Текст книги "Фронты"

Автор книги: Павел Асс

Соавторы: Нестор Бегемотов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

5

Конечно же, больше всех о знакомстве своих воспитанников с девицами из «дворянского собрания», переживал сам майор Секер. Особенно он разволновался, когда получил анонимное донесение Слонова о том, что некоторые из юнкеров заразились в «гнезде дворян» и тяжело перенесли СПИД.

Секер поручил ветеринару Мерзивляну старательно осмотреть срамные места воспитанников и выявить заболевших, на что Мерзивлян решительно отказался. Дело вовсе не в том, что он опасался заразиться, хотя и это, само по себе, немаловажно, просто никаких лекарств у Мерзивляна сроду не было. Вместо того, чтобы выполнить указ майора, ветеринар подкупил адьютанта Секера, Палыча, двумя литрами чистого, как слеза младенцы, сидра и попросил его отправить всех юнкеров на Маневры. Уже после выпитого литра Палыч согласно закивал головой, обещая обо всем договориться с Секером, и Мерзивлян вконец ему доверился и успокоился.

А Блюеву накануне выхода на Маневры снился эротический сон.

Идет Блюев в штатском по городу, и удивляется всему, чего бы не встретил. Причем, встречает он вещи престранные: плакат прибитый к стене "Размножение на улице запрещено", другой плакат – "Гадить и плеваться на улицах – запрещено", третий плакат – "Кто гадит в лифтах – тот ублюдок", но мало этого, и еще один – "Называть городового быдлом – Сибирь."

И представьте себе, ни одной липкой путанки, ни одного брошенного пьяного или окурка. На Блюеве скотноподобное штатское платье, в котором чувствуешь себя иностранцем. Люди вокруг – тоже какие-то вроде не родные, не русские, а трезвые, на вид милые и опрятные.

Ткнулся было к одному из них Блюев с претензией – "Мужик, курить не будет?", так тот отвечает изумленно – "Здесь, сударь любезнейший, не курят, сам вообще не курю – и вам не советую."

Блюев с досады от сказанного чуть было не впялил мужику, но растерялся. "Куда же я попал? – задумался он. – На Же не похоже, да и на Отсосовк, поди, тоже…

Идет дальше и щипает себя за зад, чувствует будто все со вчерашнего перепоя ему мерещится. Похмелиться надо бы, а тут напротив вывеска во всю стену – "Купец Членпродамсвоев. Закусочная. Охраняется Гильдией Купцов."

Удивился Блюев: такие заведения с детства за три версты нюхом чуял, а тут не заметил. "Может, во сне сидр чем другим пахнет?" – думает он, открывая тяжелую дверь.

За дверью явилась юнкеру длинная зала, ковром застланная, посередине стол, заставленный явствами, а у дальней стены – стойка с бородатым буфетчиком.

– Эй, любезнейший! – кричит Блюев и чувствует, что кричать-то он кричит, только слова совсем не те получаются. Что-то вроде "бисм-илла иль-рахман ар-рахим, кильды-бульды сыкозик".

Крикнул снова – все хуже и невразумительнее вышло. И тут Блюева осенило – А ведь здесь нет сидра-то! А что есть – неизвестно.

"Я ведь сам мечтал о таком вот мире, где нет сидра и быдло вокруг не видно", – думает так Блюев, и снова рот разинул от удивления.

"Вот оно – все иначе, и я, вроде, другой уже стал, здесь как-то непривычно, так и хочется буфетчику в репу и не объяснять ему ничего."

Думает так себе Блюев, а сам идет к стойке, и вдруг все смешалось у него в глазах, и он ощущает себя совершенно голым, и к тому же не мужчиной, и даже не девушкой, а толстой женщиной. "Ай!" – думает Блюев, и тут выпрыгивает откуда-то из кустов поручик Слонов, накидывается на него и начинает как любезницу насиловать. Что говорить, даже неприятно стало Блюеву. Придумал он кричать и кусаться, и вот – неожиданно оказывается, что нет никакого Слонова, а он Блюев сам кого-то насилует (кажется, государя Императора). И насилует до последней степени, так, что во сне рычит и просыпается обсдавшись…

6

– Хорошо бы стать генералом, – мечтал Блюев, привалившись спиной к стене окопа.

У юнкера Блюева уже был один знакомый генерал. Блюев видел его однажды во время проведения смотра солдатской пляски. Фамилия у генерала была Мюллер и был он весь расшит лампасами и галунами, в общем, смотрелся неотразимо.

