Текст книги "И умрем в один день…"

Автор книги: Павел (Песах) Амнуэль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

Тогда я хочу быть с тобой. Там. И с тобой умереть. Сколько лет ты положил себе на жизнь в капле? Неужели и там ты хочешь покончить со всем быстро и решительно, и только потому, что я… Не надо, прошу тебя…

Моя тень отодвинулась и застыла, а воздух стал чуть плотнее, это Лючия почувствовала кожей, она знала, что сделать ничего невозможно, тень – всего лишь квантовый эффект, искажение вероятности, а ядро волновой функции уже переместилось в новую, только что созданную вселенную… и там…

– Я хочу досмотреть, – сказал я, потому что Джеронимо прервал демонстрацию, изображение в моих мыслях растаяло – на этот раз без остатка, сохранившись лишь в памяти, теперь уже – навсегда.

– Зачем? – невозмутимо сказал Балцано. – Это не твоя память. Попроси Лючию, и если она захочет… Впрочем, тогда пусть сама тебе все и расскажет. Когда она пришла ко мне и показала запись, я спросил… Впрочем, я и так понимал, чего она хотела. Пойти в каплю за тобой, уговорить вернуться…

– Если бы я вернулся, то целый мир… целая вселенная…

– Перестали бы существовать, да. Ну, сколько уж было таких… Плотность темной энергии резко возрастает, когда уходящий наблюдатель теряет свою энергию, часть которой использовал на создание этого мира…

– Но там… – сказал я. – Получилось не так… Я не был наблюдателем!

– Ты слишком торопился уйти, – пожал плечами Джеронимо. – И опыта в создании капель у тебя немного, верно? Результат: ты сохранил профессию… интуитивно, да? И не захотел даже самому себе признаться в том, что несешь теперь ответственность за жизни и смерти миллиардов людей… и животных… и прочих тварей… и планет… и звезд… и галактик… и черных дыр…

– Хватит! – воскликнул я. – Вот так же и Вериано перечислял, уходя…

– Ты не умеешь создавать полностью детерминированные капли, Джузеппе. Для того, чтобы наверняка покончить с собой, тоже нужно быть специалистом. Тренировки, да. Нужно множество раз тренироваться… а ты захотел сразу. Естественно, у тебя не получилось. Ты бы знал об этом, если бы…

– Меня никогда не интересовала космология, – пробормотал я. – Мне казалось, что достаточно уйти в каплю…

– Это целая наука, – покачал головой Балцано. – Я с этим сталкивался в работе, ты – нет.

– Понимаю, – пробормотал я. – Вериано был изнанкой моей же личности… потому он и пришел ко мне, когда… И этот Джанджакомо Гатти был… тоже был я.

– Конечно. Тот ты, которого и любила Лючия по-настоящему.

– Я ничего не понимал…

– Но ты сделал все, что мог, верно? Ты профессионал, Джузеппе, и остался им.

– А ты ловко этим воспользовался, – сказал я с неприязнью. – Ты помог Лючии.

– Успел помочь. Твоя капля эволюционировала так быстро, что была опасность не успеть.

– Когда ты…

– Хочешь знать? Лючия появилась в капле, когда тебе было восемь лет – она ведь там была на восемь лет моложе тебя, верно? И она, как и ты, – найденыш.

– Да, – сказал я. – Она могла выйти за меня, а вышла за…

– За тебя, естественно, за вторую твою суть. А потом познакомилась с Джанджакомо… тоже с тобой, но более близким ей по духу. Чем это закончилось – тебе известно.

– Если ты помогал ей… Кстати, отчего ты постоянно лазил сквозь стены?

– Послушай! Это не моя капля, сначала я вообще ничего там не понимал и, бывало, наступал не там или не тогда… какие бывали наводнения, ты наверняка читал в газетах или по телевидению видел…

– Климатические выверты…

– Это не я, точнее – не только я. Очень неустойчивая система воздушных масс на планете, достаточно малого воздействия… ты хочешь обсудить это?

– Нет, – отказался я. Какое это сейчас имело значение? – Но ты мог хотя бы людей не пугать.

