Текст книги "Дык"

Автор книги: Павел Асс

Соавторы: Нестор Бегемотов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Асс Павел Николаевич & Бегемотов Нестор Онуфриевич
Дык

Павел Николаевич Асс

Д Ы К

или

Как московские митьки достали питерских

Роман

без рисунков А.Флоренского

Сестренке моей

Галине Николаевне

посвящаю...

ОТ АВТОРА

Рассматривайте этот роман, как вашей душе угодно – плагиат, подражание или пародия – мне ваше мнение до лампочки! А вообще, я веселился от души, когда его писал, чего и вам желаю, если будете его читать.

Предисловие

Кто сказал, что в Москве нет митьков? Есть, елки-палки, есть! Иначе пусть из меня сделают котлету в мажорном ресторане "Прага". Ну, конечно, наши митьки весьма отличаются от питерских. Дык, ведь тельняшек в Москве нет! Не морской город Москва, однако! Ботинок фирмы "Скороход" тоже не носим. Валенки больше в почете, али галоши. Но дело-то не в них!..

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

...90 % населения Франции мечтают

быть похожими на Дмитрия Шагина. Желая

вернуть себе утраченную популярность,

такие известные в прошлом актеры, как

Жан Луи Барро и Жан Поль Бельмондо

отрастили бороды лопатой и подолгу

лежат неподвижно, часто употребляя

жирную пищу и пиво.

В.Шинкарев "Папуас из Гондураса"

Прощай, потому что в этом мире так

трудно встретиться...

Н.Бегемотов "Искушение изменить мир"

Мне всегда кажется, что я работаю

больше, чем следует. Это не значит, что

я отлыниваю от работы, боже упаси!

Работа мне нравится. Она меня

зачаровывает. Я способен сидеть и

смотреть на нее часами...

Дж.К.Джером

"Трое в лодке не считая собаки"

И это у нас есть.

А.В.Однодушный

Глава первая,

О том, как от Фтородентова ушла жена

...к нам едет ревизор.

Н.В.Гоголь "Мертвые души"

Настенька Фтородентова возвращалась из командировки в самом прекрасном настроении. Сидя в такси от аэропорта до дома, она напевала себе под нос песенку БГ, смотрела из окна на родной город, по которому успела соскучиться и вспоминала своего хотя и непутевого, но все же любимого мужа. Подкатив к дому, Настенька сунула ухмыляющемуся шоферу пять рублей и, прихватив спортивную сумку с надписью "SPORT", легко взбежала по лестнице на четвертый этаж. На подоконнике четвертого этажа лежал здоровый кот Мурзик. Щуря сонные глазки, кот ласково посмотрел на Настеньку и лениво зевнул.

– Привет, котяра! – поздоровалась Настенька, потрепав Мурзика по мохнатой голове, отчего тот немедленно замурлыкал. – Как тут без меня дела?

Кот еще раз зевнул, как бы давая понять, что он не знает как у кого, а у него самого дела идут как нельзя лучше.

Настенька достала из сумки ключи, отворила дверь, вошла и... замерла на пороге. В квартире, однако, был форменный бардак. Весь пол был усеян окурками, мебель передвинута так, что черт ногу сломил бы, если бы появился здесь в этот момент. Шкаф, например, стоял на боку, его полированная створка, украшенная свежей царапиной, была открыта и оттуда высовывалась кипа грязного белья. В добавок ко всему в квартире пахло чем-то затхлым, то ли перестоявшей квашеной капустой, то ли портвейном, пролитым на пол, а может и тем и другим.

Первой мыслью остолбеневшей хозяйки было "А не побывали ли у нас гости из комитета Государственной Безопасности?" Впрочем, времена были не те, в смысле не тридцать седьмой год, и Настенька быстро осознала свою ошибку. Но гости в квартире все-таки явно побывали. Их следы были не только на полу, но и на стенах, и даже на потолке была заботливо приложена чья-то жирная рука.

– Василий! – голосом, полным муки, закричала Настенька, взывая к своему мужу.

