Текст книги "Крутизна"
Автор книги: Павел (Песах) Амнуэль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
Песах Амнуэль
Крутизна
Вольф-359 – красный карлик позднего спектрального класса М8. Расстояние от Солнца 7,7 светового года. Светимость в две тысячи раз меньше солнечной. Время полета от Земли на звездолетах класса «Каскад» – 89 суток.
Реста – вторая планета системы. Радиус равен лунному, атмосферы нет. Средняя температура минус 140 по Цельсию. Оборот вокруг оси 37 часов, звездный год 56 суток. Расстояние от светила 20 миллионов километров.
Из «Справочника астронавигатора», 2110 год
ПРИБЫТИЕ
Сначала я не понял. Не могло этого быть. Нелепо. Сеанс связи давно закончился, а я все повторял про себя: «Астахова нет. Игорь Константинович Астахов погиб две недели назад…»
Я так надеялся на эту встречу! Представлялось: я выбираюсь из посадочной капсулы, Астахов стоит у кромки поля. Мы долго смотрим друг на друга, не решаясь сказать ненужные, в общем, слова приветствия. Мы не простились пятнадцать лет назад и теперь продолжим старый незаконченный разговор.
Я был тогда мальчишкой, не способным принять какие-то научные или бытовые условности. Может быть, это и сблизило нас с Игорем Константиновичем? Школьный учитель физики, он в свои сорок лет тоже выглядел мальчишкой. У него была цель – красивая на словах и недостижимая на деле. Он шел к ней с упорством, которое и возможно только в детстве, когда не знаешь, чем грозит крутизна дорог. Пешком к звездам – в этих словах было для меня больше содержания, чем в сотне учебников. Он хотел достичь звезд – без ракет, без генераторов Кедрина. Я тоже мечтал об этом: кто не летает во сне в двенадцать лет!
Я стал космонавтом – вопреки Астахову или благодаря ему. Несбывшуюся мечту моего учителя я запрятал глубоко, и она давала знать о себе только тем, что иногда, на Земле, на Базе или в полете работа вдруг утрачивала для меня смысл. Звезды обретали призрачность далеких маяков, и тогда я кидался, как говорили ребята, в «шабаш воображения», выдумывая и решая самые несусветные задачи, не имевшие к астронавигации ни малейшего отношения. Они обладали единственной прелестью: были красивы, как мечта Астахова – пешком к звездам. И так же нереальны. Хотя каждая из них казалась мне потенциальным открытием.
«Как делаются открытия? – думал я. – Ткнул пальцем в небо и попал в журавля. А мог попасть в пустоту. Работают люди, изводят тонны мыслительной руды, а открытие – как журавль в небе. Летает себе, а потом, будто решив покинуть на время непрочную синеву, садится вам на плечо и смотрит в глаза – вот я…»
В архивах Института футурологии я нашел два письма Астахова. Сродство характеров сказалось: мы шли к одной цели. Судя по письмам, методика открытий занимала и его. Игорь Константинович работал, как я выяснил, на строительстве ПИМПа – Полигона исследования мировых постоянных, далеко от Земли, и в этом смысле мечта его сбылась, он достиг звезд. Конечно, не пешком, да и что это за фраза: «Пешком к звездам»? Повзрослев, я перестал воспринимать ее поэтический смысл, а реального содержания в ней, естественно, не было.
Я пришел в Комитет Полигона и сказал: «Нужно на Ресту». Пришлось долго объяснять, чего я хочу. А я и сам толком не знал. Казалось, я непременно должен увидеть Астахова, потому что в поиске алгоритма открытий он ушел гораздо дальше меня.
Пассажирские корабли шли на Ресту раз в два года – отвозили смену строителей. Грузовые контейнеры отправлялись еженедельно, и я полетел на грузовозе «Экватор», исполняя по дороге обязанности сменного навигатора. Обратно мне предстояло лететь неделю спустя вместе с очередной сменой.
