355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Павел Молитвин » Сумеречный септет » Текст книги (страница 1)
Сумеречный септет
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 04:04

Текст книги "Сумеречный септет"


Автор книги: Павел Молитвин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Павел Молитвин
Сумеречный септет

Септет – ансамбль из семи музыкантов, а также музыкальное произведение для ансамбля.

Советский энциклопедический словарь, 1985 г.

Адажио

Бруно Санчес

– Думаешь, группа Александеро могла здесь пройти?

– Нет.

– А мы сможем?

Хильмо Метехинк, он же Дохлый Пес, он же Скверный Мальчик, пожал плечами и уставился на раскинувшиеся перед нами бурые поля.

– По карте это непролазные топи. Но если Александеро с командой пошел в обход, а нам удастся пройти по прямой, мы сэкономим сутки, может, даже двое.

– Как скажешь, Патрон. – Маленькие глазки Хильмо, спрятавшиеся под густыми бровями, ничего не выражали.

– Тогда вперед.

В широком лице Хильмо, похожем на скульптурную заготовку, ничего не изменилось. Скверный Мальчик не привык обсуждать задания; он почуял кровь, и теперь его не остановят ни болота, ни тайфун, ни землетрясение.

При каждом шаге мы по колено проваливаемся в мутную вязкую жижу, а когда вытаскиваем сапоги для следующего, болото жадно и негодующе чавкает, словно недовольное тем, что у него отнимают добычу. Слеги уходят в коричневую топь чуть не до половины – останавливаться нельзя. Я взмок с головы до пят, автомат больно бьет о правое бедро – не миновать синяка. Рюкзак оттягивает плечи, мошкара залепляет лицо, лезет в глаза и ничуть не боится репеллента. Скверный Мальчик поворачивает заросшее недельной щетиной лицо и кривит рот в улыбке – оттопыренная нижняя губа похожа на кусок сырого мяса.

– Когда я уходил из Ледяного Садика, было хуже, – хрипит он ободряюще.

Я киваю. Отвечать не хватает сил. Да и что отвечать? Такая у Хильмо профессия – то в Ледяном Садике отдыхает, то на Сковородке. Но мне-то из государственных тюрем бегать не доводилось, так что сравнивать этот поход не с чем.

Хильмо – моя гордость. Я, можно сказать, вылепил его своими руками, хотя, надо признать, и материал попался хороший. Из Красавчика Сисо, например, так ничего и не вышло. Спился и едва не завалил дело с Прохвостом. А какие подавал надежды! И внешность героя-любовника, и манера изъясняться не хуже, чем у ректора университета…

Когда Шварц – кажется, это было лет восемь назад – принес мне подборку полицейских дел, я остановился на двух: ограблении заводской кассы и избиении шести блюстителей порядка – с мокрушниками связываться не хотелось. Собственно, нужен мне тогда был только один – профессиональный взломщик, – второго я прихватил на всякий случай. Уж очень меня поразила его история: избить шестерых полицейских – это вам не приезжего ротозея в темном переулке прирезать.

Я помог им выбраться из Скворечника и задействовал Красавчика против Бильбино-Кошелька, а о Хильмо – тогда он не был еще ни Дохлым Псом, ни Скверным Мальчиком – забыл. Время было тяжелое – Рыбак чуть не обошел Шварца на выборах.

Я забыл о нем, и очень может статься, и не вспомнил бы – что мне какой-то драчун Хильмо, – не заявись он ко мне однажды собственной персоной, чтобы выразить благодарность и предложить свои услуги. И тогда я заинтересовался им всерьез. Если бы он вышел на Шварца – а это было значительно проще, – отдыхать бы ему до конца своих дней – кстати, в этом случае отнюдь не долгих – на Сковородке. Но он вышел на меня. То есть выглядел малец дуб дубом, по крайней мере старался таким казаться, а на деле-то был востер.

Мы неоднократно пускали его в игру, и он ни разу нас не подвел. Разве что с архивами Дюмо Конглуэ, но это в конце концов мелочь. Парень работал превосходно – дерзко, с фантазией, хватку имел бульдожью, и главное – везунчик. Может, потому я и выбрал его своим спутником – удача мне теперь нужна как никогда. Если вдуматься, то и не только мне, а всей Планете.

