Текст книги "Снег и песок (СИ)"

Автор книги: Павел Виноградов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

   Алмазная дева заклеймила Гольяма на рынке, когда юноша, как обычно, сидел в своей лавке. Дела шли не очень хорошо – отец славился по всей провинции как знатный ножовщик, а вот работы сына не знал никто. Хотя, когда отец начал слабеть от болезни, Гольям всё чаще заканчивал за него начатую вещь, а в последнее время перед его смертью так и вовсе работал один. И его клинки получались никак не хуже отцовских.

   Он отстоял своё наследство после смерти матери, ненадолго пережившей отца. Тогда в кузню ввалился старый конкурент, зарившийся на неё уже много лет. Привёл с собой своих четверых любовников, тряс какими-то бумагами – якобы, мать отдала ему отцовское дело в залог. Гольям не стал их рассматривать, просто взял в одну руку топор ещё отцовской работы, а в другую – внушительный нож уже своей и встал перед незваными гостями. Те взглянули на кряжистого лобастого парня с упрямыми скулами, бешено блестящими глазами и толстой чёрной косой за спиной, развернулись и ушли. Правильно сделали, и не потому, что Гольям так уж хорошо владел оружием. Просто у него имелись некоторые тайны...

   А бумаги о залоге, надо думать, были поддельными, поскольку к матронам Гольяма так никто и не вызвал.

   Но вот покупатель шёл еле-еле. Если бы не горсть серебряных монет из тайника в отцовских покоях мужского дома, пришлось бы голодать.

   Гольям взглянул на свой товар: тонкие хищные стилеты, плавные изгибы фалькат, жуткие боевые когти, коварные засапожники. Мечта поединщиков... Впрочем, тут и для мирных дел ножи были: для мяса, сыра, хлеба, рыбы и фруктов. А также топоры и топорики, наконечники пик и гарпуны, да и вообще много чего. Только никто даже взглянуть на них не желает.

   Углядев ступившую на порог изящную ступню в сандалии, продолжавшуюся тонкой щиколоткой, Гольям с надеждой поднял взгляд выше. Но тут же разочарованно потупился и вообще стал смотреть в сторону, дабы не навлечь обвинение в «грубом вожделении» и не схлопотать пару периодов общественных работ по суду матрон.

   Зачем алмазной деве его клинки? Она и без них может рассечь человека лишь взмахом руки. Да и на кухне явно не слишком-то подвизается.

   Девы из Замка не то, чтобы часто появлялись на рынке, но бывали. Другое дело, что народ их вежливо сторонился. Все, конечно, почитают Замок и благодарны ему за защиту от чудищ юга и севера, и вообще... Но... лучше быть от этих ведьм подальше.

   – Посмотри на меня, – её голос, несмотря на девчоночьи интонации, был повелителен.

   Да, она была совсем ещё молода – может, на пару десятков периодов помладше его самого. Одета в обычный короткий хитон Ордена. Браслеты на тонких, но крепких обнажённых руках, пояс с причудливыми и наверняка опасными амулетами. На блестящей смуглой коже головы отчётливо выделяются знак Марухи. Значит, точно дева – их перестают брить, только когда они выходят замуж.

   Колдовские чёрные глаза притягивали взгляд Гольяма с неодолимой силой. Только тут он понял, что происходит, и его охватил леденящий страх пополам с великим изумлением. Дева сорвала с пояса один из амулетов и неуловимым движением прикоснулась им ко лбу юноши. Ослепительная боль вспыхнула в его голове, а когда она исчезла так же неожиданно, как пришла, оставив лишь одуряющую слабость, в лавке уже никого не было.

   Гольям принялся судорожно рыться в куче хлама за прилавком и наконец нашел зеркало. Заглянул в полированную гладь бронзы. Да, это свершилось: на его лбу мерцал знак – два обращённых друг к другу полумесяца с пятиконечной звездой между ними.

   ***

   Девы пришли за ним спустя полупериод после клеймения. Гольям к этому времени уже основательно подготовился к крутому изменению своей жизни. По путанным переходам мужского дома он пришёл к покоям мастера, который хотел отнять у него кузню. Клеймо Марухи мерцало на лбу парня, и встречные мужчины уступали ему дорогу, отводя взгляд.

