Текст книги "Что будет, то и будет"

Автор книги: Павел (Песах) Амнуэль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Нет, – покачал я головой. – Что-то в этом есть, но что-то в этом не то. Ты согласен?

Рувинский вопросительно посмотрел на меня.

– Смотри, – продолжал я. – Мы совсем выпустили из поля зрения сюжет с убийством Бродецкого. Именно он был реализован во время убийства Шуваля, так? Мы набросились на Вайнштейна, потому что у него оказался мотив для убийства Шуваля. Мотив слабый – ты же видел, они действовали заодно и как-то на этой афере нажились оба. К тому же, Вайнштейн понятия не имел о сценарии Шлехтера. Это раз. Второе: если он, действительно, с пылу, с жару обдумывал, как бы убить министра, при этом спонтанно рождались случайные альтернативы, которые описывает твоя формула… как его…

– Горовица, – подсказал Моше.

– Да. Ты сам утверждал, что вероятность перехода альтернативы обратно, в нашу действительность, близка к нулю.

– Говорил, – согласился Рувинский с кислой миной на лице. – Но, кроме Вайнштейна, нет никого, кто имел бы…

Неизвестно, сколько времени мы вели бы с директором Рувинским этот бесплодный диалог, если бы наше уединение не нарушил единственный человек, которого нам обоим не хотелось видеть – комиссар Роман Бутлер. Он ввалился в операторскую при всех своих полицейских регалиях, и я подумал, что ему, видимо, пришлось применить силу, поскольку Моше отдал охране совершенно четкое указание не пропускать в здание института никого, включая министров, покинутых невест и пришельцев из других миров.

– С возвращением, – сказал Роман. – Я не ошибаюсь, вы уже осмотрели все альтернативы, какие было возможно?

– Да, – признал Рувинский. – Послушай, комиссар, а может, это преступление совершенно не связано с «Клубом убийц», и мы идем по ложному следу?

– Для того, чтобы услышать полный рассказ о ваших похождениях, продолжал Роман, не обращая внимания на выпад директора, – я должен предъявить постановление об аресте или кто-то из вас расколется сам?

– Павел, – кивнул на меня Рувинский. – Он твой сосед, пусть раскалывается.

Я вкратце пересказал Бутлеру наши соображения, предположения, идеи и бесславные результаты визитов в альтернативные миры. Роман время от времени хмыкал, а когда я истощил свою память, сказал:

– Молодцы, хорошо поработали. Теперь все понятно.

Мы с Рувинским переглянулись.

– Что нам должно быть понятно? – спросил Моше.

– Я сказал – вам? Все понятно мне. А вам понимать ни к чему. Эти дилетанты… вечно путаются под ногами.

Обвинение было несправедливым, и Рувинский вскинулся. Его суровое мнение об израильской полиции было бы высказано немедленно и недвусмысленно, но мне удалось прервать начавшуюся ссору в зародыше.

– Моше, – сказал я прежде, чем директор успел открыть рот, – ты плохо знаешь комиссара Бутлера, а мы с ним пьем кофе каждую субботу. Он намеренно вызывает тебя на ссору, чтобы, обидевшись, не делиться с нами информацией. Я прав?

– Конечно, – не смущаясь, согласился Роман. – Но, господа, мне бы действительно не хотелось сейчас выкладывать на стол все карты. Если бы не ваш дремучий дилетантизм, вы бы и сами догадались, кто в чем виноват. Вся информация у вас есть.

После чего комиссар встал и покинул помещение института. Надеюсь, что выпустили его без приключений.

* * *

Признаюсь честно: мы с директором просидели в его кабинете до позднего вечера, просматривая заново уже виденные альтернативы в поисках незамеченного нами доказательства. Но мы лишний раз убедились, что единственным разумным кандидатом на роль подозреваемого был бы Яков Вайнштейн, если бы он не оказался столь странным образом замешан вместе с министром Шувалем в общей афере. А может, они потом что-то не поделили, Вайнштейн смертельно обиделся и…

Нет, не могло этого быть. Мы просмотрели альтернативу вплоть до сегодняшнего дня – если бы Вайнштейн задумывал преступление, он должен был бы рассориться с Шувалем еще вчера вечером. Иначе в нашей реальности ничего к нынешнему утру ничего не смогло бы произойти.

