Текст книги "Погнавшимся за миражом"

Автор книги: Павел Воронцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Воронцов Павел
Погнавшимся за миражом

Павел ВОРОНЦОВ

ПОГНАВШИМСЯ ЗА МИРАЖОМ

(кто потерялся в танце миражей)

Поселений на Марсе много, а вот космодром один. И если воду, воздух и даже пищу можно загнать в замкнутый цикл, то это еще не значит, что можно обойтись совсем без грузоперевозок. Самолеты с вертолетами не для здешней разряженной атмосферы а ракеты жрут слишком много топлива, так что основная тяжесть ложится на краулеры. Большие многогусечные чудища могут неделями катиться среди красных бархан от поселения к поселению в соответствии с маршрутом, проложенным мудрыми спутниками. В таких поездках их сопровождают лишь марсианская пыль да миражи. Миражей в марсианских пустынях много.

Клочья сухой земли и пыли взлетели вверх, увлекая за собой с десяток гусеничных сегментов. Краулер по инерции прополз еще несколько метров и затих. Левая камера кормового обзора ослепла. На экране правой было видно, как непривычно быстро в разряженном марсианском воздухе опускается облако пыли, поднятой взрывом. В глубине корпуса секунд десять еще слышался умирающий скрежет, чувствовалось, как вздрагивала почва, когда на нее падали особо тяжелые обломки. Затем все смолкло, только из покореженной масляной системы вытекало масло, еще горячее, и капало на метал.

Двое людей в кабине краулера постепенно расслабили напряженные спины.

– Пронесло, слава Богу, – выдохнул Игоревски и полез дрожащими руками за сигаретами.

– Ну не так, чтоб совсем пронесло, – констатировал Станкевич, обеспокоенно глядя на единственный уцелевший кормовой экран. – Но живы, и то хлеб.

– Черт... – в входном проеме позади них возник Джойстон, третий член экипажа. Он остановился, обшаривая с порога кабину диким взглядом и застегивая рубашку. Волосы его стояли дыбом: взрыв поднял его с постели. Герметизация?

– Вроде, в порядке.

– А связь работает?

– Сейчас мы все равно в тени, Джойстон.

– Проклятая планета!

Джойстон резко развернулся и вышел. Было слышно, как он рывком, вымещая всю злость на ненавистную планету, распахнул шкаф, где хранились респираторы и термокостюмы.

– Не кури! – крикнул он из тамбура Игоревски. – Если хочешь – выпей, я знаю, у Станкевича есть (Станкевич удивленно поднял брови и сделал невинное лицо), но не кури. Вот проверим регенератор, тогда хоть обкурись, а сейчас – не смей!

В несколько рывков он натянул термокостюм и, снова заглянув в кабину, удивленно посмотрел на Станкевича:

– А ты чего сидишь?

– Сейчас, голуба, – ответил тот, – ты иди, мы догоним.

Джойстон оглядел его с головы до ног, издал низкий рычащий звук, повернулся и вышел.

– Я жду вас снаружи. Обоих!

Станкевич дождался, когда дверь переходной камеры с лязгом захлопнулась и, кряхтя, извлек себя из кресла. Откуда-то из под приборного щитка добыл фляжку и протянул Игоревски.

Тот покачал головой:

– Спасибо. Я не пью.

Станкевич пожал плечами, глотнул и убрал флягу назад.

– Пойдем, тогда, а то Джойстон опять вонять будет.

Джойстон стоял, возвышаясь над воронкой как изваяние древнего бога, широко расставив обутые в унты ноги и засунув большие пальцы рукавиц за пояс. Неподалеку выглядывал из песка вырванный с мясом каток. Задний корпус краулера полулежал, на половину сползя в воронку. Внизу швы на нем разошлись, несколько искореженных кусков обшивки валялось тут же, напоминая странички вырванные великаном из большого металлического блокнота. Стоял неяркий марсианский день, в прозрачном небе ветер нес редкие бледные облака. В отдалении танцевали два – три миража.

Подошедший сзади Станкевич щелкнул кнопкой ларингофона:

– Ловушка?

Джойстон кивнул:

– Ловушка.

Он качнулся с носок на пятки и обратно, причем Станкевич поймал себя на мысли о том, что только респиратор помешал Джойстону закончить движение плевком в кратер.

– Скажи, кой хрен люди делают на Марсе?

