Текст книги "Император Михаил"

Автор книги: Павел Безобразов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

VIII

В вербное воскресенье во дворце был большой переполох. Собрались все придворные в ожидании обычного в этот день большого выхода в храм Дафнийской Божией Матери. Все ждали, император не выходил.

Вместо того, в залу вбежал служитель Алексей и, подбежав к Михаилу, шепнул ему на ухо, что с самодержцем страшный припадок. Он лежит в конвульсиях.

Михаил взял с собою придворного врача Актуария и поспешно пошел в царскую спальню. Медик нащупал у императора пульс, но ничего не мог понять. Роман мог произнести только несколько слов, страшная боль в животе мешала ему говорить.

Все были напуганы. Всего больше смущало то обстоятельство, что это случилось в такой торжественный день. Евнух Иоанн вышел к собравшимся и объявил: «К великому несчастью всех нас, державнейший самодержец заболел. Выхода не будет».

Одно время ждали, что царь скончается, но лекарство, данное ему Актуарием, подействовало и к вечеру он поправился. На другой день он уже не жаловался на боль, но, тем не менее, в нем заметна была большая перемена: он похудел, стал очень бледен.

Михаил говорил с придворным врачом Актуарием; тот ручался, что болезнь царя не смертельна, и он окончательно поправится через несколько дней. Михаилу было не по себе, – а ну, как начнется следствие и допытаются, кто это сделал? Брат, хотя прямо не говорит об этом, но дал понять, что оставаться в таком положении опасно.

В среду Михаил снова имел продолжительную беседу со служителем Алексеем.

В четверг после обедни император должен был раздавать ругу чиновникам. Он чувствовал себя очень слабым и пожелал освежиться. В одной из комнат дворца был устроен бассейн. Роман позвал Алексея и еще двух служителей и отправился в эту комнату. Когда его раздели, он приказал остаться одному Алексею. Император вошел в воду, собираясь плавать. Алексей подошел к нему, схватил его обеими руками за шею и погрузил голову в воду. Царь сделал усилие, чтобы вынырнуть, но верный служитель держал его точно железными тисками. Минут через пять Алексей закричал на весь дворец.

Императора унесли в спальню, но, несмотря на все ухищрения, к которым прибегал Актуарий, его не удалось привести в чувство.

В полдень евнух Иоанн показался на женской половине дворца. «Грустную весть приношу я тебе, царица, – возвестил он Зое. – Закатилось наше светило, опочил священнейший владыка, державный самодержец Роман».

Зоя громко зарыдала.

IX

Как только Иоанн удостоверился, что царь Роман умер, он начал действовать. Нечего было терять время и нельзя было надеяться на других. Зоя – женщина, а Михаил, по своей нерешительности и неопытности, тоже все равно, что женщина. Иоанн отправился к нескольким влиятельным особам и сообщил им, что императрица намерена выйти замуж за Михаила; она – последний отпрыск македонского дома и имеет полное право отдать свою руку и престол кому хочет. Те согласились с евнухом и сказали, что отныне будут считать своим императором Михаила, но в душе они были недовольны. С чего это вздумалось царице выбрать этого юношу, ничем не проявившего своих талантов, и, притом, низкого происхождения? Отец его еще так недавно менял золото на серебро, обсчитывал своих клиентов, давал взаймы под большие проценты. Михаил не может назвать ни одного из своих предков. Разве нет Склиров, Комнинов, Дук, ведущих свой род от времен Константина Великого, разве неприличнее было бы посадить на престол одного из представителей аристократии? Так они думали, но ни единым словом не обмолвились в присутствии Иоанна, напротив, они изъявили радость, что выбор пал на брата столь достойного человека, каков он, Иоанн, и выразили надежду, что новый царь окажет им новые милости. Евнух дал им понять, что они будут повышены в чинах и должностях, если не будут противиться признанию царем Михаила.

Удостоверившись, что придворные не могут служить ему помехой, Иоанн вернулся во дворец и пошел к императрице. Надо было, чтобы она сообщила о своем намерении выйти замуж за Михаила. Он не сомневался в этом, потому и решился оповестить придворных, но, тем не менее, ему нужно было формальное заявление. Сначала императрица не хотела говорить о самом важном, она считала нужным плакать и изъявлять свое сожаление о потере супруга и царя. «Осиротела я, осиротело царство!» – говорила она, и слезы ее текли так обильно, что Иоанну по временам казалось, будто она искренно сожалеет о том, чьей смерти так страстно желала. Он с своей стороны принимал вид горюющего человека. Мало-помалу он старался перевести разговор на другую тему; он очень красноречиво доказывал, что сколько ни грусти о царе Романе, вернуть его невозможно, а, вместе с тем, престол не может оставаться незанятым. Самой Зое нужна поддержка в жизни, а кто же может быть более надежною поддержкой, чем супруг? Зоя ответила, что она предпочла бы оставаться вечно вдовой и не изменять памяти прекраснейшего Романа, но государственная необходимость заставляет не думать о себе, она готова выйти вторично замуж.

– Кто же будет этим счастливцем? – спросил Иоанн.

– Надо зрело обдумать столь важный вопрос, – уклончиво ответила императрица.

Но, наконец, видя, что евнуху нужно ее признание, она прямо сказала, что выбирает в мужья Михаила. Получив это заверение, он пошел к брату.

– Меня прислала к тебе державная царица, – сказал он. – Ей угодно сделать тебя своим мужем, а, следовательно, и царем ромейским[8]8
  Византийцы называли себя ромеями, то есть римлянами.


[Закрыть].

Михаил ничего не ответил, он был смущен тем, что Иоанн говорит о таком деле, когда не успело еще остыть тело царя Романа. Но ему предстояло услышать нечто еще более удивительное. Брат старался внушить ему, что престол не может оставаться свободным ни одного дня, корабль не может плыть без кормчего. Кто может поручиться, вдруг поднимется бунт, во главе его станет какой-нибудь ловкий человек, разве таких случаев не бывало? Тогда все пропало. Необходимо поторопиться, надо, чтобы церемония совершилась сегодня и чтобы завтра же объявили народу, что воцарился Михаил.

– Но разве можно венчаться на Страстной? – удивленно спросил Михаил.

– Простому смертному нет, но венценосцу все возможно.

– Зоя никогда не согласится.

– Не беспокойся, Михаил, императрица хорошо понимает, в чем заключается благо государства, она не остановится перед такими пустяками.

– Но патриарх. Он отлучит меня от церкви.

Иоанн улыбнулся.

– Дай мне только свое согласие, и я все устрою. Доверься мне, я желаю тебе блага.

Михаилу это было не по душе, но что делать? Брат умнее, надо подчиняться ему.

Иоанн приказал оседлать коня. Он зашел еще раз к императрице, дал ей подписать что-то и через полчаса мчался уже к государственному казначею. Тот, осмотрев свиток, на котором красными чернилами значилось «Зоя», принес евнуху тяжелый сверток. С этим свертком в руках, в котором было не мало золотых, Иоанн явился к патриарху. Он беседовал с ним целый час; и результат был удовлетворительный.

Вечером того же дня патриарх Алексей обвенчал Зою с Михаилом. Церемония была совершена во дворцовой церкви, в присутствии нескольких сановников, друзей Иоанна. Не было ни торжества, ни обычных поздравлений. После совершения обряда Михаил удалился в свои покои, в те самые комнаты, которые занимал царь Роман. Он не считал возможным нарушать принятые обычаи и отправиться к Зое. Он должен был ночевать один. Ему пришлось лечь на ту самую кровать, на которой умер Роман. Тело покойного царя было вынесено еще днем и поставлено в церкви св. Апостолов. Михаил долго не решался лечь. Наконец, он позвал спального евнуха и приказал ему постелить ковер на полу.

– Теперь пост, – сказал он, – а потому я желаю изнурить свою плоть, не предаваться никакой роскоши, как это предписано нам отцами церкви.

Михаил приказал погасить горевшую у него свечу и лег, но заснуть не мог. Вдруг ему показалось, что на кровати кто-то шевелится. «Не может быть, – подумал он, – там никого нет». Но шорох становился явственнее, и послышался стон. Засветить свечу было нечем. Михаил ползком добрался до кровати и начал ощупывать ее. Это повторилось с ним до трех раз. Три раза слышался ему стон, три раза ощупывал он кровать и убеждался, что никого нет. Он встал на заре, не сомкнув глаз.

Михаил чувствовал себя очень неловко, – он не мог свыкнуться с своим новым положением. Ему говорили «державный царь», и он часто не отвечал, думая, что это обращаются не к нему. Это бы еще ничего, но на него напала какая-то тоска; он грустил, сам не зная о чем. Казалось, все было отлично, – мечта его осуществилась. В великую субботу он приобщился св. тайн и успокоился. Светлый праздник он встретил радостно и весело. Он перестал думать о Романе, – его уже похоронили к тому времени. Он начал привыкать к своему высокому положению и поклонение, которым он был окружен, нравилось ему.

По случаю праздника прибыл в Константинополь правитель Придунайской области Кекавмен. Он привез радостную весть. Печенеги напали опять на северные провинции и хотели было осадить Силистрию, но, узнав об этом, он встретил их в десяти верстах от города и разбил наголову. Михаил очень обрадовался такому известию: царствование его начиналось с победы, это хорошее предзнаменование.

– Какой у тебя чин? – спросил император Кекавмена.

– Великий царь, я протоспафарий.

– Царственность моя жалует тебя вестом[9]9
  Вест – чин, следующий после протоспафария.


[Закрыть]. Иоанн, – обратился Михаил к брату, – распорядись, чтобы протасикрит изготовил хрисовул, коим Кекавмен производится в чин веста, и чтобы блюститель царской чернильницы поднес мне этот хрисовул к подписанию как можно скорее.

Правитель Придунайской области, встав на колени, поклонился до земли и поцеловал царя в колено. Вид сановника, падающего ниц от нескольких милостивых слов, произвел на Михаила необычайно приятное впечатление. Давно ли ему не было доступа во дворец, а теперь и стар и млад, и бедный и богатый счастливы, что могут прикоснуться устами к его ноге.

Первые дни своего царствования Михаил почти не виделся с Зоей. У него было множество забот: надо было чем-нибудь ознаменовать вступление на престол и надо было познакомиться со сложным государственным устройством. Он смутно представлял себе, чем занимаются в каждом приказе, а приказов было не меньше пятнадцати. Поэтому император подолгу беседовал с братом Иоанном, своим главным советником. Решено было помиловать некоторых ссыльных; Иоанн представил список двадцати лиц, сосланных Романом за покушения на его жизнь и которые теперь уже не могли считаться опасными. Он советовал даровать свободу и еще нескольким бродягам и гражданам, высланным за разные мелкие провинности. В число помилованных попал и Петр Иканат. Затем один чиновник составил список всех приказов с указанием их компетенции, и в свободное время Михаил по нескольку раз перечитывал этот список.

У него было и еще одно очень важное дело. В понедельник была назначена коронация и после этой церемонии он обязан был, следуя церемониалу, созвать всех членов синклита, то есть всех чиновников, начиная со старших чинов до протоспафариев включительно, и держать перед ними речь. Он чувствовал себя неспособным составить речь, и потому обратился к Пселлу и просил его помочь. Пселл, изучавший риторику и обладавший ораторским талантом, написал речь. Царю оставалось только заучить ее наизусть. Но и это было делом не легким, речь изобиловала цитатами из св. Писания, Гомера и других древних писателей; в ней было множество выражений, которые в разговоре не употреблялись и которых Михаил совсем не понимал. Чтобы выйти из этого затруднения, он пригласил к себе Пселла и, стараясь скрыть свое непонимание, спрашивал, в каком, собственно, смысле нужно понимать ту или иную фразу. Пселл воспользовался этим, чтобы попросить императора об одном деле.

– Государь, – сказал он, – тебе хорошо известно, что по окончании речи принято, чтобы кто-нибудь произнес панегирик императору. Это древний и хороший обычай.

– Да, знаю, – ответил Михаил.

– Но кто же дерзнет восхвалять твои добродетели, державный царь, не получив предварительно твоего разрешения?

– Ты говоришь мудро, Константин. Кто же по-твоему достоин сказать мне похвальное слово?

– Думаю, что никто не достоин, но все же найдутся ораторы, которые сумеют хоть приблизительно представить все величие твоей особы. Осмелюсь доложить тебе, царь, это может быть дерзость с моей стороны, но я приготовил панегирик. Пусть его никто не услышит, если тебе не будет угодно.

– Ну что же, тебя считают искусным оратором, и я с удовольствием выслушаю тебя.

– Благодарю, великий царь, – сказал Пселл, низко кланяясь.

Михаил не мог просиживать целые дни с Зоей, как того хотелось бы императрице. После смерти Романа он говорил с ней наедине всего только раз. Зоя потребовала свидания с ним, потому что ей нужны были деньги, чтобы выдать награды своей свите. Император сказал, что ей будет отпущено из государственного казначейства сколько понадобится, и хотел уйти из гинекея. Но Зоя остановила его.

– С тех пор, как ты стал моим мужем, – сказала она, – я вижу тебя меньше, чем прежде. Неужели так и будет продолжаться.

– Был пост и потом теперь у меня множество дел.

– Но пост прошел, сегодня Светлое воскресение… Занимайся днем, если и в такой великий праздник ты не считаешь нужным отдыхать, а вечером, когда огни будут погашены, приходи ко мне.

– Ты забываешь, Зоя, что завтра меня будут венчать на царство. Грешно думать об этом в такую минуту.

– Ну, хорошо, но обещай, что впредь я не буду одинока в своем гинекее; ты знаешь, какое наслаждение мне доставляют твои объятия.

– Постараюсь, – сказал Михаил равнодушно и ушел.

Зою поразил этот холодный тон.

X

В понедельник, как было назначено, состоялась коронация. Михаил думал, что он на небе, когда патриарх надел на него венец и дал ему скипетр. Он ощущал какое-то блаженство. Особенное же наслаждение доставило ему помазание миром. «Вот теперь смыты с меня все грехи; я чист и невинен, как ангел, – думал он. – От меня зависит сохранить эту чистоту, я буду человеколюбив, буду добр, облагодетельствую свой народ».

Обряд венчания закончился. Все присутствующие в св. Софии запели: «Многая лета великому царю и самодержцу Михаилу». Император сел на трон и принимал поздравления. Сановники один за другим подходили к царю, падали ниц у трона и лобызали сначала правое, затем левое колено императора.

Михаил, самодовольно посматривая на старцев, убеленных сединами, кланявшихся ему, сознавал себя в эту минуту великим самодержцем, обладателем вселенной. Каждый раз, как он видел на себе пурпурные туфли, сердце его трепетало. Никто в мире, кроме него, не имеет права носить эту священную обувь. Есть другие правители, они тоже носят венцы на голове, по пурпурные туфли надевает он один, потому что он единственный царь и самодержец.

Церемония длилась очень долго; на поздравления нескольких сот сановников ушло три часа. Михаил чувствовал себя очень утомленным, когда, наконец, очутился в своих покоях. Он хотел было прилечь, но ему доложили, что обед подан. Несмотря на торжественный день, он пригласил к столу только брата Иоанна. Все остальные были званы на ужин после заседания.

– Представь себе, Иоанн, – сказал Михаил, – обряд венчания произвел на меня такое впечатление, что мне до сих пор кажется, будто поют «многая лета великому нашему царю и самодержцу Михаилу».

– Дай Бог, царь, – ответил евнух, – чтобы ты всю жизнь не слышал ничего другого. – Взглянув на брата, Иоанн заметил, что он дрогнул и даже привстал. Неужели простые слова могли так неприятно подействовать на него?

– Разве кроме нас, есть кто-нибудь в зале? – спросил царь, посматривая по сторонам.

– Нет никого. Отчего ты спрашиваешь это?

– Так, мне почудилось…

Михаил не хотел сознаться, что ему почудилось, будто поют: «Многая лета убийце великого самодержца Романа».

В четыре часа пополудни собрались в большом зале дворца все сановники. Церемониарх разместил их так, что младшие чины стояли дальше от трона, старшие – ближе. Шепотом толковали они о новом царе, о предполагаемых наградах и назначениях. Имя Иоанна упоминалось то и дело, все были согласны, что он заберет дела в свои руки и Михаил будет плясать под его дудку. Любопытно было также, какую речь скажет новый император. Он нигде не учился, как-то он справится.

Это волновало самого Михаила, еще больше сановников; на него напала робость, ему казалось, что он забыл половину цветистых фраз, составленных Пселлом.

Наконец, занавес раздвинули. На золотом троне, к которому вели мраморные ступени, сидел царь в короне, со скипетром в руке, в пурпурном златотканом платье, из-под которого виднелись пурпурные туфли. Сановники, подняв обе руки к небу, пали ниц. Потом они встали, встал и самодержец и начал слегка дрожащим голосом: «Любезные члены избранного синклита, любезные дети мои, говорю дети, хотя по возрасту я и не мог бы быть отцом вашим, но дело не в возрасте, а в расположении. Я питаю к вам те самые чувства, какие питает добрый отец к своим покорным детям…» Царь остановился на мгновение и, подумав, продолжал: «Богу угодно было взять к себе царя Романа…» Сановники, стоявшие в самых благоговейных позах, не без удивления заметили, что, как только царь произнес это имя, у него начала подергиваться правая щека. «Богу угодно было помазать меня на царство; памятуя это, вспоминая Самуила и Саула, царственность моя не оставит своими заботами…» Всем было ясно, что царь путается в словах и говорит что-то бессвязное. Он оставил фразу незаконченной и продолжал: «Ваше благо поставлю я целью жизни, ибо царь должен быть справедлив и человеколюбив…» Капли пота выступили у него на лбу. Он заметил, что кто-то стоит рядом с ним у трона, ему мало места, темная фигура теснит его. Михаил обернулся, ища помощи; за ним стояли телохранители с секирами на плече. «Должно быть, они ничего не замечают», – подумал он и продолжал: «Я позабочусь о том, чтобы сборщики податей не обременяли народ незаконными поборами, чтобы судьи судили по законам. Это моя обязанность, ибо я достиг престола законным путем, не убийством проложил я себе дорогу во дворец и не обагрял рук своих кровью…» Царь задрожал всем телом; он не мог более говорить. Темная фигура теперь ясно обозначилась: это был он, это его седая борода, его карие глаза, которые так страшно смотрели из-под нахмуренного лба, это Роман встал из гроба. Царь сошел с трона на первую ступеньку, потому что вдвоем они не помещались на престоле; но, о ужас, Роман пошел за ним и опять стал рядом. Сановники с удивлением видели, что самодержец сходит с трона и, притом не прямо, а боком, точно сторонится кого-то. Он сошел вниз. Лицо его было земляного цвета, как у мертвеца; сановники попятились, зная, что им неприлично стоять рядом с царем. Вдруг голова у Михаила начала трястись, Роман схватил его за горло и собирался душить… Царь закричал, с пеной у рта, упал навзничь и все его тело передергивалось в конвульсиях.

Блестящее собрание было смущено. Что делать? Никто, кроме императора, не имел права распустить их. Церемониарх подошел к Иоанну и, пошептавшись с ним, провозгласил: «Преславные члены синклита, разойдитесь. Державный царь заболел; мы не должны больше беспокоить его своим присутствием».

Тем временем появился врач Актуарий. Он с ужасом смотрел на конвульсии и пену у рта. Только для виду пощупал он пульс; болезнь была хорошо известна ему и он знал также, что она не поддается лечению; недаром зовут ее «священной». Михаил бился еще несколько минут, корона упала с головы, скипетр лежал у его ног. Иоанн, Актуарий и двое служителей бережно подняли его, отнесли в спальню и положили на кровать.

– Останься с царем, – сказал врач Иоанну, – а я пойду, увы, я бессилен. Медицина не может помочь ему. Припадки эти будут возвращаться время от времени. Один Бог может избавить от них царя.

– Иди, – сказал евнух Иоанн.

Через четверть часа Михаил очнулся. Он провел рукой по лицу и попросил пить.

– Его нет? – спросил царь.

– Кого? Я один здесь с тобой, державный царь, – ответил евнух.

– Я спрашиваю про Романа.

– Какого Романа?

– Царя Романа.

– Царь Роман давно покоится в земле, а душа его в раю.

– Уверен ли ты, что он не может подняться из могилы и прийти сюда?

– Уверен, царь.

– Однако же, он приходил.

– Должно быть, это приснилось тебе.

– Может быть, и правда, приснилось. Удались, Иоанн; я хочу остаться один.

Евнух поклонился и вышел, приказав двум служителям быть в соседней комнате и, в случае чего, сейчас же позвать его.

Оставшись один, Михаил старался припомнить, что с ним было. Действительно ли приходил Роман, или это было видение? Мертвецы встают иногда из гроба, но тогда его видели бы другие, видел бы брат Иоанн. Скорее это видение. Оно не могло явиться так, само по себе; очевидно, оно послано Богом за его грехи. Да, он согрешил. Он соблазнился чужою женой, и, к тому же, супругой боговенчанного царя, он осквернил его ложе, а потом, разве Роман умер естественною смертью? Но, ведь, миропомазание смыло с него все, даже самые тяжкие грехи. Так говорят. Возможно ли это? «Я грешен, – решил он, – надо искупить свой грех постом и молитвою. Но, кроме того, я, должно быть, болен, я, кажется, лишился чувств, я помню, как Роман хотел задушить меня, а потом… что было потом? Как очутился я здесь?»

– Эй, кто там? Подите сюда, – крикнул Михаил.