– Значит, – сказал директор Рувинский, – мы не обратили внимания на какую-то информацию. Мы не обратили, а Бутлер обратил, потому что он профессионал.

– Ну да, – согласился я. – Он Эркюль Пуаро, а мы с тобой Ватсон с Гастингсом.

– Обидно, – продолжал каяться Рувинский. – У него четкая логика плюс информация, а у нас… Мы как две бабы – сидим и чешем языками, не понимая сути…

– Как ты сказал? – насторожился я. – Ты сказал – две бабы?

– Да не обижайся, Павел, – вздохнул Рувинский.

Он так и не понял. Почему я должен был обижаться на человека, докопавшегося до истины и не подозревающего об этом?

* * *

Я высматривал из окна, когда комиссар вернется с дежурства. Его авиетка свалилась из верхнего ряда поперек общего движения – только полицейский мог себе позволить такое вопиющее нарушение правил воздушного движения.

Когда Роман, насвистывая, спускался с посадочной площадки, я уже ждал комиссара у входа в его квартиру. Он ведь сам говорил, что эффект внезапности – главное при разоблачении преступника.

– Давно ли, – сказал я, взяв Романа за локоть, – министр Шуваль дал от ворот поворот Алисе Фигнер?

Мне очень хотелось бы написать в этом месте – «у комиссара от удивления отвисла челюсть». Но, к сожалению, эта фраза и выглядит слишком вульгарно, и абсолютно не соответствует характеру Бутлера. Роман тихонько высвободил свой локоть и сказал:

– Если ты приготовишь кофе, я спущусь к тебе через десять минут.

Эти десять минут показались мне часом, потому что комиссар и не подумал ответить на мой вопрос. Я думал о бедной манекенщице Алисе Фигнер и потому переварил кофе.

– Фу! – сказал Роман, испробовав. – Сразу видно, что готовил дилетант.

Теперь уж я оказался на высоте и не отреагировал на явное оскорбление.

– Ну хорошо, – сказал Бутлер, заставив себя отхлебнуть глоток, – ты, конечно, прав, зачинщицей преступления была Алиса Фигнер. Ты ведь не забыл моих слов о том, что она женщина не только красивая, но и умная, однако, слишком нетерпеливая, и потому ее детективные сюжеты обычно повисали, не добравшись до финала. Год назад она стала любовницей нашего министра. Связь эта продолжалась бы долго, от Алисы не так-то просто отделаться, но жена Шуваля начала о чем-то догадываться. Ничего конкретного, никаких имен, просто подозрения, ревность… Но министр предпочел не доводить до скандала и объявил Алисе об отставке. Алисе можно было сказать все, что угодно, но только не то, что ею пренебрегли как женщиной.

– И она решила отомстить, – сказал я, кивая головой.

– Я не сказал бы, что это было осознанное решение, – с сомнением сказал Роман. – В «Клуб убийц» Алиса пришла не потому, что продумывала уже план мести. Она любила разнообразие, а когда Шуваль ее бросил, разнообразие требовалось ей, как никогда раньше. А дальше все пошло одно к одному. Один из членов клуба – программист, рассказал о сюжете убийства с использованием альтернативной реальности. А несостоявшийся депутат поведал свой план литературного убийства премьер-министра. Алиса сделала все, чтобы совместными усилиями членов клуба этот сценарий был доведен до логического завершения.

– И привела его в исполнение, использовав Рину Лейкину, – прервал я Романа, желая продемонстрировать свои логические способности.

– Бедняжка Рина, – хмыкнул Роман. – Она, видишь ли, очень доверчива и наивна. Она и мухи не способна обидеть, и потому любит читать и проигрывать в уме всякие кровавые сюжеты. С Алисой они давние подруги. Алисе ничего не стоило внушить Рине идею-фикс, что никто иной, как министр иностранных дел Шуваль виновен в отсутствии у Хаима Лейкина Нобелевской премии. Министр, видишь ли, терпеть не может поэта и потому использовал все свои связи в Нобелевском комитете, чтобы… Ну, согласись, бред! Только Рина, влюбленная в талант мужа, могла купиться. Естественно, Алиса не предлагала Рине убить негодяя. Нет, она всего лишь довела бедную женщину до нужной кондиции, потом со всеми подробностями пересказала ей сюжет с убийством премьера, а остальное доделала фантазия Рины. На месте премьера оказался бедняга Шуваль, а пребывание Рины в альтернативной реальности поставило точку в этой трагической истории.