ПИМП строился уже десять лет, и конца этому не было. Слишком грандиозно сооружение, и слишком велико расстояние. Заботы о безопасности привели к тому, что стройку вынесли на один из дальних форпостов, работы автоматизировали до того предела, когда человек перестает понимать детали, ограничиваясь общим наблюдением. Для наблюдения же и контроля достаточно смены из пяти человек. Одним из пяти и был Астахов.
Был? Отчего он погиб? Я не спросил об этом во время сеанса связи. Да и не все ли равно? Астахов не встретит меня, и старый наш разговор прерван навсегда…
Спицу я увидел еще в полете, когда «Экватор» пронизывал систему Вольфа и в сторону Ресты один за другим стартовали автоматы с оборудованием. Реста находилась в очень выигрышном для наблюдения ракурсе: казалось, в небе плавает ржавая сковорода с ручкой. Приходилось убеждать себя, что «сковорода» – это планета, а «ручка» имеет в длину добрую тысячу километров. И что в официальных документах «ручка» эта зовется Первым зональным вариатором постоянной Планка, в просторечии – Спицей.
Мою капсулу вели автопилоты Полигона, я только посматривал на курсовод, а в остальное время следил, как Спица выходит из-за диска планеты на черное небо, растет, приближаясь. Так и хотелось схватиться за Спицу, словно за рукоять, и закрутить Ресту, зашвырнуть ее подальше. Должно быть, такую точку опоры и имел в виду Архимед…
Капсула опустилась на самом краю поля, я защелкнул шлем и выбрался наружу. Над пейзажем доминировала та же Спица – было просто невозможно сосредоточиться на чем-нибудь другом. На верхушке ее, в самом зените, примостился, весь в оспинах пятен, багровый диск Вольфа.
Я опустил взгляд и разглядел у края поля легкий двухместный кар, а рядом с ним – одинокую фигуру. Человек молчал, смотрел в мою сторону – наверняка, он наблюдал за мной.
– Здравствуйте, Ким.
Голос высокий, ломкий. Казалось, говорит мальчишка лет пятнадцати. Услышав этот чужой голос, я окончательно понял, что учителя нет. Пружина, натянувшаяся в момент, когда я узнал о его гибели, неожиданно лопнула, и космодром этот, и Спица, и человек у кара показались мне настолько чужими, что захотелось вернуться в капсулу и немедленно стартовать, догонять разгрузившийся и уже, наверное, уходящий «Экватор». Что мне делать здесь теперь?
– Огренич, Борис. Инженер систем защиты, – представился незнакомец. Я увидел длинное лицо, остроносое, с выпирающими скулами, некрасивое лицо, на котором отчетливо выделялись глаза. Глаза были с другого лица – ярко-голубые, улыбчивые.
Мы взгромоздились на тележку, сели рядом, машина развернулась и поехала навстречу Спице по узкой бетонной дороге.
– Астахов, – сказал я. – Как он погиб?
– Случайность, – ответил Огренич, помедлив. – Игорь Константинович был в зоне контроля. Недалеко – четыре километра от станции. Обычные профилактические работы. Во время проверки не вышел на связь… Потом выяснилось: система гравиизлучателей неожиданно выдала импульс мощностью до миллиона единиц.
Миллион единиц! Все произошло мгновенно…
Кар въехал под козырек гаража, и Огренич оставил машину в длинном тоннеле шлюза. Низкий переходный коридор соединял гараж с домиком станции. Мы вошли в первую же дверь. Это был клуб. Световая доска во всю стену, книготека, широкое окно с навсегда застывшим пейзажем: пустыня, изможденная, уставшая от миллиарда лет неподвижности. Как лицо старца – серое, с неживыми морщинами трещин. Густые тени, будто пролитая тушь.
У круглого стола сидели двое. Одного я узнал, он выходил на связь с «Экватором». Внушительная фигура – рост около двух тридцати. Второй – мужчина средних лет, о котором с первого взгляда можно было сказать: вот человек, который знает свою жизнь наперед. Не в смысле фактов, а психологически. Любой факт он представит как следствие собственного плана. Наверняка это Тюдор – Лидер смены.
– Евгений Патанэ, – сказал детина рокочущим басом, – инженер систем обеспечения.
