Текст книги "Три, четыре, пять, я иду искать (СИ)"

Автор книги: Павел Шумил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Шумил Павел
Три, четыре, пять, я иду искать

Огромный косматый огненный шар занимает три четверти экрана.

Я плавно уменьшаю яркость. Протуберанцы тускнеют и исчезают. Шар из ослепительно-белого становится желтым, потом оранжевым как апельсин.

Старый, лежалый апельсин с пятнистой потрескавшейся коркой. Трещины желтые. Лежалый апельсин – нехорошее сравнение. Продолжаю уменьшать яркость, апельсин становится темно-красным чугунным ядром. Чугунное раскаленное ядро в темных хлопьях окалины. И это ядро приближается, растет…

К черту ядро! Не хочу ядро, оно твердое! – поспешно увеличиваю яркость. – О твердое размазаться можно…

Чуть слышно гудит холодильная установка. Уже гудит, но пока чуть слышно. В первых джампах звукоизоляция была идеальна. Это Клест ее сорвал.

Фомкой и топориком из аварийного комплекта инструментов. Психологи посовещались – и предложили инженерам убрать звукоизоляцию на всех машинах. Теперь происходящее напоминает «Формулу-1» – рев моторов, предельное напряжение, мелькание цифр обратного отсчета на экране и тяжелые удары джамп-активаторов, от которых сотрясается весь корпус.

Клест был прав: ждать внезапные удары активаторов в полной тишине невыносимо. Под рев холодильников – самое то.

Идеальным считается джамп на третьем разряде джамп-активаторов.

Если вы не ушли в джамп на восьмом – что ж, у вас есть секунд пять для самых важных дел.

Гудение холодилки постепенно нарастает. Уже не нужно напрягать слух, чтоб различить. Так же постепенно края шара уплывают за границы экрана. Одна за другой на экране зажигаются шкалы индикаторов и счетчиков джамп-режима. Пока все зеленые. Позднее нальются желтизной. До красного, надеюсь, не дойдет.

Работаю трансфокатором, увеличиваю картинку. Четкие детали теряют резкость, приобретают размытые края. Смысла в моих действиях нет. Просто сидеть и ничего не делать – это слишком… тревожно, что ли.

Переключаю внимание на параметры траектории. Все отклонения в пределах нормы. Почти в нулях. Удаление – двадцать семь гигаметров. Был бы в Системе – это уже вдвое ниже орбиты Меркурия. Порядка десяти тысяч секунд. Два часа сорок пять минут. Если сильно не повезет, столько мне и осталось жить. Если не повезет несильно, старость будет длинна, скучна и однообразна. Можно будет заняться разведением роз.

Два часа сорок минут. Скучно. Нет, как в приемной у зубного.

Страшновато, сбежать нельзя, и делать нечего. Точка невозврата давно позади – не уйти даже на десяти «g».

– И что я здесь делаю? – задаю риторический вопрос самому себе.

Минуты две размышляю, отвечать, или нет. Решаю, что обойдется. Незачем тратить время на болтовню с идиотом. Бросаю взгляд на таймер обратного отсчета (как будто что-то новое увижу), сбрасываю привязные ремни и покидаю рубку. Иду отлить, а заодно надеть счастливый галстук. Собственно, в рубке я не обязан находиться. Сто пятьдесят минут делать практически нечего, а на сто пятьдесят первой человеческой реакции все равно не хватит. Что хорошо в одиночке – нет никаких правил, никаких условностей.

Сам себе и капитан, и команда. Если не нравится, как себя вел, можно стереть черные ящики – и сделать соответствующую запись в бортжурнале.

Капитану можно все.

Решил поесть перед джампом. Впервые. Обычно откладываю это на потом. Но потом – обсервация, навигация, программа… В общем, обед откладывается на несколько часов.

… Мама мия! Так старательно пытался забыть о времени, что на самом деле забыл! – отправляю недомытую тарелку в фиксатор, облизываю ложку и спешу в рубку. До маневра торможения еще девяносто две секунды.

Мог бы успеть домыть тарелку…

Мы подкрадываемся к точке с чуть большей скоростью. В этом есть смысл – экономим ресурс холодилки. Но последние десять минут тормозимся на трех «g». Для сидящего в кресле это немного. Бушуют такие эмоции, что о перегрузке забываешь. В общем-то, я и стоя ее выдерживаю без проблем. Дошел бы до рубки без риска, вдоль стеночки. Но береженого бог бережет.

