Текст книги "Тайная жизнь Ребекки Парадайз"
Автор книги: Педро Маньяс
Жанр:
Детские остросюжетные
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Педро Маньяс
Тайная жизнь Ребекки Парадайз
Посвящается Хесусу, Мигелю Анхелю, Элою, Лусии, Луне, малышу Хави… и тем, кто еще придет. Ах да! И всем на свете Урсулам.
1. Ящик и семь замков
Ненавижу фокусников.
Не просто не люблю, не выношу, терпеть не могу. Я их Ненавижу. С большой буквы «Н».
Их интересуют только три вещи. Какие? Кролики, игральные карты и цилиндры. Никак не пойму, почему именно эти три.
Кролики такие противные – на первый взгляд мягкие, совсем плюшевые, но это только на первый взгляд. Чуть что, сразу хвать за палец, как будто это морковка, или обнимешь покрепче, а они гадят прямо на платье. Игрушки лучше, под ними не бывает вонючих шариков.
Игральные карты нравятся в основном старушкам и крупным мошенникам. Колоду кладут на зеленое сукно рядом с горсткой настоящих бобов и фальшивых купюр. Если задуматься, глупо ставить кучку бобов против фальшивых денег и ждать, что козырь достанется тебе. На кону хоть и ненастоящие, но всё-таки деньги.
Цилиндры – это такие древние шляпы, которые исчезли с лица земли давным-давно, а те немногие, что выжили, поселились на головах у фокусников. Это охраняемый вид шляп, поэтому охотникам запрещено стрелять в голову иллюзионистам. Вот почему вражда между фокусниками и охотниками не утихает по сей день.
Кажется, я не всегда ненавидела иллюзионистов.
По-моему, всё началось, когда один фокусник заставил исчезнуть мою маму и не вернул ее обратно.
Как-то раз вечером родители поехали развеяться в Портсмут. Объясняю: Портсмут – это город в четырнадцати километрах от моего дома. Просто, если верить картам, во вселенной есть и другие города с таким названием.
Слушай, когда я говорю «город в четырнадцати километрах от моего дома», я считаю прямо от двери, потому что, если считать от кабинки в школьном туалете, когда ты внутри занят своими делами, получится и того больше.
Кстати, когда я говорю «занят своими делами», я не имею в виду, что ты там решаешь кроссворд или вяжешь крючком, я… Короче, ты понимаешь.
Так о чём это я?
Ах да. Тем вечером родители поехали повеселиться. Как взрослые. То есть никаких экспериментов с кремами в ванной, никаких червей, выкопанных в саду. Они просто поехали в Портсмут на машине. Там съели на ужин омара под майонезом и решили сходить в театр, или в кино, или даже на выступление фокусника.
Папа не любит говорить о том трюке с исчезновением, ну и ладно. Я его прекрасно себе представляю. Как будто видела всё своими глазами.
В зале полно мужчин и женщин. Почти все пришли парами, как мама и папа. На столах красные скатерти и зеленые лампы. Зрители смеются, пьют вино и перешептываются, а в небе над Портсмутом гремит гроза.
Зажглись огни, и на сцену вышел фокусник. Его звали Антонини, или Викторини, или еще как-нибудь по– дурацки, но обязательно с окончанием «ини». Его жесткие усы смотрели четко вверх.
Как-его-там-ини немного поиграл с цилиндром и засаленной колодой, подошел к краю сцены и пригласил добровольца из зала. А лучше – девушку. Жаль, что он так сказал. Не пригласи он девушку, мама бы не вышла на сцену, осталась бы с папой за столом, и домой они вернулись бы вместе, и сейчас она бы ругала меня за то, что я до сих пор не выключила свет в комнате, а я бы попросила еще десять минут, а она бы сказала – пять. Но фокусник пригласил девушку. И мама поднялась на сцену.
«Фру-фру-фру», – скрипели ее чулки, когда одна нога касалась другой при ходьбе.
«Цок-цок-цок», – стучали ее каблучки между столиками.
«Бух-бух-бух», – билось ее сердце, так она волновалась.
Зажегся фиолетовый свет. Иллюзионист попросил маму залезть в черный ящик, который стоял за ширмой. Он закрывался на семь замков, а на крышке была нарисована серебристая змея. Мама забралась в ящик, улыбнулась и потерла глаз. Она всегда так делала, когда волновалась. Как-его-там-ини закрыл крышку на все семь замков и поводил руками. Зрители сглотнули.