Над диваном поднялась всколоченная голова, украшенная рыжей бородой.

– А-а-а!!! – радостно закричала голова. – Сестренка моя, Настенька!

Голова слезла с дивана, дополнившись неожиданно длинным телом и, растопырив руки, двинулась к Настеньке с явным намерением обнять дорогое для обладателя головы существо.

Настенька ловко уклонилась от объятий.

– Что это, Вася? – спросила она, показывая на бардак.

– Овсянка, сэр, – по обыкновению ответил Василий, все еще пытаясь обнять горячо любимую жену.

– А где телевизор? – закричала жена, и на ее глазах появились крупные слезинки.

Василий осмотрелся по сторонам и заметил, что телевизора действительно нет. Куда он делся, Фтородентов, хоть убей, не знал.

– Настенька, – жалобно протянул он, давая понять, что телевизор им был не так уж и нужен, ведь они так любили друг друга. Сестренка моя... Ведь ты сестренка мне? – спросил он и, убедившись, что это в самом деле сестренка, добавил, Сестреночка...

– Да... – Настенька прошлась по комнате, разглядывая неприличные надписи на стенах и вдруг взгляд ее упал на нечто, лежащее на полу.

– Что это, Вася? – опять спросила она, теперь уже более грозным голосом, хотя по щекам алмазами текли слезы.

Фтородентов взглянул и понял, что пахнет скандалом.

– А-а-а... – проговорил он. – Дык, елы-палы, это ж Антоныч оттягивался...

– Какой Антоныч? – вскричала Настя. – У меня в квартире валяются женские трусы, а он мне рассказывает про какого-то Антоныча!

– Настенька, сестренка моя...

– Сто раз уже слышала! Значит Антоныч твой привел бабу, а ты сидел и смотрел? Или он и тебе привел кого? Я тебя спрашиваю!

– Дык, елы-палы...

– Нет, это переходит все границы! – Настенька металась по комнате, Василий понуро сидел на диване и разглядывал носы своих штиблет. Один из носов был порван и оттуда торчал грязный палец, которым Фтородентов изредка шевелил.

– Непростая это работа, – сказал он вдруг, – иметь мужа-митька, однако...

Видимо, он хотел успокоить расстроенную супругу, но последняя фраза ее просто взбесила. Она схватила вышеупомянутый предмет женского туалета и сравнивая Василия с разными неприятными для митька животными, начала гонять его по комнате.

– Дык! – негодовал Фтородентов, убегая от разбушевавшейся половины. – А ведь это ты, Мирон, Павла убил...

Наконец, разгневанная Настенька перестала бегать за мужем (а тот присел в коридоре на корточки и причитал в лучших митьковских традициях: "умирает брат Митька..."), отдышалась и сказала:

– Вот что. Я с тобой развожусь. Достал ты меня.

– Настенька, сестренка моя...

– Вон!!! – закричала сестренка. – Прочь из моего дома.

Настенька опять вскочила и погнала мужа прочь из квартиры. Дверь закрылась перед носом страдающего Фтородентова. Затем опять приоткрылась и настенькина рука выбросила спортивную сумку с надписью "SPORT" и кое-какими вещичками Василия. И снова захлопнулась. Фтородентов опустил бородатую голову.

– Однако, – тихо молвил он. – А ведь это был и мой дом. Однако...

Фтородентов, качая головой, начал спускаться по лестнице. Узрев на подоконнике все также лениво оттягивающегося Мурзика, Василий остановился и угрюмо призадумался.

– Эх, кот, – сказал он. – Однако, ушла от меня жена. Шибко сердится.

Мурзик с готовностью распушил усы и мурлыкнул.

– Да, – подтвердил Василий. – Не она, конечно, ушла. Меня выгнала... сестренка моя...

Кот потянулся и сыто зевнул. Фтородентов хмуро протянул к нему руку и взял животное за шиворот.

– Хм, а ведь это ты, Мирон, того...

Мурзик лениво задергал ногами и противно мяукнул.

