Текст книги "К вопросу о равенстве полов"

Автор книги: Павел Шумилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Шумилов Павел Робеpтович
ЖЕСТОКИЕ СКАЗКИ
СКАЗКА N6
К ВОПРОСУ О РАВЕНСТВЕ ПОЛОВ

Вы, как судьи, нарисуйте наши судьбы,

Наше лето, нашу зиму и весну…

Ничего, что мы чужие, вы рисуйте!

Я потом, что непонятно, объясню.

Б. Окуджава

… Что еще осталось? Купить хлеба, сосисок, забрать из яслей Сонькиного звереныша, и хватит на сегодня. За квартиру заплачу завтра. Хорошо, что в яслях совместное содержание. Маленькие – они все звереныши. В детском саду уже раздельно. Девочки – направо, мальчики – налево. Справа – белоснежные крахмальные халаты, слева – грязные фартуки и сетки на окнах.

Не буду я сегодня борщ варить. Немного бульона осталось, четыре картофелины очищу, сосиску и кусок колбасы порублю – вот и суп. Сонька возмущаться не будет – сегодня вообще ее очередь готовить.

Самчик… Самечик. Ласковый, домашний. Потерялся, бедненький? Голодный, наверно? Держи сосиску, не скули так жалобно. Что у тебя на ошейнике написано? Ага, адрес. Дом знает… Так ты на этой улице живешь. Нечего подлизываться, домой иди.

Ну вот, прогнала, теперь сердце не на месте. А вдруг с хозяйкой что случилось? Дура я, дура. Хозяйка, может, каждый день его на улицу проветриться выгоняет, а я разнервничалась. Уведут самца, будет знать! Еще сосиску сожрал, проглот.

Вот и ясли. Где Соня? На работе, где же еще. Нет, нет, все нормально. Иди ко мне, мой маленький. Домой хочешь? Вы простите нас, что так поздно. Он хорошо кушал? Да, постараемся пораньше забирать. Соня позвонила, сказала, что не сможет. Я после работы сразу сюда.

Ох, какой ты медлительный! Быстрей шевелить ногами можешь? Не хнычь, не хнычь, на ручки не возьму. У меня сумка тяжелая. Ну ладно, иди на ручки. Держись крепче. Ездите вы на нас. Рожай вас, корми… Ну вот мы и дома. Слазь, звереныш. У меня сейчас руки отвалятся. Не хнычь, придет твоя мама, ужинать будем. Ох, горе мое! Куда ж ты сырую картофелену в рот тащишь.

Утро. Трясусь в переполненном вагоне подземки. Изучаю объявления в газете. С чего бы? Книжку забыла, бестолковая, а кроссворд еще вчера разгадала. Почти весь.

– Связи длительной командировкой отдам хорошие руки самца 17 лет Звонить после 19-00 354-8384 Нидия

–

А может, тут и не пахнет командировкой. Стыдно признаться, что надоел мальчик, вот и пишем про командировку.

– Уезжаю север, продаю самца 23года Дрессирован Знает 15 команд А/я14931

–

Да… Куда ж тебе на север с самцом.

– Связи беременностью сдам самца длительный срок

–

Здесь все честно. Получила, что хотела, самец больше не нужен.

– Сдаю самца Стерильный активный 32 года

–

Надо понимать так, что беременности мы боялись, но и удовольствия терять не хотели. Поэтому свели на операцию, семенные каналы перевязали. Теперь у нас всегда стоит, нам всегда хочется, уже хозяйку затрахали до мозоли в интимном месте…

– Люди добрые, я слаба здоровьем стала. Возьмите, если можете. 52 года, но крепкий и здоровый. Неприхотливый и спокойный, детей любит.