– Я не понимал, что кого-то пугаю, – смущенно улыбнулся Балцано. – Я только присматривал за Лючией.

– Если Вериано… Послушай, это уже профессиональное! Почему он обвинил Лючию в том, что она погубила вселенную? Он же должен был понимать, пусть хотя бы на бессознательном уровне…

– А ты всегда был таким, Джузеппе, – отмахнулся Балцано. – Ты редко признаешь свои ошибки, верно? Ты редко берешь на себя… Почему в капле должно было быть иначе?

Я промолчал. Конечно, Балцано был прав. Во всем, кроме одного.

– Зачем вы заставили меня вернуться? – спросил я. – Разве Лючия изменилась? Разве теперь она перестанет быть такой, какой была всегда? Это невозможно, ты знаешь. И значит, через неделю-другую… Джеронимо, мы поссорились в первую же ночь после возвращения! Я смотрел инсталляцию звезд в Медоне, а Лючия отправилась с каким-то… Она даже не стала объяснять – почему!

– Это – характер, – кивнул Балцано. – Мировая постоянная.

– Я не могу так!

– Тут ты ничего не можешь изменить, Джузеппе.

– Тут – да. Ничего.

– Послушай… Ты что, хочешь опять?…

– Теперь у меня есть опыт, верно?

– Суицидальный комплекс…

– Лечится? Я не собираюсь лечиться, я не болен. Я люблю ее, понимаешь? Люблю!

– Не надо кричать.

– Я не кричу!

– Лючия есть Лючия… Она ведь и там… в капле… любила тебя в Вериано и полюбила тебя в Джанджакомо, а потом…

– Да! Да! Но это был я – только я! Она смогла любить только меня, в каком бы… И теперь я не сделаю такой ошибки. Не будет меня в трех лицах, это легко исправить, когда знаешь, в чем проблема. Только я.

– На какое-то время. А потом – смерть.

– Конечно. Но, послушай: "За миг любви, за поцелуй готов я завтра умереть…"

– Бездарные стихи.

– Хорошо, вот другие: "Любовь – это сон упоительный, свет жизни, источник живительный…"

– Живительный!

– Сколько человек пошли на смерть из-за любви к прекрасной даме!

– Я не знаком с историей капли…

– А я знаком, изучал. "Меня казнили за любовь в тот предрассветный час…"

– Джузеппе!

– Я все равно сделаю это! Ты можешь мне помешать?

– Нет, – сказал Балцано, подумав. На меня он не смотрел. Он мог мне помешать, и оба мы это понимали. Он не хотел.

– Спасибо, – сказал я.

Мы опять поняли друг друга.

– И на этот раз я тебя туда не пущу, – сказал я. – Ни тебя, ни Лючию.

– Я не…

– И не пытайся.

– Не обещаю, – вздохнул Балцано.

Я встал.

– Спасибо, – сказал я. – Извини, у нас с Лючией вечером на Ганимеде концерт, мне нужно привести себя в порядок.

– Ты ей скажешь, что…

– Она знает, – кивнул я.

– И она… так спокойно…

– Нет, конечно! Ты прав, Лючия – это Лючия. Она плакала все утро, что не помешало ей назначить при мне свидание Копелю с Диона.

– Это ведущий передачи о…

– Да, известная личность. Так что, как видишь, Джеронимо, все повторяется в нашем мире, все уже когда-то было с тобой и все есть в памяти… А я хочу нового.

– Нового – даже ценой…

– Даже, – твердо сказал я. – Когда-нибудь ты меня поймешь.

– Когда я тебя пойму, – сказал он, – мир разрушится.

– Вряд ли, – сказал я. – Мир был всегда и всегда будет. То, что всегда было, останется навечно. То, что не имело начала, не может иметь и конца.

– Не нужно повторять аксиомы, – раздраженно сказал Балцано.

– Прощай, – сказал я.

– Прощай? – повторил он. – В моей памяти нет такого слова. Сам придумал?

– Нет, – усмехнулся я. – Это слово… в моей капле… и в той, что была, и в той, что будет… это слово означает «навсегда» – или «никогда». В зависимости от точки зрения.