– Мирон ты, или нет? – спросил Фтородентов. – Шибко толстый котяра. Свинья свиньей. Митьком хочешь быть? Будешь. Вот снесу тебя к Антонычу, окрестим Мироном, и будешь митьком. Дык...

Решив таким образом судьбу бедного Мурзика, Василий открыл сумку, выбросил оттуда штаны и свитер, засунул внутрь недовольно мяукающего кота и пошел вниз, прочь из дома, где его уже никто не любил.

Глава вторая,

Крещение Мирона

Вы ошиблись, прекрасная леди -

Можно жить на земле и без вас.

Саша Черный

Добравшись до котельной, где по митьковскому обыкновению работал Антоныч, Фтородентов постучал в закрытую дверь.

– Дык? – спросил изнутри хриплый пропитый голос.

– Елы-палы, – ответил Василий ("Мяу," – проорал Мурзик. Не хотел, наверно, креститься. Тоже мне, атеист!) и дверь зашуршала замком.

– М-м-м... – замычал бородатый мужик, открывший скрипучую дверь. – Братишка! Василь Федорыч! Родненький ты мой! Василечичек!

– А-а-а! – обрадовался Фтородентов. – Сергунчик!

Братишки обнялись. Долго сжимая друг друга в объятиях, они орали на всю котельную "Дык! Елы-палы! Все мы под колпаком у Мюллера!", изощрялись в цитировании самых подходящих для момента фильмов.

– Однако, – наконец успокоившись немного, сказал Василий. – Вот тут животинку принес, христианская душа, а не православный!

– Где?

Василий похлопал по сумке, Мурзик вытащил голову и мрачно глянул на братишку митька.

– Класс! – восхитился Сергей. – Прям тигра! Антоныч! Глянь глазом!

– Дык... – из темноты, шаркая одетыми на босу ногу галошами, вышел Антоныч, как и все бородатый, в телогрейке на голое тело и синих в горошек трусах.

Посасывая короткую трубочку и выпуская время от времени изо рта дым, Антоныч молча взял кота за шкирман, поднял к свету, осмотрел. Во время его махинаций митьки стояли затаив дыхание, ожидая, что скажет самый крупный авторитет по котам.

– Ничо котяра, – удовлетворенный осмотром, заявил, наконец, Антоныч. – Хоть в суп...

– Окрестить бы христианску душу, – сказал Фтородентов.

– Эт можно, – Антоныч прошел к котлу и сунул кота в воду. – Как назовем?

– Мироном.

– А, ведь это ты, Мирон, Павла убил, – хором сказали Антоныч и Серега. – Дык, елы-палы!

Кот барахтался в воде и истошно орал благим матом.

– Эк орет-то, – добродушный Антоныч сунул кота поглубже. – Во имя отца, сына и святаго духа нарекаем тебя, однако, Мироном Васильевичем.

Вынув одуревшего от ужаса кота, Антоныч встряхнул его и посадил на горячую трубу.

– Почему Васильевичем? – спросил Вася.

– Братишка он нам, – объяснил Антоныч, почесывая спину. Однако, недурно бы отметить... Елы-палы...

– Оппаньки! – сказал Фтородентов. – Дык, ведь меня, однако, жена ушла. Денег нет!

– Не в деньгах счастье, – мудро изрек Антоныч, – Серега, доставай.

Серега бросился вглубь котельной и вытащил оттуда рюкзак с портвейном.

– Слава труду! – сказал Антоныч, откупоривая первую бутылку.

Пока братишки отмечали крещение новоявленного митька, Мирон пригрелся на батарее, облизал себя с ног до головы и задремал. Судя по всему, смирился со своей теперь уже нелегкой митьковской судьбой.

Глава третья,

Как Фтородентов попал под машину, и что из этого вышло

Я снова у вас в гостях,

Вы молоды также, ребята,

И снова портвейн на столе,

Как в семьдесят пятом...

"Урфин Джюс"

На следующее утро Фтородентов проснулся от сильного грохота. Громыхал голодный Мирон, гоняясь по котельной за огромной крысой. С голодухи в Мироне, видимо, проснулся боевой дух предков, он дико орал, прыгал, ронял лопаты, ящики, бутылки из-под портвейна.