Глаза бегают по шкалам, мозг оценивает обстановку, а на заднем плане вяло так крутится мысль, не сморозил ли я глупость в последней фразе – насчет береженого. В нашей профессии – и береженый… Смешно…

Да, смешно. Но не глупо!

Шкалы пожелтели. Напряженность поля, температура обшивки, мощность генераторов – норма-норма-норма. Только скорость – оранжевая. Но желтеет.

Холодилка воет. Пока только воет, не ревет. Защитное поле? Уже в режиме «дельфиньей кожи». Почему? Потому что иду сквозь протуберанец. Мелочи, если не считать, что он имеет массу… А почему я, собственно, так спокоен? Пора начать выделять адреналин. До сих пор за пять минут до точки всегда был на нервах, ревел пиратские песни хриплым басом. Сейчас спокоен… Может, съел что-то нехорошее? Шутка.

Скорость – норма. А температура обшивки – оранжевая. Холодилка ревет басом. Почему температура оранжевая? Протуберанец! Переживем.

Накопители? Сто процентов, зеленая зона. Активаторы? Готовы к работе.

Это кто лезет в оранжевое? Напряжение каркаса??? Мать-перемать! Не хватало от резонанса в каркасе рассыпаться! Продержись, сука две минуты, я же домой иду!

Холодилка ревет уже не басом, а реактивным двигателем. Температура обшивки из оранжевой переходит в красную. Генераторы лезут в оранжевую

– это из-за «дельфиньей кожи». Я въехал в зону повышенной плотности.

– Врешь! Не возьмешь!!! – реву в полный голос, сжимая подлокотники кресел. – Я тебя сто раз сделал, я тебя еще сто раз сделаю!!!

Экран слепит ослепительно белым.

Бах! Бах! Бах!

Экран чернеет. Галстук всплывает рассерженной коброй – невесомость.

За спиной постепенно стихает рев холодилки. Оранжевые и красные шкалы желтеют, зеленеют и гаснут одна за другой. Остаются чуть заметные серые рамочки. Отцепляю сведенные пальцы от подлокотников. Я поймал производную ноль на третьем разряде джамп-активаторов. Ай да я…

Неотложные дела – обсервация. Между орбитами Марса и Земли. Почти в плоскости эклиптики. Было бы идеально, только Земля с другой стороны Солнца.

Навигация – курс домой, ускорение – полтора. Жилой отсек плавно поворачивается в кардановом подвесе, занимая положение, соответствующее вектору ускорения. Чтоб пол был полом, а потолок – потолком. В остальных отсеках пол и потолок просто меняются местами. Точнее – занимают основное штатное место. Одно из трех…

И последнее дело – снять счастливый галстук. Пока пОтом не пропитался. Мокрое тряпье, которое на мне – тоже снять. Надо бы под душ, но устал что-то… Скидываю все на пол, меняю плавки на сухие – и брожу по отсекам в парадной форме культуриста на соревнованиях. Вообще-то, после джампа так делать не стоит. Пол местами жжет подошвы, местами покрыт инеем.

В отсек холодилки лучше не входить. Плетусь в рубку техконтроля. Даю добро на замену баков с хладагентом холодилки, подтверждаю запрет на работу третьего носового блока маневровых. Утверждаю недельный график тестирования систем. Все, однако… Мавр сделал свое дело, Мавр может гулять смело.

Может, спать лечь? Подумаешь, шесть вечера по местному. Возьму и лягу!

Захожу в ходовую рубку. Уже куча поздравлений – с Земли, Луны, Марса… Передаю в эфир три счастливые семерки – и отдельно надиктовываю письма Ларисе и Зинуленку. Через две недели буду дома… Вот возьму – и лягу спать. Имею право.

– Крым, ты на Землю прямиком?

– Нет, отгоню машину на завод. Понимаешь, я, кажется, поймал механический резонанс на последнем джампе. Трюмы пустые, а напряжение каркаса аж в красное лезет.

– При пустых трюмах? Чушь какая-то.

– Вот и я говорю – чушь. Пусть на заводе разбираются.

– Принято, – официально отзывается Вадим, мой шеф-куратор. Слышу, как стучат клавиши его клавиатуры. Если моя лошадка возвращается не в конюшню, а к ветеринару, это надолго. Шеф правит график. И вновь переходит на человеческий – Бронирую тебе место с Лагранжа на ближайшем подкидыше.