– В институт Рину тоже Алиса отправила, – сказал я. Это был не вопрос, а утверждение, и Роман только кивнул.

– Это было нетрудно. Рина с удовольствием отправилась посмотреть мир, в котором ее муж стал всеми признанным гением. Она ошиблась, но это уже детали…

– Где она? – спросил я.

– Кто? Рина?

– Нет, Алиса. Убийца.

– Павел, если ты сможешь на суде доказать, что Алису Фельдман следует осудить за убийство с заранее обдуманным намерением, я готов съесть свой полицейский значок! Я не вижу способа обвинить человека только за то, что он злоумышлял. Нет никаких материальных улик! Единственное, что я могу это провести через кнессет закон, запрещающий коммерческое использование стратификаторов Института альтернативной истории. И я это сделаю.

– Тогда, – опечалился я, – директор Рувинский и его сотрудники умрут от голода. И убийцей окажешься ты.

– Выкрутится, – сказал Роман. – Они-то выкрутятся, а вот министра не воскресишь. Дело придется закрыть и сдать в архив. Нет ни убийцы, ни улик, ничего.

Он залпом допил холодный и горький кофе и встал.

– Передай от меня привет Рувинскому, – сказал Роман. – Пусть готовится, его ждут нелегкие времена.

– Естественно, – сказал я. – Кто-то кого-то убивает, а виноваты всегда ученые.

– Это истина, не требующая доказательств, – подтвердил комиссар Бутлер.

Глава 15
РИМ В ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЧАСОВ

Записка, приложенная к пакету:

«Штейнберговский Институт альтернативной истории,

исх. 45/54. 23 марта 2023 г.

П. Амнуэлю, историку.

Павел, посылаю пневмопочтой три компакт-диска с системными записями. Полагаю, что содержимое дисков тебя заинтересует. Используй компьютеры модели IBM-1986А. Происхождение информации объясню позднее.

М. Рувинский, директор».

Диск первый

РОМАНЦЫ

От Фьюмичино начинались уже городские пригороды – Рим сильно разросся за последние годы, – и Зеев Барак просигналил остановиться. Обе машины съехали на обочину, не доезжая километра от последнего на этой дороге патрульного поста италийцев. Зеев заглушил двигатель и вышел из машины. Аркан остался сидеть за рулем, ладони лежали на баранке, глаза смотрели на Зеева, но видели не настоящее, а будущее. Минут этак на пятнадцать вперед, когда начнется. «Такой молодой, а уже нервный», – подумал Зеев.

Он помахал ладонью перед лицом Аркана, и тот, придя, наконец, в себя, опустил боковое стекло.

– Лечиться надо, – добродушно сказал Зеев. – Если ты будешь с таким же видом смотреть на полицейского…

– На полицейского я вовсе смотреть не буду, – тихо сказал Аркан. Зачем мне на него смотреть? Выйду, руки за голову…

– Ты, главное, выйди где и когда надо, – жестко сказал Зеев, полагая, что напряжение он снял и теперь можно говорить серьезно. – Улица Нерона угол Юпитера, здание министерства внутренних дел. Паркуешь машину на третьей стоянке слева, перед выходом отпускаешь сцепление и включаешь радио. Идешь в сторону…

– … Улицы Мальфитано, знаю, – прервал Аркан и, наконец, оторвав взгляд от какой-то, ему одному видимой точки, посмотрел на Зеева. – На память не жалуюсь. Повторить маршрут отхода?

– Не надо, – помолчав, сказал Зеев. – Бэ зрат а-шем, вперед.

За руль он садился с неприятным ощущением, что день этот радости не принесет. Не нравилось ему выражение лица Аркана. Нельзя так. После возвращения нужно будет показать мальчика психологу. В Перудже хороший психолог, Бен-Хаим, из третьего поколения римских евреев.