– Скотина! – заорал проснувшийся Антоныч. – Всю посуду поколотишь, чтоб тебе сдохнуть на помойке!

– Замуровали демоны! – немедленно отозвался Василий.

Мирон словил крысу, откусил ей голову и, жадно урча, начал пожирать.

– Однако, молодец, – похвалил Антоныч. – Шибко до-фига крыс развелось, авось с голоду не умрет...

– Дык, – сказал Фтородентов, гордый за своего кота.

– Елы-палы, – завершил разговор Антоныч. – Однако, Сергунчик-то спит, родимый... Бутылочки бы в магазинушку отнесть, еще ба купить чо выпить...

– Дык, – Фтородентов почесал лохматую голову. – Это было бы в кайф.

Они растолкали ничего не понимающего сонного Серегу, вручили ему в руки васину спортивную сумку, набив ее предварительно бутылками. Серега долго не понимал, чего от него хотят, а когда понял, заахал:

– А-а-а... Они, значит, оттягиваться здесь будут, лежать на топчане (топчана, кстати, в котельной не было), плевать в потолок, а браток Сереженька по грязным улицам да в урловый магазин... Шибко несправедливо! Это этот, как его, волюнтаризм!

– Попрошу в моем доме не выражаться! – воскликнул Антоныч, сидя на стуле с тремя ножками.

– А чо я сказал-то? – по сценарию завопил Серега. – Чо я сказал?

– Дык, это, так уж и быть, – сказал Фтородентов. – Давай я схожу.

– От настоящий браток! – возрадовались Антоныч и Серега, причем при этом Антоныч плюхнулся на раскладушку и начал бить себя по голому пузу, а Серега сплясал некое подобие лезгинки, вызвав изумление у оттягивающегося Мирона.

Василий, подхватив сумку, вышел на освещенную солнцем улицу, зажмурился и радостно зашагал в магазин.

Не успев пройти и двадцати шагов, он был самым непредвиденным образом остановлен. Визг тормозов, полет на грязную дорогу и чей-то злобный крик:

– Холера тебя забери! Куда ж ты, козел, под колеса лезешь?

Василий, лежа на асфальте, обнаружил перед собой старенький облезлый "Запорожец", из которого неторопливо вылезал весьма толстый чувак с трехнедельной щетиной на лоснящейся морде, в клетчатой кепке и залатанной тельняшке.

– А-а-а!!! – заорал на всякий случай Фтородентов. – Ведь это ты, Мирон, Павла убил!

На крик из котельной выскочили Антоныч и Серега, изумленные при виде валяющегося на дороге Василия и толстого незнакомца, который тоже оживился и начал выкрикивать что-то типа "Дык! Как же так, братишка..."

– А-а-а!!! – заорал в свою очередь Антоныч. – Елы-палы! дык это же Сидор! Сидорчик! Сидорушка!

И бросился обниматься.

– Антоныч! – обрадовался толстяк. – Холера меня забери! Чтоб я сдох от такой жизни! Будь проклят тот час, когда я сел за баранку этого пылесоса!

После долгих переживаний и радостных цитирований разных идиотских фильмов, братишки-митьки собрались, наконец-то, в котельной. У Сидора в машине оказался ящик "Каберне", которое тут же разлили в оловянные кружки.

– Дык, ты куда направляешься? – поинтересовался Антоныч. – Я смотрю, обмажорился совсем, машину купил...

– Не купил, – помотал головой Сидор. – У армянина одного, Хачика, в очко выиграл.

Сидор снял кепку, оказавшись совершенно лысым, протер лысину ладонью и опрокинул стакан.

– А еду, однако, в Питер.

– Зачем?

– Дык...

Сидор не торопясь вытащил из запазухи помятые листы какой-то книги. Старая промасленная ксерокопия возвещала о том, что это роман В.Шинкарева "Папуас из Гондураса".