–

Ох, какая я черствая и циничная стала. Пока на такое объявление не наткнешься, всякие гадости о людях думаешь. А с чего? Может, студенточку из первого объявления распределили на три года в какую-то тьмутаракань. В общежитие. Не в питомник же ей дружка сдавать… А про старых самцов да питомники я по долгу службы наслышана. Попадется это объявление на глаза службе социального кондиционирования – и придет к старушке солидная пожилая женщина. Скажет, что устала жить одна, заберет самца. А через три-четыре месяца старушка получит телеграмму, что самец ее скучает и болеет. Захочет забрать – все только рады. Накачают самца транквилизаторами по самое немогу, он будет как больной. Но быстро выздоровеет при любимой хозяйке. А не приедет за ним хозяйка – еще через месяц вторая телеграмма. Мол, помер с тоски. На самом деле, конечно, усыпят болезного. Мало кто из самцов своей смертью в городах помирает. Да и вообще их мало стало. Сонька, отчаянная натура, отказалась аборт делать.

А ведь всего сто лет назад самцы составляли почти половину населения. Их рождалось даже больше, чем девочек. На полпроцента, но больше. Микроабортов не было, а пол ребенка узнавали только когда он на свет появлялся. Теперь пять из шести – как узнают, что мальчик – сразу аборт.

Не успела раздеться – на ковер к шефу. Почему отчета лаборатории нет? Да потому что контрольная серия опытов расходится с ее, шефа, гениальной гипотезой. Нет, не ошибка и не выброс. Отклонение далеко за три сигма.

Дальше можно не слушать. Машинально киваю и изучаю панораму во всю стену. Вид на площадь и наше главное здание сто лет назад. Никаких автомобильных пробок, никаких толп, спешащих неведомо куда. Редкие прохожие, повозки и рикши. Хорошо выдрессированные самцы тянут легкие двухколесные тележки. Одиночные и двойки. Дамы высшего света выезжали на четвернях. Да, сто лет назад не возникало вопросов, к чему пристроить самцов. По многим проспектам проезжать на лошадях разрешалось только ночью. Дабы самцы не испугались и не понесли. И штраф был весьма высокий.

В деревнях самцы ценились еще выше. На них пахали и боронили, возили воду, дрова и навоз. Они крутили жернова мельниц и насосы у колодцев. Они жили долго. Жизнь и работа на свежем воздухе способствуют долголетию. Самцы в городах живут намного меньше. Впрочем, статистики мало и она недостоверна. Самцы в городах редко умирают своей смертью.

Возвращаюсь в отдел. Я делю комнату с Лармой – подругой, начальником аналитического отдела института и моим непосредственным начальником. На столе – распечатка данных последнего опроса общественного мнения. В анкете семь вопросов, но нас интересует выборка только по двум: «Хотите ли вы, чтоб ваш мальчик родился разумным?» и «Хотите ли вы, чтоб все самцы обладали интеллектом?»

На первый вопрос 63 процента ответили "да", 28 – "нет". Остальные – "не знаю", или "я вообще не собираюсь рожать". На второй вопрос "да" ответили только 34 процента. Понимаем ли мы себя?

В 370-м году до нашей эры Гипатия Сатаринская начала собирать в монастырь наиболее разумных самцов. Самцы второго поколения не отличались особым интеллектом. Зато третье поколение не уступало первому. А мальчик из четвертого заговорил. Когда об этом узнали в городе, разъяренная толпа сожгла монастырь, а всех выбегающих побила камнями.

За последующие века было не меньше десяти попыток повторить эксперимент. И ни одной удачной. Возможно несколько вариантов. Наиболее вероятный – говорящий ребенок родился гермафродитом. В детстве они похожи на мальчиков.

– Сильно досталось? – сочувствует Ларма.

– Не больше, чем всегда. У нее сегодня критические дни?

– Не сердись на Магду. У нее семнадцать лет каждый день критический. С тех пор, как своего мальчика в наш виварий сдала. Думала, легче будет, если он рядом. А вчера его на острый опыт взяли.

– Ох, боже мой. Кто взял?

– Третья лаборатория. Да нормально все закончилось. Получил десяток электродов в мозг, теперь снова весел.

Знаю я, чем третья лаборатория занимается. Дистанционно управляемый самец. Не очень мне это нравится, но коммерческий успех института – их рук дело. С тех пор, как в продажу поступил радиоошейник, потерявшихся самцов стало намного меньше. Есть у третьих и идея-мечта. Чип искусственного интеллекта, имплантируемый непосредственно в мозг самца. Кибернетическое подобие естественного интеллекта. Пока технология обеспечить подобного не может. Но лет через сто… Если не вымрем раньше.