Станкевич пожал плечами:

– По-моему, ты тут получаешь неплохие деньги.

– Ты не понял. Я имел в виду всех нас.

– Все человечество?

– Считай что так.

– Тебе как, дать патетический ответ или не очень?

Джойстон пожал плечами:

– Обойдемся без патетики.

– Мы – снобы, – просто ответил Станкевич. Несколько секунд Джойстон молчал, переваривая это.

– Хм... Теперь давай патетический.

– Тогда так: мы не можем уйти оттуда, куда пришли. Уйти – значит признать поражение. Мы этого не любим.

Джойстон хмыкнул, потом спросил: – Как там?

– Средне. Но один регенератор мы еще имеем.

– Это пять дней.

– До Пресипитансы сотня миль. Отцепим задний кузов и завтра будем там. В крайнем случае воспользуемся пневматиками.

– Проклятая планета. Ловушки.

Сзади к ним подошел Игоревски.

– Что это было?

Джойстон выругался:

– Ты что, не видишь? Ловушка. Газовая полость. Вся проклятая планета набита ими, как сыр дырками. Весь Марс это одна большая ловушка, сделанная чтоб мы завязли здесь и нос дальше не высунули. Ненавижу!

И, развернувшись, пошел к люку, пиная по пути ненавистную планету и поднимая при этом тучи пыли. Станкевич посмотрел ему в след:

– Это только легенда, она ничего не доказывает. Разве только то, что Марс все еще дикий край. В таких местах всегда рождается нечто подобное, затем махнул рукой и двинулся следом.

Им потребовалось примерно полтора часа чтоб понять, что машину перекосило так, что расцепить передний и задний корпус трем людям не под силу. За это время Солнце, и без того невысокое, почти совсем дотянулось до горизонта. Наступал вечер. Сутки на Марсе длятся 28 часов, так что людям относительно легко приспособится.

Джойстон опустил кувалду, которой он до этого безуспешно пытался выбить намертво засевший соединительный палец:

– И почему все в этих машинах так по дурацки?

Стоявший рядом Станкевич отложил лом, которым он не менее безуспешно пытался приподнять сочленение.

– Потому, что их делают в Форте, где давно нет ловушек, а проектируют так и вовсе на матушке-Земле.

Он потянулся, распрямляя спину (привычка ходить сгорбившись со временем появлялась у всех рейсовиков, которых Бог не обидел ростом; сказываются низкие потолки), посмотрел на уже изрядно вытянувшиеся тени.

– Однако, время. По-моему, спутник уже должен подняться над горизонтом.

Джойстон отбросил кувалду в сторону.

– Пошли, братья, побачим с диспетчером.

– Много это даст, – фыркнул Игоревски.

– Да как тебе сказать, – отозвался Станкевич. – Ремонтник доберется сюда только через месяц, да и спасательный стратоплан они за нами не вышлют, это ясно: и сами можем выбраться, не маленькие, а горючее нынче дорого. К тому же ничего нам такого не угрожает...

– Не угрожает... А ловушки?

– А что ловушки? Ну, просканируют трассу впереди заново. Кстати, за этим диспетчер нам сейчас и нужен. Пошли.

– Толку с этого сканирования... – проворчал Джойстон. – Проворонили ловушку, сиди теперь тута.

– Карта старая, вот и все, – негромко возразил Станкевич. "Кто ж ездит по трехмесячной карте?" – хотел он еще добавить, но почему то не стал.

– Может, ты пойдешь говорить, а мы с Джойстоном займемся пока пневматиками? – предложил Игоревски Станкевичу.

– Вот еще! – возразил Джойстон, – Я ему в глаза посмотреть хочу! Сидит там у себя в Форте, пиво дует, небось, а мы из-за него корячимся! подумав немного он добавил: – Ты иди, мы щас, быстро.

Игоревски вздохнул, будто хотел возразить, но повернулся и молча направился к выемке в борту, где на специальных ремнях в гнездах были укреплены пневматики – некие гротескные подобия большого трехколесного велосипеда с шинами низкого давления – этакие механические шлюпки. Их еще предстояло проверить и выкатить наружу. Станкевич посмотрел ему в след и тоже хотел что-то сказать, но только махнул рукой. Некоторое время Игоревски еще слышал, как Станкевич втолковывал Джойстону: "Да ну, последнее сканирование тут проводилось три месяца назад, за это время...", а тот ему отвечает: "А какого черта..." Потом оба вошли в краулер и отключили ларингофоны. Игоревски же скоро стало не до них. На горизонте танцевали миражи...