С завода не получается. Или неделю подкидыша ждать будешь. Передай машину заводчанам на Лагранже. Только бортжурнал и материалы полета не забудь прихватить.

– Так даже лучше. Я заводчанам уже заявку на ремонт сбросил.

– Жду с женой в гости. До связи!

– До связи!

Поговорили. ПО-НАСТОЯЩЕМУ поговорили! Вам не понять. Космос – он большой. Иногда между вопросом и ответом проходит шестнадцать лет. Но это – если тебе не повезло. Сплошь и рядом задержка порядка часа. Не разговор, а два встречных монолога. А тут – меньше восьми секунд.

Говорить можно. Дома я, дома!!!

На связь выходит диспетчер Лагранжа. Хочет загнать меня в зону ожидания. Меня – после трех месяцев одиночки, четырех джампов и двадцати девяти светолет автономки… Таких надо учить!

– А вот фер тебе! – кричу в эфир открытым текстом. – У меня третий пакет носовых маневровых в отказке. Ты мне буксир приготовил?

Психологический этюд. Не такая это серьезная нештатка, чтоб я сам со швартовкой не справился. Но по протоколу он должен был запросить, нужен ли мне буксир. А я должен был великодушно отказаться. Теперь он в полной заднице… Как минимум, с предупреждением. Считаю секунды.

На тридцать третьей в эфире звучит другой голос:

– Крым, это Шмидт. Тебе на самом деле буксир нужен?

– Шмидт? Тот, который мост, или тот, который триггер? – уточняю я.

– Обойдусь, ты ж меня знаешь. Это я развлекаюсь так.

– Крым, ты меня седым сделаешь. (Фред, убери Арабеллу в зону ожидания, швартовую команду на третий причал. Арабелле скажи, «больной» на подходе, – это в сторону) Ты не сердись, у нас тут зеленый пацан, вторую неделю всего за пультом. Твой причал – третий.

– Понял, мой причал третий. Я не сержусь, проехали, забудь.

Следующие пять минут занят тяжелым пилотированием. Швартовка – это как раз тот случай, когда все маневровые движки нужны ну просто до зарезу.

В пространстве для любого маневра хватило бы одного пакета маневровых.

Но для тонкого маневрирования в двадцати метрах от причальной стенки нужны все восемь. А у меня – семь. И асимметрия массы в трюмах. Чтоб восстановить симметричность тяги, отключаю шестой блок маневровых, аналогичный третьему, но расположенный с другого конца корабля, по другому борту. Запасной вариант – несколько раз поворачивать тушу корабля на девяносто градусов туда-сюда вокруг продольной оси. И двигаться со скоростью черепахи. Наконец, я у стенки, а гофрированный рукав шлюза присосался к моему люку. Гашу пульт. Моя вахта закончена. На заводской стенд корабль перегонят без меня. Собираю чемоданчик… Нет, так уйти не могу! Рисую фломастером на главном экране то ли привидение, то ли Карлсона под простыней, который строит из себя привидение. Пока экран темный, моя живопись не видна…

А все же, куковать мне на Лагранже двое суток. Подкидыш опаздывает, какой-то мелкий ремонт. Успел бы отогнать машину на завод. Лариса дуться будет…

Теперь – домой!

В квартире свет погашен и тишина… Заглядываю в комнаты, бреду на кухню.

– Замри! Не двигайся!

Встаю поустойчивей, замираю. Шарю глазами, ищу признаки движения.

Ага, в темном окне отражается отблеск оптики над кухонным пеналом. Когда отблеск приходит в движение, резко разворачиваюсь и подхватываю Зинуленка подмышки. Ух ты, тяжелая! – с трудом удерживаю на вытянутых руках, но нас разворачивает, правый тапок Зинуленка проходит в опасной близости над поверхностью стола, сметая что-то стеклянное…

– Щас нам от мамы попадет! – громким шепотом сообщает Зинуленок.

– Давай спрячемся под стол?

– Давай!

Спрятаться не успеваем, загорается свет. В дверях, прислонившись к косяку, скрестив руки на груди, стоит Лариса.