Эрнест Александеро

Заохала и запричитала ночная птица, где-то в отдалении, то ли отправляясь на охоту, то ли отходя ко сну, громко вздохнул туджан. Мелкий дождик усилился, и его монотонный шум поглотил все остальные звуки. Поудобнее перехватив карабин, я продолжал обход тента, под которым спали участники нашей экспедиции. Сегодня нам с ночлегом повезло – тент установлен на вершине невысокого холма, а холм в здешних болотах такая же редкость, как оазис в пустыне.

Мои товарищи спят вповалку – в пропотевших комбинезонах, в тяжелых штормовках, впитавших в себя душную влагу болот и специфический запах тины. Изредка они ворочаются, вскрикивают и постанывают. Даже Валентин сегодня спит беспокойно, хотя он-то привык к кочевой жизни и переходы в двадцать-тридцать километров в день для него дело обычное. После исчезновения Пахито ему придется взять на себя роль проводника и показать, чему он успел научиться за годы скитаний по лесам. Правда, здесь не обычный лес…

Валентина я знаю со школьной скамьи, однако после того, как он окончательно бросил малевать пейзажи и рекламные вывески и ушел со своим дядюшкой на поиски Мертвых городов, видеть его мне доводилось нечасто. Внезапно появляясь, он обычно учинял несколько грандиозных скандалов в лучших кабаках города, а потом, поистратившись, перебирался к «Робину» и, обзаведясь какой-нибудь сомнительной подружкой, ложился на дно до полного оскудения кошелька.

Он любил прихвастнуть своей удачливостью и слыл докой по части поиска Мертвых городов, но, кажется, занятие это было не слишком прибыльным. Во всяком случае, когда я предложил ему бросить валять дурака и отправиться на розыски Станции, он согласился без колебаний: «Если найдется чудак, который оплатит снаряжение и все остальное, то за мной дело не станет». И «чудак» нашелся…

Под ногами у меня зашуршало, и я торопливо шагнул в сторону – здешние болота кишат змеями. Раньше я был уверен, что эти твари предпочитают сухие места, но здесь их и в воде сколько угодно. Батиста Викаура, тот самый «чудак», который взял на себя расходы, связанные с организацией нашей экспедиции, относит местные виды змей к неядовитым, но он же и предложил первым делом выжечь на месте стоянки всю траву, хотя устал не меньше нашего, а в такой сырости даже обыкновенный костер развести – задача не из легких. Десто Рейнброд, боящийся змей больше, чем насмешек, не поленился обнести брезент веревкой, собрав у нас все имеющиеся запасы, – он слышал, что такое препятствие им не одолеть. Сомневаюсь в действенности этой меры. Десто, впрочем, и сам не был уверен на все сто, иначе он не залез бы на середину брезентовой подстилки, предоставив другим ютиться по краю.

На такое скопище змей мы впервые наткнулись сегодня во второй половине дня, и это произвело на моих товарищей столь сильное впечатление, что они почти не обратили внимания на исчезновение Пахито: сбежал проводник – скверно, конечно, но ничего страшного. Тем более что рюкзак с приборами он не утащил, а до Станции, по нашим расчетам, осталось два-три дня пути. Только Валентин расстроился – как-никак Пахито мы наняли по его рекомендации.

Меня, однако, бегство проводника встревожило не на шутку. Ему были нужны деньги, и все же он ушел, не потребовав плату за услуги. Большая часть пути пройдена, и поворачивать назад бессмысленно – на наш взгляд, по крайней мере, – а он сбежал. Исчез во время привала, когда всех нас сморила дрема. Но что толкнуло его на это? Уж не разговор ли о Станции? Кажется, со дня выступления мы впервые так много о ней говорили…

Пробираясь от одного безлистного, сгнившего на корню дерева к другому, завершаю обход. Хочется спать, но в голову лезут мысли о Пахито. Я нахожу незанятый участок брезента и присаживаюсь, сжав карабин коленями. Душно. Влажный комбинезон липнет к спине. Ноги гудят. Все мы к концу дня устаем до судорог, но ведь Пахито не из тех, кто боится набить мозоль, – все-таки один из лучших проводников, по аттестации Валентина. Да и трудности пути – это только для нас, городских, трудности, а для него… Почему же тогда он сбежал?..

