобные минуты.

– У него полно неприятностей, у парня этого, – сказал Боевой.

Ответ напрашивался сам собой: теперь число их заметно увеличится. Но прежде чем кто-то из нас успел его произнести, хриплый голос возвестил, что Косой и Щеголь завершили свой трехраундный поединок и сцена ждет появления нашего кандидата. Мы поспешили занять свои места. Необходимость навестить нашего бойца в его раздевалке лишила нас удовольствия увидеть поединок Косого и Щеголя, но, насколько я понял, он отличался живостью и очень развлек зрителей, поскольку они как будто пребывали в прекрасном настроении. Все те, кто не был занят поглощением копченых угрей, весело болтали или пересвистывались в два пальца с друзьями по ту сторону зала. Когда мистер Билсон поднялся на ринг во всем великолепии рыжих волос и играющих мышц, гул голосов перешел в рев. Было ясно, что «Страна Чудес» одобрила нашего Боевого с первого же взгляда.

Зрители, на которых зиждется «Страна Чудес», искушены во всех тонкостях. Искусная работа ногами снискивает их похвалы, а умелый нырок головой встречается аплодисментами знатоков. Но выше всего они ценят удары. И один взгляд на Боевого Билсона, казалось, сказал им, что перед ними воплощенный Удар. Они приветствовали начало поединка восторженным воем и устроились поудобнее на сиденьях, готовясь насладиться благородным зрелищем того, как двое их ближних усердно и больно молотят друг друга.

Вой замер.

Я с тревогой посмотрел на Укриджа. И это – герой Марселя? Человек, который очищает бары, на которого не надышатся гробовщики? Застенчивость – вот наиболее подходящее слово для поведения нашего Боевого в первом раунде. Он нежно поглаживал своего противника. Обнимал его, как брата. Безобидно бродил по рингу.

– Что с ним такое? – спросил я.

– Он всегда начинает не спеша, – сказал Укридж, но не сумел скрыть тревоги и нервно теребил пуговицы своего макинтоша. Рефери предупредил Боевого Билсона, он говорил с ним, как горько разочарованный отец. В более дешевых и плебейских частях зала граждане высвистывали «Товарищей». Повсюду воцарилось уныние. От упоенного энтузиазма не осталось и следа, удар гонга, возвещающий конец раунда, был заглушен выкриками жгучего презрения. Мистер Билсон брел в свой угол под излияниями антипатии со всех сторон.

Начало второго раунда ознаменовалось заметным взбодрением происходящего на ринге. Наш Боевой все еще пребывал в тисках странной апатии, но его противник преобразился. В первом раунде он, казалось, немного нервничал и действовал с опаской. То есть вел себя так, словно считал, что расшевелить мистера Билсона было бы неразумно. Но теперь отвращение к прямым действиям покинуло его. Излучая веселую беспечность, он направился к центру ринга, а оказавшись там, вытянул длинную левую руку и чувствительным ударом поразил нос мистера Билсона. Дважды он поразил его, и дважды мистер Билсон заморгал, как человек, получивший дурные вести из дома. Парень, у которого было полно неприятностей, отклонился вбок и точно врезал правым кулаком в ухо мистера Билсона.

Все было забыто и прощено. Еще секунду назад зрители были воинствующими антибилсоновцами. А теперь они столь же единодушно стали «про». Ибо эти удары, хотя, казалось, никак не подействовали на него физически, словно пробудили все лучшее в мистере Билсоне, будто кто-то открыл кран. Они исполнили мистера Билсона той жаждой биться, которая столь прискорбно отсутствовала в первом раунде. Секунду по получении затрещины по уху мистер Билсон постоял на своих плоских ступнях неподвижно, видимо, в глубоком размышлении. Затем с видом человека, внезапно вспомнившего про неотложную встречу, он ринулся вперед. Будто одушевленная мельница он обрушился на парня с неприятностями. Он бил его здесь, доставал его там. Он учинил над ним бойню. Он дубасил его так, как только способен человек, чьи возможности ограничены боксерскими перчатками, и вскоре жертва неприятностей уже привалилась к канатам. Его голова безмятежно свисала, и весь его вид был видом человека, который предпочел бы оставить это дело без последствий. Боевому оставалось только нанести заключительный удар, и сотня вскочивших на ноги энтузиастов наперебой указывали ему самое желательное место для этого.