Дальше Аркан ехал первым – ровно ехал, хорошо. У поста притормозили, полицейские-италийцы смотрели на Зеева презрительно-недоверчиво, проверяли машину придирчиво, разрешение на въезд в Рим чуть ли не в лупу разглядывали.

– Проезжайте, – сказал капрал, и они проехали.

Через два квартала настало время расстаться – за светофором Зеев свернул налево и в зеркальце увидел, что Аркан повернул вправо и выехал на бульвар короля Виктора. Эти италийские названия… Когда город был романским, бульвар носил имя Рамбама, и в этом заключался высокий смысл. А кто такой этот италийский Виктор? Он и королем-то был всего три с половиной года, пока его не убил собственный сын. И эта нация претендует на Вечный город!

Мысли о Викторе, достойном разве что двух строк в учебнике гойской истории, отвлекли Зеева, но не помешали подъехать к зданию Центрального военного универмага в точно обозначенное время.

В десять утра народу здесь было много, люди входили и выходили, романцев среди них, естественно, не наблюдалось. Зеев отпустил сцепление, включил радио – первая программа италийцев передавала классическую музыку, то ли Верди, то ли Пуччини. Музыка изгнанников, особенно Верди – он, как слышал Зеев, все свои оперы писал в Париже с мыслями о возвращении италийцев в Рим.

Выйдя из машины, Зеев быстрым шагом пошел в сторону Храма Юпитера там облавы начнутся в последнюю очередь. Миновав площадь Независимости с нелепым фонтаном, в центре которого стояла статуя Нептуна, извергающего воду из огромного кувшина, Зеев углубился в квартал Весталок. Внешне он не очень отличался от среднего италийца, кипу, уезжая в Рим, оставил дома. Улица в этот час была пустынна: весталки отдыхали после утомительных, надо полагать, ночных оргий.

Часы на одной из башен Старого города начали бить десять, и Зеев обратился в слух. С последним ударом раздались два глухих взрыва – справа и сзади. Что ж, Аркан не подкачал. Молодец малыш, нервы нервами, а все сделал точно. Теперь бы еще посмотреть на результат, но придется терпеть до вечера – покажут в программе новостей. Диктор скажет мрачным голосом: «И вновь еврейские фундаменталисты, называющие себя романцами, взорвали начиненные взрывчаткой автомобили на людных местах столицы. И вновь пролилась кровь невинных…» Невинных – вот, что они говорят каждый раз. Нет невинных италийцев. Невинный италиец – мертвый италиец.

Зеев вышел к парку принца Домициана и, углубившись в пустынные аллеи, сел на скамью. Посмотрел на часы. Минуты через две должен подойти Аркан конечно, довольный и уже не такой напряженный, как час назад. Лучше всего успокаивает нервы удачно проведенная акция.

Солнце, голубое небо, ни облачка, хорошо. Мысли короткие, как дротики италийцев. Где-то завывают сирены: пожарные, скорая помощь, полиция. Кажется, слышны и крики. Нет, слишком далеко – игра воображения.

Где же Аркан?

* * *

– Ты уверен, что это было его личное решение? – спросил Зеев. – Может, он просто не успел?

– Не успел! – Марк пожал плечами. – Ты смотрел италийский «Взгляд»? Этот придурок выполнил все операции и остался в машине. Семь минут! Что можно не успеть за семь минут?

– Но зачем? – пораженно сказал Зеев.

На экране опять появились кадры с мест утренних терактов. Полуразрушенное здание универмага – его, Зеева, работа, много тел, десятки, большинство – военные, хорошо. А вот министерство – обрушилась стена со стороны стоянки, кругом остовы сгоревших машин. Пострадал сам министр Гай Туллий, ранен в голову, довольно серьезно, но, к счастью, не смертельно. К счастью? Для министра, может, и к счастью. Вот и «субару» Аркана – центр взрыва. Обгоревший труп в салоне, страшно смотреть, так нет – еще раз специально показывают: вот, мол, глядите, дорогие италийцы, до чего уже дошли эти еврейские фанатики… а куда смотрела дорожная полиция… как в городе оказались автомобили со взрывчаткой… когда можно будет спокойно жить в собственной столице…

Марк выключил телевизор.