– А вот и мы! – притворно радостным голосом поясняю я. Зинуленок сдвигает на лоб очки ночного видения. А я оцениваю ситуацию. Стол накрыт по-праздничному. Почти… По диагонали прошлось что-то тяжелое, сбитое нами. Видимо, кувшинчик морса. Потому что морса на столе много, но самого кувшинчика нет. Тапок Зинуленка соединяет мостом салат оливье и селедку под шубой. Лариса молчит. Странно. Наконец, она отклеивается от косяка, подходит к столу, двумя пальцами брезгливо поднимает тапок. Опускаю Зинуленка на пол.

– А знаешь, откуда пошла пословица «лаптем щи хлебали»? – пускаю я пробный шар.

– Быстро тряпку, веник и совок, – командует Лариса, протягивая Зинуленку трофей. – И приведи стол в порядок. Можешь не торопиться, все остыло еще вчера.

Влечет меня за руку в спальню. Чувствую себя пятнадцатилетним пацаном, получившим неожиданный подарок. Кажется, что тут необычного?

Жена соскучилась по мужу. Но надо знать Ларису. Если не считать мелкой шпильки насчет вчерашнего обеда, Лариса ведет себя идеально. К чему бы это?

В самый неподходящий момент мой мобильник начинает завывать мартовским котом. Мяу-яу-яу-яу, мяяяу-яу-яу-яу Таким звуком он отзывается только на звонки начальства.

– Ааа-аа, ааа-аа! Не бери! Ааа-аа – стонет подо мной Лариса. Стараюсь не обращать на мобильник внимания, но незаметно подстраиваюсь под его ритм. Кончаем одновременно. В смысле, и я, и мобильник. Пару минут лежим в изнеможении, потом целую Ларису и смотрю, кто звонил. Вадим. С чего бы?

Набираю его номер.

– Вадим, ты знаешь, который час?

– По моим расчетам ты должен был только-только до дома добраться.

Не вешай мне байки, что уже спишь.

Лариса выхватывает у меня трубку: – Здравствуйте, Вадим. Он в постели, но не спит. – Отдает трубку мне.

– Лариса, это вы? Лариса, простите меня великодушно, – слышу смущенный голос Вадима.

– Говори, в чем дело.

– Крым, у психологов какие-то вопросы к тебе. Зайди к ним завтра с утра, хорошо?

– Хорошо, зайду. – Даю отбой и укоризненно смотрю на Ларису.

– У тебя здорово получалось в ритме мяу-мяу, – холодно сообщает она.

В дверь стучится Зинуленок.

– Пап, мам, если вы закончили, пора за стол.

– Большая у нас дочка. Совсем взрослой стала. Все понимает.

– Зачем ты ее в космос тянешь? Разве ей там место?

– Я не тяну. Она уже большая, сама выбирает. – Разговор старый как заезженная пластинка. Были такие, еще до компакт-дисков.

– Ладно, проехали, – неожиданно соглашается Лариса. Что-то новое в наших отношениях…

Из психологов меня курирует Тимур. Молодой парень, года на четыре моложе меня. Гуру из себя не строит, но отличный рассказчик. И великолепно готовит плов.

– Привет! Что за проблемы? – вызов не нравится, навевает тревогу, поэтому я решил вести себя как самурай: Атаковать.

– А-а, Крым, садись. Хочешь растворимый кофе? У меня черный и три в одном. Тебе какой? – сделал вид, что обрадовался, Тимур. А может, на самом деле обрадовался. После трех месяцев одиночки я как-то неадекватно оцениваю эмоции окружающих. Слишком контрастно, что ли? Подмечаю мельчайшие детали. Люди кажутся мне актерами, которые безжалостно переигрывают.

– Давай три в одном, – располагаюсь с комфортом в его вращающемся кресле. Пока пьем, в комнату просачиваются три парня и две девушки.

Делают вид, что заняты своими делами. Ну что ж, слушайте байки дальнего космоса.

– Почто вызвал-то?

– Это не я, это они, – Тимур показывает глазами на потолок. – Люди в белых халатах.

– Я их боюсь, – серьезно говорю я. – Они звери. Один раз в детстве зашел к зубному – знаешь, что они со мной сделали? Зуб выдрали! Было очень больно. Ну так в чем дело?

– У тебя аномальная реакция перед последним джампом. Вот смотри, – перегнувшись через меня, Тимур елозит поинтом по экрану компа, вызывает кучу графиков. – Это пульс, это частота дыхания, это потоотделение, это энцефалограмма. Ну и так далее. Сначала все шло как всегда. Чем ближе джамп, тем больше ты волновался. Но вдруг ты абсолютно успокоился. Такого никогда ни у кого не было. Объясни.