Но вновь нашим представителем овладела странная застенчивость. Каждый второй человек в здании, казалось, назубок знал, что следует сделать дальше, и нервно, но доходчиво излагал процедуру, однако мистер Билсон был словно бы охвачен тяжкими сомнениями. Он неуверенно посмотрел на своего противника и вопросительно – на рефери. Рефери, явно человек совершенно не чуткий, сочувствия не проявил. Сделай Это, Не Откладывая – вот каким мнился его девиз. Он был деловой человек и хотел, чтобы его клиенты получили за свои деньги все, что им полагалось. Он настаивал, чтобы мистер Билсон поставил убедительную точку. В конце концов мистер Билсон приблизился к своему противнику и отвел правую руку для удара. А отведя, он еще раз посмотрел на рефери через плечо.

Роковая ошибка! Парень, у которого до этого было полно неприятностей, возможно, и находился в аховом положении, но, подобно многим представителям своей профессии, он, вопреки своим недавним злоключениям, сохранил неприкосновенный запас энергии. И пока мистер Билсон поворачивал голову, он почти уперся в пол правой перчаткой, а затем с последним усилием привел ее по величественной дуге в соприкосновение с челюстью мистера Билсона. И пока непостоянный зал, быстро сменив предмет поклонения, принялся его подбадривать, он погрузил левую перчатку в живот мистера Билсона там, где элегантно одетый субъект застегивает третью пуговицу жилета.

Из всего, что выпадает на долю человека, удар в указанную область наименее приятен. Боевой Билсон поник, как увядший цветок, и медленно опустился на пол, где и распростерся. Он мирно лежал на спине, раскинув руки, будто плывя по тихой воде. Его дневной труд был завершен.

Скорбный вопль на миг заглушил голоса любителей этого спорта, увлеченно объяснявших соседям, как именно все произошло. Это был вопль Укриджа, оплакивающего своего покойника.

В ту же ночь в половине двенадцатого, когда я готовился удалиться ко сну, в мою комнату вошла поникшая фигура. Я безмолвно смешал сочувственное виски с содовой, и некоторое время не звучало ни единого слова.

– Как там бедняга? – осведомился я наконец.

– В порядке, – апатично ответил Укридж. – Ел рыбу с чипсами, когда я расстался с ним в закусочной.

– Такое невезение, что его подрезали у самого финиша.

– Невезение! – загремел Укридж, вырываясь из летаргии с энергией, свидетельствующей о душевных муках. – Какое еще невезение? Чертово упрямство и ничего больше. Провалиться мне, это немножко множко. Я вкладываю в этого типчика огромные суммы, я две недели содержу его в роскоши, ничего не прося взамен, кроме как выйти на ринг и уложить кого-нибудь, что он мог бы сделать за две минуты, если бы захотел, а он меня подводит только потому лишь, что второй типчик рассказал ему, как всю ночь просидел у постели жены, которая обожгла руку вареньем на кондитерской фабрике. Инфернальное рассиропливание!

– Делает ему честь, – сказал я.

– Ха!

– Я согласен с Теннисоном! – не отступал я. – Да, добрые сердца корон дороже.

– А кому, черт дери, нужно, чтобы у боксеров были добрые сердца? Какой толк от того, что этот Билсон способен свалить одним ударом слона, если он страдает чертовой сентиментальностью? Кто когда слышал о сентиментальном боксере? Совсем не тот дух. Никак не способствующий успеху.

– Бесспорно, это помеха, – признал я.

– Какая у меня гарантия, – вопросил Укридж, – что он, после того как я ценой неимоверных усилий и расходов устрою ему еще один матч, не отойдет в сторонку и не утрет слез сочувствия, потому что услышал про вросший ноготь, от которого страдает супруга его оппонента?

– Но ты же можешь устраивать ему матчи исключительно с холостяками.

– Да, и первый же холостяк, с которым он встретится, отведет его в угол и поведает, что его тетка подцепила коклюш, и обалдуй тяжко вздохнет и подставит подбородок, чтобы ему врезали. Никакой типус не имеет права на рыжие волосы, если не намерен их оправдывать. А ведь я, – тоскливо вздохнул Укридж, – видел, как этот типус (дело было в неаполитанском дансинге) схватился одновременно с по крайней мере одиннадцатью итальянцами. Правда, прежде кто-то из них всадил ему в ногу нож дюйма на три. Требуется что-то такое, чтобы в нем пробудилось честолюбие.