Говорят, пессимист – хорошо информированная оптимист. Это – обо мне. Мы, отдел аналитики – мозг института. К нам стекается вся социологическая информация и масса примыкающей. Все знают, что рождаемость падает. Но мы знаем, почему и на сколько каждый год. Падает рождаемость самцов. Особенно – в городах. Города не способствуют ни содержанию, ни выживанию самцов. Есть и другие прелести. Обеднение генофонда, например. Причина ясна. В городе на десять женщин приходится один активный самец из питомника. У каждой среднестатистической девчонки – десять сестренок… Биологически наша цивилизация не приспособлена к жизни в городах. А что делать?

Дома, уплетая макароны по-флотски, рассказала Соньке про шефа и ее сына с электродами в мозгу. Зачем – сама не знаю. Она мне в ответ – свою страшилку. Главбуха их больницы посадили на пять «баранок» строгого режима. А ей сорок пять стукнуло. Это выходит – последнего пацана в пятьдесят рожать.

Говорят, идея заменять простую отсидку рождением мальчика для питомника родилась в нашем институте. Не верьте. Я наводила справки в архиве. Но, как бы там ни было, система действует уже пятьдесят лет. Если раньше сажали на год, на три года, на пять лет, то теперь – на одну, три, пять беременностей. Предельный срок – двадцать пять. (Ни разу не слышала, чтоб кому-то больше десяти давали.) Искусственное осеменение, в год по мальчику. Одного кормишь грудью, другого уже носишь. Без перерыва. Называется – "баранка". Как говорят на зоне, тяжело только первые пять "баранок". Потом привыкаешь.

А под конец ужина Сонька меня убила.

– Тони, скоро опять всю тяжелую работу придется тебе делать.

– Ты – опять??!

– Да! На этот раз – девочка! – и сияет как медный чайник.

– Сонька, ты с ума сошла!

Долго-долго ласкаем друг друга в постели. Сонька строит планы и уговаривает меня родить. Я молчу. Нам было хорошо вдвоем, нам хорошо втроем, будет хорошо вчетвером. Дети укрепляют семью. Опять же статистика. Потом начинает хныкать звереныш. Пока Сонька его утешает, засыпаю.

– … Да самца ты боишься, вот и все твои принципы, – сердится Сонька, натягивая на звереныша синий комбинезончик с разрезом между ног. – А пока вырастет тот самец, которого ты не боишься, тебе ж сорок пять исполнится. Поздно рожать будет.

– О каком самце ты говоришь?

– Тетя Тони еще не проснулась. Нас в упор не замечает, – жалуется Сонька зверенышу. – Тетя Тони, посмотри сюда! – и машет мне его ручкой.

– Ох, ехидные вы оба. Совсем засмущали девушку.

Надо купить в аптеке прокладки, поэтому еду на работу не подземкой, а переполненным автобусом. Перед птичьим рынком автобус надолго застревает. Во всю ширину проспекта марширует колонна демонстранток с кумачовыми плакатами. Ну да, выборы правящей партии раз в десять лет происходят. Но зачем же движение перекрывать? "Голосуйте за стабилистов! Стабилисты решат все ваши проблемы!" – кто в это поверит? "Стабилисты обладают реальной программой выхода из этнического кризиса!" Если так, почему эта программа не лежит на моем столе? Конечно, за три срока от реалистов все устали. Закон природы – самая плохая политическая партия – правящая. Но на такие лозунги не клюнет и последняя дура. Может, демонстрацию организовали реалисты? С целью дискредитации и те-де?

На работе первым делом сажусь за комп и посылаю запрос в секретариат партии стабилистов об их этнической программе. Буквально через полчаса приходит ответ. Отлуп то есть. Просят продублировать запрос по официальным каналам. В голове включается счетчик. День – на сбор подписей, три – на доставку туда, три – оттуда, три недели на волокиту там. Когда придет ответ, им можно будет подтереть задницу.

Жалуюсь на судьбу Ларме.

– Составь бумагу, а остальное доверь мне, – с кровожадной улыбкой на губах предлагает она. Это называется – нашла коса на камень. Если стабилисты хотят официальную бумагу, они ее получат. Уже завтра. На цыпочках забегают. У Лармы половина нынешнего Совета консультировалась.