– Рен Тюдор, кибернетик-монтажник, – наклонил голову Лидер.
– Станислав Игин, – голос был тихим, и я не сразу увидел его обладателя. Небольшой экран открылся в стене, на меня смотрело немолодое, очень широкое лицо – щеки даже как-то странно отвисали, будто у бульдога.
– Глава теоретической мысли на дежурстве, – пояснил Огренич.
Я сел, стараясь остаться в поле зрения телекамеры, и Игин благодарно улыбнулся.
– Борис, вероятно, рассказал вам о том, что случилось, – утвердительно сказал Тюдор.
Я кивнул.
– Нелепый случай, – продолжал Тюдор. – Я виноват. Ошибка родилась в блоках памяти, моя прямая обязанность – ее заметить.
– Не нужно об этом, – попросил я. – Не для того я сюда летел. Мысли, идеи Астахова – вот, что мне нужно. Игорь Константинович занимался методикой прогнозирования открытий. Что он успел?
– Есть какая-то закономерность в том, что это случилось именно с Астаховым, – сказал Огренич. – Такой он был человек… неудачник.
– Это ваше личное мнение, Борис, – мягко сказал Игин.
– Именно личные мнения мне и нужны, – пояснил я.
Тюдор поднялся и пошел к двери.
– Не могу кривить душой, – сказал он, стоя на пороге. – Если вы летели сюда только для того, чтобы понять, чем занимался Астахов, то напрасно тратили время. Извините.
Он вышел, и дверь тихо щелкнула.
ПРИТЧИ
Первое впечатление – в этой комнате никогда не жили. Нервами, а вовсе не глазами, я ощущал первозданную аккуратность, созданную наверняка не самим Астаховым. После его гибели здесь прибрали, навели порядок, и этот порядок не давал теперь сосредоточиться.
Я обошел комнату, не особенно приглядываясь, просто стараясь почувствовать себя дома. Не получалось – возникло желание расшвырять по полу бумаги, выставить со стеллажей десяток книгофильмов, в общем, создать ту чуточку хаоса, которая и придает вещам приемлемый для человеческого сознания порядок.
Я сел за стол и увидел белый листок, приклеенный к стене. Это было нечто вроде стихов, две строчки:
Крутизна дорог ведет к вершинам гор,
Но гораздо круче пропасти обрыв…
Не знаю, хорошие ли это стихи, в поэзии я разбираюсь плохо. Убежден, что и Игорь Константинович повесил перед глазами двустишие вовсе не оттого, что увидел в нем красоты стиля или тайный поэтический подтекст.
Я отошел к стеллажам и заставил себя не думать об этих стихах. Я запомнил их и знал, что, едва возникнет нужная ассоциация, они непременно всплывут в памяти.
Книгофильмы стояли в алфавитном порядке, и я понял: это и есть знаменитый астаховский каталог. Знаменитый… Несколько писем, в которых этот каталог упоминался, я отыскал в архивах Института футурологии. Игорь Константинович писал, что ведет работу по прогнозированию открытий. Начальная фаза естественно включает в себя системологию – всеобщее обозрение открытий человечества.
Я взял крайнюю левую капсулу. «Аарон. Описание к патенту на открытие. Эффект Аарона при низких температурах». Аарон открыл эффект Аарона. Очень понятно. Следующая капсула. «Абель. Математические труды».
Прогудел вызов, и я нажал клавишу подтверждения. Игин остановился на пороге, покачиваясь, будто шарик на ветру. «Тренировался бы, – подумал я.
– Разве можно быть таким толстым?» Шарик вплыл в комнату, заворочался в кресле.
Разговор начинался медленно. Игин выдавливал слова, будто под прессом. Я чувствовал, что это не от нежелания говорить, просто у него манера такая.
– Я представлял вас иначе, – сказал Игин. – Думал, Яворский такой… худенький… не очень уверенный в себе… руки прячет за спину.
– Вам рассказывал Игорь Константинович? – догадался я.
Игин кивнул.