– Добавь времянку маневров корабля, чтоб я сориентировался.

Тимур колдует над компом, и на экране появляются еще два графика: с акселерометра и джамп-активаторов. Теперь все понятно. Вспоминаю, что вышел из рубки поесть и забыл о джампе. Такого на самом деле никогда не было… Но публика этого не узнает. Склероз не лучшая болезнь для звездного следопыта. С восхищением рассматриваю графики и толкаю Тимура локтем:

– Ты смотри, полный самоконтроль! Алмазные нервы, железная воля.

Ай да я!!! Хорошие у вас приборы.

– Как тебе это удалось?

– Вспомнил одну древнюю тибетскую методику. Показать?

– Покажи! – ловится Тимур на подначку. Зрители забыли про свои дела, ушки торчком, взгляды, естественно, на мне. Встаю, сплетаю пальцы плетенкой, вытягиваю руки вперед, закрываю глаза и мычу сквозь сомкнутые губы:

– Мммммм.

– И что?

– И все. Я спокоен, абсолютно спокоен. Видишь графики? – указываю на экран. – Мычать, вообще-то, не обязательно. Но так проще сосредоточиться.

Знаешь, перед второй мировой был такой летчик-испытатель Ахмет-Хан Султан.

Говорят, это он к нам методику занес.

Байка рождается легко и свободно. Тимур поражен, а я продолжаю комментировать, водя поинтом по графикам.

– Вот здесь я пообедал. Вымыл посуду и за полторы минуты до маневра вернулся в рубку. Здесь началось торможение на трех «g».

– А здесь ты волноваться начал…

– У меня температура в красное полезла, – перебиваю я. – А здесь корпус резонанс поймал. Мне сразу стало не до тибетских методик. Когда ныряешь в звезду, а корпус собирается развалиться, нормальные люди должны испытывать легкое волнение. Я даже что-то вслух сказал.

Глаза девушек сияют.

– Расскажите… – просит одна, но ее перебивает телефонный звонок.

Тимур снимает трубку, но через секунду протягивает мне.

– Тебя, начальство.

Беру трубку и получаю выговор за то, что оставил мобильник дома.

Вообще-то, у меня в кармане другой мобильник, но он для своих. Начальству о нем знать не нужно. Вежливо посылаю Вадима к черту, напоминаю, что у меня послеполетный отпуск. И тут слышу, что моя лошадка взорвалась при швартовке в заводском доке. Док поврежден, имеются жертвы. Начато следствие, и я должен дать показания.

Возвращаюсь домой за чемоданчиком. Лариса на кухне, готовит что-то сложное и вкусное на обед. Она всегда берет отпуск, когда я из полета.

Зинуленок в школе.

– Ларис, я улетаю. Меня вызывают наверх.

– Так быстро?

– Ненадолго, недели на две.

– Знаю я твои две недели. Поесть успеешь?

Смотрю на часы. До самолета три часа. Минус полтора на дорогу, минус полчаса на регистрацию…

– Успею.

Собираю вещи и слышу, как Лариса говорит в трубку:

– Зина, если хочешь успеть попрощаться с отцом, спеши домой.

– Зачем ребенка пугаешь? Я же сказал, всего на две недели лечу.

– Знаю я твои две недели. Короткие командировки – они самые опасные.

Опять кого-то спасать?

– Никого спасать не надо. Моя машина в заводском доке взорвалась.

Безлошадным я остался.

– Слава богу! Хоть ночью с криком просыпаться не буду. Да о чем я?

Тебе новую дадут. Другому бы не дали, а тебе – дадут! – заводит сама себя Лариса, расставляя тарелки и постепенно переходя на крик. Обнимаю ее сзади за плечи и получаю острым локтем в живот.

– Опять забыл на диктофон записать, как ты ругаешься, – шепчу ей в ухо. – Вот улечу далеко-далеко, за три звезды, соскучаюсь, включу запись – и сразу себя дома почувствую.

Опять получаю локтем в живот. Но уже без злобы.

– Когда ты так накачался? Весь локоть об тебя отшибла. Иди руки мой.