– Не делай этого…

– Прощай, – сказал я.

* * *

Парило с утра. Жаркая выдалась осень в две тысячи шестом году, я и не помнил, когда еще было так жарко. По телевидению с утра говорили о глобальном потеплении и о том, что еще лет через сорок, если все так пойдет и дальше, жить на планете станет невозможно, льды растают, континенты уйдут под воду, спасутся немногие, и, скорее всего, следующей разумной расой на Земле станут дельфины.

Я пил на кухне кофе и улыбался, слушая прогнозы специалистов, ничего не понимавших в том предмете, которым они профессионально занимались и, следовательно, могли бы уже догадаться о том, что ни солнечными вспышками, ни, тем более, промышленной деятельностью человека нынешнее изменение климата объяснить невозможно.

Я ждал звонка, мне должен был позвонить клиент, для которого я всю последнюю неделю вел слежку, не очень, правда, напрягаясь, скорее – получая удовольствие.

Когда мобильник заиграл Листа, я сначала допил кофе, а потом нажал кнопку ответа.

– Здравствуй, Джузеппе, – сказала она.

Я прижал к уху коробочку телефона. Этот голос…

– Нет, – сказал я.

– Пожалуйста, – сказала она. – Нам нужно поговорить. Я буду ждать тебя в кафе… том, что на площади Навона, «Пуччини», да, оно называется «Пуччини». Через час.

Я посмотрел на часы.

– Через час я не успею! Через сорок минут.

Несмотря на противоречивость моих слов, она поняла.

– Хорошо.

И отключила связь.

"Номер абонента скрыт". Это не имело значения. Я мог бы узнать ее номер, созвонившись с Альберто из моей компании сотовой связи, он уже не раз выполнял для меня такую работу.

Зачем?

Как она сумела? Наверняка ей помогал Балцано, но даже ему пока не удалось пробиться ко мне – чего он только не предпринимал, но преуспел вовсе не в том, на что рассчитывал. Истории о призраках, привидениях, полтергейсте, летающих тарелочках и прочей потусторонней чуши – в истории цивилизации мой друг Балцано свой след оставил, однажды я даже сам его видел: мне было семь лет, я лежал в темноте и воображал себя капитаном звездолета, летевшего в туманности "Угольный мешок", куда не пробивался ни единый луч света и где действительно было темно, как… ну да, как в моей спальне.

Я лежал, широко раскрыв глаза, и неожиданно в том углу, где стоял шкаф с игрушками, выступил из стены белесый призрак, воздел вверх руки и что-то громко пробубнил.

– Мама! – закричал я и накрылся одеялом.

– Бу-бу, – сказал призрак.

Я не утерпел и выглянул. Призрак стоял в изножье кровати, у него оказалось знакомое лицо, хотя я и не мог тогда вспомнить, где я видел этого… это… Полностью моя память восстановилась значительно позже, в восемнадцать, тогда я и о Балцано вспомнил, и о Лючии, и смысл своей жизни понял неожиданно и определенно. То, что происходило со мной потом, врачи назвали приступом депрессии, свойственной многим молодым людям в этом возрасте, но я-то понимал, что начался процесс самоидентификации, закончившийся… а может, и не закончившийся окончательно… лишь к двадцати двум годам, когда я отслужил в армии и решил (мне казалось тогда, что решение мое было совершенно независимым) пойти в полицию, точнее – в карабинеры, мне почему-то казалось, что подъем по служебной лестнице непременно нужно начинать с самой нижней ступеньки.

Я вспомнил ее лицо. Ее чувственные губы, каких не было больше ни у кого. Я вспомнил ее фигуру, ее легкие движения, она всегда будто не ходила, а летала по воздуху, конечно, так оно и было на самом деле, она любила летать, даже когда – и особенно когда! – в этом не было никакого смысла.

В моей капле Лючия появиться не могла. Не должна была. Даже Балцано не удалось…

Но если она сумела, почему я не почувствовал этого раньше? Почему не услышал ее далекого голоса, не ощутил ее запаха, не встретил упоминаний о ней в новостях, блогах, газетах, журналах… нигде?