– Два года сближают людей… обычно, – медленно сказал он, заполняя паузы громким дыханием. – Совместная работа… А вышло наоборот. Астахов нас встретил. Показал станцию. Возил к Спице. Она была тогда поменьше, километров семьсот… Вы знаете, почему он оставался?
– В общих чертах, – уклончиво ответил я. – Знаю, что была авария. Астахова ранило, и он не мог лететь на Землю. Все возвращались, а он оставался.
– Да… В конце первой смены, девять лет назад… Был только фундамент. И отношение было другое. Автоматики тогда было поменьше, людей побольше. Летали над фундаментом. В корабль ударил разряд. Астахову сломало позвоночник, сожгло кожу на лице. Еле выходили…
– Позвоночник… Я не знал.
– Но он мог лететь. Потом, с третьей сменой. Не захотел. Работал. Прогнозирование открытий – тогда это началось. Характер у него был… не очень. Все же болезнь. Столько лет без Земли. Конечно, трудно. Тяжелый характер… Так и получилось. Он с людьми – как одноименные заряды, все дальше и дальше…
Я показал Игину стихотворение.
– Крутизна дорог, – продекламировал теоретик нараспев. – Знаю. Есть такая поэма…
– Раньше Игорь Константинович не любил стихов, – сказал я.
– Да, его больше привлекала мифология, – кивнул Игин.
– Притчи! Игорь Константинович рассказывал их на каждом уроке.
– Притчи, аллегории, как хотите… О каждом из нас. Притчи о планетах…
Я молчал выжидающе.
– Люди-планеты, – продолжал Игин. Он, верно, не привык к долгим речам, паузы между словами все удлинялись, слушать его было мучением. – У каждого своя орбита. Есть массивные планеты. Влияют на судьбу других. Иные очень малы. Действие их неощутимо. Небесная механика в судьбах людей…
– Расскажите хоть одну, – попросил я. Представил, как рассказывает притчи Астахов: в его голосе не было таких тягучих интонаций, многие детали он опускал, приходилось дополнять рассказ воображением – один из методов воспитания ассоциативного мышления.
– Расскажу о себе, – подумав, сказал Игин. – Планета-скиталец. Сегодня под одним солнцем, завтра под другим. Сегодня ее притягивает Сириус. Завтра – далекий Денеб. Планета летит к нему. Потом – дальше…
Планета-скиталец. Если так, лучше я поговорю об Астахове с кем-нибудь другим. Услышу более определенное мнение.
В тонкостях настроений Игин, однако, разбирался.
– Пойду, – сказал он. – Время позднее. Собственно, я зашел, чтобы… Игорь Константинович рассказывал о вас, и я хотел… – он смущенно повел плечами. – А помощь… Вряд ли я смогу…
Он обвел взглядом стеллажи. Встал, потоптался у порога, будто ждал какого-то вопроса.
– Картотека на первых полках, слева… Мы пробовали разбирать. Потом бросили. Нет времени. В столе – текущая информация. В красной капсуле акт экспертизы. Спокойной ночи…
ФЛУКТУАЦИЯ
Я сидел за столом и думал. О статистике открытий. Об учителе. О его жизни и гибели.
Путь, которым шел Астахов, казался на редкость нерациональным. Лишь имея неограниченное время и безмерное терпение, можно было задумать такую работу.
«В каждом открытии есть элемент случайности», – утверждал Астахов. Разделив открытия на девять классов, он разграничил их по степени случайности. Открытия первого класса делаются повседневно – открывается не новый принцип, а некая неучтенная закономерность в давно известных явлениях.
С этой тривиальной ступеньки начинается путь наверх. Открытия второго уровня – в предгорьях трудностей. Это тоже непринципиальные достижения, но для них еще нет экспериментальной базы. Появляется элемент случайности, который растет от класса к классу.
Девятый уровень высится как недостижимая вершина. Открытия, которые принципиально нельзя предвидеть, – царство чистой случайности.
Я начал понимать, для чего нужно было подробное разделение открытий на классы, прогнозирование в каждом классе предполагалось вести различными способами, и, естественно, Астахов начал снизу.