Раздался хлопок. Ящик открылся, но мамы там не было. Зрители зааплодировали, не жалея ладош. Вот олухи!
Фокусник поклонился, закрыл ящик и снова поводил руками. На сей раз он даже заклинание произнес. Зрители опять сглотнули. Ящик открылся, но там по-прежнему было пусто! И это не шутка и не розыгрыш! Что-то пошло не так. Под цилиндром проступили капли пота и покатились по лицу до самых усов. Маг снова произнес заклинание, и опять ничего. У зрителей пересохло в горле. Папа забарабанил пальцами по столу. Как-его-там-ини обтер лоб полой плаща.
Не люблю рассказывать, как он еще сто раз напрасно повторил заклинание. Мама не появилась ни в ящике, ни за столом, ни дома. Она осталась где-то там, среди голубей, кроликов, тузов червей и цветных платочков, которые фокусники заставляют постоянно появляться и исчезать.
Не веришь? Да это чистая правда!
Вот почему сейчас я живу с папой.
Кстати, забыла представиться, меня зовут Урсула.
На самом деле я Ребекка.
Нет, Урсула.
Ребекка!
2. Сказка – ложь
Я знаю, что́ с самого начала сделала неправильно.
Ну кто же так представляется: «Ненавижу фокусников»? Только представь. Заходишь в кабинет к новому начальнику или врачу, протягиваешь ему руку и говоришь:
– Здравствуйте. Меня зовут Урсула Дженкинс, и я ненавижу волшебников.
Да это было бы гениально! Собеседник пожал бы тебе руку и ответил:
– Рад знакомству. Я Джек, и я терпеть не могу комочки в пюре.
Увы, так не бывает. Скорее всего, начальник тут же тебя уволит, а врач выпишет направление на какие-нибудь анализы. Видимо, первым делом нужно наговорить друг другу кучу глупостей и только потом переходить к делу. Надо узнать, сколько человеку лет, где он живет, сколько зарабатывает, какая у него машина и в котором часу он встает по утрам.
Ответы на эти вопросы вылетают у меня из головы, как только я захочу с кем-нибудь поболтать, поэтому я переписала их на желтую картонную карточку. Раз уж эти глупости так важны, то не будем терять времени. Вот что тебе нужно обо мне знать:
Привет, меня зовут Урсула.
Сколько мне лет? Одиннадцать лет и пять месяцев.
Где я живу? В очень маленькой квартире на шестом этаже.
Сколько я зарабатываю? Нисколько, ноль, ничего, дырку от бублика.
Какая у меня машина? У меня нет машины. Я езжу на метро, но оно не мое.
Во сколько я встаю? С понедельника по пятницу в 7:30. По выходным – как только сработает будильник (иногда я опять засыпаю).
Приятно познакомиться. Поговорим о чём-нибудь важном?
Одно плохо: едва ли по этой карточке ты составишь обо мне правильное впечатление. А может, я и не хочу, чтобы ты по-настоящему узнал меня. Сначала послушай, что обо мне думают другие.
Меня зовут Урсула (пока забудь про Ребекку), это я тебе уже рассказала, но тут можно добавить кое-что еще. Если хочешь обратиться именно ко мне, а не к любой другой Урсуле на планете Земля, можешь называть меня Урсула-врушка. Или Урсула-тупица, если тебе нравится. Или даже Урсула – четырехглазая малявка.
Такая у меня коллекция прозвищ. Одни собирают марки или бабочек. Другие коллекционируют сувениры из путешествий. Решит такой коллекционер привести в порядок счета или завести будильник, наткнется в ящике стола или на полке на какую-нибудь безделицу из поездки и тяжело вздохнет. Вот и у меня с прозвищами так же. Из каждой школы, в которой училась, я прихватила на память по одной кличке. Их уже три.
По поводу четырехглазой. Два глаза стопроцентно мои, маленькие и блестящие, как угольки. Два других – это очки, большие и круглые, как бутылочное донышко. Без этих донышек от угольков толку нет – у меня близорукость. Сверху, на голове, хвост. Снизу слишком короткие ноги (почти как руки) и слишком длинные руки (почти как ноги). Наверняка что-то пошло не так, когда меня собирали по частям. Между руками и ногами – круглый живот и пупок, который похож на кнопку стиральной машины. Только нажимай не нажимай, ничего не произойдет.
Жаль, что ты не можешь рассказать о себе. Если бы мы сидели друг напротив друга или говорили бы по телефону, всё было бы иначе. Наверное, поэтому телефоны людям нравятся, а книги нет: книги работают только в одном направлении.