– Не представляю, как ты сумеешь подстроить, чтобы его пыряли ножом перед каждым матчем.

– Верно, – скорбно согласился Укридж.

– Так как ты намерен позаботиться о его будущем? У тебя же есть план?

– Ничего определенного. Когда я в последний раз видел мою тетку, она подыскивала компаньонку вести ее корреспонденцию и ухаживать за канарейкой. Возможно, я постараюсь устроить ему это место.

И с жутким невеселым смехом Стэнли Фиверстоунхо Укридж занял пять шиллингов и удалился в ночь.

Следующие несколько дней я Укриджа не видел, но получил известия о нем от нашего общего друга, Джорджа Таппера, на которого наткнулся, когда он в великолепнейшем настроении пританцовывал по Уайтхоллу.

– Послушай, – сказал Джордж Таппер без предисловия в каком-то ошеломленном восторге, – а меня сделали помощником министра.

Я пожал ему руку. И похлопал бы по спине, но высокопоставленных особ министерства иностранных дел не хлопают по спинам на Уайтхолле посреди бела дня, даже если вы и учились с ними в школе.

– Поздравляю, – сказал я. – Нет никого, кого я предпочел бы увидеть помощничающим при министре. Но слухи об этом уже доходили до меня через Укриджа.

– А, да! Помнится, я сказал ему, что это носится в воздухе. Милый старина Укридж! Я только что повстречал его, сообщил ему новость, и он был в восторге.

– На сколько он тебя укусил?

– А? О, всего на пять фунтов. До субботы. К тому времени он должен получить большие деньги.

– А когда-нибудь было время, когда бы Укридж не должен был получить большие деньги?

– Я хочу, чтобы вы с Укриджем пообедали со мной, чтобы отпраздновать. Среда тебе подойдет?

– Более чем.

– Ну, так в семь тридцать, «Риджент-Гриль». Передашь Укриджу?

– Не знаю, куда он подевался. Я его уже неделю не видел. Он тебе не говорил, где его искать?

– Где-то в Барнсе. Как же это заведение называется?

– «Белый олень»?

– Вот-вот.

– А как он выглядел? – спросил я. – Бодро?

– И очень. А что?

– Когда я в последний раз его видел, он думал на все махнуть рукой. Он претерпел кое-какие неудачи.

Перекусив, я немедленно отбыл в «Белый олень». Тот факт, что Укридж все еще пребывал под кровом этого постоялого двора и вновь обрел свой солнечный взгляд на жизнь, словно бы указывал на другой факт: предположительно тучи, окутавшие будущее мистера Билсона, рассеялись, и его полотенце еще не повисло на канатах ринга. Что дело обстояло именно так, я узнал сразу же по прибытии. Осведомившись о моем старом друге, я был направлен в один из верхних номеров, из которого, как я обнаружил, приближаясь к нему, доносилась своеобразная дробь глухих ударов. Открыв дверь, я обнаружил, что производил эту дробь мистер Билсон. Облаченный в спортивные брюки и свитер, он усердно молотил по большому кожаному предмету, свисавшему с деревянного настила. Его менеджер сидел в углу на ящике из-под мыла и взирал на него ласковым собственническим взглядом.

– Привет, старый конь, – сказал Укридж, вставая, когда я вошел. – Рад тебя видеть.

Молотьба мистера Билсона, которую мое появление не оборвало, затрудняла разговор, и мы удалились в тихую гавань бара внизу, где я сообщил Укриджу о приглашении помощника министра.

– Я буду там, – сказал Укридж. – В одном на милого старого Билсона можно положиться безоговорочно: даже если спустить с него глаза, тренироваться он не перестанет. И конечно, он понимает, насколько это важно. Его карьера будет обеспечена.

– Значит, твоя тетка взвешивает, не нанять ли его?

– Моя тетка? О чем ты говоришь? Соберись с мыслями, малышок.

– Ты же ушел от меня с намерением устроить его к твоей тетке надзирать за ее канарейкой.

– Ну, я был тогда немного расстроен. Это все позади. Я серьезно потолковал с беднягой, и теперь он твердо намерен не подкачать. И даже обязан, раз ему представился великолепный шанс, вроде этого.