Не успела поставить точку, как – вызов на ковер.

– Поздравляю, – говорит шеф. – На тебя персональная заявка. Поезжай в питомник, они тебя ждут и надеются.

– КУДА???

– В питомник. Дубрава-12. У тебя там друзья?

– В первый раз о таком слышу.

– Странно. А они тебя знают. В общем, поезжай, у них проблемы с самцами. Что-то сложное и неотложное. Командировку оформим задним числом.

– Но я аналитик. Можно, я хоть медика возьму?

Шеф на секунду задумывается.

– Бери. Но чтоб сегодня уже у них.

Медики все на картошке. Помогают сельскому хозяйству. Бегу к генетикам. Элла кривит губы, но выделяет мне в помощь практикантку Керочку. Ну спасибо, подруга! Приди ко мне за чем-нибудь!

Нет, не придет она ко мне. Потому как не секу я в генетике. Разве что зимой зайдет – горные лыжи клянчить. Моя специализация – социология. Сколько раз давала себе слово хоть по верхам генетики пройтись…

Звоню Соньке, чтоб не волновалась, и на институтской (какой почет!) машине отправляемся с Керочкой разыскивать Дубраву-12. Водит Керочка так себе, но скорость любит. Покрепче затягиваю ремень безопасности, прижимаюсь щекой к мягкой коже обивки и делаю вид, что дремлю. С закрытыми глазами не так страшно. Почему я вечно комплексуюсь? Почему просто не отругаю эту соплячку? Вот Сонька – человек дела. Она бы не стала терпеть. Что бы сделала Сонька? Сама села за руль и – тапку в пол! До упора! Нет, не буду я Соньке подражать. Пусть Керочка ведет.

В питомнике нас встречают как родных. Сначала плотно кормят, потом рассказывают историю заведения, хвастаются дипломами и медалями. Никак не могу перевести разговор на причину срочного вызова. Наконец, все съедено, все спиртное решительно отвергнуто. Тянуть кота за хвост больше нет повода. И администрация раскалывается. В шестом корпусе самцы ночью сильно беспокоятся и отказываются спать. Недавно туда подселили серию самцов из Крайнего Тауркана, не может ли это быть причиной?

– А отселить таурканцев не пробовали? – интересуется Керочка.

– Ждем вашей рекомендации, – развела руками директор.

Идем знакомиться с ситуацией на месте. Шестой корпус – самый дальний. За забором уже лес. Заходим. Вольеры чистые, просторные. На игровых площадках – бревна, лесенки, качели из огромных автомобильных покрышек, подвешенных на цепях. Самцы тоже чистые, ухоженные, коротко подстриженные. Слегка сонные, но об этом и речь. Слева на груди – информационная татуировка. Кличка, номер, год рождения, группа крови, и все это внутри эмблемы питомника – дубового листа. Просто, информативно и без излишеств. Раньше самцов клеймили раскаленным железом. В сельских питомниках кое-где и сейчас так делают.

Таурканцы от наших отличаются шоколадным цветом кожи, курчавыми прическами и эмблемой питомника. В остальном – такое же сонное равнодушие.

Вечереет. Ждем ночи в компании завхоза и коменданта. Отгоняем сон крепким кофе. Завхоз нарезала дешевую колбасу толстенными ломтями, наделала бутербродов с черным хлебом. Есть в этом какой-то колорит – запивать дешевую колбасу первосортным кофе.

Керочка любуется бицепсом завхоза: он толще ее ляжки. Такая запросто скрутит любого самца.

Уборщица везет вдоль вальеров тележку, раздает самцам одеяла. Где-то возникает возня, кто-то у кого-то тянет одеяло. Но резкий окрик и кнут на длинной ручке быстро восстанавливают справедливость.

Гаснет свет. Остается несколько тусклых зеленых ламп ночного освещения да плафон над нашим столом. Однако самцы вдоль западной стенки не спешат занять домики. Сидят, накрывшись одеялом и нахохлившись у самой решетки. Изредка поскуливают, чешутся, переходят с места на место…

– Сегодня они тихие, – доверительно сообщает нам комендант. – А позавчерашнюю ночь как визжали…

– Дайте мне мощный фонарь.