   То же самое сделал и конкурент отца. На лице его отразились смесь радости, зависти, а, может быть, мелькнула даже... жалость. Никто не знал, почему и как девы выбирают мужа, но, если они кого-то заклеймили, это было неизбывно.

   Они быстро договорились, что после ухода Гольяма в Замок кузня и то, что останется после алмазных дев, отойдет мастеру. Юноше очень не хотелось отдавать отцовское добро этому неприятному человеку, но отец и мать его других отпрысков не произвели, а новый владелец кузни, будучи почтенным гоем, в женский дом не вхож и тоже не оставит потомства. Так что скоро Гольям, его имя и дело, и весь род его исчезнут из мира.

   И дальше юный кузнец действовал, как положено, хотя иные заклеймённые мужчины вели себя иначе. За оставшееся время спустил всё серебро отца на жареное мясо, прохладный щербет и дурманящую смолу нуса. Несколько раз посетил весёлых девушек в женском доме. Те, ради клейма на лбу его, старались досыта накормить его страсть.

   Девы и взяли его, когда он очередной раз шёл в женский дом. В тёмном переулке, едва освещавшимся бледной Денницей, словно ниоткуда возникли юркие фигурки в чёрном, и юношу обхватили несколько пар маленьких, но крепких рук. Конечно, любая алмазная дева могла волшебством заставить будущего мужа перенестись в Замок, но древнюю традицию тайного похищения никто менять не собрался. Может быть, утешения ради юных послушниц...

   Согласно обычаю, Гольям сопротивлялся, хотя это было бесполезно – если заклейменного не удавалось взять силой, его брали колдовством. Кузнец упирался более для вида, однако постепенно игра его увлекла. Его руки прикасались к грубым чёрным курткам, под которыми ощущалась молодая плоть, голову его кружил запах разгорячённых женских тел. Он почувствовал, как напрягся его сокровенный клык.

   Девы, судя по всему, тоже не спешили прекращать возню, сгрудившись вокруг парня и тиская его под видом борьбы. Наконец к разгорячённым молодым людям подъехал чёрный фургон с символикой Замка, девы втащили Гольяма внутрь его, связали шёлковыми верёвками – не особенно сильно – и положили на пол навзничь. Сами же сели на лавки по бокам.

   Фургон сорвался с места и пустился по городу, совершенно не заботясь о безопасности прохожих. Впрочем, улицы были пусты: горожане каким-то шестым чувством понимали, когда не стоит высовывать нос из своих домов.

   Гольям с пола смотрел на дев. Из-под их чёрных капюшонов и масок видны были лишь сверкающие глаза, устремлённые на парня. Его эти молчаливо вожделеющие взгляды безумно возбуждали. Случайно – а может, и не очень – в свалке его хитон сильно порвался спереди, и сокровенный клык вырвался наружу. Он был воздетым и очень твёрдым.

   ***

   В городе свадьбы не отличались особой торжественностью: молодых благословляла старшая матрона в женском доме и муж, проведя время сна у жены, возвращался в свой дом, где мужчины в честь этого события пили щербет с нусом и играли в нарды. После чего жизнь возвращалась в свою колею.

   Но в Замке, представлявшем из себя огромный улей из зданий, облепивших вершину одинокой горы к северо-западу от города Гольяма, ритуал бракосочетания был тщательным и изнурительным. Жених прошёл обряд символического умерщвления и освящения своего имени, которое теперь запрещено было произносить в миру. У него сбрили все волосы на голове. Его тело тщательно очистили всеми способами – и снаружи, и внутри. Он присутствовал на долгих службах в подземных храмах – с заунывным пением, в мерцании свечей. Произносил ритуальные фразы, которым его научили замковые метрессы.

   Очевидно, в его пищу и воду подмешивались волшебные снадобья, поскольку он не ощущал никакой усталости, послушно делая то, что ему велели немногословные женщины в тёмных одеяниях.