– Вроде какого?

– Нам представился замечательный случай, малышок, до чертиков замечательный.

– Надеюсь, ты удостоверился, что противник – холостяк? А кто он?

– Тод Бингем.

– Тод Бингем? – Я пошарил в памяти. – Да неужели чемпион в среднем весе?

– Он самый.

– И ты хочешь, чтобы я поверил, что ты уже организовал матч с чемпионом?

– Не совсем матч. Дело обстоит так. Тод Бингем совершает обход ист-эндских мюзик-холлов, предлагая двести фунтов всякому, кто продержится против него четыре раунда. Ну, для рекламы. Милый старый Билсон спустит себя с цепи на него в «Шордич эмпайр» в следующую субботу.

– Ты думаешь, он выстоит четыре раунда?

– Выстоит четыре раунда! – вскричал Укридж. – Да он выстоит четыре раунда против типчика, вооруженного пулеметом и парочкой мотыг. Считай, что эти деньги уже у нас в кармане. А когда мы сварганим это дельце, во всей Англии не найдется боксерского заведения, где за нас ни ухватились бы двумя руками и ногами. Тебе, старый конь, я под секретом сообщу, что через год я, думается, буду загребать сотни в неделю. Нагребу сначала тут, знаешь ли, а потом сигану в Америку и заработаю сказочное состояние. Черт меня дери, да я не буду знать, куда девать деньги.

– А не потратить ли их на носки? У меня их почти не осталось.

– Эх, малышок, малышок, – сказал Укридж с упреком, – так ли уж необходимо вносить диссонирующую ноту? Разве сейчас время швырять твои мерзкие носки в лицо старому другу? Более широкий дух, вот что я хотел бы видеть.

В среду я по приглашению Джорджа Таппера прибыл в «Риджент-Гриль», но с опозданием на десять минут, и зрелище Джорджа, стоящего с непокрытой головой у входа со стороны Пиккадилли, пробудило во мне виноватое раскаяние. Джордж – лучший типус в мире, но атмосфера министерства иностранных дел усилила присущую ему с нежных лет тенденцию к педантичной точности, и он расстраивался, если его дела не следовали строгому расписанию. Мысль о том, что моя непунктуальность может омрачить этот великий вечер, заставила меня броситься к нему, рассыпаясь в извинениях.

– А вот и ты, – сказал Джордж Таппер. – Послушай, это выходит за все рамки…

– Жутко сожалею. Мои часы…

– Укридж! – вскричал Джордж, и я понял, что расстроил его не я.

– Неужели он не придет? – спросил я в изумлении. Мысль о том, что Укридж увернулся от бесплатного ужина, принадлежала к тем, которые сотрясают устои мира.

– Уже пришел. И привел с собой девицу.

– Девицу!

– В розовом. С желтыми волосами, – простонал Джордж Таппер. – Что мне делать?

Я поразмыслил над его вопросом.

– Даже для Укриджа это чересчур, – сказал я. – Но видимо, тебе придется угостить ее обедом.

– Но там же полно людей, которых я знаю, а эта девица такая… такая эффектная.

Я глубоко ему сочувствовал, но никакого выхода не находил.

– Как по-твоему, могу я сказать, что внезапно заболел?

– Это больно ранит чувства Укриджа.

– Я бы с наслаждением ранил чувства Укриджа, черт бы его побрал, – горячо сказал Джордж Таппер.

– И это будет жуткий пинок девице, какой бы она ни была.

Джордж Таппер горько вздохнул. Истинный рыцарь, он расправил плечи, будто готовясь к ужасному испытанию.

– Ну, полагаю, сделать ничего нельзя, – сказал он. – Идем. Я оставил их пить коктейли в баре.

Джордж не преувеличил, когда назвал укриджскую добавку к празднеству эффектной. «Сногсшибательная» тоже подошло бы. Пока она шла впереди нас по длинному залу под руку с Джорджем Таппером (Джордж, казалось, очень ей понравился), у меня было достаточно времени изучить ее, начиная от лакированных туфель до массы золотистых волос под шляпой со страусовыми перьями. У нее был громкий четкий голос, и она сообщала Джорджу Тапперу интимные подробности о внутреннем недуге, недавно поразившем ее тетю. Будь Джордж их семейным врачом, она не могла бы быть откровеннее, и я видел, как тусклый багрянец разливается по его скульптурным ушам.