Прошло пол-часа, прежде чем Джойстон и Станкевич вновь вышли из краулера. За это время квадрат АН8012 был объявлен зоной ЧП, ответственный за него оператор сканирования получил выговор, а спасательный отряд "Денеб" – приказ находится в повышенной готовности, резервные спутники номер 11 и 17 произвели коррекцию орбиты, обеспечив постоянное наблюдение и связь с АН8012. В общем на поверхности Марса мало что изменилось: за месяц таких авралов бывает не меньше четырех. Марс не слишком гостеприимная планета.

Первым, что они услышали в ларингофонах, были слова Игоревски.

Он кричал:

– Вернись, ну пожалуйста, вернись! Не уходи! Куда ты?

Джойстон удивленно посмотрел на Станкевича, а тот в свою очередь на Джойстона. И, хотя ни один из них не мог видеть глаза спутника, каждый догадался о мыслях другого.

Джойстон первым сориентировался в ситуации. Он толкнул Станкевича, мол: "Следуй за мной", и побежал туда, где должен был находиться Игоревски. Бегать в тяжелых меховых шубах, унтах и респираторах не ахти как удобно, поэтому прошло полминуты, прежде чем они обежали вокруг краулера. Игоревски стоял метрах в трехстах от поверженной машины, на самом краю того, что можно было бы назвать "зоной безопасности" (правило двух снарядов, которые не падают в одну воронку, верно и для Марса) и размахивал руками. Пустыня перед ним была девственно чиста, только на горизонте крутилось несколько миражей.

– Вот черт, – выдохнул Джойстон и побежал к Игоревски разбрасывая песок и тяжело подпрыгивая. Игоревски стоял не замечая его и смотрел в пески, пока тяжелая Джойстонова рука не легла ему на плече. Тогда Игоревски вздрогнул.

– Что тут случилось? – сходу выдохнул Джойстон. Это прозвучало грубо; в глубине души Джойстон был напуган.

Игоревски обернулся.

– Она приходила сюда, – просто сказал он.

– Кто, господи боже мой?

Игоревски посмотрел вокруг, словно что-то ища. Джойстон знал, что под светоотражающим фильтром глаза у Игоревски голубые и детские, но предпочитал не помнить об этом.

– Никто.

– Что значит никто? – заорал Джойстон. Понял, что кричит и повторил уже тише: – Что значит никто?

Долгую секунду шлем Игоревски был повернут к Джойстону. Потом неуверенный голос:

– Ну... Наверно это был мираж.

Теперь умолк Джойстон, потом неуверенно хихикнул.

– Какая-то чушь.

– Она приходила и ушла.

– Ничего не понимаю. Почему она?

Загребая ногами песок и, как всегда сутулясь, к ним подошел Станкевич.

– Все марсианские миражи похожи на людей. Никто не знает почему. Но они очень редко подходят так близко. Я понял так, что это была женщина?

Игоревски кивнул.

– И что она?..

– Ну... Танцевала.

Джойстон хмыкнул но почему-то ничего не сказал.

– И как она... кхм... выглядела? – снова спросил Станкевич.

– Она была похожа... Нет. Просто мне показалось.

– Что?

– Это не имеет значения.

– Как это не имеет? – встрял Джойстон.

– Не имеет и все. И вообще, отстаньте, а?

– Ну, знаешь... – начал было Джойстон, но Игоревски вдруг неожиданно зло прервал его: – Я сказал отвали.

– Как хочешь, – тихо ответил Джойстон. Втроем они молча побрели к по направлению к краулеру. Пока они шли, Игоревски несколько раз оборачивался и смотрел в красные пески.

Джойстон заметил это и мрачно спросил: – Надеюсь, ты не ЕЕ там выглядываешь? Имей ввиду, парень, тот кто погнался за миражом, теряет все.

Игоревски отрицательно помотал головой и непонятно было, что он хочет сказать этим жестом.

– Это что еще за легенда? – спросил Станкевич. – Никогда такой не слышал. Расскажи для коллекции.

– Не легенда. – ответил Джойстон. – Так. Типа как поговорка. Просто от этой планеты ничего хорошего ждать не приходится. Кстати, как ты думаешь, почему эта дрянь не фиксируется аппаратурой?