И что мне теперь делать?

До площади Навона я добрался за полчаса, раз десять нарушив правила дорожного движения – удивительно, что меня не остановила полиция, и я никого не толкнул, не сбил и даже, по-моему, не напугал. В кафе «Пуччини» было пусто, они только открылись, было чуть больше девяти, по площади бродили ранние туристы, я занял столик под тентом, хотя лучше бы остаться в помещении под холодной струей от кондиционера. Но я хотел увидеть Лючию, как только она выйдет… откуда, с какой стороны? Пот неприятно стекал по спине, я заказал ледяной апельсиновый сок, поднес стакан к губам и услышал позади себя:

– Здравствуй, Джузеппе.

Я пролил сок на брюки, вскочил на ноги, повалив пластиковый стул, и обернулся. На Лючии была открытая цветастая кофточка и короткая, выше колен, широкая голубая юбка. На вид Лючии было лет двадцать семь, чуть меньше, чем мне, и я пока не знал: то ли это ее естественный возраст, то ли она сама решила так выглядеть, когда готовилась к встрече.

– Ты, – сказал я. Наверно, я повторил это слово сто раз – в памяти отложилось именно такое количество, но это могло быть простым эффектом отражения.

Она протянула ко мне руки, и мы обнялись. От нее пахло шампунем и еще чем-то, чем всегда пахла только Лючия.

– Господи, – сказал я. – Как хорошо, что ты здесь.

Сейчас я не представлял, как жил без Лючии все эти годы и как собирался прожить без нее оставшуюся жизнь. Да, я так решил, я так хотел, я потому и создал эту каплю, но только в тот момент, прижимая Лючию к груди, я понял, что поступил глупо, нелепо и бессмысленно.

– Господи, – сказал я. – Как же я жил без тебя?

В Риме привыкли к тому, что люди на улице обнимаются, не нужно глазеть, это неприлично. Но на нас все равно глазели, я это чувствовал и увлек Лючию в кафе, где было не то чтобы прохладно – просто холодно, пот сразу застыл на моей спине, и я подумал, что схвачу пневмонию, от которой умру, и все закончится, случится так, как я хотел, когда… Не сейчас, не сейчас, Господи, зачем я это сделал, я совсем не предполагал, что Лючия…

– Пойдем в тот угол, – сказал я. – Там не так дует.

Я держал Лючию за руку, и за столик мы сели рядом, сдвинув стулья.

– Господи, – сказал я, – где ты была все эти годы?

Лючия улыбалась.

– Ты все время поминаешь Господа, Джузеппе, – сказала она. – Уж не стал ли ты в этой жизни религиозным?

– Нет! – воскликнул я. – Ну, это просто… Неважно. Расскажи. Как ты здесь оказалась? Когда? Как нашла меня?

Она посмотрела мне в глаза, и мне больше не нужны были ее слова, то есть, я, конечно, хотел слышать ее голос, хотел вслушиваться в интонации, хотел видеть выражение лица, когда она произносила это свое "какой ты стал, Джузеппе" или "ты совсем не изменился", но по сути, слова были не нужны, потому что в глазах Лючии я уже прочитал все, что она могла и хотела мне сказать: как она решила остановить меня, но опоздала, и ей осталось только одно, потому что она поняла – никто ей не нужен, кроме меня, никто, никто, и такое случилось впервые в ее бесконечной жизни, все повторяется, как известно, и все уже есть в памяти, нужно только суметь вспомнить, но, оказывается, что-то даже в бесконечности случается первый раз, и тогда делаешь то, чего никогда не делал, и о чем даже не задумывался, потому что есть в жизни бесконечное количество событий, о которых не думаешь…

– Я люблю тебя, Джузеппе… Я не смогла без тебя. А ты… Ты смог, если ушел в каплю.

– Нет, ты не… Я люблю тебя, Лючия. Я не могу без тебя жить.

– Но здесь ты столько лет жил без меня!

– Здесь я готовился к смерти. Зачем ты пришла?

– За тобой.

Она сказала это или подумала, или это сказал ее взгляд, или просто ветерок от кондиционера прошелестел в тишине кафе два слова.