Батиста Викаура

– А вас, уважаемый Викаура, я попрошу идти замыкающим, – обратился ко мне Валентин, когда с завтраком было покончено.

 
Врут, что первому трудно шагать, —
Его следом идущий страхует.
Замыкающим быть тяжелей —
За спиной его нету друзей,
Больше всех он в дороге рискует.
 

– Охотно, – согласился я, и мы обменялись понимающими взглядами.

Мы с ним вообще прекрасно понимали друг друга – рыбак рыбака… Остальные – физики. То есть то, что физики, это как раз не важно, я и сам бывший врач, бывший летчик, бывший… Вот именно, что бывший, а они – настоящие, и главное – горожане.

Взять хотя бы Александеро, идеолога и вдохновителя этой прогулки, – уж на что крепкий мужчина, и тот к вечеру бредет, как слепой слон: видно, нечасто ему приходилось иметь дело с рюкзаками. А с двумя, как в настоящем походе – один на спине, другой на груди, – он вообще первый раз идет. Сила духа – вещь прекрасная, но вот если бы к ней еще и походную сноровку, тогда…

Про Рейнброда и говорить нечего – этот паркетный лев только в обществе дам хорошо себя чувствует. Интересно, что за рыбку он хочет в этой мутной водице выловить? Зачем он меня с Эрнестом свел – понятно: нашел дурака, у которого кошелек тугой, и решил его нуждающемуся приятелю уступить, – но сам-то зачем пошел? Плохо ему, что ли, отпуск на курорте провести? Или от жены сбежал? Или шаркуны да лысаки из столичного света надоели? Впрочем, что ж, могут и надоесть. Но все же на здешние болота я бы менять их не стал… Если честно, шагать по ним – не слишком большое удовольствие. Здесь почти так же мерзко, как в Масандармских топях, только там еще и радиация. Земля бурая, с красноватыми блестками и даже в самых сухих местах под ногами хлюпает. И деревья странные – гнилые да увечные, живых почти нет. И еще запах… Знакомый такой, недобрый запах…

– А-а-а! – Даниэль шарахнулся вправо, бросился бежать, оступился и рухнул под тяжестью двух рюкзаков.

Рейнброд, шедший впереди, обернулся, махнул мне рукой, скинул свои рюкзаки и поспешил к Даниэлю.

Пока он осматривал пострадавшего и приводил его в чувство, я с карабином на изготовку рыскал вокруг, но ничего подозрительного не обнаружил. Все было спокойно, я бы даже сказал, на удивление тихо и мирно, однако что-то меня все же тревожило…

– Ну, как Даниэль? – спросил я, подходя к Десто.

Тот пожал плечами, а Даниэль слабым голосом проговорил:

– Там эти… с крыльями… перепончатые…

Десто Рейнброд с тревогой посмотрел по сторонам, и тут я понял – запах! Запах меня беспокоит!

– Позови остальных. Где-то здесь должны быть багровые лишайники. Это они вызывают галлюцинации. Даниэль, дыши через платок, – скомандовал я и начал распаковывать рюкзак, чтобы достать респираторы. Видал я «мешков», но такого мне еще встречать не доводилось. В яслях бы ему, в младшей группе, сидеть, а не по болотам с мужиками шастать. Сначала-то все вперед рвался, а теперь и сзади еле ползет, и на лице вместо обычной улыбки маска мировой скорби застыла.

Даниэль пробормотал что-то невнятное и закрыл лицо протянутым мною платком.

– Это опасно?

– С респираторами нет. К тому же испарения эти действуют избирательно.

– Э-э-эй! – позвал Рейнброд ушедших вперед членов нашей группы и поднял мой лежавший на рюкзаке карабин.

– Положи.

– Что?

– Оставь в покое оружие.