– Черт его знает, – пожал плечами Станкевич. – Я слышал много теорий на сей счет и ни одна меня не устроила. Самая приемлемая, на мой взгляд, гласит, что здешние миражи – это что-то вроде гипноза, который, якобы, возникает из-за того, как песок отражает свет.

Игоревски не стал дослушивать их разговор. Он прошел между ними, чуть не толкнув обоих плечом. Джойстон посмотрел Игоревски в след и крикнул: А насчет миражей я тебе серьезно говорю – забудь!

Была ночь и над Марсом светили звезды, такие же как над Землей, только чуть поярче из-за разряженной атмосферы. Краулер сливался с окружающей пустыней, напоминая большой валун наполовину увязший в песке, железный метеорит, упавший на Марс сотни миллионов лет назад и вынесенный на поверхность неведомыми песочными течениями. Во всяком случае, он был столь же неподвижен и железен.

В глубине краулера Игоревски завозился и сел на постели. У него, как и у Станкевича с Джойстоном, была своя отдельная каюта, если только этим гордым именем можно обозвать помещеньице, где с трудом можно сидеть, а рослые люди типа Станкевича быстро выучиваются спать поджав ноги. Краулеры могут катится через пустыню неделями и, без такой элементарной доли комфорта, люди на борту успеют озвереть друг от друга прежде чем прибудут куда-либо. Сейчас Игоревски был рад, что у него есть своя каюта.

Стараясь не шуметь, он отодвинул пластиковую панель, служившую каюте дверью. Скомкал рубашку и штаны в сверток и, прижавши его к себе, тихи-тихо скользнул на пол. В кабине тускло светило дежурное освещение. Сиротливо темнели обзорные экраны. Стоя на одной ноге и пытаясь попасть другой в штанину, Игоревски негромко шипел. Он никому не сказал, кто приходил к нему сегодня днем, ему вовсе не хотелось, что бы над ним смеялись или считали сумасшедшим. Еще больше он боялся, что смеяться будут над ней. Но, конечно, он узнал ее. Не мог не узнать. Жаклин. Игоревски помнил каждый изгиб ее тела, светлые волосы, родинку под мышкой...

Когда он открывал дверцу шкафа, в котором хранилась теплая одежда, респираторы и термокостюмы, та вдруг неожиданно громко скрипнула и на несколько секунд Игоревски окаменел. Но ни один шорох не отозвался на этот скрип, только масло еще изредка падало каплями из поврежденной охладительной системы. "Так-так-так" – легонько заговорила дверь переходной камеры. Щелк! – и захлопнулась. Игоревски пристегнул к поясу блок питания термокостюма, фонарь, рацию и, на всякий случай, ракетницу. "Я только посмотрю; нет ли ее там", – подумал он и уже не таясь толкнул наружную дверь.

Конечно, там никого не было. С высоты своего наблюдательного пункта, медленно водя фонарем с лева на право, Игоревски обозрел местность вокруг краулера. Песок и песок. И с чего он взял, что кто-то будет ждать его здесь? Игоревски щелкнул переключателем на стенке переходной камеры, и цепь малых прожекторов загорелась вдоль борта краулера, освещая подбрюшье механического чудища. Сам толком не понимая зачем, Игоревски повернулся и стал спускаться по приваренной к борту лестнице. Может, Жаклин ждет его с той стороны?

Когда она погибла, он долго не мог поверить. Как это так – был человек, любил танцы, увлекался археологией, ел, пил, спал – в общем жил и вдруг – нет. Даже тела не нашли. На Марсе такое часто случается. Игоревски часто думал – увидь он тело Жаклин, ему было бы проще примирится с идеей ее смерти.

Косматые унты коснулись песка. Оглядываясь по сторонам, Игоревски обошел вокруг краулера. И замер. Следы, те самые, которые он искал сегодня днем чтоб показать Джойстону и не нашел, теперь они были на месте. Маленькие следы босых девичьих ног, такие изящные рядом с его унтами. Безумие. Человек без термокостюма и респиратора проживет на Марсе не дольше пяти минут. Но вот они. На красном песке отпечатался каждый пальчик.

Миражи не оставляют следов.