Он применил метод, который сам назвал поисками иголки в стоге сена. Астахов приспособил для прогноза морфологический анализ – модернизированный в двадцатом веке древний метод проб и ошибок. Нужно, допустим, придумать новый тип двигателя. Составляешь «морфологический ящик»: таблицу, в которую заносишь все мыслимые характеристики двигателей, все возможные изменения. Огромную таблицу с десятками тысяч клеток. Ни одна возможность, ни один принципиально осуществимый тип двигателя не могут быть упущены. Но сколько же нужно времени и сил, чтобы разобраться во всех сочетаниях клеток таблицы, во всех возможных и невозможных двигателях!
Как-то грустно все это, непохоже на Астахова… Заболела голова – не от усталости, мозг всегда странно реагировал на информацию, которую не мог сразу переварить. Я вспомнил об акте экспертизы, вставил в проектор красную капсулу.
…Тот день был обычным. Вахта Тюдора, начавшаяся утром, заканчивалась в тринадцать часов. Тюдор сдавал смену Игину, когда сигнал внешней тревоги заставил всех бросить работу и помчаться к шлюзовой.
Не было Астахова, который ушел к Спице в девять двадцать. Сигнал тревоги выдали автоматы, когда в тринадцать ноль-ноль проверочный импульс не получил отклика от радиомаяка Астахова. Вызовы по личной связи оказались безуспешными.
– На выход! – приказывает Тюдор.
Они выводят большой кар-лягушку и мчатся к первой мачте будущего Полигона, мимо лабораторного корпуса, мимо ССЛ – сверхсветового лазера. Непрерывно верещит приемник – автоматические наблюдательные системы на трассе докладывают: нет, не видели, не проходил…
Что было потом? Они вернулись. Патанэ с Огреничем вылетели в поиск на космолете, хотя отрицательные ответы автоматики не давали надежды на успех. Двое оставшихся начали контроль пультового управления. Все приборы, роботы, автоматы, агрегаты, датчики в шестой зоне, куда должен был пойти Астахов, оказались в порядке, да и в соседних зонах тоже. Космолет облетел основание Спицы и вернулся ни с чем. А Тюдор с Игиным перешли к исследованию командно-операционного блока.
Тогда все и обнаружилось.
В акте экспертизы было написано: при контроле командной перфоленты на ней была обнаружена внепрограммная группа сигналов, прошедшая на Полигон в одиннадцать тридцать две. По этим сигналам включались гравитаторы шестой и седьмой зон.
У меня при чтении этого отрывка возникло жуткое ощущение нереальности. Откуда мог появиться на ленте внепрограммный сигнал? Оператор никак не мог его упустить – перед вводом лента сверяется со стандартом, а Тюдор не ребенок.
Как это называется? Мистика… Они, правда, отыскали другое слово: флуктуация. Смысл один – случилось то, что происходит раз в тысячу лет и может не случиться никогда. Вероятность случайного включения тут же подсчитал Игин: получилось что-то около одного шанса на миллион.
На этом экспертиза кончалась – на вероятностях. Странный вывод. Нужно найти причину, а здесь ее будто и не искали. Внешнее описание. Хронометраж. И не было остановлено строительство, не демонтированы злосчастные гравитаторы, не заменена печатающая система. Будто с гибелью Астахова примирились, едва она стала фактом.
Я подумал, что невольно разделил экипаж на «них» и «него». Они – четверо – стояли по другую сторону барьера. Они – четверо – не очень понимали Астахова. Они дорожили каждой минутой. Астахов не берег часы, размышлял над методикой открытий. Они строили Спицу, Астахов же был занят чем-то сугубо теоретическим. «Характер у него тяжелый», – сказал Игин. «Неудачник», – голос Огренича.
Неудачник. Так бывает: слово прилипнет и безотносительно к тому, что оно означает, начинает играть главную роль в рассуждениях.