– И что я скажу его матери? – спросил Зеев. – Что ее сын решил погибнуть как герой? Стать символом Сопротивления?

– Ребятам можно сказать и так, – покачал головой Марк. – Хотя… символом его делать нельзя. Примером для подражания – тем более. Жизнь одного еврея дороже сотни гойских, поступок Аркана принесет больше вреда, чем пользы… А матери скажи правду.

Зеев вопросительно посмотрел на Марка.

– Ты не знал? – удивился Марк. – Ты вообще чем-то интересуешься, кроме всей этой пиротехники? Или ты никогда не видел Малку?

Вот оно что! Зеев, конечно, догадывался, но, честно говоря, эти проблемы его совершенно не волновали. В жизни нужно делать одно дело, и Зеев его делал. Он был, конечно, женат, как всякий религиозный еврей, и рожал детей, поскольку на то была Его воля, но знал ли он, что такое любовь? И слава Творцу, что не знал. Хая была хорошей женой и матерью все, точка.

– Малка поощряла его? – спросил Зеев с горечью.

– Ну, ты, действительно, слепец, – изумился Марк. – Поощряла! Она его к себе на метр не подпускала. Некоторые думали, что он просто хочет воспользоваться случаем – муж в Америке, все такое… Нет, я-то знал: Аркан ее любил. Был влюблен по уши. Готов был жизнь отдать…

– Вот и отдал, – сказал Зеев. – Дурак.

Марк посмотрел на Зеева странным взглядом – слишком много в этом взгляде смешалось разнородных эмоций, Зеев не сумел разобраться, какая была главной. Неважно.

– Пойду к Далии, – сказал он. – Сейчас, ясное дело, объявят комендантский час, могу не успеть… Надеюсь, следующая акция состоится в срок.

– Завтра обсудим, – уклончиво отозвался Марк. – Не мы с тобой ведь решаем…

* * *

Далия Шаллон, мать Аркана, была историком. Молодая еще женщина, лет сорока пяти, не красавица, но очень мила, как любил говорить ее муж Шай, благословенна его память. Она тоже смотрела телевизор, ждала сына с работы, Аркан, как всегда, опаздывал, Далия к этому привыкла и еще не начала волноваться. Зеев не стал проходить в салон, остановился у двери. Дверь оставил открытой, и в спину дуло.

– Да проходи ты, – пригласила Далия. – Я женщина нерелигиозная, мне можно.

– А мне – нет, – сказал Зеев и решил покончить с заданием сразу. – Ты смотрела «Взгляд»?

– Италийский? Смотрела. Работа «Каха»?

– Нет, это мы, «Бней-Иегуда». Я и Аркан.

Далии понадобились три секунды, чтобы осмыслить сообщение. Она, в отличие от самого Зеева, поняла его целиком, со всеми нюансами и скрытыми от Зеева смыслами. Он подумал даже, что она ожидала от своего сына чего-то такого. Далия опустилась в кресло, закрыла глаза, лицо стало белее стены, но, когда Зеев сделал шаг вперед, она предостерегающе подняла руку, и он остался у двери.

Он не знал, сколько прошло времени – может быть, час. Далия, не открывая глаз, сказала:

– Уходи. Ты не виноват, я знаю, но уходи. Я хочу побыть одна.

– Я скажу Хае, чтобы…

– Скажи Хае, что я не хочу никого видеть, пусть она позаботится об этом.

Потоптавшись на месте, Зеев повернулся, чтобы уйти, и Далия сказала ему в спину:

– Никогда нельзя смешивать личные беды с бедами народа. Никогда. Он был неправ.

Она говорила о своем сыне, будто читала главу в учебнике истории – том самом, что написала несколько лет назад для еврейских средних школ.

Зеев вышел и закрыл дверь.

* * *

Утренние италийские газеты были заполнены огромными заголовками и фотографиями, бьющими на жалость. Зеев из дома не выходил, потому что по улицам Перуджи расхаживали военные патрули, смотрел телевизор, где первые полосы газет демонстрировались крупным планом. Позвонил Арону Московицу и спросил, что происходит с романским телевидением и газетами.