Игоревски посветил фонариком вдоль убегающей цепочки следов. Ничего. Фонарик высвечивал метров сто, а дальше пустыня терялась во мраке. Игоревски неожиданно пришла в голову мысль, что фара на пневматике много крат сильнее его фонаря. Три здоровенных мотоцикла стояли тут же, так что ему не пришлось даже далеко ходить. Игоревски встал на приступку, перекинул ногу и очутился в седле. Щелкнул стартером. Свет фары осветил пустыню где-то на километр. След убегал и терялся среди дюн. Игоревски погладил зажигание. Ласково погладил, почти нежно. "Один километр, подумал он. – Я проеду только один километр. И тут же вернусь." Игоревски знал, что обманывает себя, но все же старательно делал вид, что верит своим словам.

Мотор пневматика негромко затарахтел в разряженной марсианской атмосфере. Игоревски ощутил, как задрожало под ним сидение. Подождал немного, пока двигатель нагрелся и надавил на газ. Пустыня дрогнула и покатилась навстречу.

Это случилось восемь месяцев назад. Она вошла в состав экспедиции к Городу Пирамид. Жаклин так радовалась тогда. У нее было столько надежд... И не вернулась.

Песок шуршал под шинами низкого давления, взлетая позади пневматика легким фонтанчиком. Километры наматывались на спидометр. С каждым третьим Игоревски обещал себе, что этот километр точно последний. Скрылся за барханами столб света, созданный прожекторами краулера.

Он даже не сразу узнал о случившемся. Ведь он не был родственником. Чиновник сказал ему голосом, полным дежурного сочувствия: "Мне очень жаль. Вы же знаете, в этом районе повышенная концентрация ловушек..." Как же так, был человек, а осталось только официальное сочувствие? Разве так можно?

Пустыня всегда опасна. Ночью особенно. Но марсианская пустыня опасна вдвойне. Игоревски спасло то, что он был далеко от центра "банки", когда произошел разряд. "Банкой" на Марсе называют природный пьезоэлектрический конденсат. Игоревски только краем глаза заметил слабую голубоватую вспышку, и тут же у пневматика вырубился мотор.

Чертыхаясь, Игоревски вылез из седла. Переключение на резервную электросеть у пневматиков сделано очень неудобно. Хорошо, хоть, фонарик не перегорел, благо был выключен в момент разряда. В его свете Игоревски пришлось искать нужный ключ, потом лезть этим самым ключом куда-то между баком и движком, нащупывая там переключатель. В меховых перчатках это не так то и просто. "Все", – шептал он себе под нос. – "Хватит авантюр." Он понимал, что уцелел по случайности – Марс суровая планета и не прощает фамильярности.

Переключатель сухо щелкнул и тут же загорелась единственная фара. Игоревски проследил за светом. Он сделал это скорее инстинктивно, чем надеясь что-то увидеть. После того, как Игоревски наехал на "банку", правильнее было-бы сказать наоборот, надеялся ничего такого там не увидеть.

Она была там. На самой границе света и тьмы, где рассеянный электрический свет уже почти не был властен, в каких-то шестистах метрах впереди, она была там. Бронзовое пятнышко стройной спины на фоне красных песков, руки-хворостинки, Жаклин шла и пританцовывала, Жаклин уходила.

– Подожди! – хотел крикнуть Игоревски, но вовремя вспомнил о том, на Марсе его крик скорее утонет в разряженной атмосфере, чем долетит до кого-либо. Он пробежал несколько метров, разбрасывая песок, остановился не зная что делать. Фигурка уходила слишком быстро, теряясь, прежде чем он ее догонит, Жаклин исчезнет во тьме. Игоревски метнулся назад к пневматику, чуть ли не прыжком взлетел в сидение и втопил газ.

Если б она не погибла, они сыграли бы свадьбу.

Игоревски проехал, наверно, километров пятнадцать, прежде чем понял что здесь что-то не так. Жаклин не летела над дюнами, не растворялась в воздухе, просто шла и танцевала. И все-таки пневматик не мог догнать ее. Сначала Игоревски думал что в десять секунд догонит Жаклин и лихо развернет перед ней машину. Потом он решил, что ему потребуется минут пять. Потом... Потом он подумал о том, что вообще не сможет ее догнать.

Когда он понял это, он остановил машину.

Вот как раз этого ему делать и не стоило.

Марс – весь Марс – это такая сложная система, состоящая из сотен тысяч ловушек. Во всяком случае, так он выглядит с точки зрения землян. Они образуются и исчезают сами собой, никто не может точно сказать почему. Есть места где их больше, есть места, где почти нет. Вокруг пирамид их очень много. Вокруг земных поселений нет совсем. Не все из них смертоносны, но смертельно опасны все.