– Митьки в Ленинграде, однако, совсем зазнались. Такое пишут, как будто кроме них и нет больше нигде митьков. Еду вот к этому Шинкареву, да еще и к Шагину Митрию, покажу им свою книжечку.

– А где ж твоя книжка?

– Дык, в машине, в багажнике. Все восемь томов.

Антоныч призадумался. Фтородентов и Серега, откупоривали очередные бутылки "Каберне", весело перекликались своими "Дык, елы-палами" и разливали жидкость по кружкам.

– А чо! – сказал Антоныч. – Однако, пообщаться с питерскими митьками шибко в кайф. Не поехать ли нам с тобой?

– А-а-а!!! – возрадовался Сидор. – О, класс!!!

– А-а-а!!! – закричали, прыгая по котельной, Василий и Серега. Мирон, обожравшийся мышами, лениво поднимал уши, приоткрывал левый глаз и зевал. "И чего суетятся, – думал он. – Будто неделю не кушали... Дык, елы-палы..."

Глава четвертая,

Что в это время творилось на Папуа

Спаси меня, о Боже правый

От бабы злобной и лукавой.

"Тысяча и одна ночь"

Случилось так, что однажды один московский митек ненавязчиво изобрел машину для перемещений во времени и в пространстве. Правда, во времени можно было путешествовать только в прошлое, но и это уже хорошо. Ленивый от природы митек свое изобретение никуда не понес, хвастаться не стал. И пользовались машиной втихаря сам митек и его друзья митьки.

Собрались они как-то в комнате коммунальной квартиры, где жил изобретатель (кстати его звали как и Шагина, Дмитрием, правда фамилия была не Шагин, а Преображенский). за окном стоял лютый мороз, по радио передавали шибко красивые сообщения о наших успехах в сельском хозяйстве, до того красивые, что даже не верилось. Братишки лежали на раскладушках, пили пиво и думали. Недавно вернувшийся из средних веков Сидор Федоров мрачно курил "Беломор" и, поблескивая лысиной, вертел головой. Преображенский говорил:

– Дык, плохо-то как в мире, что сейчас, что в средние века, что в древности. Шибко плохо. Нет нигде митьку покоя.

– Ох, плохо... – тянули пиво митьки.

Лампочка под потолком вспыхнула напоследок и перегорела.

– Плохо... – подтвердил Митька, зажигая свечку. – Не будь я Преображенский, если не помрем мы от такой жизни.

– Помрем... – вздыхали митьки, открывая о подоконник бутылки.

– Елы-палы...

Так продолжалось достаточно долго, пока митек Федя Стакан не придумал.

– А-а-а!!! – заорал он. – Однако, ведь можно найти место на карте, где мирному человеку можно спокойно жить!

Для начала нашли карту, а затем и место – остров Новая Гвинея, или Папуа, как обозвал его Преображенский и как мы будем называть его в дальнейшем, ибо там сейчас папуасское государство Папуа. Итак, остров Папуа, начало прошлого века.

– Кайф! – сказал Митька.

Так и поселились братишки-митьки на острове Папуа. Построили деревню Папуасовку, завели себе любовниц из местных аборигенок. Из-за любовниц и начались несчастья митьковской колонии. Поссорились, однако, Митька Преображенский и Федя Стакан. Друзья со школьной скамьи, великие идеологи московских митьков, а поссорились, как восьмиклассники. Не по-христиански. Правда, аборигенка была шибко красивая. Машенькой окрестил ее Митька. Любила Машенька Митьку. Аленушкой окрестил ее Федя. Любила Аленушка и Федю тоже. То к одному бегала, то к другому. Очень поссорились братки.

Федя Стакан эмигрировал. В пяти километрах от Папуасовки он и ушедшие с ним братишки и сестренки построили деревню Большие Папуасы.

В это утро Митька Преображенский сидел на плетеном стульчике на балкончике своего дома и рассматривал в подзорную трубу, как голые папуасовские женщины купаются в голубом заливе. "Класс!" – думал Митька и чесал пятку.

На балкон вышел папуас Ваня с подносом. На подносе стояла литровая кружка пива и лежало письмо.