   Его привели в полутёмный зал, где он обнаженным стоял перед метрессами, которые внимательно осмотрели его и дали последние наставления. После чего вошёл в брачную келью.

   Наконец, он увидел деву, ступившую на порог его лавки. Она сидела на высоком круглом ложе, скрестив ноги, тоже совершенно нагая, раскрытая. Свет потайных светильников играл на её смуглой коже. Она молчала и не смотрела на него. Гольям же замер от этой картины, голова закружилась, он едва не упал. Потом, вспомнив, чему его научили, трижды опустился перед ложем на колени и взошёл на него и сел, тоже скрестив ноги.

   Между ними лежал длинный обоюдоострый старинный атам с бритвенной заточкой – молодой оружейник определил это с первого взгляда. Однако меч выполнял более символическую функцию. Этот Замок был весь пропитан могущественными заклинаниями – о физическом сближении священных супругов сразу стало бы известно и святотатцев постигла бы мгновенная ужасная смерть.

   Во всяком случае, так Гольяму говорили орденские метрессы.

   Но снадобья, похоже, не только дурманили его разум – ещё и возбуждали тело. Хотя он, конечно, и так был бы возбужден в такой ситуации. Вскоре он заметил, что отрешённый взгляд девы сконцентрировался на нём. Вернее, на его клыке, который был поднят, ещё когда он вошёл в покои, а теперь напрягся настолько, что, казалось, вот-вот взорвётся.

   Сам он тоже пожирал девушку глазами. Теперь он волен был рассмотреть её всю в подробностях, о которых и не мечталось: острые скулы, маленькие уши, покатые плечи, небольшая, но, судя по всему, твёрдая грудь с тёмными острыми сосками, плоский живот с глубокой тенью пупка. Стройные расставленные бёдра открывали самое сокровенное, что притягивало взгляд юноши. Ни один мускул не дрогнул на её теле, но он всем существом ощущал, насколько она напряжена. Обострившееся до предела обоняние доносило до него разнообразные запахи её тела, и он жадно вбирал их в себя.

   Её взгляд прошёлся по его торсу, груди и упёрся в лицо. Он тоже посмотрел в её глаза и погрузился в них, словно в глубокий колодец. По лицу её скользнула капелька пота. А может, слеза?..

   Колоссальным усилием воли Гольям сдержал порыв протянуть к ней руки, коснуться. Он знал, что не проживёт после этого и секунды, и даже не потому, что его об этом предупредили – просто для него сейчас стало очевидно, что физическое прикосновение к этой девушке равно вхождению в пламя.

   Однако взглядами они сплелись ими настолько бесстыдно, насколько иные не в состоянии сплестись телами. В какой-то момент Гольяму стало казаться, что он и правда осязает её, и это было более, чем иллюзия, вызванная неутолённым желанием.

   Наконец странное слияние достигло такой степени накала, что разрешилось катарсисом. В одно мгновение они словно бы оказались в восхитительном радужном фонтане, став единым целым с его разноцветными сияющими струями и друг с другом. В реальности такое сближение невозможно.

   Им казалось, что это продолжалось вечность, но окончилось так же внезапно, как и настало. Они в тех же позах сидели на ложе, и пот обильно струился по их телам. Однако Гольям вдруг понял, что ощущал себя совершенно иначе, чем раньше – словно он достиг единства не только со своей женой, но и с этим местом, с людьми, его населяющими, со всеми его мрачными тайнами. Он почувствовал, что Замок поглотил его. Личность Гольяма, все его силы влились в эту конструкцию, стали деталью некоего мощного механизма.

   Но он слишком устал, чтобы раздумывать над этим, его неудержимо клонило в сон. Жену его, похоже, тоже – она первой вытянулась на ложе. Гольям тут же последовал её примеру. Их головы почти соприкасались, но разделённые клинком тела были далеки друг от друга.

   – Как тебя зовут? – прошептал он.

   Это были первые слова, прозвучавшие этой ночью в келье.

   – Лами, – ответила та.

   Он слышал её голос второй раз в жизни.

   ***

   – Без святого брака нет Ордена, нет Замка, нет мира.

   Фразой этой метрессы начали каждый урок для мужей Алмазного легиона.