Десто посмотрел на меня как на ненормального, но карабин отложил в сторону. Можно было бы объяснить ему, что в Масандармских топях мы чуть не перестреляли друг друга из-за этих галлюцинаций, но начнутся ненужные расспросы… А вот откуда здесь лишайники эти, хотел бы я знать, – ведь радиации-то нету!

Если бы здесь была радиация, я бы и не подумал вкладывать деньги в это сомнительное предприятие, тем паче принимать в нем личное участие. Я и так уже нахватался рентген за последние годы. Собственно, из-за этого я и отказался сотрудничать с Ольгердом Янсоном и очутился в Порт-Андебаре, где и услышал про Мертвые города. Говорят, во время последней войны тут было использовано какое-то неизвестное оружие, и в результате города Северо-Востока сохранились совершенно целыми, хотя и полностью обезлюдели, причем никаких следов радиации обнаружено не было. Естественно, я решил проверить слухи и познакомился с Десто Рейнбродом, референтом по науке мэра Порт-Андебары.

Разговаривать о Мертвых городах он, правда, решительно отказался, сославшись на то, что правительство Тристогомы еще тридцать лет назад, то есть сразу после войны, наложило запрет на их посещение и до сих пор его не отменило.

– Да вам эти Мертвые города и ни к чему, – продолжал он, глядя на меня, как гурман на пирог с соловьиными язычками. – Я сведу вас с людьми, которые заняты подготовкой к более интересному и прибыльному делу. – И, заметив мои колебания, подмигнул и добавил: – Кстати, один из них – специалист по Мертвым городам, и, если сочтет нужным, удовлетворит ваше любопытство.

Дополнение это как-то не вязалось с его предыдущим заявлением, касающимся посещения Мертвых городов, но я смолчал, решив уточнить все на месте. Кажется, именно этого Рейнброд и добивался. Во всяком случае он тут же пригласил меня на встречу со своими приятелями в кафе «У Робина».

После того как я поучаствовал в подъеме четырехзвездного «Дисмута», мне приходилось ввязываться в разного рода аферы, так что пламенная речь и туманные пророчества Эрнеста впечатления на меня не произвели. Гораздо больше заинтересовал меня сам Эрнест. Сидя в третьесортной кафешке, человек этот излагал свои бредовые планы экономической и политической перестройки жизни страны и Планеты в целом на основе разработки какой-то Богом и людьми забытой Станции. Планы были ниже всякой критики, но в идеях, связанных со Станцией, какое-то рациональное зерно имелось. Эрнест производил впечатление человека, убежденного в своей правоте, однако не фанатика.

Если отбросить в сторону лирику и прожекты, суть рассказанного им сводилась к следующему. Несколько лет назад для проведения экспертизы Десто Рейнброд передал Эрнесту, одному из ведущих специалистов «Электроникал Сайч», кое-какие бумаги из секретных архивов Масенды. Изучая их, Александеро, знакомый с работами Анны Теодора Клозея Унга, с изумлением обнаружил, что последние годы жизни всемирно известный ученый провел в республике Пасси, где, пользуясь особой благосклонностью президента Масенды, принимал активное участие в строительстве Станции – того самого Большого Ковша, теоретическая возможность создания которого была рассмотрена им в одном из его фундаментальных трудов.

Кроме того, что Станция эта возведена была, чтобы черпать энергию из космоса, я, сказать по правде, мало что понял, но звучал рассказ Эрнеста убедительно, поскольку он снабдил его ссылками на соответствующие документы, выписками и цитатами. Впрочем, я поверил бы ему и без этого.

Подкупила меня не квазинаучная речь и не собранные Эрнестом материалы, а внутренняя убежденность его в своей правоте. Ну и, пожалуй, масштабность замысла: агрегат, вырабатывающий энергию фактически из ничего, – это вам не заброшенные города – дело солидное.

Единственное, что меня удивляло, – это отсутствие какой бы то ни было заинтересованности правительства Тристогомы в розысках упомянутой Станции. Из документов следовало, что находится она на территории бывших северных провинций республики Пасси, аннексированной в ходе последней войны, и потому именно от тристогомского правительства следовало бы ожидать каких-то инициатив. Хотя… Если кругом разруха и руки не доходят даже до Мертвых городов, эвакуация которых сулит реальные прибыли, то на поиски какой-то полумифической Станции средств и подавно не найти.