Беру бутерброд и иду к ближайшей клетке. Самец роняет одеяло и ластится ко мне через прутья клетки. Скармливаю ему колбасу, поглаживаю по затылку. У самца начинается эрекция. За спиной кто-то хихикает. Керочка.

– Смотри, видишь сыпь?

Рукояткой кнута вытаскиваю одеяло. Думала, оно жесткое, колючее, но одеяло мягкое. Можно сказать, ветхое.

– Одеяла часто стираете?

– По потребности. Каждый день какая-то часть в стирке. А паром ошпариваем каждый день. Это чтоб насекомые не заводились.

– Стиральный порошок в последнее время не меняли?

– Десять лет "Лилию-автомат" пользуем. Есть распоряжение института гигиены.

– Откройте клетку, – говорю я с тяжелым вздохом. – И идите первая. Я их боюсь.

– Да они у нас смирные, – уверяет завхоз.

– Все они днем смирные, – бурчу я.

Заходим в вольер. Самцы спешат к нам. Пока завхоз ласкает их и заговаривает им зубы, направляюсь в домик. Вдоль трех стен – лежаки, в центре четвертой – вход. Направляю луч света на лежак… Мать-прародительница, как просто!

– Мураши! – ахает за моей спиной Керочка.

– Правильно. Ночные мураши. Кусачие ночные мураши. Возьми пробирку, отлови десяток и заспиртуй. Это будет наш отчет.

– Вот мерзость-то, – возмущается завхоз. – А я днем все домики по три раза осмотрела. Это они из леса набежали.

– Как с ними бороться, знаете? – на всякий случай спрашиваю я. Наша миссия окончена. Смотрим, как самцов распределяют по другим корпусам. Комендант надевает ошейники с поводками, а завхоз – по полдюжины за раз, намотав на кулак поводки, переводит на новое место жительства.

Пока идет эвакуация, нам стелят постели в служебном здании. Керочка шепчется о чем-то с комендантом и скрывается в подсобке. Вскоре комендант приводит в подсобку курчавого таурканца.

– А вы не хотите? – вежливо спрашивает завхоз.

– Спать я хочу, – честно отвечаю я.

Утром Керочка была никакая. Но довольная. Посмотрев, как она сомнамбулически заедает колбасу бананами, я вспомнила, что ей сидеть за рулем. И отправила спать до обеда. А сама вышла на улицу. Вдоль стены питомника трелевочный трактор и какая-то мощная лесоповалочная машина уже прокладывали просеку – десятиметровую полосу отчуждения. Подивившись расторопности местного руководства, я села за руль институтского лимузина, перечитала на всякий случай инструкцию и повернула ключ зажигания. Давно собиралась научиться водить машину.

И вовсе это несложно – с автоматической коробкой скоростей. Через час уже уверенно рулила по территории питомника и даже не забывала включать сигналы поворотов. Еще через полчаса кончился бензин.

Керочка нашла запасную канистру в багажнике. Полчаса потеряли в пробке из-за демонстрации стабилистов. Но за час до конца рабочего дня отчитались перед шефом в выполнении задания. Слава бежала впереди нас. Питомник факсом выразил благодарность институту за оперативную помощь, высокий профессионализм и прочая и прочая…

– Не наше это было дело, – честно сказала я.

– Ну, перепугались люди, перестраховались. Тебе помешает благодарность в личном деле? – утешила меня шеф. – Знакомых встретила?

– Не-ет…

Только сейчас вспомнила, что питомник просил прислать персонально меня.

На следующий день Ларма, внимательно глядя в глаза, долго и подробно расспрашивает о командировке. Под конец мне становится страшно. Зная ее ум…

– Лармочка, в чем дело?

– Вот – она бросает на стол пачку листов с грифом СЕКРЕТНО. – Ответ на твой запрос.

– Какой запрос?

– Забыла? Так и должно было случиться. Я восхищена тактическим отделом стабилистов. Срочная командировка, быстро и удачно выполненная работа должны были погасить интерес к идее – если это не идея фикс. Но ты успела передать дело мне.

Я и на самом деле забыла.