   – Итак, пацы, Маруха-дия, богов матрона, родила этот мир, саму себя разделив, – говорила Дали-цоха. – Для женщин и их мужей родила она его. Но мир всё время стремился преодолеть благое разделение. Тогда Маруха сотворила из огня меч-атам и в мир опустила его. Мир раскололся – север отстал от юга, а люди остались в срединной Сумеречной долине. Но и тогда они не образумились – по-прежнему жили вместе, мужчины и женщины, продолжая множиться, так, что земля стонала. Людям стало тесно, провинции пошли войной на провинции, и настал хаос. Тогда Маруха вошла в благородную матрону Дворку-цоху, и та сказала слова, которые сложились в святую книгу «Снег и Песок». Алмазной наукой она наставила людей в почтенной жизни.

   Конечно, подобное мальчикам говорили ещё в пору учения, но лишь самое основное. Девочкам преподавали подробнее, но те, конечно, никогда не рассказывали им об этом. Теперь же Гольяму открывалось множество интереснейших вещей. Например, оказывается, снежные призраки и песчаные рыцари – не души умерших женщин и мужчин, после смерти расходившиеся одни на север, другие на юг...

   – Вне срединного мира лишь смерть, – продолжала Дали-цоха. – На севере – ледяная, на юге – пламенная. Юг и север наполнены нежитью, вечно алчущей объединения. Создания бесконечной тьмы и бесконечного света – снежные призраки и песчаные рыцари, враги людей, хотели преодолеть разделение и вернуть мир в безвидность. Они всё время нападали на мир людской, чтобы смести его, ибо лишь он препятствует их желаниям. Увидев это, Маруха вложила в Дворку-цоху волшебные силы, которые нежить не могла сломить. Дворка, благословенная, основала Орден святого брака, который с тех пор много эонов держит мир.

   Всё так: Замок был центром Сумеречного мира, он издавал законы, рассуживал споры, принуждал к миру провинции, раньше постоянно воевавшие. Зато отдельные люди невозбранно пользовались правом на самозащиту, и это часто перетекало в произвол, который не могли решить городские суды матрон. Тогда тоже подключался авторитет Замка.

   – Благословенный Орден не даёт безумию захватить род людской, – продолжала метресса. – Он запретил придумывать хитрые машины, которые могут потом стать оружием либо унести людей от мира; не позволяет копаться внутри человеческого тела – это не нужно, ибо, по благости Марухи, все болезни лечатся магией, а те, что не лечатся, лечить не нужно. Он запрещает путешествия за небесные горы, окаймляющие мир людской – потому что нам хватает нашей долины. А хватает потому, что матроны неусыпно следят, чтобы люди не плодились слишком сильно. В мудрости своей наши метрессы наблюдают за деяниями книгописов, глиномесов, малеванцев, киноделов и прочих затейников, чтобы не создавали они ничего странного, мутного и неприятного, а лишь весёлое, полезное и понятное. И много чего ещё славного делает Замок. Но самое главное: наши алмазные девы неустанно противостоят демонам сторон света.

   Теперь это было делом и Гольяма – на всю его оставшуюся жизнь. Воины ордена сражались лишь парно – муж и жена, и это была алмазная связка. Девы били врага магией, а мужи прикрывали их с оружием – особым, настроенным на поражение чудовищ. Гольям уже научился ковать такое – да, его кузня переехала в Замок, так что старый гой остался с носом.

   Неплотское слияние давало супругам невероятные духовные и физические силы, усугублённые изнуряющими тренировками. И только они из всех людей этого мира могли уничтожить чудовищ. Поэтому Алмазный легион был главным защитником Сумеречного мира.

   – Почему ты выбрала меня? – который раз спросил Гольям, совершая после занятий ритуал омовения ног жены.

   Она была, как требовал устав, совершенно нагой и сидела на краю их брачного ложа.

   – Тебя избрал мой алмаз, – в который раз ответила ему Лами, не открывая от него взгляда и всем существом впитывая ощущение его рук. Лишь во время этого обряда они имели право касаться друг друга. И ещё во время битвы.