Десто Рейнброд

Интересный тип этот Батиста Викаура! Все простачком прикидывается, а нет-нет да и проявит себя. «Багровые лишайники» – надо же! «Я турист – любитель экзотики», – хороша экзотика, если, чтобы ею насладиться, надо респиратор надевать! Да и с карабином он ловко обращается, привычно, как мусорщик с метлой.

Нет, милый мой, никакой ты не турист. Понагляделся я во время торжественных приемов на туристов – золотые зубы, сигара, светлый костюмчик и прозрачный взгляд. А во взгляде пренебрежение: «Это и есть знаменитая Тристогома-победительница?» Конечно, им, приехавшим с другого материка, из далеких благополучных стран, положено смотреть на нас как на дикарей. А почему, спрашивается? Потому что у них хватило ума не только сделать оружие, но и сохранить мир с соседями. А оружие нам продать – играйте, дети.

И экспансивные дети с горячей южной кровью начали играть. От трех стран только названия остались, две, после выплаты контрибуций, перешли на обработку земли деревянными плугами, а шестая – победительница, потеряв треть населения, фактически превратилась в колонию…

– Десто, тебе плохо?

– Нет-нет, все в порядке.

Удивительно неудобная штука этот респиратор. Дышать в нем трудно, чтобы слово сказать – снимать надо, а уж вид у меня в нем – «подвиньтесь, девочки». И так идти невозможно – все мышцы болят, а тут еще этот намордник… Самое время Даниэлю спрашивать: «Тебе плохо?» Плохо! Мне уже много дней плохо, да и кому в этих болотах хорошо? Разве что туджанам?..

О Господи, опять он! Ну можно ли быть таким раззявой? Сколько же раз уже он меня проклял за то, что я его с собой потащил? Но что было делать? Я же администратор, популяризатор – одним словом, интриган и очковтиратель. Доклады о научных достижениях делать – это пожалуйста, но на Станции-то, если она действительно существует, – там же работать надо. А Эрнест – дядя крутой и слегка чокнутый, так что вполне может мою нынешнюю близорукость и безголовость как предательство расценить. Вот тут-то, Даниэлюшка, ты и продемонстрируешь, на что способен. Ты только дошагай, добреди до этой чудо-Станции, а не сможешь, так скажи – на руках понесу. Ты же целого института стоишь, и Эрнест не сможет этого не оценить. Посмотрит на золотые твои руки, на алмазную твою голову сердитый дядя Эрнест – и простит старинного приятеля. И поделится с ним лаврами по-братски.

Нам бы только толчок, а там мы рванем – не догонишь. Вспоминайте нас в Порт-Андебаре, пишите письма в Столицу. Мы с Даниэлюшкой не то что горы – материки своротим. Только бы на Станции хоть что-нибудь оказалось, а там уж я шум на весь свет подниму. Такую сенсацию изготовлю – только держись! Доклады, газеты, пресс-конференции… «Патриоты родины и науки в дебрях Юго-Запада» – а? «Тайна Анны Теодора Клозея Унга» – звучит! Ой как коллеги локти себе изгрызут!..

Ну а если и нет никакой Станции – кто в проигрыше? «Ходил, знаете ли, с приятелями на Юго-Запад – надоело дома сидеть, бумаги на службе подписывать. Устал от рутины». Да после такого заявления, особенно к месту и этак невзначай сделанного, все жены городской профессуры мои. Да что там пудреные эти мартышки, даже… Тс-с-с… Все это будет, будет, но для этого надо вернуться. А для того чтобы вернуться, надо намордник носить, Викауру слушаться – он зря не скажет. И по сторонам невредно посматривать, и внимательно. Место здесь не слишком противное – не то что вчерашняя трясина, но все же запросто сгинуть можно.