Не успеваем приступить к первому, как врывается Зинуленок. Еще из-за двери слышу:

– Пап, чего так быстро? Тебе даже трюмы не успели загрузить.

– Я недалеко и ненадолго! – кричу в ответ. – Ближе, чем до Луны.

– На завод, значит? – с ходу вычисляет Зинуленок. – А здесь ни одного корабля… С Плесецка летишь?

– Ага.

– А я с математики убежала. Прямо с контрольной.

– А я без машины остался. Взорвалась прямо у заводской стенки.

Зинуленок морщит лоб, потом расплывается в улыбке, – Значит, ты целый год дома будешь?

– Вряд ли больше девяти месяцев.

– Но «Невский Проспект» только через год закончат. А «Стерегущий» еще позднее.

– Это наши. А про мерикосов ты забыла. «Вирджиния» через неделю на ходовые выходит, а через семь месяцев – «Колорадо».

– Так тебе мерикосы свой корабль и отдадут! У них своих пилотов море!

– Может, хватит?! – рявкает Лариса. С удивлением смотрим на нее и послушно замолкаем. Пару минут слышно только бряканье ложек о тарелки.

– Пап, я тебя до аэропорта провожу, а? – просит Зинуленок.

На выезде из города застреваем в пробке. Поэтому за городом заклиниваю зубочисткой клаксон и вдавливаю педаль газа в пол. Под вой клаксона и визг резины на ста пятидесяти выписываю змейку по всем четырем полосам шоссе. Зинуленок блокирует дверцы и покрепче вцепляется в ремень безопасности. Из поворота на аэропорт выхожу на двух колесах.

Здесь движение слабее. Увеличиваю скорость сначала до ста восьмидесяти, а потом до двухсот двадцати. Жму на тормоза метров за двести от главного входа, а в последнюю секунду из лихости тяну ручник. Машину разворачивает на сто восемьдесят. Моя дверца теперь со стороны тротуара. Народ шарахается в стороны, но доблестные гибддшники и охрана аэропорта – ко мне.

– Я космонавт Крымов. В космосе авария. Отгоните мою машину домой, – сую ключи зажигания ближайшему. – Дорогу Зина покажет.

Парнишка вытягивается по стойке «смирно», отдает честь и расплывается в улыбке. По глазам вижу, что узнал и хочет взять автограф. Увидев такое, двое охранников теряются, но третий командует:

– Коля, Миша, проконтролируйте и помогите товарищу!

И мы втроем рысью несемся к стеклянной двери. Клаксон за спиной смолкает. На бегу оглядываюсь – Зинуленок перочинным ножиком копается в руле. Бежим к стойке регистрации дальних рейсов. Охранники вежливо оттирают пассажиров, предъявляю паспорт, узнаю, какое место мне забронировано. Без досмотра прохожу контроль, пожимаю руки Коле и Мише, по рукаву-гармошке топаю на борт самолета. До окончания посадки две с половиной минуты. Хороший старшОй у Коли с Мишей. С полуслова разобрался в ситуации, оказал содействие… У них это называется «взял ситуацию под контроль».

На моем месте у окна сидит Вадим. Сидит – и держит у уха милицейскую рацию. Кивает мне на соседнее кресло.

– Ты превысил скорость в два раза. Нехорошо.

– В пробку попал.

Вадим увеличивает громкость рации, чтоб я тоже мог слышать. Ребята пробивают по базам номер моей машины. Машина действительно моя, в угнанных не числится, и у меня действительно есть дочь Зина. Еще узнаю свой домашний адрес и номера обоих мобильников. Кто-то обсуждает, как проверить, была ли авария в космосе. Кто-то предлагает отогнать машину на штрафную стоянку.

Зинуленок против. Вадим усмехается и подносит микрофон ко рту.

– Говорит генерал-лейтенант Калмыков, космические войска. Информацию подтверждаю, авария имела место. Космонавт Крымов следует в Плесецк, в настоящее время находится на борту самолета. Он выражает вам искреннюю благодарность за понимание и содействие. Конец связи.

Самолет уже выруливает на взлетную.

Пока набираем высоту, Вадим достает из «дипломата» ноутбук. Узнаю подробности. На фотографиях наши корабли больше всего похожи на гантель.

Два шара, соединенные цилиндрической ручкой. Лишь пропорции нарушены.