– Что всегда, – отозвался Арон, и Зеев так и увидел, как старик усмехается в бороду. – Закрыто. В наш век информации это просто бессмысленно. Кстати, комендантский час кончается в полдень, и на два часа назначено заседание. Изволь явиться.

– Сколько их там было? – спросил Зеев. – Я так и не слышал окончательного числа.

– По последним данным – сорок восемь. Подробности – когда встретимся.

– Аркана жалко, – сказал Зеев.

– Не опаздывай, – отозвался Арон, не отреагировав на реплику.

Конечно, для него Аркан – богоотступник, религия не прощает самоубийц, жизнь еврея принадлежит Ему, и никто не может распоряжаться ею самостоятельно. Это так. Но все равно жалко.

* * *

Подвели итоги. Заседали в малом зале синагоги, где не было книг и где обычно собирались раввины и муниципальные власти, чтобы обсудить местные проблемы, которых всегда было достаточно, а после оккупации стало просто невпроворот. Перуджийский совет Общины Бней-Иегуды насчитывал одиннадцать человек – достаточно для миньяна и для принятия любого ответственного решения.

Зеев был краток – только главные детали и основные выводы. Рав Штейнгольц, руководитель Общины, кивал головой, а когда Зеев закончил доклад, пустился в свои обычные рассуждения о причинах и целях Сопротивления. Рава слушали внимательно, хотя он, по большей части, повторял известные истины – но среди этих истин, как цветы среди камней, попадались замечательные мысли, которые никому, кроме рава, в голову не приходили. И не могли придти – рав был мудр, а остальные просто служили Создателю.

– Сейчас, в пять тысяч семьсот пятьдесят пятом году, – рассуждал рав, – просто нелепо сохранять такое количество богов, что свидетельствует о косности италийского мышления. Подумать только – президент у них посещает храм Юпитера Капитолийского, а министр иностранных дел просит помощи у Марса, когда направляет карательные отряды в Перужду и Неаполь! Бог един, и это признал уже весь цивилизованный мир. Даже безбожники в Штатах и России вынуждены были согласиться, что Мир не мог быть создан этим олимпийским сборищем развратников. Уже хотя бы поэтому приход италийцев на эту землю противен всему развитию цивилизации.

«Что ты знаешь о развитии цивилизации? – подумал Зеев. – У тебя даже телевизора нет. Компьютера – подавно. Твой Хаим приходит к моему Гилю играть в компьютерные игры, они вместе убивают на экране италийцев, и это учит их патриотизму больше, чем твои субботние речи».

– Недавно мне пришлось услышать в этих стенах большую глупость, продолжал рав. – Один романский еврей, я не хочу называть имени, спросил меня в личной беседе: а что бы случилось с нами, евреями, если бы почти две тысячи лет назад Титу удалось взять Иерусалим и разрушить Храм, как того хотел его отец, император Веспасиан? И мне пришлось объяснять, что история не знает сослагательного наклонения, что было – то было, и евреи просто обязаны были победить, потому что опыт прежних сражений с греками и римлянами не мог не принести свои плоды. И гений Маккаби Бен-Дора, описанный Иосифом Бен-Маттафием…

«Конечно, – думал Зеев, – Иосифу было проще – он шел с наступающей армией, и когда Бен-Дор вошел в Рим и лично убил Веспасиана, как прежде убил и Тита, и когда он разрушил храм Юпитера, историку было легко все это описывать. А сейчас, когда все перепуталось, и мы, евреи, прожившие на этой земле два тысячелетия, сделавшие из этой земли рай, вынуждены собираться здесь, скрываться… и опять брать в руки оружие… и погибать за то, что уже было нашим… и должно им быть…»

– И только антисемитизм Сталина, – воскликнул рав, – дал возможность новоиспеченной Организации Объединенных Наций создать здесь, на землях романских евреев, это нелепое образование – Италийскую республику. На месте Большой синагоги поставить храм Юпитера! Я не понимаю: неужели эти гои, решавшие нашу судьбу, думали, что мы смиримся?