Всё-таки есть вещи, о которых лучше рассказывать на бумаге. Говори что хочешь – никто не перебивает, не пристает с глупыми вопросами. Иной раз собеседник спросит: «Так ты Ребекка или Урсула?» «У тебя правда такие огромные очки?» «Полицейские не задержали того фокусника, который заставил твою маму исчезнуть?» «Какие именно движения руками он делал?» «А это сработает с моей училкой по физре?» «Ты что, издеваешься?»
Что касается «врушки», «тупицы» и «малявки», всё это неправда. То есть правда, но не совсем. А может, и совсем. Может, я и правда просто врушка.
Иногда если я сильно волнуюсь, то начинаю сочинять не очень правдивые истории, как та, про фокусника и маму. Только, по-моему, это не вранье.
Я понимаю разницу между враньем и сказками. Когда укладываешь ребенка спать и рассказываешь, как в лесу жил-поживал зайчонок и выращивал на грядке морковь, – это сказка. А когда признаёшься учительнице, что зайчик съел твою домашнюю работу, – это ложь. И всё-таки разница не всегда очевидна. Куда там! К тому же я тебе уже говорила: ненавижу кроликов.
Пойми одно: я всегда стараюсь говорить правду. Вместо истории о том, как фокусник Как-его-там-ини заставил исчезнуть мою маму, я хочу рассказать, как всё произошло на самом деле. Потом стою перед огромной толпой ребят, они разглядывают меня, очки, розовую резинку для волос, а я слова правдивого сказать не могу. Тогда история про фокусника получается сама собой. Она более захватывающая и менее грустная. Тут-то все и начинают считать меня лгуньей, но хотя бы не жалеют.
И так всегда. Я могу говорить правду, но она вообще не заслуживает внимания: «У меня очки как донышко стакана». «Я получаю одни двойки по французскому». «Наша новая квартира гораздо меньше прежней». Ну как? Кому захочется слушать такую правду, если можно выдумать кое-что в сто раз интереснее? В конце концов, в собственную ложь можно даже поверить.
Да, я прекрасная лгунья! И зовут меня Ребекка!
3. Обратный отсчет
Опять всё неправильно! Хватит уже рассказывать эту историю!
Не помню, говорила ли тебе, но папа ужасно рассердился, узнав, что я всем разболтала про фокусника. Правда, страшно разозлился. Особенно когда я в сердцах заявила, что, будь я тогда с ними, ни за что бы не позволила засунуть маму в ящик, а папа закричал, чтобы я никогда больше не повторяла эти слова, но я повторила, и он со всей силы ударил ногой по двери кухни и проломил ее.
Сейчас в квартире, где дверь с дырой, живет другая семья. Так что теперь новым жильцам придется терпеть козни противной Скруч. Она всё время ворчит, будто из-за дерева между нашими домами у нее в саду развелись паразиты и пора бы его наконец срубить.
Папа сказал, тот дом слишком большой для нас двоих. Ну не глупости? Дом может быть слишком маленьким, а слишком большим – никогда! Если кому-то кажется, что его дом слишком большой, пусть тогда живет на кухне или в столовой. Почему взрослые этого не понимают?
К тому же, хотя папа и не догадывается, в квартире мы не одни. Всего нас семеро: папа, я и пять червяков, которых я держу в игрушечном сейфе с землей. Я выкопала их в саду в день, когда мы переехали, хотела спасти от страшной участи – Скруч всё равно бы их раздавила. Лучше бы у меня жила змея. Или тутовый шелкопряд. Или змея-шелкопряд. Но червяки тоже сгодятся. Я дала каждому имя, и они выползают, как только я их позову. Не веришь? Да это чистая правда! Раньше у нас жил кот по кличке Астронавт – он мяукал, глядя на звезды. Как-то раз он убежал и больше не вернулся, а может, и вернулся, но мы об этом не узнаем, потому что уже не бываем в нашем старом районе.
Червякам пришлось привыкать к новому дому. Мне тоже. Наша квартира, конечно, больше, чем игрушечный сейф, но не намного. Мы живем на шестом этаже, в доме на перекрестке двух шумных улиц. Квартира заставлена коробками, и она слишком далеко от моей прежней школы. Теперь я буду учиться в другой школе; она желтая, а когда идет дождь, горчичная. Это моя четвертая школа. Между ней и домом большой парк с маленьким прудом, каждую ночь там кричат птицы. А днем визжат машины. Особенно если огромный грузовик с твоими вещами из старой квартиры встанет перед подъездом.