– Сначала я стану полковником, – думал Блюев, решив, что генерал – это все же слишком. – Полковником стать легко… Надо совершить какой нибудь подвиг. Спасти в бою, к примеру, государя Императора…

Был полдень. Между тем, какая-то нахальная птица, пролетая мимо, обгадила мундир Блюева. Юнкер отряхнулся, стараясь не отпускать столь радостные сердцу мысли.

– Чтобы выбиться в полковники, – думал он, – надо просто оставаться в живых после каждой битвы, а остальные чтобы помирали налево и направо. Тогда тебя будут поднимать по служебной лестнице. Оставаться в живых в этом пекле, может только хороший солдат, а для этого главное – быть примерным юнкером.

– Если я буду хорошим юнкером, – внушал себе Блюев, – быть мне в скорости неплохим полковником. Или даже прапорщиком…

Что почетнее – полковник или прапорщик, Блюев, да и никто из его товарищей, не знали. Эти данные хранились в канцелярии корпуса в строжащей тайне от юнкеров.

В редутах Слонова, по благородному решению начальства, находился только один взвод, куда входили сам Блюев и его приятель – Адамсон. Имена остальных юнкеров, не ставших нашими знакомыми, теперь позабыты, а вскоре и вообще станут маловажны.

Старшекурсники Шестого пехотного под предводительством капитана Малокайфова разбрелись по городу с названием Же в поисках сидра и женщин, а два других взвода юнкеров первого курса, в том числе старательный юнкер Хабибулин, были переданы под командование уверенного обер-лейтенанта Каца и направлены для постройки загородного домика и Шлагбаума для майора Секера.

В милях двух прямо напротив одинокого взвода поручика Слонова и, собственно говоря, окопа юнкера Блюева, размещалась передовая линия обороны, сплошь укопанная старыми равелинами, батальона юнкеров столичного Пехотного корпуса графа Менструраннего. Там, по всей видимости, готовилась атака на редуты Слонова, и потому изредка взвизгивала нерешительная труба, стучал барабан и доносилось ржание лошадей.

Ко всему прочему, было заметно, что к вражеским юнкерам прибыла имперская кухня. Блюев с тоской подумал о том, что завтрака им не видать, да и обеда с консервами, пожалуй, тоже. Поручик Слонов то и дело хотел приблизить Учения как можно ближе к боевым, чтобы нерасходованные продукты утаить и обменять в штабе на сидр. Сам он пил где– то неподалеку в лесу со спивающимся ветеринаром Мерзивляном. Пили они, впрочем, вовсе не сидр, а спирт медицинский, отчего не получали должного удовольствия.

Вскоре Блюев оставил мысли о карьере и теперь с нарастающим страхом стал думать о предстоящей атаке противника. С минуты на минуту ему предстояло держать себя в руках и не обложиться под возможным обстрелом аркебузы. По правде говоря, о том, что так бывает, юнкер знал только со слов денщика Палыча, который иногда умел и приврать.

Волнение Блюева неуклонно нарастало и принял решение, что лучше справить свои дела сейчас, до атаки противника. Юнкер деловито вылез из окопа и устроился на пригорке, дабы иметь обзор и не пропустить решительного момента атаки. Момент, однако же, подступил как раз с другой стороны.

Чаща леса, на опушке которого были вырыты окопы юнкеров, внезапно раздалась, пропустив санитарную повозку. На ней ехал пожилой офицер с изможденным похмельем лицом. Это был ротмистр Николай Яйцев, офицер Ставки, на которого была возложена роль посредника при Маневрах. Яйцев был занят тем, что развозил по батальонам вводные и приказы командования. Положенную ему по штату лошадь отдали на пропитание юнкерам, строившим домик майору Секеру, и похмельный офицер ездил с санитарами, чего очень стыдился.

– Господа! – прокричал в жестяной рупор посредник. – Объявляется атака противника, предваряемая артподготовкой. Внимание! Прячься кто как может!

Тут взор ротмистра Яйцева упал на впавшего в размышления юнкера Блюева.

– Эй, юнкер, там, на пригорке! – злорадостно возопил ротмистр. – Я подам на вас рапорт! Вас накрыло артподготовкой!

При последних словах посредника из повозки выскочили дюжие санитары. Блюев, вращая от натуги глазами, тоже услышал столь странные слова, и повернул голову. В тот же миг санитары подхватили Блюева под руки и поволокли к повозке.

– Да отпустите, черти! Куда вы меня тащите? У меня задание! – настаивал возмущенный Блюев.

– Молчите, вашебродь! – сурово прохрипел левый санитар, очевидно, пьяный. – Вам нельзя волноваться – вы потеряли много крови.

– Вас следует в полевой госпиталь, на перевязку, вашбродь, – заметил доброжелательный санитар справа.

– Да, на подтирку ему надо! – снова уточнил левый санитар.

– Эй, юнкер! Ваша фамилия! – перебивая их, нетерпеливо вопросил суровый ротмистр Яйцев.

– Блюев, господин посредник, – доложил Блюев, поддерживаемый за руки и пытающийся удержать спадающие штаны.

– С артобстрелом, дружок, не шутят! На войне вам живо бы снесло голову! Марш в госпиталь, нерадивый солдат! – продолжал возмущаться Яйцев, входя во вкус своей роли посредника.

Упирающегося Блюева потащили к повозке, а он кричал уже не переставая:

– Не хочу в госпиталь! Хочу в атаку! Хочу грудь положить за государя Императора!

От повозки, куда погрузили Блюева, стало неприлично смердить.

– Прекратите препираться по незначительным вопросам, господин юнкер! Тем более, что вы обосфались! – теряя терпение, прокричал ротмистр Яйцев.

Приняв начальственный гнев за указание, левый санитар, которого к тому же во время схватки слегка обсдало, размахнулся и съездил Блюеву по уху.

– Что это?! – жалобно воскликнул юнкер.

– Контузия, вашебродь, гранатой, – ехидно отозвался правый санитар, отвешивая здоровенную затрещину по другому уху. Слова посредника начинали казаться Блюеву весьма недалекими от истины.

В итоге от оплеухи по затылку Юлюев повалился в сено повозки, почти бездыханный, но с радостной и злорадной мыслью в левом полушарии: "Хрен, я вам крикну – За империю!", потому что в сене он наткнулся на припрятанную бутыль сидра.

Посредник, к тому времени изрядно утомившись с Блюевым, стал приказывать пьяному Слонову поднимать взвод в атаку, что удалось сделать только с четвертой попытки, поскольку выяснилось, что поручик невменяем. Измученный посредник начал как можно грубее разъяснять ему боевую задачу: "В атаку, понимаешь, козье рыло!"

Наконец Слонов густо рыгнул, что обычно означало у него "так точно" или «слушаюсь» и двинулся вдоль окопов.

– Взвод! В атаку! – сумел прохрипеть он, наклоняясь к юнкерам, причем, на втором окопе от тошноты его передернуло и прямо на дембельскую фуражку Адамсона.

– За Импера-а-а!.. – завизжал, не помнящий себя, выведенный из равновесия и серьезно обгаженный Адамсон.

Стремглав выскочив из окопа, Адамсон неохотно зашагал прямо в поле. За ним понеслись с деревянными ружьями наперевес все остальные.

7

Начальник авиадесантных частей армии Швецкого Союзника барон фон Хоррис де Секс-Мерин летать не умел.

Однако, в день описываемых событий он все же не удержался и поднялся в воздух. Поводом для того было настоятельное приказание из Ставки фельдегеря авиации и главы Ставки адмирала Нахимовича.

Увешанный вымпелами и бомбами, как бы для парада, командирский дирижабль Хорриса величаво парил над крышами города с названием Же. На подернутых дымкой заливных лугах, простиравшихся еще немного и на восток, громозко разворачивались Маневры. Барону, впрочем, было не до маневров. Он сидел, судорожно вцепившись в поручни, и пытался вывинтить ближайший иллюминатор. Ощущение от попадания аппарата в воздушные ямы напоминало ему случайную встречу в одном из приморских ресторанов с поручиком Слоновым.

– Прикажете повернуть поближе, вашбродь? – спросил барона опытный пилот, и к тому же гомосексуалист, Румбель.

– В степь, – кротко бросил барон.

Несколько лет назад барон отказался от своих обширных поместий в пользу своей любовницы, и потому со временем стал забывать свои хорошие манеры.

Несколько позднее он уже держал в руках томик Горацио-Когана, погружаясь в сладостное звучание семитских умиротворяющих строк.

Пилот Румбель, продолжая попытки угодить барону и справиться с дирижаблем посредством приводных ремней и веревок, разворачивал воздушный корабль прочь от города Же.

На южных окраинах города, где проходили маневры двух юнкерских корпусов, учения достигали небывалого размаха, чуть ли не своего апогея. Две колонны юнкеров, голов в триста с обеих сторон, неслись по степи навстречу друг другу, сверкая саблями и оглашая просторы Империи разноплановыми (подчас неблагородными) выкриками.

Дирижабль барона Хорриса повис над предполагаемым центром столкновения, как бы курируя кульминационный момент сражения. Однако, спокойно повисеть над Маневрами дирижаблю не удалось: на горизонте появился Аэроплан Союзника, блистая на солнце ярко окрашенными фанерными крыльями. Вылетев стремительно и неожиданно, он дребезжал ржавыми подвешенными снарядами.

Это кавалерист Стремов, управляющий только что полученной машиной, хотел похвастать перед бароном Хоррисом своей выучкой (недавно Стремов закончил фельдшерские курсы). Поэтому-то он и выруливал как только мог прямо перед глазами своего начальника барона Хорриса и пилота Румбеля.

Над Маневрами повисло гнетущее ожидание больших неприятностей.

Не справившись с управлением, аэроплан, работающий на керогазе, гулко ударился о корпус дирижабля, на что притихший было барон Хоррис смачно икнул и вывалился из кресла. Пенсне барона сверкнуло обрадованными осколками.

– Эскьюз ми, – только и успел пробормотать кавалерист Стремов, вылетая (в свою очередь) из кабины в окружающее аэроплан пространство. Аппарат юзом устремился к земле, уже не урча иноземными швецкими моторами. Синие кресты минорно переливались в лучах света…

Вместе с аэропланом к поверхности падали различные конструкции и обшивка дирижабля. Барон фон Хоррис так же неожиданно обнаружил себя летящим в ярком керогазном дыме прямо на позиции. Сверху было особенно хорошо видно, как в гуще юнкеров рвались бомбы, снаряды и запасные кислородные баллоны от дирижабля. Только у самой земли, когда сквозь завесу дыма перестали различаться многие детали, Хоррис отвлекся и к счастью вспомнил, что пора бы раскрывать парашют.

Спасительный парашют не раскрывался, но когда барон уже влетал в орешник, его осенило – тот был забыт в уборной дирижабля.

"Как я мог его оставить?" – промелькнуло в голове барона и он ударился ею о крону высокого кленового дерева…

8

В двое суток поседевший от увиденного ротмистр Яйцев и бравые санитары разбирали завалы трупов, обгоревшей амуниции и деревянных винтовок. В одном из нижних культурных слоев был обнаружен живой и почти невредимый, если не посчитать некоторых синяков и разложившихся язв на породистом лице, юнкер Адамсон.

Посредник отнесся к очнувшемуся Адамсону, как к родному. Отпаивал его коньяком и кофе, брал за руку, словно глазам своим не верил, и наконец, предложил представить его к какой-нибудь из раздаваемых в деревне медалям.

– Я в общем-то, не возражаю, – вздохнул Адамсон, в промежутке между затяжными глотками сидра.

– Повезло вам, юнкер. Как в рубашке родились. Один-то и остались из всего батальона, – всхлипывал ротмистр.

– Да, повезло мне, – отвечал Адамсон.

Адамсон уже понял, что поступил правильно, когда пробежал несколько метров в атаку, а потом по-пластунски вернулся обратно в окопы. Об этом, конечно, никто уже не знал.

А потом, после крушения дирижабля, Адамсон испугался, что его привлекут за дезертирство и под покровом дыма и вони приполз на место побоища, окопался среди трупов и замер.

"Мертвым уже все равно, – думал философски Адамсон. – Мне же еще жить, прости господи."

Численность сгинувших точно установить было невозможно, поскольку даже после прибытия Шестого санитарного батальона, отозванного с самурайских позиций, удалось вытащить только семь целых трупов, среди которых аккуратно лежал хорошо проспиртованный (благодаря сидру) труп поручика Слонова. Списки же юнкеров, как и можно было предположить, оказались утеряны лютыми от пьянки писарями штабной канцелярии.

9

Два взвода юнкеров, прибывавших на постройку Шлагбаума, были признаны безвременно погибшими и списаны с довольствия. Штабные писаря две недели строчили похоронки типа «отважно погибшему во славу Империи…», находя в этот определенное удовольствие.

Тем не менее, в документах пятилетнего плана Ставки значились успешные работы по воздвижению Шлагбаума Европейского Образца.

Его установкой занимался лично обер-лейтенант Кац. Он же был главным организатором безобразной деревенской гулянки, закончившейся повальным запоем большинства юнкеров и пышногрудых сифозных девок.

Среди тех, кто продолжал строить и обслуживать Шлагбаум были в основном безработные деревенские крестьяне да девки. Последние попадали сюда в поисках кавалера и из-за любопытства перед чужестранным и весьма эротическим словом «Шлагбаум».

Спустя два дня работ, когда воздвижение Шлагбаума было завершено, юнкера с продолжительного бодуна и уже мужицкими рожами вместе с девками направились в Штаб корпуса. Этой акцией, кстати, снова руководил лично мертвецки пьяный контр-обер-лейтенант Епифан Кац. Его при хотьбе по лесу за ноги переставляли самые преданные юнкера и опирался он, в основном, на щуплые плечи юнкера Хабибулина. Все остальные юнкера, не питавшие приязни к Кацу, и деревенские девки тряслись на ссохшихся когда-то просмоленных повозках.

К вечеру, у въезда в расположение Штаба их остановил имперский патруль.

– Порядки слыхивали?

– Да, поди, знаем, – ответили за обер-лейтенанта девки.

Они улыбались и пользуясь моментом, осматривали капрала, который проводил взглядом девок и преданных юнкеров, сгорбленных под тяжелой ношей Каца, в Штаб корпуса.

10

В штабной палатке не было никого, кроме трех офицеров. Среди троих были – барон фон Хоррис, майор Секер и раненый на Фронтах в пах штабс-ротмистр Яйцев. Ранение паха ротмистр Яйцев переживал, так как получил его при весьма примечательных обстоятельствах, на биллиарде.

Биллиард был как-то отбит у самураев и господа офицеры, не удержавшись, сразились под шампанское в «американку». Играли они без особых правил, как в тавернах, что особо можно было заметить, когда кавалерист Стремов повредил кием ротмистра Яйцева.

С тех пор Яйцев играл исключительно в преферанс или в похожие игры. Вот и сейчас господа офицеры сидели за дубовым столом и расписывали пулю, возводя друг другу зловещие горы. Гора у играющих помещалась на трех листах сводки, переданной телеграфом из Ставки главнокомандующего.

– Слыхали, господа, – заговорил ротмистр Яйцев, осыпая пулю пеплом своей черной швейцарской сигары. – Говорят на Маневрах толпу юнкеров порешили. До сих пор считают – сколько.

– Да ничего страшного, господин ротмистр, – лязгнул выставной челюстью барон Хоррис. – Солдат должен знать: тяжело в учении – легко умирать в бою!.. Ваше здоровье, господа! А вам, Секер, позвольте выразить мое сожаление по поводу гибели ваших воспитанников. Я лично был свидетелем их неизбывного героизма!

Заметим, что Секер ничего не слышал. Он был отвлечен размышлениями о предстоящем разливе по кружкам сидра. Все же постепенно слова барона просочились в его сознание.

– Кто погиб?! – возопил майор.

– Да две роты юнкеров на Маневрах.

– И сколько?!

– Все до последнего человека, некоего Адамсона, – с дрожью в голосе ответил барон Хоррис. – Сражались, как заморские львы!

– Врешь ты все, заморская собака! – грубо окрысился Секер.

– Честное слово офицера! – не унимался уязвленный фон Хоррис.

– А дворянина?! – с подозрением уточнил Секер.

– Ну это же шамо шобой! – воскликнул барон с таким жаром, что лишился своих вставных зубов.

– Да нет, правда, – вступил в разговор ротмистр Яйцев. – Я был посредником и тоже все видел…

– Пас, – задумчиво ответил Секер.

Он понял, подсмотрев прикуп, что едва ли возьмет одиннадцать козырных взяток.

11

Торжественное построение войск, входящих в корпус Резерва Самурайского фронта, по случаю окончания Маневров, было назначено на пятницу в полдень.

На левом фланге разместились два взвода юнкеров с мозолитыми от строительства коммуникационного Шлагбаума ладонями. Предварял этот строй обер-лейтенант Кац. Юнкера, строившие домик майору Секеру, стояли на правом фланге. И на самом краю разместились Блюев и Адамсон, вдоль и поперек перемотанные бинтами и потому похожие, как близнецы.

Майор Секер принял парад и тут же отдал его барону фон Хоррису. Барон продолжал стоять, хотя целую неделю имел вполне приличный стул. Он не совсем понял, что от него хочет майор Секер, и потому парад принимать отказался.

– Господа! Поздравляю вас с окончанием Маневров! – так и не придумав ничего другого, возгласил майор Секер после продолжительной паузы.

Все закричали "Ура!" и кричали до тех пор, пока Секер не приказал некоторым шизанутым заткнуться.

– Позвольте мне в сей высокоторжественный день огласить список особо отличившихся в пьянке… простите, на Маневрах! – продолжал Секер свою речь. – Орденом Имперского Креста с подвязкой награждается барон фон Хоррис за геройские действия и поддержку войск с воздуха во время маневров… дирижабля! Барон также награждается почетным позолоченным оружием с инкрустациями за проявленную выдержку! В геройском порыве он почти что спас дирижабль…

Загремели крики "Ура!" – "Да здравствует!" – "Хоррис – козел!", полковой оркестр и артиллерийский салют. Орудия были направлены в сторону Самурайи, чтобы не переводить зря снаряды. Впрочем, опытный адьютант Палыч сомневался, что до Самурайи (да и хотя бы до Швеции) они долетают.

– Поздравляю вас, господин барон! – сказал Секер безучастному Хоррису, вручая награды. – Еще немного, и вы бы спасли дирижабль!

От волнения рука Секера дрогнула и барон получил сильнейший удар в поддых. К счастью, это вывело его из оцепенения и он судорожно зашарил по карманам кителя, в поисках заготовленной речи. Все смолкли и с любопытством уставились на Хорриса.

– Майор Секер награждается голубым орденом Имперского креста с Большой голубой подвязкой! – посинев от напряжения, возвестил барон. – За мужество и героизм, проявленные при постройке голубого Коммуникационного Шлагбаума! И в воспитании солдат, которые даже мертвыми не выползают с поля боя!

По некоторым отличительным признакам, собравшие отметили, что текст для барона подготовил гомосексуально настроенный пилот Румбель.

После вручения обоюдных наград майор Секер и фон Хоррис троекратно расцеловались. При последнем поцелуе барон потерял-таки свои вставные челюсти во рту Секера. Этого, впрочем, почти никто не заметил.

Майор Секер откашлялся и кашлял минут пять. После продолжительной паузы, последовавшей вслед за этим, Секер возвестил:

– Господа! От себя лично и в том числе от барона Хорриса, представляющего здесь нашего Союзника, я категорическим образом поздравляю вас с успешным окончанием Маневров. Условный враг – юнкера Седьмого Пехотного корпуса, ведомые графом Менструранним, – разбит наголо. Я в силах позволить себе отметить проявленное усердие и мужество юнкера Адамсона и юнкера Блюева.

Адамсон икнул и пихнул локтем Блюева. Тот только шикнул, весь поглощенный речью майора.

– От Ставки главнокомандующего я вручаю этим доблестным юнкерам два ордена "Доблестный солдат"… – Секер задумался. – Я вручаю им все-таки по одному ордену на каждого, – поправил он себя.

Секер приблизился к строю юнкеров и нацепил на Блюева и Адамсона две бляхи, оформленные в виде Шлагбаума. Как выяснилось, это было только начало.

Далее Секер произвел юнкеров Блюева и Адамсона в звания «поручика» и объявил, что в счет их выдающихся заслуг – и в виде поощрения – они направляются на Фронты, минуя даже Фельдшерские курсы.

Тут же, прямо на плацу, с их мундиров были оторваны юнкерские погоны, а появившийся из-за спин командиров изможденный сидром ротмистр Яйцев, с улыбкой вручил Блюеву и Адамсону новые погоны и специальную нитку для зашивания уставных рейтузов.

Видя, что вокруг хлопают аплодисменты и все пытаются говорить только хвалебные речи, майор Секер призадумался, почему бы ему не вручить барону Хоррису еще один орден.

В приступе эйфории он подскочил к барону Хоррису под несмолкаемым громом мортир и матерщину юнкеров, которые стали надеяться, что на радостях им выдадут сидр, выудил из-за пазухи еще один орден и ловко пришпилил его на обшлаг рукава Хорриса. Расстроганный барон, не заметив, что Секер зажилил себе орденскую подвязку и теперь в ожидании ему подмигивает, достал из кармана изъятый во время допросов у пойманного лазутчика самурайский девятиконечный орденок, и в свою очередь произвел награждение Секера. Орденок был весь в плесени и в достаточной мере изгажен, но все равно нацепить его было приятно…

К сожалению, время подошло к обеду и вскоре, еще немного побазарив, все отправились на пьянку.