Быть может, и Укридж заметил этот багрянец, потому что в нем на миг пробудилась совесть.

– Вроде бы, малышок, – шепнул он мне, – старый Таппи немножечко зол, что я захватил с собой Флосси. Если у тебя появится такая возможность, поставь его в известность, что причина тому – военная необходимость.

– Кто она такая?

– Я же тебе про нее рассказывал. Флосси, официантка в «Короне» в Кеннингтоне. Fiancée[4]4
  Невеста (фр.).


[Закрыть] Билсона.

Я посмотрел на него с изумлением:

– Ты хочешь сказать мне, что играешь со смертью, флиртуя с девушкой Боевого Билсона?

– Да ничего подобного, мой дорогой старичок. – Укридж был шокирован. – Дело в том, что мне надо попросить ее об особом одолжении, довольно-таки странном, и заговорить об этом с места в карьер – бесполезно. Предварительно требуется некоторая толика шампанского, а мои финансы на шампанское не потянут. После обеда я пригласил ее в «Альгамбру». Попозже вечерком я загляну к тебе и обо всем расскажу.

Затем мы приступили к обеду. Это был не самый приятный обед в моей практике. Будущая миссис Билсон мило болтала на всем его протяжении, а Укридж помогал ей поддерживать разговор. Однако сокрушенное лицо Джорджа Таппера лишило бы огонька любой банкет. Время от времени он брал себя в руки и пытался войти в роль гостеприимного хозяина, но по большей части хранил мрачное гробовое молчание, и, когда Укридж и его дама встали, чтобы уйти, это было истинным облегчением.

– Ну… – начал Джордж Таппер придушенным голосом, когда они направились по проходу к двери.

Я закурил сигару и откинулся, покорно готовясь слушать.

Укридж явился ко мне в полночь, сквозь стекла пенсне его глаза изливали странный свет. Он был радостно возбужден.

– Все в порядке, – сказал он.

– Рад, что ты так думаешь.

– Ты объяснил Таппи?

– Не было никакой возможности. Он говорил без передышки.

– Про меня?

– Да. Он высказал все, что я когда-либо о тебе думал, но несравненно красноречивей, чем сумел бы я.

Лицо Укриджа на мгновение омрачилось, но веселая бодрость тут же вернулась к нему.

– Ну, что поделать. Через день-два он поостынет. Но это было необходимо, малышок. Вопрос жизни и смерти. И теперь все в ажуре. Вот прочти.

Я взял письмо, которое он мне протянул. Листок, покрытый каракулями.

– Что это?

– Читай-читай, малышок. По-моему, это то, что требуется.

Я прочел:

– «Уилберфорс,

Я беру перо в руку сообщить тебе, что никогда не стану твоей. Без сомнения ты будешь удивлен услышать, что я люблю другого, лучшего человека, так что этого не может быть никогда. Он любит меня, и он человек получше тебя.

Надеюсь, письмооно застанет тебя в полном здрави, в каком покидает меня сейчас.

Искренне твоя, Флоренс Бернс».

– Я сказал ей, чтобы она написала позабористее, – объяснил Укридж.

– Ну, забористее некуда, – ответил я, возвращая письмо. – Мне жаль. Хотя я провел в ее обществе мало времени, она показалась мне хорошей девушкой… для Билсона. А ты, случайно, не знаешь адреса другого человека? Было бы добрым поступком послать ему открытку с рекомендацией покинуть Англию на год-другой.

– На этой неделе его можно будет найти в «Шордич-эмпайр».

– Как?

– Другой – это Тод Бингем.

– Тод Бингем! – Драматичность ситуации меня растрогала. – Ты хочешь сказать, что Тод Бингем влюблен в девушку Билсона?

– Нет. Он ее даже не видел.

Укридж сел на скрипучий диван и хлопнул меня по колену с внезапной и неприятной силой.

– Малышок, – сказал Укридж. – Открою тебе все. Вчера днем я застал старого Билсона за чтением «Дейли спортсмен». Вообще-то он не большой любитель чтения, а потому меня заинтересовало, что его так увлекло. И знаешь, что это было, старый конь?

– Не знаю.