Игоревски заметил свою оплошность, только когда колеса погрузились в зыбучий песок больше, чем на половину. А тогда уже было поздно.

Три долгих минуты сражался пневматик за свою независимость. Песок летел струями. Мотор надрывался. Колеса уходили все глубже. Игоревски пытался работать рулем, что бы освободить хотя бы переднее колесо, но то сидело уже слишком глубоко. Давя на газ, Игоревски всей силой прижимался к машине, словно это могло ей помочь. Бесполезно.

Наконец он соскочил с обреченного пневматика и побежал прочь, пока и его не засосало. Только оказавшись на твердом месте, Игоревски обернулся

Пневматик уходил под песок как корабль получивший пробоину ниже ватерлинии. По ходу дела он медленно кренился на правый борт. Вот скрылся под песком бампер, вот, шурша, песчинки потекли на сидение, вот уже на поверхности осталось только одно колесо, вот скрылось и оно. Пустыня очистила себя, проглотив чуждую машину и вновь замерла, исполненная неподвижности. Игоревски растерянно оглядывался, стоя на краю зыбуна.

– Кажется, придется возвращаться пешком, – пробормотал он наконец. Не ради слов, просто надо было что-то сказать, чтоб успокоится. Последние песчинки в глубине потревоженного зыбуна упали, занимая новое положение. Зыбун был готов ждать следующую жертву, как ждал предыдущую – миллионы лет.

Наверное, Игоревски стоило сразу развернуться и двинуться назад. У него было мало шансов вернуться до рассвета и ему следовало бы повернуться спиной и шагать всю ночь напролет не глядя по сторонам и ни на что не отвлекаясь, тогда к утру он, усталый, возможно, вернулся бы туда, откуда начал, где стоял покосившийся краулер, где два пневматика уютно дремали в тени металлической громады и где Станкевич с Джойстоном спокойно спали в своих каютах свернувшись калачиками. Но он оглянулся.

До нее было сто метров. Даже меньше. Восемьдесят. Нет, еще ближе. В семидесяти метрах от него стояла Она. Игоревски не мог оторвать от Жаклин глаз. Она танцевала и он видел каждое движение ее танца. Он видел, как плавно движутся ее ноги, как взлетают и опускаются светлые волосы. Когда она вскинула руку к висящему среди звезд Фобосу, он различил каждый пальчик на руке.

Игоревски не мог поступить иначе. Он шагнул к ней. Он не мог позволить себе потерять Жаклин еще раз. Танцуя, Жаклин пошла прочь. Светлые волосы развевались на ветру.

– Жаклин! – Игоревски побежал.

Сначала он рванулся изо всех сил. Жаклин была слишком близко, что бы теперь отступать. Девушка бежала непринужденным игривым бегом, танцуя на ходу, и Игоревски даже казалось, что временами Жаклин оборачивалась что бы позвать его.

– Жаклин, да куда же ты, вернись! – крикнул он, но только потерял дыхание.

Бежать в респираторе было чертовски неудобно. Ремешок крепления давил на затылок. Игоревски начал задыхаться. Воздух свистя выходил через клапан и с трудом засасывался внутрь. Тяжеленная шуба давила на плечи. Унты, казалось, при каждом шаге хватались за грунт и не хотели его выпускать. Стекло запотело. Жаклин неслась в семидесяти метрах перед ним, так легко, что еще чуть-чуть и взлетит. Ей было легко: на ней не было ни единой нитки.

Наверно они пробежали километров десять. Иногда Игоревски переходил на шаг – тогда и Жаклин замедляла свой бег.

В боку кололо. Недостаток воздуха разрывал грудь.

– Вернись! – позвал Игоревски и рухнул вниз.

Запотевшее от бега стекло помешало ему вовремя заметить оползень и Игоревски упал, увлекая с собой сотни и сотни камней. Не извернись он и не схватись за крошащуюся землю, смерть неминуемо настигла бы его сорока метрами ниже. А так он почти что повис, распластавшись на крутом косогоре. Из под ног сыпалась земля. Камни, за которые он уцепился, были мелкие и острые и резали руки несмотря на рукавицы.