«А о чем думал генерал Шапиро, когда в сорок девятом не смог сбросит италийцев в море? – мысленно спросил рава Зеев. – Возможностей было даже четыре, по числу морей: Ионическое, Тирренское, Лигурийское и Адриатическое…»

– И они теперь говорят о нашей жестокости! – завершил свой монолог рав Штейнгольц. – Они, которые согнали нас в гетто, запретили жить в Риме, нашем городе! Эти гои, эти антисемиты, эти…

– А если бы в Иерусалиме сидели не трусы, – подал голос Марк, – то нам бы не пришлось сейчас воевать.

Это был давний и бессмысленный спор, и Зеев подумал, что, если Марк опять сцепится с равом, им до начала комендантского часа не удастся принять решение.

– Не будем о Рабине, – быстро сказал он. – В Иерусалиме своих проблем достаточно. Давайте…

– Вот именно, – тут же согласился рав, которому тоже не хотелось начинать дискуссию – он предпочитал монологи. – Я считаю вчерашнюю акцию успешной. Гибель Аркана Шаллона связана с личными мотивами, это дело его и Творца, и мое как раввина. Как отреагировали в Вашингтоне?

– Никак, – сказал рав Иосиф Визель, отвечавший за международную информацию. – Телевидение, естественно, нагнало на народ страха, а госдепартамент сделал вид, что ничего не случилось. Более интересна реакция Берлина. Канцлер Коль заявил, что борьба с терроризмом не отменяет борьбы за независимость и права на возвращение. И пусть мне объяснят, что он имел в виду! Наше право на независимость Еврейской Римской Республики? Или право италийцев на возвращение, потерянное ими за два тысячелетия рассеяния?

– Канцлер Коль, – усмехнулся в бороду рав Штейнгольц, – всегда оставляет нам возможность для самооправдания, а италийцам – для обвинения. В конце концов, экономические интересы Германии превыше всего…

И он демонстративно похлопал по прикладу «шмайссера», лежавшего на журнальном столе.

– Козырев в Москве призвал италийцев к компромиссу, хотя и осудил акцию, в результате которой, по его словам, погибли невинные, – продолжал рав Визель. – А Ельцин в то же время заявил, что Москва не откажется от дружественных связей с Иерусалимом, и что он не намерен отменять свой визит в Большой Израиль из-за того, что горстка фанатиков нарушает Конвенцию о Риме. Фанатики – это, естественно, мы.

– Боюсь я этого визита, – подал голос молчавший до сих пор Гидон Амитай, самый молодой среди членов совета, но успевший принять участие уже в двух десятках акций. Слова его вызвали улыбку, поскольку все знали, что Гидон никогда и ничего не боялся. – Боюсь, потому что Рабин, как обычно, от нас откажется. Ему, видите ли, нужно поддерживать имидж, пусть даже ценой единства еврейской нации.

– Политикам, – наставительно сказал рав Штейнгольц, – нужно прощать ложь. Даже наши праотцы время от времени вынуждены были скрывать свои мысли. А уж сейчас, да еще в гойском окружении… Все, переходим к завтрашней акции. Гидон, мы слушаем.

– Все готово, – сказал Амитай небрежно, будто о деле, само собой разумеющемся. – Четыре мины в Чивитавеккия, на пирсах Шестого флота. Тактический ядерный заряд в полкилотонны вблизи от военной базы во Фраскати. Радиоподрывники на местах. На завтра италийцы акций не ожидают объявление дадим в семь утра, за полчаса до взрывов. На эвакуацию им хватит.

Зеев впервые услышал, что, кроме обычных мин, установлен и тактический ядерный заряд. Он знал, конечно, что в Обществе существуют секретные секции, что задавать кое-какие вопросы нельзя, он и не задавал, но хотел бы все же знать, каким образом людям Амитая удалось заполучить компоненты плутониевой бомбы, собрать ее – не говоря уж о том, чтобы доставить на место! Иногда ему казалось, что он завидует Амитаю – не столько его молодости (какой смысл завидовать тому, что определяется только волей Творца?), сколько способности принимать неожиданные решения, самоуверенной силе в лучшем смысле понятия «самоуверенность».