Диаметр ручки всего на двадцать процентов меньше диаметра шаров. На одном шаре моей гантельки с одной стороны кратер, а с другой… Словно кто-то молотком ударил. Причем, острым концом.

– Один человек погиб и один ранен. Лишился ноги выше колена, – комментирует Вадим. – Повреждена причальная стенка, и внутренние помещения завода потеряли герметичность.

Причальная стенка сделана из литого лунного базальта, армированного железом. В то время это был самый дешевый строительный материал.

Достаточно хорошо держит сжатие, но плохо – изгиб. Если стенка треснула, на самостоятельные орбиты вышло множество базальтовых обломков, которые представляют опасность. Их надо отлавливать, а это морока на месяцы…

– Комиссия будет искать виновных. Что скажешь?

– Если это, – тычу пальцем в кратер на экране, – третий блок маневровых, виноваты заводчане.

– А если нет?

– Или никто, или, опять же, они. Корабль я сдал им. В дефектной ведомости всего два пункта – подозрение на потерю жесткости каркаса и подозрение на неисправность третьего блока маневровых.

Пользоваться мобильниками в самолете запрещено. Поэтому Вадим подключает ноутбук к гнезду сети на спинке впередистоящего кресла и входит в интернет. Через пять минут узнаем, что взорвался действительно третий блок маневровых.

– Что у нас есть по защите?

– Дефектная ведомость, – загибаю пальцы я, – переговоры с Лагранжем во время швартовки. Там звучит фраза «больной швартуется». Если есть видеозапись швартовки – совсем хорошо.

– У них все есть. Положено хранить три года.

– Еще узнай у Шмидта, предлагали ли они заводчанам буксир. Это уже не для нашей, это для их защиты. Да и вообще, я сдал им корабль с рук на руки. От Лагранжа они отошли нормально. Все! За корабль отвечают они.

Пару минут Вадим стучит по клавишам, потом выключает ноут и разворачивается ко мне.

– Так что с этим третьим маневровым?

– Не знаю. После второго джампа я вручную разворачивал корабль.

Шевельнул джойстик, а движок не сработал. Ну я и отключил его до конца полета.

– Что значит – не сработал?

– Ну, на развороте корабля движки включаются парами. Должны были сработать третий и пятый. Тогда корабль разворачивается вокруг игрек.

А если включается только пятый, корабль разворачивает, но не так быстро.

И еще пошла закрутка вдоль главной оси. Я это почувствовал. Прервал маневр, подумал и отключил весь третий пакет до конца полета.

– А тесты, диагностика?

– Диагностика показывала, все в норме. Но я-то почувствовал…

– Ясно, – говорит Вадим и перекладывает ноутбук мне на колени.

– Запиши все, что сейчас сказал. Рапорт на мое имя. Против нас у заводчан только одно: Почему ты пригнал машину на Лагранж, а не сразу на завод?

– Потому что неисправности мелкие, а ученые с Лагранжа просили побыстрей передать им научную инфу, – предлагаю я легенду. Вадим морщится.

– Не было там ученых. Спросят – скажешь, я просил тебя как можно быстрее доставить данные с «мячиков». Не спросят – молчи. Не заостряй внимание.

Тошно… Сижу, молчу, изображаю свадебного генерала. Вадим кричит, спорит, обвиняет. Заводчане отбиваются, но в этом нет смысла. Сто процентов вины на их пилоте. От буксира отказался, снял блокировку и погубил мою лошадку. И жалко парня, и убить хочется. Пока молчит – жалко.

Как рот откроет – так бы и придушил! Чтоб генофонд не портил. Кадавр!

Сразу после швартовки я влез в скафандр и пошел смотреть, что стало с моей лошадкой. Говорят, в конструкции наших кораблей очень многое взято с атомных подводных лодок. Ну, там, внешний корпус, прочный корпус… Не верьте. Где вы видели у подлодки четыре киля?

Второй киль моего корабля пробил базальтовую причальную стенку и сам сдвинулся с места. На него пришлась вся масса корабля – двадцать тысяч тонн. Вру. Двадцать тысяч – это на старте. На финише, без груза, с полупустыми баками – двенадцать тысяч. Все равно много! Одни шпангоуты киль погнул, другие сорвал. Лонжероны пошли дугой. Я видел, как рабочие наваривали на сорванные шпангоуты титановые косынки. Вдобавок ко всему, это смещение центра тяжести.