Очень осторожно Игоревски подтянул под себя одну ногу, вторую. Оперся на них, протягивая вперед дрожащую правую руку. В этот момент камень из-под левой вывернулся и Игоревски чуть не полетел вниз. С диким криком, он вонзил скрюченные ладони в склон, цепляясь за песок, глину, камни. Если бы не забрало респиратора, Игоревски, наверное, вцепился бы в склон зубами. Щебень потек из под него ручьем и Игоревски съехал на пол-метра, только чудом удержавшись от окончательного падения.

Шестьдесят секунд, целую минуту, он висел молясь Богу и считая удары сердца.

"Боже, – подумал он, – Помоги!"

Капелька пота пробежала по носу.

Сквозь рукавицы Игоревски ощущал как дрожат камешки за которые он держался.

Откуда-то пришла глупая мысль что, вися враскаряку, человек напоминает распластанную лягушку или цыпленка табака. Игоревски удивился, как может еще думать о таких пустяках.

Прежде чем вылезти, он сорвался еще дважды.

Несколько минут после этого Игоревски лежал не двигаясь и пыхтя, как какой паровоз. Сквозь шубу и термокостюм, он ощущал холод чужой людям земли. Капельки пота стекали по щекам и падали на забрало респиратора. В голове шумело, казалось, он слышит отдаленную музыку. А может, это выл голодный марсианский ветер.

Когда Игоревски поднялся на ноги, Жаклин была в двадцати метрах то него. Двадцать метров! Она стояла полуотвернувшись и перебирала свои длинные пряди.

Игоревски шагнул к ней. Жаклин – от него.

– Нет, – прошептал Игоревски отворачиваясь. – Нет.

Он внезапно почувствовал, что его бьет дрожь. От холода. Дрожащими руками он снял с пояса блок питания термокостюма. Лампочка индикатора не работала. БП сгорел. Давно, видимо, еще когда электросхему в пневматике вышибло разрядом "банки". Ведь он-то работал в момент разряда в отличи от фонарика. Просто на то, чтобы тепло ушло сквозь шубу понадобилось какое-то время, а потом Игоревски стало не до того.

Игоревски разжал руку и БП упал на песок, глухо стукнув. Человек без термокостюма проживет не так уж долго на поверхности Марса. Игоревски потянулся за рацией – если он будет пытаться согреться двигаясь, то может быть помощь успеет.

Рука нащупала пустое место. Где-то, пока Игоревски вылезал из провала, рация отстегнулась и упала, а он и не заметил.

В отчаянии он огляделся. Жаклин стояла теперь в десяти шагах, словно молчаливая тень.

– Ты... – начал Игоревски и вдруг понял. Холод пронимал его до костей. Игоревски отцепил от пояса ракетницу, повертел ее в руках, зачем-то прицелился и выстрелил в дюны. Ракета запрыгала по песчаным холмам, окрашивая их в красный свет, и потухла. Бесплатный световой спектакль для двух зрителей. Игоревски бросил ракетницу следом за ракетой. Жаклин шагнула к нему. Один шаг. Вот о чем хотел ему сказать Джойстон. Игоревски усмехнулся и начал расстегивать пояс.

Сначала Игоревски боялся, что когда снимет шубу, холод обожжет его. Но, видимо, к тому моменту он уже настолько замерз, что даже ничего не почувствовал. Последним он снял респиратор. Морозный воздух Марса проник в легкие, обжигая их своим холодом.

Жаклин стояла совсем рядом. Игоревски развел руки в стороны, приглашая ее к себе. Разряженный воздух исказил его голос:

– Жаклин, я хочу танцевать с тобой, – сказал он.

Холодный марсианский ветер толкнул Игоревски в грудь и обнял. Нежно-нежно...

У людей не принято бросать своих мертвых. Особенно, когда тело легко можно обнаружить со спутника.

Джойстон и Станкевич нашли Игоревски часа в два дня. Они знали, что найдут, но все равно зрелище их покоробило.

– И правда, – сказал Станкевич, глядя на обнаженное тело. Погнавшийся за миражем теряет все.

После этого он замолчал и молчал долго, пока они с Джойстоном не погрузили тело в пневматик. Только после этого он проронил.

– Знаешь, я как-то слышал легенду, что если кто из наших умирает на Марсе, в пустыне становится одним миражом больше.

– Пойди, сосчитай их, – буркнул Джойстон.

На горизонте танцевали миражи.