– Да статья про Тода Бингема. Сентиментальщина, какую они теперь печатают про боксеров, расписывая, какой он прекрасный типус в частной жизни да как он всегда посылает телеграмму старушке мамочке после каждого боя и отдает ей половину приза. Черт побери! Нет на них цензуры! Этим прохиндеям все равно, что печатать! Да наверняка у Тода Бингема никакой старой мамочки и в заводе нет, а если и есть, так он ей и шиллинга не уделит. А на глазах этого болвана Билсона – слезы, и он сует мне эту статью. Соленые слезы, малышок! «Хороший парень!» – говорит. Нет, ты подумай! То есть я хочу сказать, это немножко множко, когда человек, ради которого ты сыплешь деньгами и лелеешь, как сестричку в колыбели, вдруг начинает жалеть чемпиона за три дня до того, как будет с ним драться. Заметь: чемпиона! Хватит и того, что он рассиропился из-за типчика в «Стране Чудес», но, когда дело доходит до сочувствия к Тоду Бингему, нужно принимать меры. Ну, ты меня знаешь – мозг, как циркулярная пила. Я сообразил, что есть единственный способ нейтрализовать эту злокачественную чушь: так озлить Билсона на Тода Бингема, чтобы он забыл про старушку мамочку. И тут я подумал, а почему бы не уговорить Флосси сделать вид, будто Бингем отбил ее у него, вот я и пригласил ее на обед с Таппи. Мастерский ход, малышок. Ничто так не расслабляет девушку деликатного воспитания, как хороший обед, и нельзя отрицать, что старый Таппи отлично угостил нас. Она согласилась, едва я ей все объяснил, села и написала это письмишко, даже глазом не моргнув. Я думаю, она думает, что это преотличный розыгрыш. Она ведь очень разбитная девушка.

– Видимо.

– Бедного старого Билсона, полагаю, это на время расстроит, но зато заставит как следует развернуться в субботу вечером, а в воскресенье утром его ждет безоблачное счастье, когда она объяснит, что пошутила, и он вспомнит про сотенку фунтов Тода Бингема в его брючном кармане.

– Мне казалось, ты говорил, что Бингем предлагает двести фунтов.

– Сотня мне, – мечтательно произнес Укридж.

– Есть только одно «но»: в письме ведь другой не назван. Как Билсон узнает, что это Тод Бингем?

– Черт подери, малышок, напряги свои умственные способности. Билсон же, когда получит письмо, не станет рассиживаться и позевывать. Он сразу помчится в Кеннингтон и спросит у Флосси.

– И тут она ему все выложит.

– Нет, не выложит. Я сунул ей парочку фунтов за обещание, что она сохранит тайну. И кстати, старичок, это мне напомнило, что я остался на мели, так если бы ты мог…

– Спокойной ночи, – сказал я.

– Но, малышок…

– И Господь с тобой, – добавил я твердо.

«Шордич эмпайр» славится большим залом, но, когда я в субботу вечером добрался туда, он был набит битком по самые двери. Полагаю, и при обычных обстоятельствах зрителей там по субботам собирается достаточно, но на этот раз такая приманка, как личное выступление Тода Бингема, обеспечила сверханшлаг. В обмен на мой шиллинг я получил привилегию занять позицию у дальней стены, откуда мне было мало что видно.

Однако взгляд на сцену между на мгновение раздвинувшимися головами и общее беспокойное нетерпение зрителей подсказали мне, что ничего сколько-нибудь интересного я не упускаю. Программа «Шордич эмпайр» на этой неделе, по сути, сводилась к одному номеру. Зрители, казалось, стиснув зубы, терпели предварительные выступления как неизбежные препятствия между ними и гвоздем программы. Они пришли посмотреть Тода Бингема и не были снисходительны к злополучным клоунам, велосипедистам, жонглерам, акробатам и исполнителям баллад, которых навязывали им в первой половине вечера. И радостные вопли, раздавшиеся, когда занавес опустился на драматической сценке, вырвались из самой глубины сердец, так как следующим номером было выступление звезды.

Дородный мужчина во фраке с красным носовым платком в грудном кармашке, исполненный посольского достоинства, вышел из-за кулис.

– Леди и джентльмены!

– У-ух! – вскричали зрители.

– Леди и джентльмены!

Одинокий голос: Ура старине Тоду! (Заткнись!)