   Когда подходит конец обучения, алмазная дева сама узнаёт это. Тогда она идёт искать мужа и рано или поздно находит. Муж остается с неё до смерти – обычно своей, потому что они чаще погибают в сражениях. Другого мужа у девы уже не будет, вдовая становится метрессой, обучает дев и их мужей и оставляет обеты воздержания.

   Гольям растирал в тёплой воде стопу жены, борясь со страшным желанием поднести её к губам. Но Лами знала, как ему хочется этого. Он вымыл её ноги уже дочиста, но в сотый раз проводил ладонями по пяткам, подошве, между пальцев... Он, казалось, мог бы делать это вечно, и Лами совсем бы не возражала. Но тут дверь кельи распахнулась.

   Увидев, что жена открыла глаза и напряглась, Гольям повернулся. В дверях стояла Дали-цоха – метрессы пользовались безраздельным правом посещать любую келью без предупреждения.

   – Приветствую, Лами-цоха. Мне потребен твой муж, – произнесла довольно молодая ещё, но слегка располневшая от спокойной жизни черноволосая женщина. – Гольям-пац... – повелительно кивнула она.

   Он знал, зачем она пришла. Поднялся, поклонился жене, поклонился метрессе и пошёл за ней. Они пришли в одну из келий отдохновения с круглым ложем посередине. Дали закрыла за собой дверь и сразу сбросила расшитый хитон. Под ним ничего не было – лишь слегка обвисшее, но ещё белое и упругое тело, отмеченное боевыми шрамами.

   Подойдя к Гольяму, она привычным движением толкнула юношу на ложе, задрала его хитон, нажатиями в пару точек подняла ему клык и взгромоздилась сверху. Слегка повозилась, пристраиваясь, и с видимым удовольствием опустила на его бёдра тяжёлый зад.

   Придавленный Гольям не смотрел, как метресса, обхватив руками свои груди, с нежным урчанием прыгает на его теле. Не видел он и изображённую на потолке кельи увенчанную пентаграммой Дворку-цоху, благословенную, с атамом, прямо стоящую меж двух полумесяцев. Перед его глазами был взгляд Лами, пойманный перед уходом. В нём был гнев, презрение, растерянность. Кажется, ещё и страдание.

   ***

   Песчаные рыцари – это вой и шелест в выедающей глаза мутной желтизне. Чудовища выступали из клубов песчаной взвеси неожиданно. Казалось, перед тобой всё то же пылевое облако, и вдруг оно сгущается, обретает плотность, и тебя сметает напоминающая дюну туча, громоздкая, но очень быстрая и опасная.

   Вырвавшаяся из неё псевдоконечность с неуловимой быстротой приближалась к Лами. Если песчаный протуберанец коснётся тела – какие бы доспехи на нём ни были, хоть и усиленные заклинаниями – человек мгновенно станет твёрдой высохшей мумией.

   Дева вскинула руки, творя колдовство, и смертоносная конечность словно бы расплескалась и растворилась в заполонившей воздух пыли. Рыцарь отпрянул назад, исчезнув в сумрачной завесе, окружающей сражающихся, несмотря на то, что Денница у подножья Южных гор стояла высоко и было гораздо ярче, чем в провинциях. Но не теперь, когда сюда спустились вместе со жгучим ветром рыцари великой пустыни, в которой иссякают силы самых могущественных магов.

   Прикрывавший спину жены Гольям краем глаза уловил движение справа. Ещё один рыцарь!

   – Лами! – выкрикнул он и почувствовал, что в рот его залетают песчинки.

   Развернуться она уже не успевала. Гольям сделал выпад боевым трезубцем, собственноручно откованным из особого металла, прошедшего через руки замковых метресс. Убить рыцаря он не мог – лишь остановить, но и с этим справился плохо, монстр лишь чуть замедлился. Трезубец переломился легко, словно тростинка, а Гольям полетел в сторону, в отчаянье сознавая, что жена его, скорее всего, уже мертва.