Папе не нравятся звуки с улицы, а мне становится по-настоящему жутко от звуков, которые я слышу внутри. Например, если вот-вот произойдет что-то, чего я совсем не хочу, чувствую, будто в голове у меня часовая бомба. Секунда за секундой идет обратный отсчет до взрыва. Так случилось и в первый день в новой школе, в четвертой.
«Тик-так, тик-так», – застрекотало в голове утром в пятницу, когда я кормила червяков.
«Тик-так, тик-так», – вечером в субботу затикало еще громче.
«Тик-так, тик-так», – вечером в воскресенье бухало так, словно кто-то колотил молотком мне по макушке. Папа готовил котлеты из шпината. Он брал пригоршню зеленой массы, разминал ее в ладонях, смотрел на меня, опускал руку в кастрюльку со взбитым яйцом, перекладывал шарик в другую руку и опускал его в тарелку с панировочными сухарями, снова смотрел на меня, качал головой и вздыхал. Я сидела на полу, среди неразобранных коробок, в глубокой задумчивости. Я слушала «тик-так».
– Завтра в школу, – сказал он, слепив четвертую котлету.
Когда взрослый хочет заговорить с другим взрослым, он рассуждает о погоде: она либо хорошая, либо плохая. Если взрослый хочет заговорить с ребенком, он скажет что-нибудь про школу.
– Я знаю.
– Как настрой? – не унимался папа.
– Хороший.
– Правда?
– Правда, правда, правда! – буркнула я.
– Тебе разве не нужно собирать рюкзак?
– Нет. – Я соврала.
– Не нужно или ты его уже собрала?
– И то и другое, – опять соврала. Тогда я закрыла глаза и засунула руку в ближайшую коробку. После переезда там намешано много разных вещей, мне нравится на ощупь отгадывать, что внутри. Я узнаю́ всё на свете: настольную лампу, коврик томатно-красного цвета из прихожей, тубы из-под аспирина, папину форму… На дне коробки я нащупала стеклянный флакончик, он был очень холодный, я не могла понять, что это. Открыла глаза: мамин лак для ногтей зеленого цвета. Теперь он мой, но что толку? Мне всё равно не разрешают красить ногти…
Я крепко сжала флакончик в левой руке. Папа вмешался в мою игру – он не понимает, когда я играю.
– Директор школы очень симпатичная женщина.
– Отлично, – равнодушно отозвалась я. В голове оглушительно тикало.
– Она сказала, твоя учительница тоже очень симпатичная.
– Угу, – я сжала в кулаке лак для ногтей. Симпатичные. Симпа-тик-тактичные. Симпа-тик-так-тик-так. Тик-так.
– И одноклассники, говорят, симпатичные.
Как же надоели этот шум и это слово!
– Даже консьерж наверняка симпатичный! – закричала я. – И учитель французского! А психолог симпатичнее всех! Спорим, он супер-пупер-мега-симпатичный?!
– Перестань кричать, Урсула!
– Сам перестань! – Я набрала побольше воздуха. – Откуда тебе знать, что они симпатичные?
– Потому что большинство людей такие. Тебе это, конечно, не понравится.
– Наверное, это с тобой они милые.
– Или ты сама не даешь им быть милыми.
– Просто ты им нравишься, а я нет!
Папина котлета повисла в воздухе.
– Почему ты думаешь, что не нравишься людям?
Я не ответила.
– Урсула, почему ты думаешь, что не понравишься им?
Тишина. Почти гробовая. Даже тиканье прекратилось.
– Думаешь, тебя за что-то можно не любить?
Я молчала, к горлу подступил комок.
– Ты ничем не хуже остальных. Слышишь меня?
Я легла на пол ничком, чтобы папа понял: не хочу больше разговаривать. Тогда я заметила, что всё еще сжимаю в руке лак для ногтей. Я втиснула его в карман джинсов и прижалась лицом к ковру. Запахло пылью. Папа отвернулся и сделал еще пару котлет, а может, три или одну – я уже не видела. Наконец он спросил:
– Ты не задохнешься?
Я хотела сказать «нет», а получилось «дет».
– Я не сержусь на тебя.
Хотела сказать, что знаю, а получилось «я здаю».
– Урсула, – позвал папа. Воцарилась тишина. – Веди себя завтра хорошо. Обещаешь?