– Леди и джентльмены, – сказал посол в третий раз. И с опаской оглядел зал. – С великим сожалением должен объявить о глубочайшем разочаровании для нас всех. К несчастью, Тод Бингем сегодня не сможет выступить перед вами.

Вой, подобный вою волков, лишившихся добычи, или заполнивших амфитеатр римских граждан после сообщения, что запас львов иссяк, приветствовал эти слова. Мы уставились друг на друга в жесточайшем недоумении. Как могло произойти подобное? Не превосходит ли это всякое вероятие?

– Чего это с ним? – хрипло вопрошала галерка.

– Угу, чего это с ним? – эхом отзывались из партера мы, публика почище.

Посол бочком скользнул к запасному выходу. До него как будто дошло, что он тут не всеобщий любимец.

– Да несчастный случай, – объявил он, и с каждым его словом все больше давало о себе знать сочное ист-эндское произношение. – По дороге сюда он, к сожалению, столкнулся с грузовиком, получил многочисленные травмы и ушибы, а потому не может выступить перед вами сегодня. С вашего позволения, его заменит профессор Дивайн, который исполнит свои неподражаемые подражания голосам разнообразных птиц и всех нам знакомых животных. Леди и джентльмены, – заключил посол, грациозно покидая эстраду, – благодарю вас всех и каждого по отдельности.

Занавес взвился, и на сцену выпорхнул франтоватый индивид с нафиксатуаренными усами.

– Леди и джентльмены, я начну с подражания известному певуну, дрозду обыкновенному, возможно, более известному многим из вас как свистелка. И касательно моего исполнения хочу указать, что у меня во рту не имеется ничего постороннего. Эффекта я достигаю…

Тут я удалился, и две трети зрителей сделали то же самое. Позади нас, замирая за закрытыми дверями, раздалась жалобная трель дрозда обыкновенного, тщетно соперничая с мощными голосами взыскательных зрителей, не привыкших скупиться на критику.

На улице кучка шордической золотой молодежи благоговейно внимала возбужденному оратору в мятой шляпе и брюках, сшитых на человека повыше и пошире. Волнующий рассказ о каких-то событиях совсем их заворожил. Отдельные слова и фразы прорывались сквозь уличный шум.

– … вот так. А потом дает ему раза вот эдак. И тут они как сцепятся…

– Проходите, проходите, – перебил официальный голос. – Проходите, не задерживайтесь.

Толпа поредела и разложилась на составные элементы. Я оказался рядом с владельцем мятой шляпы. Хотя мы не были представлены друг другу, он, казалось, счел меня достойным выслушать его повествование. И немедленно завербовал меня в качестве ядра новой толпы слушателей.

– Значит, он подходит, ну, парень этот, а Тод как раз входит в дверь для артистов…

– Тод? – изумился я.

– Тод Бингем. Ну, он подходит, когда он как раз входит в дверь для артистов, и, значит, говорит: «Эй!» А Тод говорит: «Чего?», а этот парень говорит: «А ну, давай поднимай!», а Тод говорит: «Чего?», а этот парень говорит: «Руки подними!», а Тод говорит: «Чего? Я?» – вроде так с удивлением. И тут они давай драться.

– Но ведь Тода Бингема сбил грузовик?

Человек в мятой шляпе оглядел меня с тем презрением и вызовом, с какими истинно верующие одаривают еретиков.

– Грузовик! Да никакой грузовик его не сбивал. С чего вам взбрендило, что его сбил грузовик? И с чего ему лезть под грузовик и сбиваться? Его уложил тот рыжий, как я вам и толкую.

На меня снизошло великое озарение.

– Рыжий?

– Угу.

– Верзила?

– Угу.

– И он уложил Тода Бингема?

– В лоск уложил. Пришлось ему домой на такси ехать, Тоду то есть. Чудно! Раз парень может драться, как этот парень может драться, так чего ему ума не хватило на сцене подраться и деньги за это получить? Вот чего я думаю.

По ту сторону улицы лил свои холодные лучи прожектор. И в его слепящий свет вступил человек, задрапированный в желтый макинтош. Свет блестел на его пенсне и придавал жуткую зеленоватую бледность лицу. Это был Укридж, отступающий из Москвы.

– Другие, – сказал я, – тоже так думают.

И я поспешил перейти улицу, чтобы предложить свои слабые утешения. Бывают минуты, когда типус нуждается в дружеском участии.