   Он лицом упал в покрывающий тут всё песок и валялся, не в силах даже перевернуться. Ощущал, как из него вытекает кровь, а мелкие острые песчинки царапают лицо, забиваются в рот, похрустывают там. Это было не столько больно, сколько противно – он знал, что сейчас умрёт, а отвратительный этот песок и есть последний отпущенный ему кусочек мира сего.

   «Ну почему я не упал на спину?..» – горько подумал он, и тут ушей его достиг крик. Лами! Неужели она ещё жива?

   Вдруг с ним случилось нечто необычное и он знал, что именно. Это было его смертельно опасной тайной, происходило считанные разы в его жизни, и всегда в обстоятельствах чрезвычайных. Правда, настолько страшных ситуаций, как теперь, у него ещё никогда не было.

   Он встал. Вернее, просто поднялся, оказался на ногах, не прилагая к этому ни малейших усилий. Без удивления отметил, что песчинки перестали колоть его глаза и зрение обрело невиданную ясность и чёткость. Он видел своё лежащее на песке тело и бледное, искажённое ужасом лицо Лами, пытающейся вскинуть руку. Гольям знал, что её заклинание не успеет оформиться – рыцарь надвигался с неуклонностью судьбы.

   И тут Гольям сам вскинул руки, откуда вырвался сине-зелёный огонь, ударивший в самый центр чудовища. Оно издало скрежещущий вой и рассыпалось песчаными фонтанчиками.

   А юноша вновь нашёл себя лежащим лицом вниз, и кожу его язвили песчинки. Он потерял сознание.

   Когда он открыл глаза в замковом лазарете – хворых и раненых здешние целительницы пользовали превосходно – над ним склонялось лицо жены, вспыхнувшее радостью при виде того, что он очнулся. Счастье от того, что Лами жива, затопило и его сердце.

   – Ты не ранена? – спросил он. Язык слушался плохо.

   Она помотала головой.

   – А я?

   – Сильно ободрало песком. Останутся шрамы. Но ничего серьёзного.

   Она помолчала, потом тихо спросила:

   – Гольям, что там было?

   – Где? – он сделал вид, что не понимает. Даже Лами не должна знать этого!

   – Ты знаешь...

   Он попытался пожать плечами, но получилось не очень.

   – Помню только, как рыцарь сломал мой трезубец. Потом я отключился.

   Лами посмотрела на него внимательно и тревожно, но настаивать не стала.

   ***

   Долгие периоды выздоровления он всё время вспоминал один из первых уроков в замке, который вела сама Великая магисторка Юди-цоха, худощавая миниатюрная пожилая дама. Удивительно, как из столь незначительного тела мог исходить такой сильный голос.

   – Чистые отношения его супругов Алмазного легиона дают им силы сражаться с атакующей наш мир нежитью, – пронзительно вещала она. – Если же этот родник замутит глина нечистых страстей, брак превращается в свою противоположность. Это бывает крайне редко, но, увы, бывает. Абрак, творец снега и песка, бывший муж и враг Марухи, способен совратить даже души святых.

   – Но ведь падшие супруги сразу умирают?.. – поднял руку один из новоиспечённых мужей.

   Юди-цоха покачала головой.

   – Обычно так и происходит. Однако некоторые отступники весьма хитры и какое-то время – очень короткое – скрывают своё падение от Ордена. Но кара неизменно настигает их.

   – Святая магисторка, расскажите про нефилимов, – подал голос Гольям.

   Это было опасно, но он должен был спросить.

   Лицо наставницы выразило отторжение.

   – Кто рассказал тебе про эту гадость? – сердито спросила она.

   Юноша пожал плечами.

   – Не помню, слыхал где-то.

   – Вам не следует знать про наипорочнейших этих созданий, – сухо бросила Юди-цоха и завершила урок.

   Как-то раз в келье отдохновения, лёжа бок о бок с покрытой испариной и умиротворённой Дали-цохой, Гольям спросил её:

   – У метресс рождаются дети?

   Та, полусонная, издала короткий смешок.

   – Мечтаешь продолжить свой род, дурачок? – лениво ответила она. – Забудь – вдовы зачать не могут, по благости Марухи мы теряем эту способность.

   – А... девы?

   Дали приподнялась на локте и повернулась к нему.