– Я больше не поведу этот корабль в звезду, – сказал я Вадиму при всех. – Каркас потерял жесткость.

Друг другу пилоты верят. Олдридж, пилот от западников, меня слышал

– и передаст своим. Теперь ни один пилот не погонит мою лошадку к звездам.

Может, ее будут использовать как грузовик на внутрисистемных линиях, а может, переделают в беспилотник. Но я побоялся бы войти на ней даже в атмосферу Земли.

– … В дефектной ведомости не было явного указания на неисправность маневровых двигателей, – отбивается кто-то из заводчан. – Только подозрение.

– Сейчас у вас есть уверенность, что движки были неисправны?

– тут же наседает на него Вадим.

– Сейчас есть.

– Движки были неисправны, а система тестирования сообщала, что они исправны. ВАША система тестирования! Так?

– Да, поэтому наш пилот и снял блокировку.

– Вот этим и отличаются наши пилоты! Наш, несмотря на тесты, распознал нештатку и привел больную машину на базу. Через два джампа и четырнадцать светолет. Ваш сумел раскурочить ее у заводской стенки!

Возомнил себя асом!!! Мол, разбирается в корабле лучше звездного следопыта!

Я в разборки не вмешиваюсь. Противно. Кратко и точно отвечаю на вопросы, если спрашивают, и жду, когда же кончится эта бадяга. Взрослые люди, а собачатся. Все же ясно… Записи, признания, черные ящики – все факты налицо. О чем можно спорить?

– Ты что себе позволяешь? Хочешь ребенка угробить? – первое, что слышу от Ларисы. Это вместо «здравствуй, милый!» Укоризненно смотрю на Зинуленка.

– Мама угостила кофем того придурка, что машину пригнал, – сообщает Зинуленок. – Он наврал с три короба, а мама всему верит.

– Ларис, не бери в голову. У меня реакция – во! Для меня двести

– что для другого – шестьдесят по городу. Я же не зря в космонавты попал.

Хочешь – проверь. Дай мне пощечину.

Лариса не знает, что в молодости я занимался боксом. Легко уклоняюсь от первых четырех, но неожиданно получаю коленом между ног, расслабляюсь и пропускаю две увесистые оплеухи справа и слева. Довольная Лариса, излучая спиной гордое презрение, шествует на кухню.

– Пап, тебе больно?

– Ничего, Зинок, – хриплю я в позе застигнутой врасплох голой девушки. – Ради мира в семье надо идти на жертвы.

Ковыляю на кухню мириться, но Лариса, оказывается, только на взлет пошла…

– Опять будешь мне лапшу на уши вешать, что короткие командировки самые безопасные?

– Ларис, не надо. И так тошно…

– Тошно ему. А мне не тошно, мне страшно! Вчера в Мигалово опять «Черный тюльпан» сел! Думаешь, мы не знаем, что значит груз двести?

Безопасная командировка! Хохмят еще – семь раз улетел, шесть раз вернулся.

А мы вам кто? Светка кто? Жена, или вдова при живом муже? Зина говорит, ее Егор только через тринадцать лет до звезды доползет.

Возразить нечего. Девять лет назад Егору не повезло. Он пропустил производную ноль. Ушел в джамп на последнем, четвертом разряде активаторов, уже в зоне отражения. Накопителей тогда хватало всего на четыре разряда. Знали мы мало, вычислять производную ноль почти не умели, поэтому промежутки между разрядами брали огромные. О том, что Егор жив, узнали восемь лет спустя, когда пришел его SOS. К счастью для него, это был первый джамп, баки рабочего тела еще полны, а до ближайшей звезды не так и далеко – всего около двадцати двух лет ходу. Когда он до нее доползет, мы вышлем спасательный корабль. Современный, мощный, надежный.

– Ларис, у нас впереди много спокойных месяцев, – пытаюсь обнять ее и чмокнуть в носик. Неожиданно она замолкает – будто вспомнила что-то.

… Вытаскиваю из-за спины рюкзак.

– Угадай, что здесь?

– Папа, неужели то, что я думаю!?

– Оно самое.

– Папка!!! – Зинуленок бросается мне на шею. В очередной раз убеждаюсь, что дети растут. И тяжелеют… Зинуленок вытаскивает из рюкзака «мячик», восторженно вертит в руках, осматривает и обнюхивает со всех сторон. Неожиданно улыбка исчезает, уголки губ опускаются…