Крутизна дорог… Но гораздо круче пропасти обрыв… Неудачник. Пропасть, в которую падаешь, когда не удается главное дело жизни. Дороги к вершине могут оказаться слишком крутыми, сама вершина – на недосягаемой высоте… Предсказание открытий – взял ли Астахов эту вершину? Если нет? Если убедился, что неприступные скалы непроходимы для разведчика-одиночки?
…Наверно, с этой мыслью я уснул, потому что сон, который мне приснился, был на редкость противоестественным. Я не хотел просыпаться, знал: проснусь, придется додумывать этот глупейший сон до конца. Но даже во сне я знал, что все равно проверю эту идею, несмотря на ее глупость. Потому что она объясняла все.
СПИЦА
Выехали с рассветом. Утро на Ресте начиналось с невнятного шепота пустыни. Остывшая за ночь почва быстро прогревалась и тихо шелестела, вспучиваясь и заполняя трещины в скальной породе. Высокий коэффициент объемного расширения – только и всего. Но когда просыпаешься от непривычного гула, ощущаешь под ногами вибрацию массы, как-то не думается о физической стороне явления.
Тюдор молчал, пока автоматика проверяла моторы и системы управления. Кар, напоминавший по форме раскоряченную лягушку, подпрыгнул и ринулся в пустыню. Автоматы заложили крутой вираж, и я увидел Спицу. Вольф освещал ее в лоб, теней не было, и Спица казалась далекой, как звезды. Предки сравнили бы ее с гигантской – увеличенной в тысячи раз – телевизионной башней… Кар взбирался в небо, как в гору – давало себя знать автономное поле тяжести Спицы.
– Я слышал, вы учились у Астахова, – сказал Тюдор. – Это чувствуется. Я знаком с вашими работами. Планета-лазер. Динамичные ландшафты… В ваших идеях нет системы. Интуиция, возведенная в абсолют. В работах Астахова – тоже. Разница в том, что вы не пытаетесь – и справедливо – подводить псевдонаучную базу под свой талант.
– Вы слишком хорошо обо мне думаете, – сказал я с кислой улыбкой. – Я хотел видеть Игоря Константиновича, потому что и сам занялся подобным делом…
Взгляд Тюдора был откровенно неодобрителен. У него исчезло желание разговаривать. Перейдя на ручное управление, Тюдор повел кар на посадку. Площадка, на которой мы сели, была ровной металлической поверхностью с едва различимыми стыками между отдельными листами конструкций. Неподалеку возвышался ряд монтажных башен, окружавших бесформенное сооружение с красной надписью «Планк-31». Это был один из внешних выводов вариатора постоянной Планка. Неказистый на вид, никакой внушительности. Остальные девяносто девять тянулись вдоль горизонтального пояса Спицы на высоте двухсот тридцати километров над Рестой. Лишь подумав об этом, я понял, что и сам нахожусь сейчас на этой высоте и стою вовсе не на планете, а на вертикальной поверхности Спицы. Вольф висел над головой – на самом деле он недавно взошел, и на планете еще не укоротились тени.
Рано я прилетел сюда. Прилететь бы года через три, когда первые эксперименты по изменению мировых постоянных взорвут окрестный космос. Возникнет особый мир, со своими законами природы… Но через три года меня здесь не будет – Ресту объявят запретной зоной.
Мы подошли к одной из монтажных башен. Откинув крышку приборного отсека, Тюдор начал контроль систем. Он молчал, и мне казалось, что он просто не хочет говорить со мной, – Тюдор разочарован, не ожидал, что встретит в Яворском сторонника идей этого странного человека, так нелепо ушедшего из жизни.
Я подумал, что не смог вчера отыскать систему в записях Астахова, потому что ее и не было. Четверо. Умные люди. Современные ученые. Глупо думать, что они не смогли бы преодолеть сопротивление характера, если бы видели в работе Игоря Константиновича хоть какое-то рациональное зерно.
– Не обижайтесь, Ким, за «псевдонаучную базу», – сказал Тюдор, закончив осмотр. – Говорю, что думаю.
– Вы откровенны, – согласился я. – Тогда скажите, что вы думаете об Астахове.