   – Что за дрянь лезет в твою милую головку? За такие вопросы можно и келью исправления схлопотать – периода на три – четыре.

   – Забудь, – равнодушно ответил Гольям, откидываясь на ложе.

   – Кто-то напел тебе про нефилимов, – метресса посмотрела на него внимательно. – Ну да грех невелик – все парни интересуются этой гадостью, такова уж ваша натура... Лучше уж я тебе расскажу.

   Она помолчала и заговорила вновь.

   – Нефилимы рождаются от дев и их мужей, если те преступно сольются телами, совершив мерзкий инцест. Вообще-то, это случается чаще, чем ты думаешь – плоть слаба... И это может остаться в тайне – если не имело последствий, зачатия. Обычно кровосмесителей разоблачают до того, как ребёнок появится. Но иногда они настолько хитры и изворотливы, что умудряются произвести его на свет.

   – И тогда что?

   – Родителей ждёт кара – они сами и вся память о них истребляются из этого мира. Ребёнка, если он девочка, со временем берут в Орден. Но жить ей там будет нелегко... Давно уже в Замке не было этих тварей.

   – А если... мальчик?

   – Распыляют вместе с родителями, конечно, – пожала плечами метресса. – Любой нефилим – маг, но Дворка-цоха велела: «Да истребятся из общества вашего мужи-маги, ибо станут они вновь господствовать и уничтожат равновесие Сумеречного мира».

   Дали ритуально обвела пальцем вокруг своего пупка.

   – И... никогда не было случаев, чтобы такой ребёнок... спасся?

   Метресса косо взглянула на него.

   – Опасные вещи занимают тебя, Гольям-пац...

   Через некоторые время она вновь неохотно заговорила, рассматривая суровую Маруху на пололке.

   – Я была ещё девчонкой, не замужем, училась... В Замке были супруги – Крася и Сурьям. Обычные. Они поддались Абраку, но об этом долго никто не знал. Поняли только, когда у девы появились явные признаки... что она на сносях. Они бежали – я не знаю, как, но успели достичь отрогов Северных гор. Сёстры настигли их там. Муж и жена пытались драться, но потом оба умерли – сами. Ордену достались только трупы. Но в женщине не было дитя. И его нигде не нашли – хотя искали очень тщательно.

   – И куда же оно делось?

   – Кто знает, – Дали пожала плечами. – Родилось по пути, надо думать, и они выкинули его в какое-нибудь ущелье – знали же, что всё равно не спасутся...

   Гольям молчал, судорожно комкая в руке простыню.

   ***

   Периоды мерно сменялись периодами, бледная Денница изливала над горизонтом вечный призрачный свет, Замок стоял нерушимо, блестящие чёрные волосы Лами отросли уже ниже пояса. Прошло много сражений и ритуалов омовения. Святые супруги по-прежнему сливались духовно, и острый атам мерцал меж ними на ложе.

   Это и случилось во время одного из омовений. Гольям сам не заметил, как сделал то, что хотел всю свою жизнь в Замке – поднял мокрую стопу жены к лицу и прикоснулся к ней губами. Ему показалось, что Лами ничего не заметила. Тогда он стал слизывать капельки воды, сбегающие по коже. На подошве она была шершавой, а сверху гладкой и туго натянутой. Он перешёл губами на щиколотки, потом стал целовать голени, колени, положил руку на упругое бедро.

   Она не могла не чувствовать этого, но глаз не открывала, и лицо её выглядело умиротворённым. Снизу Гольям видел, что уголки её рта чуть-чуть приподнялись, а губы слегка раскрылись.

   Он положил руку на второе бедро и слегка сжал его. Теперь она явно отреагировала – словно потянулась к нему, но глаза так и не открывала. Он решительно продвинул руку дальше по внутренней стороне бедра, поразившись шелковистости кожи, и ощутил податливость. И вдруг Лами разом откинулась на ложе, тихо простонав:

   – Гольям!

   Его словно бы ударило током. Он рывком вскочил на ноги, зависнув над нагой женой, разметавшейся в ореоле из роскошных волос. Её тело было темнее белизны простыни и чётко выделялось на ней. Гольям смотрел на изящную фигуру девы, и голова его кружилась от страсти.