Ах, как обрадуется моя ненаглядная женушка, чопорная кобыла моя Антуанетта! Как будет она ухмыляться, нос свой облезлый пудрить с таким видом, будто утирает горючие слезы по горячо любимому супругу! Но нет, ради ее же блага я не доставлю ей такого удовольствия. Господи, да она же десять лет жизни потеряет, если не будет каждодневно вцепляться в меня из-за любого телефонного звонка, из-за любой секретарши, улыбнувшейся мне в мэрии! Видит Бог, есть и другие причины, и, право же, более важные, по которым ей следовало бы денно и нощно молиться за мое благополучное возвращение и заставлять Ирэн делать то же самое. Но глупые склочные бабы не видят своей выгоды, не ценят своего мужа и отца, кормильца и благодетеля… И зря не ценят…

Хильмо Метехинк

Патрон шутит, что змеи в воде не кусаются по двум причинам. Во-первых, потому что боятся захлебнуться и утонуть, а во-вторых, потому что опасаются смыть с зубов яд. Мне нравится, когда Патрон шутит. Раз шутит, значит, еще не скоро выдохнется. Я знал, что он слаломист, наездник и яхтсмен, но спорт – это одно, а болота – другое. Однако держится он молодцом.

Непонятно только, зачем ему было идти со мной. Что я, один с этими шестерыми не справлюсь? Были и посложнее дела. Мог бы со мной Пекаря или Виста послать, а сам-то зачем потащился? Не доверяет? Тогда бы тем более не пошел. И не послал бы даже, а как с Красавчиком – фьють и нету. Кто знает, где Красавчик? Никто не знает.

Нет, тут что-то похитрее. Или у этой группы какие-то документы есть, которыми Патрон завладеть хочет, либо… Либо от того, уберем мы их или нет, зависит жизнь Патрона. Но это вряд ли. Бывали случаи, что он на волоске висел и все равно сам на дело не шел – других посылал. Нет, не могу я его нынешних действий понять… Особенно после вчерашнего. После того как он сказал: «Если со мной что-нибудь случится, приказ остается в силе: этих пятерых и проводника ты должен убить. Как только увидишь. Сразу. Снаряжение, документы и все остальное – сжечь».

…Мы шли по колено в грязной, словно тухлой воде с плавающей на поверхности цветущей тиной. Я впереди, Патрон сзади. Время от времени почва уходила из-под ног, мы по пояс проваливались в невидимые ямы, скользили, падали, поднимались и снова шли. Сквозь непрерывный дождь, бульканье и плеск, резкое кваканье и всхлипы неизвестных болотных жителей. Нам казалось, что мы идем быстро, хотя на самом деле барахтались и ковыляли, едва ли делая более двух километров в час.

Когда почва повышалась, идти становилось еще труднее – путь нам преграждали заросли кустарника, обдирающего лицо и руки. Будто живой, цеплялся он за рюкзаки и комбинезоны, тормозя наше и без того медленное продвижение вперед.

Патрону, шедшему по моим следам, было легче, и периодически он подбадривал меня сиплым шепотом:

– А ну-ка, Хильмо, наддай, докажи, что зря тебя окрестили Дохлым Псом! Покажи, как ты умеешь ходить, Скверный Мальчик! Это же не похоронная процессия, а веселый пикник!

Я едва сдерживался, чтобы не обругать его.

Мы начали подниматься на очередную возвышенность, когда до меня неожиданно донесся крик Патрона. Я обернулся, поискал его взглядом – никого. Скинул рюкзак и бросился назад. У подножия холма, чуть правее места, где я поднимался, раскинулась топь, прикрытая бледно-зеленым ковром мха. Если Патрон оступился и попал туда…

Тонкая пленка мха была разорвана, и коричневая вода плескалась под руками Патрона. Без рюкзака он, вероятно, выбрался бы на твердое место, а так лишь отчаянно бултыхался, все больше проваливаясь в глубину. Чтобы удержаться на поверхности, он барахтался изо всех сил, но бурая жижа неотвратимо его затягивала. Судорожными движениями он лишь мешал себе, приближая свой конец.

Искать слегу было некогда, бежать за рюкзаком, в котором лежали веревки, – тем более. Я отстегнул от комбинезона куртку, привязал к брючному ремню, присоединил ремень от автомата и метнул автомат Патрону. Сделано это было вовремя – он уже начал отплевываться грязью, когда автомат упал рядом с его головой.