Она не знала. Балцано не сказал ей? Он должен был ей сказать, предупредить.

– Лючия…

– Я люблю тебя, Джузеппе.

– Я люблю тебя, но ты… Ты не хотела и не могла быть только моей.

– У меня был только ты. Остальные… Не было остальных.

– Но…

– Давай не будем здесь и сейчас говорить об этом, хорошо? Это осталось… А здесь мы вдвоем, верно?

– Лючия, ты не понимаешь…

– Я все понимаю, – сказала Лючия, но, конечно, она не понимала, иначе не сделала бы того, что сделала.

У кофе был какой-то тонкий привкус, должно быть, корицы, и еще нам принесли фирменные круасаны, и маленькие булочки с повидлом, не знаю, почему я так набросился на еду – наверно, чтобы успокоить нервы. Лючия взяла в руки свою чашку, но пить не стала, а на круасан даже не взглянула, смотрела она только в мои глаза, и мне приходилось смотреть в ее, нить нашего разговора медленно натягивалась, и, наконец, напряжение достигло величины, когда по нити начали перетекать мысли.

"Я все понимаю", – думала Лючия, и это действительно было так. Балцано ей сказал. Наверно, он был зол на меня за то, что, создавая каплю, я выставил против него заслон, и он не мог на этот раз пробить барьер, пройти сквозь разделяющий миры просвет, мог лишь являться призраком, да еще и не зная точно, куда приходит и кому на самом деле предстает в виде полупрозрачной, так и не сумевшей преодолеть границу миров, то ли материальной, то ли духовной структуры. Он ничего не мог сделать со мной на этот раз и потому рассказал Лючии все, надеясь, что вдвоем им удастся сообразить, как вытащить меня из капли, ставшей для меня домом сегодня и будущей могилой.

Что мог понять в Лючии Балцано, если даже я не понял в ней главного?

"Я пойду к нему, – сказала Лючия, – мне незачем жить без Джузеппе".

"Но… – растерялся Балцано, не готовый к такому повороту событий. – Джузеппе отделил свою каплю границей из темной энергии. Он учел прошлый опыт. Меня граница не пропускает, я пробовал. Тебя, возможно, пропустит, но ты же не станешь рисковать тем, что…"

"Чем?" – спокойно спросила Лючия.

"Ты не сможешь вернуться, потому что в его капле существует горизонт событий, и нет физической возможности…"

"Мы вернемся вместе", – сказала Лючия.

"Джузеппе создал замкнутую каплю, – печально произнес Балцано. – Из нее невозможно вернуться".

"Ты же пробовал…"

"Потому у меня и не получилось! Из-за моих попыток там возникли легенды о призраках, привидениях, пришельцах… Я отступил".

"Я не отступлю".

"Ты не сможешь вернуться!"

"Значит, я останусь там с ним".

"Это – смерть!"

"Вот странное слово, верно? – сказала Лючия. – Абстракция".

"Абстракция – здесь, у нас, а в капле – реальность. Ты умрешь. Перестанешь быть. Насовсем. Боюсь, ты не в состоянии этого представить".

"Мы с Джузеппе будем жить долго и умрем в один день".

"О чем ты? Он может умереть от какой-нибудь тамошней болезни… ты даже не знаешь, что это такое!"

"Знаю, – сказала Лючия. – Моя память не менее нагружена, чем твоя. Он умрет, да. Но он для того и создал каплю…"

"Он может умереть завтра, попав под машину! Ты знаешь, что такое машина в мире, где…"

"Я знаю, – спокойно сказала Лючия. – Не трать зря времени, Джеронимо. У нас времени бесконечно много, а у Джузеппе его, возможно, не осталось совсем. Я хочу быть с ним".

"Ты можешь умереть раньше него! Это непредсказуемый мир!"

"Мы будем жить долго и умрем в один день", – упрямо повторила Лючия.

Балцано молчал.

"Ты поможешь мне", – сказала Лючия. Это было утверждение, а не вопрос.

– Ты не понимаешь, – повторил я, хотя теперь знал: она понимала все.