Хотела сказать «обещаю», но ничего не получилось.
4. Кот в космосе
Бомба взорвалась в назначенное время. Хотя всё пошло наперекосяк намного раньше, гораздо раньше. Как только я открыла глаза-угольки и надела очки – бутылочные донышки.
Ноги лежали на подушке, а там, где оказалась голова, пахло ногами. Потом я пролила молоко на новую тетрадь, которую купил папа; он дал мне другую, одновременно старую и новую, с надписью «Метрополитен-музей». Она была новая, потому что в ней никто ничего не писал, а старая, потому что ее купили, когда я еще не родилась. В Метрополитен-музее работала мама. Дальше я почистила зубы гелем для волос, а волосы уложила зубной пастой. Я была готова на всё, только бы вернуться в постель. «У меня ветрянка! Честное слово!» – так и хотелось сказать.
Папа подгонял меня. Он девять раз повторил, что мы опоздаем, вытащил меня из дома, закрыл дверь, опять открыл, зашел в квартиру, надел ботинки, запихнул меня в лифт, вышел на улицу, вернулся в лифт за зонтом, вскрикнул, что его машину угнали, вспомнил, что в новом доме есть гараж, и отвез меня в новую школу.
– Ты только не волнуйся, – то и дело повторял он, сжимая руль дрожащими руками.
Мы приехали на девять минут раньше (по одной на каждое папино «мы опоздаем»). Пока он говорил с учительницей, я ходила туда– сюда по классу. Дождливым утром пустой кабинет пахнет по-особенному. Мокрым зонтом, деревянной стружкой из точилки для карандашей, крошками старого бутерброда и вымытым с хлоркой полом. Во дворе под дождем дрожали лужи. Я тоже дрожала, но старалась не подавать вида и разглядывала кипы скрепленных листов бумаги, которые висели на стене. «Классные новости, – значилось на первой странице каждой стопки. – Новости и слухи о нашей школе». И чуть ниже приписка: «Главный редактор: София Дж.»
– Иногда с ней бывает немного… трудно, – прошептал папа. Учительница с улыбкой попросила его не беспокоиться, и он крепко пожал ей руку. Потом легонько потрепал меня по голове, пожелал удачи и ушел.
Мою новую учительницу зовут Лианн, она невысокая, чуть выше меня. У нее растрепанная прическа, крупные кольца в ушах, яркий шарф, огромная сумка и высокие сапоги цвета кофе. Или кофе с молоком. Или эспрессо. Или черного кофе. Мне-то откуда знать? Кофе я не пью, модой не интересуюсь – и это как раз чистая правда. Я только хотела сказать, что в таком наряде она выглядела еще более хрупкой и отличить ее от учеников можно было с большим трудом. Разве что по широкой улыбке. У новой учительницы очень много зубов, поэтому она постоянно улыбается. И так широко, что кажется, будто она смотрит на тебя не глазами, а зубами. С одной стороны, это вызывает доверие, а с другой – пугает.
– Урсула, мы начали заниматься несколько недель назад, тебе придется нагонять. Садись сюда, – сказала Лианн, – на первую парту. Тебе будет всё видно.
Не люблю, когда такое говорят. Мне сразу кажется, что на мои здоровенные очки обратили внимание. Так не годится. Лучше бы учительница сказала что-нибудь вроде: «Привет, меня зовут Лианн, и я ненавижу свитеры с горлом».
Начали собираться одноклассники. Их было очень много, сотни! Может, и тысячи! (Честное слово!) Они проходили мимо моей парты, как будто это был единственный путь к их местам. Я опустила глаза и сделала вид, что ищу очечник в рюкзаке. Как назло, он то и дело попадался мне под руку. Где бы я ни искала, тут же натыкалась на треклятый футляр.
– Здравствуйте, дети! – пропела Лианн, когда все расселись.
– Здравствуйте, Лианн! – ответили все, кроме меня.
– Сегодня у нас появилась новая ученица. Урсула, встань, пожалуйста.
Я ждала этого момента, я же эксперт по первым дням в новой школе. Поэтому я заранее обдумала свое поведение, чтобы не опозориться. На этот раз всё под контролем. Я собиралась обезвредить бомбу.
– Ее зовут Урсула, – пояснила Лианн, будто это было непонятно, а потом обратилась ко мне: – У нас есть правило: в первый день новые ученики рассказывают немного о себе, чтобы все остальные могли получше их узнать. Расскажи нам что-нибудь интересное.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