Задумавшись, он пропустил несколько фраз и поймал конец предложения рава Штейнгольца:

– … А в семь пятьдесят я выступлю по радио и объясню причины акции.

– И италийская полиция тут же просчитает твой голос, – резко сказал Марк, – и им понадобится ровно полчаса, чтобы тебя арестовать!

– Нет, – покачал головой рав, – я буду говорить голосом их так называемого президента Ливия Тацита. Неужели ты думаешь, Марк, что наши ученые не могут сделать то, на что способен выпускник любого компьютерного колледжа?

Марк, судя по всему, сомневался в способностях выпускников колледжей, но возражать не стал – в конце концов, раву виднее.

Проголосовали и быстро разошлись – время поджимало.

По дороге домой Зеев заскочил в магазин, единственный в районе новостроек, который работал, когда италийцы закрывали территории Тосканы и Умбрии. Магазин был уже пуст, у входа стоял армейский патруль, и офицер-италиец демонстративно показал Зееву на часы – до начала комендантского часа оставалось десять минут.

Кипя от злости, Зеев купил хлеба и молока и припустил по улице будто заяц, убегающий от волка. Стыдно. Ничего, за мой сегодняшний стыд, – думал он, – вы ответите сполна. И вы, и дети ваши.

В дом он, однако, вошел степенно, как подобает хозяину. Дети играли в своей комнате, судя по всему, на компьютере – было относительно тихо. На кухне жена его Хая сидела за столом напротив Далии Шаллон, одетой во все черное – обе женщины плакали.

«Все не так, – подумал Зеев недовольно, – ей шиву сидеть по сыну, а она разгуливает. Мало того, теперь еще и ночевать останется, шестой час уже…»

Он положил на стол пакет с хлебом и молоком и собрался было тихо выйти, но Далия подняла на него красные от слез глаза и сказала неожиданно твердым голосом:

– Завтра возьмешь меня с собой.

И чтобы слова звучали более весомо, чуть приподняла черную пелерину, спадавшую с плеч – Зеев увидел висящий в кобуре пистолет.

Диск второй

ИТАЛИЙЦЫ

Голова у министра была перевязана, а к левому локтю спускался от капельницы тонкий шланг. Впрочем, цвет лица у Гая Туллия, несмотря на ранение, остался великолепным, а голос – столь же зычным. Светоний Квинт, пресс-атташе Президента, внимательно оглядел палату в поисках каких-нибудь упущений, не обнаружил изъянов и повернулся к раненому.

– Неплохо выглядишь, мой Гай, – сказал он. – Врач сказал, что вечером к тебе можно будет даже допустить репортеров.

– Это все, о чем я мечтаю, – заявил Туллий. – Так и вижу себя на экранах телевизоров в Москве и Лондоне.

– В Париже не видишь?

– Французы всегда нас поддерживали, в отличие от русских и англичан. Скажи, мой Светоний, сильно ли пострадало здание?

– К сожалению, да, мой Гай. Обрушилась вся стена со стороны стоянки. Но Президента беспокоит сейчас другое. Видишь ли, после утренних терактов не последовало обычных заявлений со стороны евреев. Никто – ни «Ках», ни «Бней Иегуда», ни «Эрец» – не взял на себя ответственность. К тому же, водитель второй машины скрылся. В полиции недоумевают: то ли было запланировано, чтобы лишь один террорист исполнил роль самоубийцы, то ли он просто не успел выскочить.

– Меня как-то не волнуют эти тонкости, – прервал Квинта Туллий. Надеюсь, что теперь-то наш дорогой Президент закроет территории надолго, если не навсегда. Я ведь говорил…

– Да, да, – поспешно согласился Квинт. – На территориях объявлен комендантский час, везде, даже в Ломбардии. И что в результате? В Риме закрыты многие заводы и прекращено строительство, потому что… ну, не тебе объяснять.

– Конечно, – с горечью сказал Туллий, – мы, италийцы, неплохие вояки, мы вот уже сорок лет отстаиваем свое право на эту землю, и в результате до сих пор не имеем своей промышленности. Ты знаешь, мой дальний предок был патрицием во времена Августа и…