Патрон вцепился в импровизированный ремень, я слегка потянул его, потом рванул на себя что было сил – тщетно.

– Возьми ремень в зубы и сбрось рюкзак!

Извиваясь и отхаркиваясь грязью, Патрон последовал моему совету.

Я рвал и тянул его на себя, куртка трещала в моих руках, но каждый рывок освобождал тело Патрона из объятий болота лишь на один-два сантиметра.

– Это не проспект, надо и под ноги смотреть! – проворчал я, когда Патрон наконец оказался на твердой земле.

Лицо у него было меловое, а губы так крепко стиснуты, будто он поклялся не произнести в оставшуюся часть жизни ни одного слова.

– Чего это вас в топь потянуло? – продолжал я ворчать, отстегивая от пояса флягу.

– Змеи, – разжал зубы Патрон и мотнул головой в сторону.

Я проследил за его взглядом и невольно вздрогнул – две гигантские змеи оплелись вокруг невысокого куста и следили за нами холодными немигающими глазами. В первый момент мне показалось, что там не две, а два десятка змей – такими они были длинными. Голубоватые тела их, отсвечивающие металлом, по толщине не уступали бревнам. Немудрено, что при виде такой мерзости Патрон шарахнулся в сторону.

Змеи, однако, не предпринимали никаких попыток напасть на нас, и, когда первая оторопь прошла, мы, не сводя глаз с жутких тварей, стали подниматься на холм. Не знаю, как Патрона, а меня больше всего угнетало сознание собственного бессилия. Свой автомат Патрон при падении утопил, мой был забит тиной, и, главное, у меня не было уверенности, что пули, даже разрывные, остановят этих старших сестер анаконды, вздумай они броситься на нас. Я впервые ощутил, что поход наш очень далек от загородной прогулки и здорово отличается от тех дел, которыми мне приходилось заниматься раньше.

Патрон, постоянно оглядываясь, не отставал от меня ни на шаг, буквально наступая на пятки. Без рюкзака и автомата ему было не по себе.

Мысль о том, что пикник наш может закончиться совсем не так весело, как нам бы хотелось, видимо, посетила и его, потому что, когда мы отошли на значительное расстояние от змеиной топи и устроили привал, он сказал мне те самые слова о приказе, который я должен выполнить в любом случае. Но если уж такой человек, как Патрон, говорит, что дело надо довести до конца даже в случае его смерти, тут не только задуматься – задрожать впору. По всему видать – ставка нешуточная.

Насколько я знаю Патрона, больше всего он ценит свое общественное положение и собственную жизнь. Так ради чего он мог поступиться, хотя бы временно, первым и рисковать вторым? Не могу себе представить.

Даниэль Сале

Выстрел прозвучал неуверенно, словно растворился в дожде. Я вздрогнул – никак не могу побороть в себе отвращения к оружию. Вот так же я вздрагивал, проходя мимо тиров, в большом количестве расплодившихся за последние годы. Мне повезло: мое поколение родилось после войны, и при звуке выстрела даже самые нервные, вроде меня, только вздрагивают и отворачиваются. Те, кто воевал и остался жив, реагируют иначе. Помню, какой-то оборванец с протезом вместо ноги вырвал у прилично одетого юнца пневматическое ружье и принялся колотить им владельца открытого летнего тира, задыхаясь и выкрикивая: «По матерям учишь щенков стрелять! Кровью торгуешь, гнида! Убью-у-у!»

Карабины есть только у Валентина и Батисты, и стреляют они редко. Валентин – потому что привык кормиться лесом и без нужды никакую тварь лишать жизни не будет, а Батиста… Батиста, наверное, помнит еще тяжкий гул бомбардировщиков и атомное зарево, полыхающее во весь горизонт. Он не признается, но кое по каким словечкам я догадался, что он с Севера. И не с другого материка, а с нашего.

– Что там такое? – спрашивает Эрнест, любящий стрельбу не больше моего.

– Так, показалось, – говорит Валентин хмуро. Всматривается в просветы между сине-зелеными хвощами, вскидывает карабин на плечо и снова шагает вперед. И опять под ногами у него чавкает и плещется темная вода.