   – Сделай это, – вновь прошептала она.

   Атам, сброшенный с ложа его рукой, с негромким стуком воткнулся в деревянный пол и остался торчать, слегка подрагивая...

   – Говорят, у нефилимов две души?

   Этот её вопрос, раздавшийся спустя эоны, когда они в блаженной истоме лежали на смятых простынях, заставил его вздрогнуть.

   – Давно ты знаешь? – глухо спросил он, помолчав.

   – После боя с песчаными. Но, наверное, знала всегда – я же твоя жена...

   – Да... ты моя жена, – медленно произнёс он. – Моих родителей... настоящих... звали Крася и Сурьям. Я узнал это недавно.

   Она слушала, затаив дыхание.

   – Приёмные родители не скрывали от меня, что я им не родной. Они рассказали, что отец... приёмный нашёл меня в Северных горах, где искал железную руду для своей кузни. Не знаю, как я спасся, когда настоящие отец и мать умерли там...

   – Приёмные родители знали, что ты... нефилим?

   – Думаю, знали.

   – И волосы тебе не стригли... – она провела ладонью по его голой голове.

   Гольям кивнул.

   – Но они боялись... Однажды мать увидела, как я остановил в воздухе упавшую чашку, чтобы она не разбилась, меня сильно наказали, а потом отец долго внушал мне, чтобы я никогда больше не делал такого. Но я всё равно иногда делал...

   Теперь кивнула Лами.

   – Да, я знаю, как трудно удержаться... Но ты сильнее меня – то, что ты сделал тогда в бою... я так не могу.

   Он пожал плечами и повернулся к ней.

   – У меня не две души, Лами, – выдохнул он. – Она у меня просто... есть.

   Когда она спрятала лицо у него на груди, Гольям почувствовал на ней влагу. Плачет...

   Они долго лежали, обнявшись, пока он не услышал, что Лами всё время повторяет какую-то фразу. Прислушавшись, разобрал:

   – Я больше не отдам тебя ей!

   – Я что-нибудь придумаю, – сказал он, успокаивающе погладив жену по спине.

   ***

   Несколько раз он смог отказать Дали-цохе, ссылаясь на плохое самочувствие, но дальше так было нельзя – метресса корчила недовольные гримасы и уже посматривала на него с подозрением. Выход был один – и смертельно опасный.

   К этому времени былой почтительный страх Гольяма перед Орденом сменился жгучей ненавистью к нему. Убить метрессу, тем более, ту, что регулярно и деловито пользовалась его телом, словно куском мыла – его совесть это нимало не тревожило. Всё дело было в том, как не навлечь подозрение на себя и жену.

   Потенциально способности Гольяна были колоссальны, но он пока плохо умел ими пользоваться. А вот гораздо более магически слабую Лами наставляли с младенчества. Теперь она научила мужа технике мгновенной остановки сердца у человека.

   – Ты, наконец, пойдёшь сегодня со мной, Гольям-пац? – Дали ухватила его за локоть в одном из переходов Замка.

   – Конечно, Дали-цоха, – поклонился он с улыбкой бледной, как свет Денницы. – Жду этого с нетерпением.

   Всё было готово, тянуть не имело смысла.

   Он с удивлением увидел на её лице проблеск радости и даже, кажется, скрытой нежности. Метресса лучезарно улыбнулась ему и танцующей походкой пошла по коридору. Гольям проводил её долгим взглядом.

   Но в этот миг мир изменился. Ровно горевшие лампионы вдруг замигали и стали гаснуть. Разом настала мертвецкая стужа.

   – Призраки! – крикнула Дали, резко остановившись.

   Да, снежные призраки с вечных северных ледников преодолели горы на вышних воздушных потоках, спустились в долину на нижних и атаковали Замок. Впереди них катилась вечная зима. Последнее такое нашествие помнили лишь самые старые метрессы. Призраки не могли проникнуть внутрь защищенных могучими заклинаниями стен, но в его окрестностях они уничтожали всё и вся.