– Ты глубоко копнула и напугала стабилистов. Они решили тебя нейтрализовать. Это страшный документ, – продолжает Ларма. – Наступление на гражданские свободы. За что раньше штрафовали, можно будет получить "баранку". Но в то же время смягчается режим отсидки. Малые сроки – до трех "баранок" можно будет мотать на дому. По рассчетам стабилистов, каждая шестая женщина хоть раз в жизни будет осуждена.

Мне становится холодно. Не страшно, а именно холодно. То, что говорит Ларма, настолько ужасно, что рассудком не воспринимается.

– Что же делать? Ларма, об этом надо рассказать всему миру!

– Рассказывай.

– Но тут гриф "секретно".

– Не обращай внимания. Он действует внутри секретариата партии стабилистов. Ты в эту партию не входишь.

– А ты? Ты мне поможешь?

– Я не уверена, что мы должны поднимать шум. Да, программа страшная. Но она поднимет рождаемость самцов. Это реальный барьер на пути нашего вырождения. У реалистов подобной программы нет.

– Это же рабство! Средневековье какое-то.

– Если уверена в своей правоте, расскажи обо всем людям.

Разговор пошел по второму кругу, а значит – закончен. Ларма садится за свой комп. Я – за свой. Вызываю данные по блиц-опросам общественного мнения. Стабилисты идут с огромным перевесом. Вношу в мат. модель фактор, дискредитирующий их политику. И одновременно – эхо этого фактора – реалистам. Играю с весами коэффициентов. Поздно… Волна недовольства нарастает слишком медленно. На день выборов по любому из вариантов перевес у стабилистов. А две недели спустя… Люди поймут, что голосовали не за ту партию. И – вплоть до погромов.

– Что у тебя? – интересуется Ларма.

– Только хуже будет.

– У меня то же самое. Видишь, как просто. Не надо мучаться, совесть рвать.

– Все это как-то неправильно.

– Не пытайся изменить то, что изменить не в силах.

– Мудрая ты!.. Блин.

Минут пять стоим обнявшись, прижавшись лбами.

Иду домой. Пешком. Успокоиться надо. Сонька ругаться будет, сегодня ведь моя очередь готовить ужин. Ужин… Какая простая, банальная вещь. Судебная реформа и ужин.

Чтоб уравнять масштабы, размышляю о глобальных неприятностях. По сравнению с которыми и ужин, и реформа – одного поля ягоды.

Дело в том, что самцы определяют направление развития вида. Они – разменная монета и полигон эволюции. Самки – стабильность, самцы изменчивость. На них природа отрабатывает варианты. Разброс параметров у самцов намного выше, чем у самок. Чтоб узнать, куда идет вид, нужно взять среднестатистическую самку и посмотреть, в какую сторону отличается от нее самец. Исключить из результата половой диморфизм. Это и будет направление развития вида.

Чем человеческие самцы отличаются от самок. Самки разумны, самцы – нет. Спрашивается – куда идет вид? По сравнению с этой трагедией что там ужин и какая-то реформа?

Разумеется, эта информация не для учебников и не для печати. В нашем отделе много такой. Потому-то Сонька дразнит меня пессимистом и вечно коллеблющейся интеллигенцией.

Я уверена, что раньше разумные самцы были. Но самоуничтожились. Биологическая функция самца – защита самки и детенышей. Он должен быть агрессивным по самой своей природе. Разум дал самцам ложное чувство собственной силы и защищенности. Это и погубило разумных самцов. Биологическая задача самок – убегать и прятать детенышей. Здесь разум только на пользу. Но направление развития по-прежнему определяют самцы. На крутом повороте развития нас случайно занесло в разумность. Но скоро оттуда вынесет. Не так, так иначе. Не вымрем, так одичаем.

А Сонька ругаться будет. И правильно. Ужин важнее. Так мой живот говорит.

Чем ближе к выборам, тем больше демонстраций и митингов. Вчера толпа начала бить стекла на нашей улице. Недавно в институте ввели ночные дежурства. Составили график. Не так уж часто получается – раз в два месяца. Соньке легче. У них в больнице ночные дежурства всегда были. И вивария в больнице нет. При проверке половину дежурных обнаружили в комнатах релаксации вивария с самцами. Все получили грандиозный разнос – и правые и виноватые.