Один за другим скрываются в серой пелене дождя Валентин, Эрнест, Десто. Я медлю, и тут же раздается окрик Батисты:

– Даниэль, не спи – увязнешь!

Я выдираю ноги из болота и шагаю вперед.

Наверно, Батиста хороший человек: у него ясные глаза. Но с тех пор, как он стал замыкающим, я его почти возненавидел. Он идет следом за мной как тень, как живой укор моей физической неподготовленности к подобного рода похождениям. Ни разу еще он не обругал меня, однако остроумие свое оттачивает на мне постоянно. Вот и сейчас, кажется, говорит что-то про мою нефункциональную долгоногость. Но мне не до него. Бреду как во сне, придерживаясь за высокие, в два человеческих роста, хвощи, переваливаясь с кочки на кочку, как автомобиль с пропоротыми скатами.

– О, черт!

– Что с тобой?

– Ау-ва-ва! – Я извиваюсь, как червяк на углях, – на шее у меня шевелится что-то мокрое и холодное.

– Стой! – Батиста извлекает из моего капюшона большую – размером с грейпфрут – пятнистую лягушку. Желто-зеленая пакость – фу!

– Откуда это?

– С хвоща, – говорит Батиста, сует эту тварь мне под нос и смеется придурковатым смехом. Ему смешно! А мне плакать хочется. В голос рыдать! Несчастный я человек. Обязательно со мной какие-то истории приключаются. Не с кем-нибудь, а именно со мной.

– Выкинь ты ее! – Я отталкиваю руку Батисты.

– Да ты гляди, какая прелесть! И ведь любовь с первого взгляда – всех пропустила, а при виде тебя не удержалась – спрыгнула для знакомства.

– Дрянь древесная! Это потому, что я за хвощи руками хватался. – Я вытираю шею платком и собираюсь пожаловаться Батисте на судьбу – все легче, когда поплачешься, но в этот момент где-то впереди громко ухает. Еще и еще раз.

– Кажется, взрывают что-то?

Улыбка медленно сползает с лица Батисты.

– Ну-ка, догоним остальных.

Валентин, Эрнест и Десто стоят кружком и прислушиваются. Теперь мне совершенно ясно, что это взрывы. Они следуют один за другим, цепочкой идут с востока на запад. Не так уж далеко от нас. Земля под ногами вздрагивает от толчков, с хвощей начинают падать крупные капли воды вперемежку со слизняками, и я поспешно надвигаю на голову капюшон.

– Что бы это могло быть? – растерянно спрашивает Десто, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Странно, я думал, здесь уже взорвали все, что только можно. Да и жилья тут нет, а работы проводить некому и незачем, – говорит Эрнест и лезет в планшет за картой.

Карту эту каждый из нас помнит наизусть. И не только потому, что мы часто рассматриваем ее, чтобы выбрать наикратчайший и наиболее безопасный путь, но и потому, что каждый, за исключением, может быть, Батисты, принимал участие в ее составлении. Ведь первоначально у нас была только топографическая съемка пятидесятилетней давности и более чем туманные выписки из архивных документов республики Пасси.

Эрнест водит пальцем по обернутой в пластик бумаге, хотя и без того известно, что никакого жилья здесь не было и работ в наше время, по имеющимся у нас сведениям, не ведется. Эрнест недоуменно пожимает плечами, и тогда Батиста говорит:

– Это не взрывные работы – это бомбежка.

Наши начинают спорить и делиться своими догадками, а я, как самый молодой и непутевый участник экспедиции, стою в сторонке и помалкиваю, поглядываю на Десто, с которого здешние болота уже успели содрать лоск.

Если бы у меня не было собственного интереса, я бы никогда не отправился с ним на поиски Станции. Он небось думает, что я как самый последний олух так и буду вечно таскать для него каштаны из огня. Неплохо устроился – неизвестный мальчик пишет для него ученые статьи, а он на них, как тесто на дрожжах, пухнет. Но зря мой светский лев обольщается – кормится он моими мозгами лишь до тех пор, пока мне это выгодно. Как только я закончу вычисление временных параметров, нужен он мне будет, как дырявый башмак.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю