Текст книги "Журналист (СИ)"

Автор книги: Павел Солнышкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Нашелся он еще через три дня на Эгершельде. Что-то перемкнуло у Сашки в голове, и он, опустошив редакционный сейф, на все деньги купил самого дорогого бухла и закуски, снял гостинку и ушел в глубочайший запой. И пропил все остававшиеся у «ДВ Ведомостей» 20 тысяч долларов. После этого Витька Булавинцев пошел к «папе Артушу» и предложил ему выкупить долю у депутата Локтева. Папа Артуш согласился, но с условием, что выкупит не только долю Локтева, но и Красный с Булавинцевым свои доли сдадут. Так «ДВ Ведомости» стали вторым изданием ЗАО «ПАРИ». Булавинцев остался главным редактором газеты, а Красный был уволен. Впрочем, говорят, он утешился тем, что остатки дорогого бухла в снятой им гостинке на Эгершельде никто у него не отобрал, и он еще без малого год угощался хорошим виски, коньяком, джином, текилой и водкой. Потом он устроился в газету «Владивосток» менеджером по продажам, и больше ничем примечательным не знаменит. В отличие от Витьки Булавинцева, чье острое перо принесло Папе Артушу богатство и влияние.

Игорь Конев получил задание от Булавинцева – поехать в пригород, где какие-то подростки устроили поджог в доме пенсионера. Пашке же Ивлев вручил письмо читателя, который в лесу неподалеку от шоссе обнаружил огромные кучи костей крупного рогатого скота. Друзья договорились в обе точки съездить вдвоем: Павлик с фотоаппаратом «Зенит», Игорь с диктофоном.

Приехали на электричке на станцию Садгород, нашли тот самый подгоревший дом (на самом деле пожар затронул только чердак, но дыра в крыше прогорела знатная, так что ремонт требовался серьезный и оперативный, иначе после первого тайфуна все отсыреет напрочь). Поговорили с хозяином, потом с соседями – молодыми ребятами, которых дед подозревал в поджоге. Тут пригодилась красная корочка корреспондента «МК», которой успел разжиться Игорёк: он мельком светанул ею перед парнями, и те приняли его за дознавателя из милиции. Деловито фотографировавший место происшествия и внимательно изучавший следы поджога Павлик сошел за представителя криминалистической экспертизы. По возвращении ребята написали репортаж в «ДВ Ведомости»: разворот под заголовком «Хорошо иметь домик в деревне!»

Затем поехали на улицу Лазурную, откуда неравнодушный читатель повел ребят в лес. Углубившись в дебри примерно на километр, парни увидели огромные кучи костей – в мешках и россыпью. Над кучами тучами вились мухи. Изучив наиболее свежие экземпляры, Игорь объявил, что кости бараньи.

– Кто-то зарезал много баранов и наделал много шашлыка, – сделал дедуктивный вывод Павлик и стал фотографировать.

– Или делал этот шашлык очень долгое время, а кости сваливал сюда, чтобы не платить за утилизацию, – продолжил рассуждение Игорь.

– Скорее всего, это какое-то кафе неподалеку, давай поищем! – предложил Павлик, и парни стали возвращаться к трассе по натоптанной тропинке. Тропинка вывела ребят к заднему двору кафе «Арарат». Павлик и его сфотографировал, после чего молодые люди, гордые своим открытием, вернулись в редакцию.

Репортаж «Гора Арарат из бараньих костей» Андрею Ивлеву очень понравилась. Но ставить ее в том виде он отказался, потому что ребятам угораздило попасть именно в те самые 10 градусов «слепой зоны»: кафе «Арарат» владели армяне, и главред «МК» не хотел даже проверять его реакцию на такой материал.

– Предлагаю компромисс, – сказал главред «МК во Владивостоке». – Убираем все упоминания названия «Арарат», убираем адрес – и пишем просто «придорожное кафе у леса». Получится не так забористо, но зато у папы Артуша не возникнет желания прекратить с вами сотрудничать.

Глава 5

Чувство вины

Игорь Конев, пока не поступил в универ, вел здоровый образ жизни. Не пил, не курил, занимался легкой атлетикой и горным туризмом. Но уже 2 сентября, выйдя с Павликом из учебного корпуса, он достал из сумки пачку сигарет «Собрание» и закурил.

– Ты ж за здоровый образ жизни вроде бы был! – удивился Павлик.

– Я и сейчас за здоровый образ жизни, я буду курить редко, и исключительно дорогие сигареты! – гордо произнес Игорь, выпуская дым изо рта. – Либо «Собрание», либо «Парламент». Не больше пачки в неделю.

Через две недели Павлик увидел в руках Игоря не изысканную коробку гламурного «Собрания», а унылую черную пачку народных сигарет «Петр 1». Оказалось, что «Собрание» за две недели сентября 1998 года подорожало в три раза и теперь стоит больше, чем дают Игорю на карманные расходы родители – таковы были для первокурсника журфака ДВГУ основные последствия дефолта, повлекшего отставку правительства и руководства ЦБ России. С тех пор Игорь курил исключительно «Петра». И не только после пар на журфаке, но и после забега на стадионе и даже во время дальних туристических походов по сопкам Манчжурии, о которых постоянно травил байки на посиделках с однокурсниками.

И лишь на втором курсе, начав писать в «МК» и «ДВВ», Игорь снова перешел на «Собрание». Репортаж «Кости в лесу за придорожным кафе» вышел совсем не забористым, но гонорар парни получили неплохой – 6 рублей за строчку (а их, строчек, вышло 300), как и за «Домик в деревне» (еще 300). В «ПАРИ» тогда была принята 10-бальная система оценки материалов, и самые лучшие оценивались по 10 рублей за знак, а самые худшие – по 1–2 рубля.

По 10 рублей за строчку Павлик за всю свою работу в «ДВВ» получил лишь дважды. Первый раз, когда написал в «МКВ» слух о введении краевыми властями местного налога на церковную недвижимость, против которого выступил Митрополит Владивостокский и Приморский Варфоломей, а второй – за интервью «Рюмка чаю с Чижом» с Сергеем Чиграковым, лидером вокально-инструментального ансамбля «Чиж и Ко», заехавшего в «славный город что на море» по случаю своего концерта. С Чижом его свел знакомый администратор Леша Пивкин из недавно открывшегося во Владивостоке рок-клуба Zabriskie Point. А с самим Лешей Павлик познакомился на его, Лешиной, свадьбе с худенькой блондинкой Кристиной.

Вместо кабака Леша арендовал у трамвайного парка целый трамвай и гонял на нем по ночному Владивостоку, набив его выпивкой, закуской и, конечно, друзьями, знакомыми и такими как Павлик, которых пригласили знакомые знакомых. Павлика туда пригласили знакомые фидошники Тип (в фидонете он подписывался YadroChisty Izumrud) и Натан (на самом деле просто Антон) – члены древней секты фанатов халявного интернета. А с ними он познакомился, когда шел из общаги №2 ДВГУ (что находилась на вершине сопки, куда ездит фуникулер) в свою общагу №3. Путь его лежал через Сухановскую площадь, где эти самые фидошники собирались, чтобы увидеть друг друга оффлайн. Кстати, трамвай тоже был не случаен: ведь Леша Пивкин был тем самым легендарным придурком, который, взятый на слабо любимой девушкой, угнал ночью трамвай из парка и катал на нем девушку несколько часов, а потом (пока не замели) бросил его посреди улицы и был таков. А Кристина была той самой девушкой.

Короче, в тот раз руководство клуба Zabriskie Point «пробило тему»: днем группа «Чиж и Ко» выступила с концертом во Дворце Культуры Моряков, а вечером пела и пила в упомянутом клубе – не до конца, впрочем, осознавая, где находится. А Леша позвонил Павлику в редакцию и спросил, хочет ли тот взять интервью у рок-звезды. А заодно набухаться. Если хочет, то есть предложение.

– Ээээ… А это рок-клуб? – уточнил Чиграков у Павлика, когда тот, выпив с ним третью «рюмку чаю» («чай» был под недавно появившимся брендом «Путинка», забавлявшим русский народ созвучием с фамилией нового президента, и лился по пищеводам как живая водица, сдобренный хорошим закусем от шеф-повара), спросил легенду русского рока «ну и как вам наш рок-клуб», о чем отдельно предварительно договорился с упомянутым администратором Лешей Пивкиным. – Ну, если это рок-клуб, то да. Думаю, таким он и должен быть. С мягкими креслами. А то у нас в Питере сидят все на табуретках как квочки на жердочках, и все им не так. И музыка не такая, и слова не те. А тут утонул в диванчике – и все тебе так. – И выпил еще рюмку «Путинки».

После пятой рюмки Павлик спросил, почему у Чижа столько песен про поезд, и ни одной про самолет. Хотя прилетел то он во Владивосток именно на самолете, а не приехал на поезде. «А потому что после One way ticket и „Стюардессы по имени Жанна“ про самолет ничего нового сказать уже невозможно. А поезд… поезд – это душа», – ответил Чиж и они снова «вздрогнули» (в смысле опрокинули в глотки еще по «рюмке чаю»). Тут к их столику подошел вдрабадан уже увздрагивавшийся гитарист «Чижа и Ко» Миша Владимиров, который по пытался убедить Сергея и Павлика, что «во всем виноваты арабы».

– Просто ты пойми, – обняв Сергея, пояснял он. – Ведь на каждого нашего по десять арабов приходится. Вот я одного у*башу, ну ты, такой здоровый, красивый, ещё двоих. А остальных семерых куда девать?

Чиж повернулся к нашему корреспонденту и извиняющимся тоном пояснил, что вот это как раз пример разлагающего влияния дальних авиаперелетов:

– У меня полный раздрай в башке, а про Мишу и говорить нечего. Он, мне кажется, до сих пор не понимает, что мы не в Питере, а во Владивостоке, и как мы вообще здесь оказались. А ты говоришь, «самолет», «поезд»…

В конце вечера, глубоко за полночь, когда набухавшиеся новые русские зрители выбрались из клуба, предварительно похлопав Чигракова по плечам и высказав ему свое недовольство его новой прической (на плакате он был по-старому с длинным русым хайром, а в клубе появился с белой обесцвеченной шевелюрой) с их точки зрения в высшей степени остроумными фразами типа «да ты не Чиж, а чушь, вот бл* в натуре!», на улицу вышли и музыканты, сопровождаемые барменами, официантками и администратором клуба.

– А слабо Чижа на мопеде до гостиницы довезти? – спросил администратор Леша бармена Кирилла, который как раз пьяно усаживался на свой мотороллер Honda. Чиграков сел на пассажирскую сидушку и обхватил бармена руками за пояс. Тот крутанул ручку газа, и мопед с рыком сорвался с места. Через секунду раздался звонкий удар: на пути у Кирилла и Сергея оказался задний бампер новенького серебристого автомобиля Toyota Land Cruiser 100. Тут же открылись все четыре двери «крузака», и из его недр на ночную улицу вылезли давешние новые русские. Чиж, понимая, что на сей раз одной лишь «чушью» можно не отделаться, резво соскочил с мопеда, быстро вбежал обратно в клуб, выпил рюмку водки и, обняв проходившую мимо официантку, слился с ней в длинном французском поцелуе – да таком, что длиннющие ноги девушки подкосились. А когда ему сказали, что братки уже уехали, отпустил красавицу и дрожащими руками закурил.

Павлик, в отличие от Игоря Конева и Сергея Чигракова, так и не начал. Точнее, он рано бросил – еще во втором классе (том самом, который был одновременно и первым). Его сосед по подъезду Вася Голубцов однажды сказал ему:

– Пошли курить научу.

– Пошли, – ответил Павлик. И они пошли. Разумеется, в штаб (какие мальчишки-первоклашки могут жить без штаба?). Он у них располагался между двумя бетонными плитами, прислоненными к стене гостиницы «Уссурийск» на заднем ее дворе (фасадом она, как известно, выходит на улицу Некрасова и Центральную площадь города). Обойдя гостиницу в поисках бычков, выброшенных постояльцами из окон, мальчики неожиданно нашли целую пачку папирос «Прима».

– Вот повезло! – воскликнул Вася, и они вернулись в штабные пенаты. Сели на бетон, взяли в зубы по папиросине, и Вася их поджег. Павлик вдохнул дым полной грудью – и, разумеется, закашлял. Тут над ними открылось окно гостиницы, и в нем показалась голова очень строгой старушки, которая очень грозно стала ругаться, называя мальчишек оболтусами и куряками и грозя вызвать милицию. Мальчики задали стрекача, прибежали в свой двор, и тут Павлик услышал, как бабушка зовет его с балкона кушать. Он и правда почувствовал голод и уже порывался идти домой, но Васька его остановил:

– Ты чего, дурак? У нас же изо рта табаком пахнет. Сразу вычислят, что мы курили!

И два приятеля еще целый час катались на качелях и глубоко дышали, чтобы выветрить запах. Связанные с этим неудобства навсегда отучили Павлика курить. Желание «приобщиться» не возникло у него ни в старших классах, когда одноклассники постоянно стали бегать «за гаражи», ни в университете: на вопрос «покурим?» Павлик смело отвечал «бросил».

Но зато Павлик спутался с неформалами. Они сидели у памятника «Борцам за власть Советов» на центральной площади Владивостока и сам памятник называли «Борцам за власть». И тусовались. Когда Павлик шел мимо, он заметил среди них своего длинноволосого однокурсника Леху Рябкова, которого по отчеству Палыч неформалы называли Палачом. Леха, одетый в клеш и обвешанный феньками, играл на глиняном барабане-дарабуке, а симпатичная девушка-неформалка по кличке Дрофа бренчала на гитаре и пела песню Майка Науменко «Это гопники – они мешают мне жить!»

Павлик уважал творчество группы «Зоопарк» и уже успел, живя во Владивостоке, во всей полноте прочувствовать смысл песни про гопников. Поэтому остановился и стал подпевать. А потом поздоровался с Палычем и попросил у девушки гитару. Сыграл пару песен из «Алисы», пару из «Аквариума», пару из того же «Зоопарка», пару из «Пикника», пару из «Кино», пару из «Наутилуса», пару из «Чайфа» и из «Чижа». И оказалось, что в шляпе уже хватает на портвейн.

Впоследствии выяснилось, что памятник «Борцам за власть» – это не главное тусовое место. Главное же – деревянная сцена в другом конце площади, гордо носящее наименование «плаха». Плаховские неформалы вели жизнь, близкую (с их точки зрения) к природе. Питались «ништяками» – выброшенными из ближайшей «Бургерной» недоеденными сосисками в тесте и гамбургерами, ночевали на Морском вокзале или на «тепляке у фуника» (на пустыре неподалеку от городского фуникулера у теплотрассы был содран приличный кусок обмотки, и оголенная труба щедро источала тепло, согревая прижимавшихся к ней панков и панкующих), а зарабатывали «стритом», то бишь бренчанием и пением в подземном переходе.

Павлик сначала не мог отличить панков от панкующих. Потом панк по кличке Зелибоба просветил его, что панкующим может стать любой, а вот панком – только настоящий панк, прошедший инициацию. Первый этап этой инициации достаточно прост: надо пожрать ништяков за бургерной. Второй сложнее – надо взасос поцеловаться с ВВС. Как на самом деле звали ВВС, Павлику выяснить так и не удалось. Но от мысли даже прикоснуться к ней его сразу передернуло. На вид ей было лет 30–35, пухленькая и, если бы не въевшаяся грязь, откровенно бомжатская одежда, выбитые передние зубы, слипшиеся волосы и запах помойки, то выглядела бы она даже мило. Говорят, она работала в психбольнице и могла выписывать рецепты на покупку циклодола в аптеке, чем снискала глубокую привязанность половины плаховского контингента. Ну не суть. Третьим этапом посвящения в панки была игра в веснушки. Панки и посвящаемые срали в середину комнаты на газету, садились вокруг кучи в кружок и бросали туда кирпич. А потом весь день ходили с «веснушками», возникшими в результате разбрызгивания фекалий по их лицам. Те, кто прошел все три этапа, признавались на плахе настоящими панками.

На журфаке с Павликом училось три «плаховских» неформала и одна неформалка: помимо хиппующего Палача им оказались Серега Коваль (его можно отнести к «панкующим», так как он слушал Sex Pistols и носил майку с надписью Punks not Dead) и Сева Оладушкин по кличке Философ (особенности его философии стали известны Павлику впоследствии), а также Маша Плюшкина по кличке Плюха. После успешного «стрита» Палач купил бутылку портвейна №33 и пригласил (на правах хозяина гитары и дарабуки) всех перечисленных, а также Павлика и Дрофу, в подъезд ближайшего дома на распитие. Как там пел Шевчук, «и ветерок отравленный глотали мы из горлышка», вспомнил Павлик, глотая из горлышка противноватый винный напиток и пьянея.

К концу бутылки Павлик пригласил всю компанию в гости – в команту №409. Случай был подобающий (с его довольно опьяневшей точки зрения): в этот день всем иногородним студентам ДВГУ выдали по тысяче рублей – пособие в честь надвигавшихся выборов губернатора. Предполагалось, что студенты в благодарность проголосуют за Наздратенко, а Павлика особенно радовал тот факт, что тысячу он получил, а голосовать не пойдет, потому что ему еще нет 18 лет.

И вот, довольные однокурсники-неформалы направились вслед за Павликом сначала в магазин, где купили три бутылки «Капитанского рома» и пачку пельменей, а затем в общагу №3. Проблема состояла в том, что, во-первых, в общежитии запрещено употреблять спиртные напитки, а во-вторых (ибо дело было уже поздним вечером), там было запрещено пускать на ночь посторонних.

Решение было найдено довольно сомнительное: Павлик положил бутылки в рюкзак, обнял Машу Плюшкину и так прошел с ней вместе через турникет, показав свой пропуск. Студенты-вахтеры на девушку внимания не обратили, и парочка уже было благополучно зашла в общагу, направившись по коридору от турникета к правой лестнице, когда раздался звон разбивающегося стекла. Повернувшись, Павлик с ужасом понял, что из расстегнутого рюкзака на пол упала одна из бутылок «Капитанского рома». Судорожно закрыв рюкзак (едва успел до того, как вахтер вышел из своей «рубки») он стал собирать осколки стекла. «А вам известно, что распитие спиртных напитков на территории общежития запрещена?» – для порядка спросил вахтер, которому явно было жаль Павлика и его несостоявшегося распития спиртных напитков. Юный журналист отнес осколки в урну и поспешил к лестнице, где его уже ждала Маша. Теперь встал вопрос, как провести остальных участников предстоящей попойки.

Первая мысль – втянуть их по одеялу в окно коридора второго этажа – была отвергнута, потому что втягивать пришлось бы на виду у всех, кто по коридору будет ходить.

– Можно в принципе постучаться в одну из комнат на втором этаже и попросить их втянуть наших гостей, – предложил Павлик.

– Точно! – обрадовалась Маша и постучалась в ближайшую комнату. – Здравствуйте, извините… – начала она, когда дверь открыла…

– Извините, мы ошиблись дверью! – оборвал ее Павлик, узнав в открывшей дочку комендантши. Девушка окинула парочку удивленным взглядом и закрылась, а Павлик повел Машу к самой дальней двери по коридору. Там, помнил он, живет Тимфей Хабаров, тот самый ярый ценитель водки. Тимсон был дома и легко согласился втащить гостей-неформалов, но с условием, что он тоже присоединится к пьянке. На том и порешили. И вот, Палач, Коваль, Плюха и Сева Оладушкин вошли в комнату №409.

Мишка Халдеев против пьянки не возражал: он сам недавно провел подобное мероприятие со своими гостями в ущерб сну соседей. И с удовольствием присоединился бы к празднованию халявной тысячи рублей, но в преддверии зачетной недели вынужден был штудировать корейский язык. Журфаковцы же такой проблемы не имели: если на этом факультете их чему-то и учили, то это что-то не требовало усиленной зубрежки, любой из студентов мог наговорить на хорошую оценку просто за счет подвешенного языка и логического мышления.

Ром с пельменями хорошо лег поверх давно усвоенного портвейна, потом к поглощенным двум бутылкам «Капитанского» присоединились еще три бутылки «Русской» водки (Павлик с Тимсоном сходили в магазин), пошли в ход гитара и дарабука… а потом пьяные даже не в стельку, а в полную зюзю Павлик и Серега Коваль вывалились из комнаты, чтобы сходить в туалет. И попали прямо в объятия вахтеров, делавших обход (и не забывших инцидент с разбитой бутылкой у турникета).

Последовавшие разбирательства привели к тому, что Павлик из общаги вылетел. Объятый мрачными мыслями явился он в универ и поведал это шокирующее известие друзьям-неформалам. И тут на помощь пришел Леха Палач.

– Сегодня вечером приходи на перекресток Океанского проспекта и Пологой улицы, там в доме увидишь дверь с вывеской «Кафе». Кафе не работает, но ты постучись, тебе откроет чувак, его зовут Антон. Скажешь ему, что ты от меня и тебе нужна вписка. Там и переночуешь.

Так все и вышло. Павлик постучался в дверь «Кафе», открыл крепкий высокий небритый парень с длинным каштановым хаером и в джинсах-клеш. Впустив Павлика, он выдал ему спальный мешок и туристический коврик.

– Спать можно на сдвинутых столах, возле батареи достаточно тепло, хоть и жестковато. А пока угощайся, —сказал Антон и предложил Павлику вареный рис в кастрюле и чай.

Антон был настоящим «системным» хиппи, а не просто «хиппующим», как «плаховские» неформалы. Фамилия его была Волков, но все звали его Брэндон, в честь героя уже подзабытого сериала «Санта-Барбара». Он работал сторожем в закрытом на ремонт кафе и каждую ночь вписывал там приезжих и просто тусующихся «пиплов». Читал Кастанеду и Ричарда Баха, комментировал Сагу о Системе и ее автора Крота и ловко гонял пентатонику по ладам своей электрогитары Prince. Пел он «Умку и Броневичок», «Последние танки в Париже», «На заре врага за ногу дернуть», и лишь иногда разбавлял это все композициями из репертуара Сергея Чигракова.

Кстати, герои «Санта-Барбары» дали свои имена не только Антону. Среди «плаховских» неформалов была известна металлистка Джина и панкуха Си-Си, а у хиппующих автостопщиков пользовался немалым авторитетом Александр по кличке Мэйсон, который устроил в своей трехкомнатной квартире на первом этаже дома на Луговой настоящую столярную и скорняцкую мастерскую, где сам делал мебель, обувь, одежду и музыкальные инструменты. Он с ног до головы одевался в кожу, которую покупал у охотников (куртка, штаны, мокасины, картуз), плел стулья из лозы, а ванную комнату выложил голышами, набранными у таежной речки. Каждую весну они с женой Настей покупали два мопеда и ехали на них путешествовать по России, а осенью возвращались и зимовали во Владике. Антон Брэндон о Мэйсоне отзывался с глубоким уважением. И дарабука Лехи Палача, кстати, была изготовлена именно этим мастером на все руки.

Первые пару недель, которые Павлик прожил на вписке у Антона, там никто не ночевал. Рано утром юный журналист выходил из дверей «Кафе» и шел в универ. После пар слонялся по городу или сидел в библиотеке, потом покупал еды и пива или портвейна и после 19 часов шел в кафе.

Но однажды он постучал в дверь закрытого заведения, а открыл ее не Антон, а Сева Оладушкин. В руке у Севы была папироса «Беломорканал», набитая отнюдь не табаком. Аромат марихуаны ударил в нос Павлика, а уши уловили стук барабанов и рифы электрогитары. «Привет! Заходи! – сказал Сева и предложил косяк: 'Будешь?».

Павлик курить отказался. Но, находясь в одном помещении с целой толпой дымящих паровозов, «нахватался вторяков», как этот феномен охарактеризовали опытные однокурсники-неформалы, и практически на равных с ними глупо хихикал и выводил рулады на электрогитаре под мерное стучание барабанной установки (ее принес из дома Палач). Через несколько часов энергетика «сейшена» немного спала, и, хотя Павлик с Палачом продолжали терзать инструменты, остальные участники уже не подпевали и не подбрякивали на маракасах, а занялись своими делами. Серега Коваль 40 минут чистил зубы, Маша Плюшкина и Антон Брэндон рассказывали друг другу, как ехали куда-то автостопом. А еще в эту ночь Павлику стала ясна кличка Севы – Философ. Потому что Сева долго молчал, слушая музыку, а потом громко произнес, глядя в пустоту:

– Вот я все думаю: почему, если много онанировать, в душе возникает чувство вины?

– Наверное, потому что это грех, – предположил Павлик, немного подумав.

– Это слишком простое объяснение, – не согласился Философ. – Я вот всю Библию прочел, но так и не нашел там нигде прямого запрета на онанизм. Где хоть намек на это там?

– «Если левая рука соблазняет тебя, отсеки ее, ибо лучше без руки войти в Царствие Небесное, чем с двумя руками в геенну огненную, где будет плач и скрежет зубов», – процитировал по памяти Павлик Евангелие. И друзья с ним согласились: при такой постановке вопроса чувство вины неизбежно.

Глава 6

Коньяк, кофе и кровавый коридор

– Ну что, пять часов, пора водку пьянствовать! – объявил Витька Булавинцев и отъехал на стуле от своего компьютера. – Пашка Морошков, ты у нас теперь самый младший, тебе бежать в магазин.

Примеру духовного лидера редакции «Дальневосточных ведомостей» немедленно последовали все остальные журналисты: 40-летняя Ирина Ангарская, писавшая феерические фельетоны про владивостокских чиновников, 30-летние Андрей Дементьев и Игорь Федоров, окучивавшие бизнес-тематику, и 20-летняя Наташа Мокрецова (до появления Павлика обязанность бегать за водкой лежала на ней), спец по экологии и социалке.

Едва Павлику исполнилось 18 лет, как он официально трудоустроился в редакции «ДВВ». Папа Артуш предложил ему должность корреспондента и оклад в 1500 рублей. За эту сумму Павлик обязался еженедельно писать колонку криминальной хроники, а все, что сверх – оплачивалось гонорарами. Игорь Конев, проработавший в «МК» внештатно полгода, ушел в «Комсомолку», так что на вакансию криминального обозревателя у Павлика конкурентов практически не осталось.

Работа была несложная. Придя в понедельник после пар в редакцию, Павлик получал сводку преступлений от краевого УВД и переделывал сообщения типа «Вторник. 23:40. Первомайский. Школьная, 14. Драка на бытовой почве после совместного распития спиртных напитков. Муж. 1959 г.р. госпитализирован с колото-резанными ранениями. Задержан муж. 1978 г.р., прибывший на место преступления на белом а/м Toyota Mark II 1995 г. в…» в сообщения типа «Фары почти новенькой „Тойоты Марк II“ вечером во вторник высветили надпись из трех букв на стене дома №14 по Школьной улице. Из машины вышел 22-летний парень крепкого телосложения, который вошел в подъезд, где через три часа произойдет кровавая драка…».

В другие дни юный корреспондент ездил в командировки по медвежьим углам Приморского края (Ольга, Терней, Малая Уссурка, Дальнереченск, Кировка, Корфовка, Находка, Лесозаводск, Ново-Покровское, Большой Камень, Камень-Рыболов – вот немногие из тех, что довелось посетить ему на правах корреспондента «ДВВ»), откуда в редакцию периодически приходили письма читателей с жалобами на произвол чиновников или какую-нибудь криминальную жесть. За неимением широкого круга знакомств командировки оставались единственным способом набрать материала для статьи.

Командировки обычно начинались так. Витька Булавинцев, прочтя очередное письмо из глубинки, передавал его Павлику и говорил «дерзай, молодежь!». Павлик с письмом шел в бухгалтерию и там, подражая армянскому акценту Папы Артуша, говорил главбуху Марине Витальевне:

– В КАМАНДИРОВКУ ХАЧУ СЛЮШАЙ ДА⁈

Марина Витальевна выдавала Павлику аванс в счет следующей зарплаты и командировочное удостоверение. А на следующее утро корреспондент ехал на вокзал или автовокзал и отправлялся в тот населенный пункт, откуда писали страждущие жители. Вернувшись, он отчитывался за расходы и писал репортаж. Или, если вдохновения не было, не писал, и потраченные им деньги аванса просто вычитали из очередной зарплаты.

Если же писем от читателей, а следовательно, и командировок, не было, то Павлик занимался всякой фигней в Интернете, а потом – едва на редакционных курантах пробивало заветные 17:00 – собирал с трудового коллектива денежные средства и бежал за выпивкой и закуской в близлежащий продуктовый магазин.

Вот и сегодня молодой сотрудник «Дальневосточных Ведомостей» взял собранные 850 рублей в кулак и выбежал из редакции. К намечающейся пьянке решил присоединиться даже сам Папа Артуш, добавивший тысячу рублей к общей «кассе». «Купи коньяк грузинский», – сказал великий владивостокский армянин.

Дорога к магазину шла по склону сопки, которую вывершивает Пологая улица, мимо мусорных баков во дворах старофондовых домов. У баков стояли два бомжа – Василий и Григорий, Василий держал Григория за грудки и отчетливо, громко, хотя и слегка заплетающимся языком, говорил:

– Послушайте, сударь! Если вы еще раз придете к этой мусорке, я набью вам лицо!

«Вот какие бомжи интеллигентные», – подивился Павлик и вошел в магазин. Под впечатлением бомжацкого красноречия он забыл просьбу Папы Артуша и купил армянский коньяк. Принеся покупки в редакцию, стал выкладывать их из пакетов на стол.

– Я тибе какой сказаль коньяк купить! Гирузинский! А ты какой купил? В этом городе нельзя покупать армянский коньяк, он весь паленый! Только гирузинский покупай, ты понял слюшай да⁈ – отчитал молодого сотрудника Артуш Рамаисович Хачатурян. Он мог сколько угодно блюсти интересы своей диаспоры на страницах подконтрольных газет (а впоследствии и открытого по франшизе «Авторадио»), но насчет коньяка был непреклонен. – Иди попроси поменять! Нечего тут хороших людей травить!

Папе Артушу и Витьке Булавинцеву было что отпраздновать. Вчерашний номер «ДВВ» целиком выкупил прямо из типографии кандидат в мэры города Лесозаводска Геннадий Слизняков. В этом номере вышло грандиозное расследование Булавинцева о махинациях, которые начинающий политик допускал, когда возглавлял один крупный приморский вуз. «Расследование» было выполнено по всем канонам журналистского искусства: с переодеванием и проникновением на закрытую территорию, с разоблачительными звонками и официальной бомбардировкой государственных органов редакционными запросами. В итоге Слизняков оплатил стоимость всего 40-тысячного тиража, да еще и неустойку Папе Артушу, чтобы он не дозаказал дополнительный тираж. Так что газета так и не дошла до своих читателей (в том числе до 10 тысяч подписчиков «ДВВ»). И обе стороны остались довольны: Витька Булавинцев отлично сделанной и хорошо оплаченной работой, Папа Артуш – успешной реализацией тиража газеты (отпечатан был в итоге только один экземпляр для редакционной подшивки, так как слово свое армяно-владивостокский медиа-магнат держал), а Геннадий Слизняков – спасением от разоблачительных публикаций. Выборы он, впрочем, все-равно проиграл.

Вообще к тому времени политический ландшафт Владивостока и Приморья заметно поменялся. Вскоре после того как Борис Николаевич по телеку произнес свою коронную фразу «Я устал, я ухожу», уехал в Москву на работу в Госдуму от КПРФ Виктор Черепков, и его верные бешеные бабки во Владивостоке осиротели и впали в политическое оцепенение. За ним был вынесен досрочно из своего кабинета губернатор Евгений Наздратенко, которого временно сменил на посту Константин Толстошеин (местный кибер-панк Вячик Елисеев, тот самый, который в 2011 году прославится на Болотной площади своей зажигательной песней «Голосуй ЗА любую падлу (как варианты шли „суку“, „шкуру“, „гниду“ и „сволочь“) кроме ЕДРА», а после севший в тюрьму за наркотики, посвятил ему тогда свою песню «Горит шапка на воре, греет мерзлу батаре»). А затем в 2001 году губернаторские выборы оглушительно выиграл авторитетный предприниматель (хозяин финансовой группы «Российский лизинг») Сергей Дарькин. Нанятые им за пресловутые бешеные бабки московские политтехнологи завесили весь город постерами со слоганом «Нам здесь жить!», причем один отлично смотрелся на стене следственного изолятора №4, а еще один, например, на заборе помойки, которую так интеллигентно защищал бомж Василий от бомжа Григория. Впрочем, как ни стебались оппозиционные журналисты, ни в СИЗО, ни на помойку Дарькин в итоге так и не попал: в 2008 году он был лишь допрошен по делу о махинациях, организованных членами его кабинета, но потом продолжил править краем, и в отставку ушел аж в 2012 году, поменяв губернаторский «трон» на кресло замминистра регионального развития.