Лючия положила свою ладонь на мою руку – такой знакомый жест. Если она сейчас сожмет ладонью мой большой палец…

Она так и сделала. Я наклонился через стол и поцеловал Лючию в губы. У ее губ был вкус лесных ягод и цветов, которые росли на плато Энтекке, на Земле не было и не могло быть таких цветов, и запаха такого быть не могло…

– Ты… – сказал я. – Ты хочешь быть со мной до…

– Мы будем жить долго и умрем в один день, – сказала Лючия.

– Почему? – воскликнул я. – Почему я ничего не понимал? Почему я думал, что ты… что я без тебя не… а ты… Я не ушел бы в каплю…

– Не надо, Джузеппе. Пожалуйста. Ты сделал это, я пошла за тобой, мы здесь, надо жить… пока возможно. Давай не будем больше говорить об этом. Никогда.

– Поедем ко мне, – сказал я. – Я снимаю квартиру на улице Фьори, в двух шагах от площади Испании.

– А я живу на Крещенцио, и вещей у меня немного, можно перевезти в одном такси.

– У меня машина, – сказал я. – Можно поехать прямо сейчас.

Свой «Фиат» я оставил на стоянке за храмом святой Агнессы, и мы пересекли площадь Навона, держась за руки. Я знал, что мы больше никогда не расстанемся, и это слово «никогда» только для нас двоих в этом мире имело свой изначальный смысл. Никогда. Навеки. Навсегда. Бесконечно долго в мире, где нет ничего вечного, и само слово «вечность» не имеет реального содержания.

– Этот мир, – сказал я, – возник почти четырнадцать миллиардов лет назад, а выглядит таким новым, будто ему несколько часов от роду.

– Хороший сегодня день, – сказала Лючия. – Осень, а как тепло! Я шла пешком от бульвара Марцио, там расцвели розы – знаешь, как красиво.

– Да, – сказал я. – Давно там не был…

Мы шли медленно и болтали о пустяках, будто только вчера расстались, и за это время не произошло ничего существенного. Просто возникла Вселенная. Просто времени была поставлена граница. Просто… я больше не хотел умирать.

Лючия еще крепче сжала мою ладонь. Она поняла, о чем я думал.

Мы шли медленно, болтали о пустяках и не заметили, как дошли до моего дома. За машиной придется возвращаться на автобусе.

– Сюда, – сказал я. – Осторожно, здесь ступенька.

Конечно, Лючия споткнулась, и я подхватил ее, поднял на руки и понес наверх, мне совсем не было тяжело, наоборот, чем выше мы поднимались (почему я не воспользовался лифтом?), тем легче становилось, и когда я внес Лючию в квартиру, мне казалось, что она влетела туда сама, проплыла по воздуху и опустилась на широкий диван, и неожиданно на ней не осталось одежды, и мы были вместе, как много раз прежде, и как ни разу в этой жизни, и все происходило будто впервые, и будто в последний раз, Вселенная сжималась до размеров комнаты и взрывалась, и разбегались галактики, а мы с Лючией ловили их и несли в горсти: яркие спирали, эллипсы, шарики, – а они убегали, и мы отпускали их на волю, потому что знали – жить им не больше, чем нам, и мы хотели, чтобы время растянулось в вечность…

– Как по-твоему, – сказала Лючия, когда мы лежали рядом, все так же держась за руки, будто сцепленные общей судьбой на всю оставшуюся жизнь, – если у нас будут дети, этот мир не исчезнет, когда нас… когда мы…

– Не знаю, – пробормотал я. – Наверно, не исчезнет. Это ведь будут наши дети, они продолжат…

Я замолчал, потому что не мог закончить фразу. Продолжат – что? Если капля существует, пока жив наблюдатель, то может ли стать наблюдателем сын или дочь… Я наверняка знал это, когда был… но память съежилась до размеров моего мозга, сейчас я даже устройство Вселенной не мог бы объяснить – ни сам себе, ни кому-то другому.