Сонька бросила попытки обучить звереныша языку. Девять из десяти матерей пытаются научить мальчика говорить. Это после первых родов. И четыре из пяти – после вторых. Статистика. Результат – десяток-полтора заученных фраз, применяемых к месту и не к месту. То есть, приблизительно на уровне попугаев.

Стабилисты победили на выборах, но в городе становится все тревожнее. Первый указ нового правительства – «О временном запрещении демонстраций, митингов и публичных выступлений на улицах и площадях». В парках митинговать пока можно. По ночам улицы патрулируют милицейские машины со включенными мигалками. Тревожные блики бегают по потолку.

Институт лихорадит. Из бухгалтерии доходят тревожные слухи о сокращениях. Стабилисты собираются прекратить финансирование некоторых направлений. Никто не знает, каких, и все на взводе. Страшное дело – неуверенность в завтрашнем дне.

Не люблю я такой город. И вообще, хочу в деревню. Я родилась там. У меня был брат-близнец. Анализы давали двойственный результат, и мама не решилась на аборт. Я любила брата, играла с ним, пыталась научить говорить. А когда нам исполнилось шесть, он погиб. Расшалился, побежал за самосвалом и попал под заднее колесо. У меня на глазах. С тех пор я боюсь самцов и боюсь за самцов. Боюсь привязаться к самцу. С ним в городе может случиться все, что угодно.

Институт стоит на ушах. Неожиданно нагрянули высокие гости. Сама генеральный секретарь совета со свитой. Ларма отсыпается после ночного дежурства, а я так устала от всего, что даже не волнуюсь. Абсолютно. Даже когда высокие шишки заполняют мою комнату. Генсек что-то говорит шефу, та уводит экскурсантов, а мы остаемся с глазу на глаз.

– Хотите кофе? – спрашиваю я генсека. – Растворимый, без сахара. Сахар кончился.

– Хочу, – неожиданно соглашается она. Готовлю кофе, разворачиваю пакет с бутербродами.

– Тони… Можно, я вас так буду называть? Вы поддерживаете нашу партию?

– Нет. Партию стабилистов я не поддерживаю.

– Но вы нам не враг?

Задумываюсь на целую минуту. Враг… Враг – это как-то… слишком серьезно. Это когда зубами в горло.

– Наверно, нет. Я голосовала за реалистов, хотя шансов у них не было. А вас, стабилистов, я просто боюсь. Вы слишком долго сидели в оппозиции, теперь дорвались до власти, и начнете с ошибок. Вас будет кидать из крайности в крайность, вас будет заносить как машину на льду. Очень скоро вы потеряете популярность и наверняка проиграете следующие выборы. Простите, что я говорю неприятные вещи, это профессиональное.

– Нет, это как раз хорошо. Лести я наслушалась. Тони, вы получили очень опасный для нас документ и не опубликовали его. Почему?

– Потому что стало бы еще хуже. Смотрите! – вывожу на экран таблицы и графики. – Видите, насколько возрос бы индекс недовольства? Начались бы погромы, битье стекол…

– Уже бьют.

– Значит, начали бы стрелять! – рявкаю я и с тайным злорадством наблюдаю, как вытягивается лицо генсека. У стабилистов отличный отдел аналитики, но прогностических моделей социальных процессов нет. Это закрытая разработка нашего института.

– Да, поздравьте тактический отдел за идею подсунуть мне командировку в питомник. Это была великолепная импровизация.

– Но вы догадались и перепоручили дело Ларме.

– Вы сейчас пьете кофе в аналитическом отделе. Это мозг института, – улыбаюсь я, играя непонятно кого. И вдруг понимаю, что генсек приняла меня за начальника отдела. На двери фамилии нет, только должность, а в кабинете я одна.

– Вам не нравится наша программа, наша партия, но из высших соображений вы не стали совать палки в колеса, – заключает генсек. – Я предлагаю вам возглавить аналитический сектор нового правительства.

Ух ты… Чур меня, чур!

– Я пока не собираюсь менять место работы. И мне не нравится ваше резко отрицательное отношение к прогрессу и науке.