– За два года я изучил его, – сказал Тюдор, когда мы стартовали. – Он неудачник. И по причине личной неудачливости – скверный характер, подозрительность, стремление превознести собственные, не очень значительные успехи. Не оправдываю себя, я виноват. Думаю, вы заметили, в чем слабость экспертизы. Все мы смалодушничали, не захотели прямо сказать: Астахов не выдержал.
Та же мысль, что в моем чудовищном сне! Тюдор-то не спал, когда думал об этом.
– Убежден: каждый из нас тогда решил, что Астахов сделал это сам… добровольно. Флуктуация слишком нелепа. Но никто не сказал вслух. Чтобы утверждать такое, нужны доказательства. Их нет. Есть только наши впечатления. Все мы знали, что Астахов подавлен. Особенно в последнее время, когда не получилось с методикой…
Тюдор замедлил движение кара, и мы повисли под каким-то немыслимым углом к горизонту, почти вниз головой – гравитаторы Спицы создавали поле, удобное для монтажных работ.
– Наверное, каждый думал: человек ушел, он был несчастлив, зачем копаться в этом? Пусть будет случайность…
Видимо, решив, что мы уже достаточно повисели вниз головой, Тюдор повел кар к станции – я видел черную тень сверхсветового лазера, напоминавшую очертания старинного радиотелескопа. Мы сели в нескольких метрах от гаража, и машина поползла к своему дому, на ходу втягивая двигатели. Крыша нависла над нами, после Спицы все казалось мне игрушечным, я на минуту как-то оробел, в памяти все еще я видел Ресту с высоты двухсот километров – планету, вставшую дыбом, нарисованную пустыню внутри иссиня-черной рамки неба.
Тюдор не обратил внимания на мое состояние. Должно быть, он сказал уже все, что хотел, и теперь торопился в пультовую. Я едва нагнал его у входа в пост управления и скороговоркой выложил свои вопросы. Допустим, произошел срыв, Астахов решился на крайний шаг. Как все случилось? Почему именно сейчас? Отчего не сработала система безопасности?
– Вы не обратили внимания, Ким, – сказал Тюдор. – В экспертизе указано: в комнате Астахова обнаружен диктофон с лентой, подключенный к коммутатору Мозга. Это нормально – чтобы не прерывать работы, все мы обычно пишем команды с голоса, а сами занимаемся более продуктивным делом. Мозг обрабатывает эти команды и выдает на Спицу, если допускают строительные нормы и техника безопасности. Лента в диктофоне Астахова была пустой, и мы не стали проверять, есть ли на ней стертая запись команды включения гравитаторов.
– Погодите, Рен, при чем здесь лента? Придя в зону, Игорь Константинович мог дать команду на включение…
– Нет, – отрезал Тюдор. – Команды на Спицу идут только через Мозг.
– Значит, находясь вне станции, вы не можете вносить исправлений в работу механизмов?
– Разумеется, нет. Сигналы управления сложны, в монтаже сейчас участвует до миллиона агрегатов. Если исправления необходимы, их нужно записать кодом на диктофон. Мозг включит вашу программу в общий цикл, если это будет возможно. Запись стирается, а на ленте в посту появляется ее копия. Поэтому, если Астахов хотел… если он решился на крайний шаг, то был лишь один способ. Надиктовать внеплановые, значит, внеконтрольные команды включения гравитаторов и прийти в зону к моменту, когда команды будут выданы на исполнение.
Тюдор начал было подниматься по короткой лестнице в пультовую, но что-то в моем лице заставило его остановиться. Недоверие? Нет, все могло быть так, как он говорил.
– Думайте, – сказал Тюдор. – Впечатлений у вас теперь достаточно, Ким.
– Да, Рен… Только одно. Игин говорил мне о притчах…
– Ах, это, – Тюдор усмехнулся. – Психологические этюды, не больше. Хотите знать, что он говорил обо мне? Будто бы есть такая планета… Живут на ней люди. Умирают. Их хоронят – раньше закапывали умерших в землю. И все, что они знали, что любили, короче – вся информация переходит в почву, записывается в ее структуре. Память земли. Планета помнит все… Но кому от этого польза?