– Они обязательно будут жить после нас, – шептала мне на ухо Лючия, прижимаясь к моему плечу, – и, значит…

– Расскажи о себе, – сказал я. Мы еще успеем поговорить о детях. Я хотел знать, как она жила эти годы – без меня, без памяти о собственном прошлом.

– Странно, что мы с тобой не встретились раньше, – сказала она сонным голосом. – Я всю жизнь провела в Риме, ты тоже, да?

– Да, – сказал я. – Все случается, когда приходит срок.

– У меня были мужчины, – сказала она. – Я чуть было не вышла замуж… Неважно. Это совсем не важно. Я сбежала из церкви, и все решили, что я чокнутая. Я и сама не знала, почему… А сегодня ночью мне приснился сон. Я стояла на вершине горы, такой высокой, что не было видно внизу ничего, даже облака находились так глубоко подо мной…

– Грегадес… – пробормотал я.

– Что?

– Неважно, – сказал я. – Это гора на Стеттане, мы там с тобой часто бывали.

– Мне тоже показалось… И я была не одна – рядом стоял высокий мужчина в странной одежде… была ли это одежда? Господи, я всю жизнь мечтала о таком… Когда говорят "мужчина моей мечты", то это… "Джузеппе", – сказала я. "Лючия", – сказал он. Мне стало… Наверно, это было слишком хорошо, чтобы оставаться только сном. Что-то толкнуло меня, я взлетела над вершиной, а ты летел рядом и говорил, и звал… Я говорила «всегда», "вечно", "только с тобой"… что-то еще… а потом проснулась, сердце билось, как… как бился о прутья клетки хомяк, который был у меня в детстве… я жила в приемной семье, я тебе потом расскажу… меня ведь нашли у порога церкви…

– Естественно, – пробормотал я.

– Что? Я проснулась и все уже понимала, и знала. Кто я, зачем я, и мне стало так одиноко без тебя…

– Как ты меня нашла?

– Это было совсем просто! Я встала – все равно сна уже не было ни в одном глазу, – села к компьютеру, набрала твое имя в поисковой программе и сразу…

– Ну да, – сказал я. – Ты нашла мое агентство и адрес электронной почты.

– Джузеппе, пожалуйста, давай больше не будем говорить об этом. Никогда.

– Никогда, – сказал я. – Всю оставшуюся жизнь.

– Никогда, – повторила Лючия, вложив в это слово его истинный смысл.

Она заснула, ее рука лежала на моей груди, и я немного подвинулся, чтобы Лючии было удобнее.

Телевизор, висевший на кронштейне под потолком, показывал без звука последние новости. Бегущая строка комментировала мелькавшие перед глазами кадры. "Прокуратура Милана закончила расследование и передала в суд дело о похищении имама Абу Омара агентами ЦРУ", "Неизвестные преступники застрелили двух немецких журналистов, путешествовавших по северу Афганистана. Корреспонденты погибли в ста двадцати километрах от Кабула", "Испанские дипломаты провели первую встречу с представителями баскской сепаратистской группировки ЕТА в столице Норвегии Осло", "В России убита известная журналистка Анна Политковская", "В Сирии обнаружены останки верблюда-великана, жившего сто тысяч лет назад"…

– Лючия, – тихо, одними губами позвал я. Я не хотел, чтобы она просыпалась, но хотел, чтобы она услышала меня во сне. Если услышит, значит, наша вечная связь никуда не делась, и в этом мире мы теперь будем вместе до самого конца.

До конца. Все здесь имеет конец.

– Джузеппе, – тихо, одними губами, позвала Лючия. Она спала, и во сне мы с ней летели над сизыми облаками Земли, а потом поднялись выше, на вершину Сардонны, и полетели дальше, мы могли лететь бесконечно долго, во сне это возможно, во сне исчезает время, и пространство исчезает тоже, есть только мы…

Показалось мне, или в углу комнаты, там, где вешалка, мелькнула серая тень? Джеронимо, подумал я, оставь нас в покое.

Тень исчезла с тихим усыхающим вздохом.

Надо заказать билеты в оперу, подумал я, засыпая рядом с Лючией. В «Аполло» завтра "Капулетти и Монтекки". Бессмертная музыка Беллини. Вечная мелодия любви…