– Реалисты выбрали прогресс. Нам приходится играть на его недостатках. Это политика, Тони, ничего больше. И будем честны: нельзя гнать прогресс как лошадь на скачках. Иногда нужно остановиться и оглядеться – а туда ли мы скачем? В общем, если надумаете – место за вами. Придется, правда переехать на Семь Холмов. Поближе к резиденции правительства. У вас будет небольшой особнячок, служебная машина. Там имеются отличные ясли и детские сады с полным пансионом.

– Заманчиво, очень заманчиво… А вы не пробовали предложить эту должность Ларме?

– Хорошие у вас бутерброды. А кофе – дерьмо. Я пробовала говорить с Лармой. Она очень вежливо и мягко выставила меня за дверь.

– Что же она сказала?

– То же, что и вы. Что вы провели анализ ситуации и пришли к выводу о нецелесообразности публикации этнической программы. Что она проверила ваши расчеты и пришла к аналогичным выводам.

О деле больше не говорим. Пожираем сонькины бутерброды и запиваем дешевым растворимым кофе. Я бы сейчас сожрала кусок пластилина с опилками – и вкуса не почувствовала. Несмотря на все, эта женщина мне чем-то симпатична.

– Если не секрет, на чем прокололись в питомнике? – спрашивает она, оглянувшись на дверь и облизывая пальцы.

– На трелевочном тракторе. Мурашей я обнаружила ночью, а в восемь утра рабочие уже рубили просеку. Не могла дирекция так быстро договориться с лесничеством. А в общем, я довольна командировкой. Интересно было.

На прощание генсек оставляет мне визитную карточку и говорит условную фразу, которую я должна сказать телефонистке.

Гости уезжают, а у меня начинается запоздалая реакция. Сижу, дрожу, тупо смотрю в стену. Меня хотели купить с потрохами. За дом, машину и ясли для звереныша. Осмотрели, побеседовали и хотели купить. Утром я абстрактно ненавидела генсека стабилистов, а расстались почти друзьями. Я не поддалась на уговоры, но это случайность. Испугалась ответственности, струсила, или по идейным соображениям? Да всего понемногу.

Вскакиваю, вру Лолочке-секретарше, что ухожу в местную командировку, и бегу в парк нервы успокоить. Марширую по дорожкам и лужам чуть ли не бегом. Ветка хлещет по глазам. Зачем-то хватаю ее и начинаю ломать. Ветка сопротивляется. Выкручиваю яростно и самозабвенно. Прохожие удивленно косятся на меня. Наконец, измочаленная ветвь летит в кусты. Вместе с ней куда-то улетает ярость, подавленность и неуверенность. Почему, когда дело касается работы, так просто разложить все по полочкам? А как прихватывает за живое, мозги в кучку… Аналитик, блин! Проблема-то стара как мир. Пусть случайно, но я выбрала верную сторону. Ларма говорит, трудно совершить только первый Поступок. Типа того, что трудно помирать только первый раз. И хватит об этом. Глубокий вдох – и полный выдох. Я спокойна. Лапки перестанут трястись, и буду совсем спокойна…

Дома рассказываю обо всем Соньке.

– Тони! Ты молодчина! Я тобой горжусь! – кричит она и бросается мне на шею.

Через три дня ясли и вся больница знают, что генсек ела сонькины бутерброды.

– … У нее два высших, – сообщает Ларма, просмотрев на компьютере запись нашей беседы. Телекамера ее компьютера стоит не сверху на мониторе, как обычно, а в углу стола на стопке старых отчетов. Якобы не работает. но шторка над объективом не опущена. А в углу экрана – незаметная кнопочка без подписи. Ларма приучила меня записывать все визиты и совещания на видео, или хотя бы на диктофон для последующего анализа с блокнотиком и карандашом в руках. Это создает впечатление безупречной профессиональной памяти. Вот теперь мы чуть ли не в покадровом режиме изучаем беседу с генсеком.

– Ты великолепно сыграла. Спокойствие, профессионализм. И ее предложение – это вполне серьезно. Отличный служебный рост. Здесь, в институте, нам ничего не светит. Достигли потолка. А там…

– Не хочу со стабилистами связываться. Они ретрограды.