Вошел слуга.

– Позовите Актуария.

Врач вошел в царскую спальню.

– Скажи, что было со мною? – спросил Михаил.

– Болезненный припадок, державный царь, – ответил Актуарий.

– Какая тому причина?

– Причины болезни весьма различны; когда является какое-нибудь нарушение в составе крови, желчи или других соков, это нарушение влечет за собою болезненное состояние всего тела.

– Не читай мне лекции, а скажи, отчего я заболел. Не бойся, я за откровенность не рассержусь.

– Прости, великий царь, причина твоей болезни неизвестна. Не в теле кроется причина, не в крови, не в костях…

– А в чем же?

– Есть болезни души, это болезни невещественные…

– Так и у меня больна душа, по твоему мнению?

– Полагаю, что так, державный царь.

– Какое же ты можешь дать лекарство?

– Царь, я затрудняюсь…

– Говори откровенно, не бойся.

– Скажу прямо царь: я не знаю средства, которое могло бы облегчить тебя. Проси помощи у Бога.

– Хорошо, Актуарий, иди, ты мне больше не нужен.

Актуарий поцеловал его пурпурную туфлю и вышел из спальни.

Теперь все было ясно. Видение и припадок – это одно и то же, это – кара Божия.

Весть о событии, случившемся во время торжественного собрания, быстро долетела до гинекея. Зоя поспешила увидеть Михаила и, нарушая этикет, без доклада вошла в императорскую спальню как раз в то время, когда выходил Актуарий.

– Что с тобою, Михаил? Ты заболел, – участливо спросила она, подходя к его изголовью.

– Заболел, – сухо ответил царь, не глядя на Зою.

– Не голова ли у тебя болит?

– Нет, у меня болит душа.

– Если душа, так я утешу тебя.

Царица наклонилась и хотела поцеловать его.

Михаил приподнялся на кровати.

– Нет, не целуй, твои поцелуи ядовиты. Вспомни, что они сделали.

– Что же они сделали? Думаю, они доставляли тебе удовольствие.

– Ты ввела меня в грех, ты соблазнила меня, ты… ты во всем виновата.

– Полно, Михаил, успокойся. Дай я прилягу к тебе… Моя ласка успокоит тебя.

– Как, на этом ложе? Оно осквернено тобою и мною, оно нечисто, а ты хочешь еще больше осквернить его.

Михаил вспомнил, что он лежит на кровати царя Романа, и вскочил точно ужаленный. Он хлопнул в ладоши.

– Возьмите сейчас же эту кровать, – сказал он вошедшему слуге, и сожгите ее.

Слуги вынесли кровать.

Зоя опять подошла к Михаилу; она не понимала его чувства и, взяв его за руки, поцеловала в губы.

– Ищи утешения в моих объятиях, – нежно прошептала она.

Михаил стер рукою след ее поцелуя и сказал раздраженным тоном:

– Как тебе не стыдно, Зоя? Тебе пятьдесят лет, а ты все еще думаешь о наслаждениях. Тебе надо замаливать свои грехи, а ты, вместо этого, расточаешь грешные поцелуи.

– Нет греха целовать мужа, и я не так стара. Давно ли ты говорил, что в любовных делах я превосхожу молодых? Неблагодарный! Ты забываешь, что всем обязан мне. Кто возвел тебя на престол?

Зоя заплакала.

– Я не желаю огорчать тебя, царица, я забочусь только о твоей и своей душе.

– Нет, ты оскорбляешь меня, ты говоришь, что я стара. Посмей еще сказать, что я некрасива! На, смотри, стара ли я!

Быстрым движением царица раскрыла платье на груди.

– Бесстыдница, – закричал Михаил, – не обнажай своего позорного тела! Уходи отсюда, вон сейчас же!

Зоя ушла, глубоко оскорбленная. Долго плакала она в своей спальне. Определенно над ней тяготело проклятие. Второй муж отвергал ее ласки точно так же, как первый.

В это время на площади перед дворцом стояла Анастасо. Ей сообщили будто после торжественного приема царь переселится из Большого дворца в Магнаврский, и ей хотелось еще раз посмотреть на нового самодержца. Она любовалась уже его красотою, когда он ехал в св. Софию верхом на белом коне. Но надежда ее была обманута, и Анастасо ушла. Ей не удалось даже посмотреть на того, кто теперь был недостижим для нее и кого еще так недавно она держала в своих объятиях.