– Утреннее пиво, – доложил невозмутимый Ваня. – И почта, сэр.

– Не "сэр", а "браток". – лениво проговорил Митька, отрываясь от увлекательного зрелища. – Сколько тебя учить?

С наслаждением проглотив кружку холодного пива, Преображенский взял письмо, распечатал и прочитал:

"Милостивый государь!

Поскольку вы не желаете выпускать сестренку мою Аленушку из своей мрачной деревни Папуасовки, жители моей деревни Большие Папуасы объявляют вам войну. Военные действия предлагаю начать сегодня в полдень.

Если же вы отпустите вышеупомянутую сестренку Аленушку, которую вы по неграмотности называете Машенькой, то я вас прощу, и войну прекращу.

С почтением, мэр Больших Папуасов Федя Стакан."

– Ломы и крючки, – проговорил Митька. – Дык... Хозяйка где?

– Спит, сэр.

– Идиот. Сколько раз повторять?

Преображенский встал и прошел в комнату. На тростниковой циновке спала Машенька. Митька с грустной улыбкой присел, подпер щеку рукой и задумался.

Машенька действительно была прекрасна. Ее смуглое, почти европейское лицо с красными пухлыми губками и точеным носиком... Ее черные как смоль волосы... Ее высокая грудь... Нет, такую женщину Митька Преображенский не отдаст ни Феде Стакану, ни Дмитрию Шагину, ни самому Господу Богу.

– Сестренка моя, Машенька... – прошептал Митька.

Длинные ресницы дрогнули. Открылись огромные глаза, в которых так хотелось утонуть. При виде печального Митьки, Машенька улыбнулась, слегка обнажив белые зубки, и протянула к Преображенскому руки.

– Братишка...

Митька прильнул к любимой и не оборачиваясь крикнул папуасу Ване, который неподвижно стоял на балконе:

– Иван!

– О? – отозвался папуас.

– Пошел вон, болван. Я буду читать утреннюю "Таймс". И фитилек-то притуши, коптит!

Ваня привычно задернул шторы и спрыгнул с балкона.

– Милая моя, – ласково шептал Митька. – Сестреночка... Огромные деревянные часы на стене громко отбили одиннадцать. До начала войны оставался час. Но было не до этого...

Глава пятая,

Война

Пенсионеры в трамваях

Говорят о звездной войне...

Б.Гребенщиков

– Братишки! Мужики! – вопил вождь Больших Папуасов Федя Стакан. – Дык, ведь я войну объявил Папуасовке, надо собрать народец!

– Шибко в лом, – отвечал за всех Саша Валенков, главный министр Больших Папуасов. – Так кайфово лежать на солнышке...

Остальным было лень даже говорить.

– Сволочи! – страдал Федя. – Я за них, значит воевать буду, а они пригрелись гады у меня на груди...

– Дык... – смущенно бубнил Саша. – Федюнчик, ты бы папуасов собрал с копьями и трубками ихними плювательными...

– А-а-а!!! Погибну вот я один на войне! Гады!!!

Обиделся Федя Стакан. Один пошел воевать.

Он шел по песчанному берегу моря, кокосовые пальмы, как ивушки плакучие в России, клонились к самой воде, яркие попугаи орали что-то непотребное. На одной из пальм сидел папуас. Пытаясь дотянуться до кокосового ореха, он пыхтел, тужился и сопел, как паровоз.

– Эй! – окликнул его Федя. – На дереве!

– О!

– Ты кто?

– Мбангу.

– Не крещеный, что ли?

– Хрещеный, – ответил папуас и, не удержавшись на дереве, рухнул вниз, спугнув целую тучу попугаев.

– А кем крещен, мною али в Папуасовке?

– Тобою, – ответствовал Мбангу, с которым, как ни странно, ничего от падения не произошло. – И в Папуасовке. Три раза, однако, крестили.

"Ловкий малый," – подумал Федя.

– Пойдешь со мной, – решил он. – Воевать будем с Папуасовкой.

– Нельзя мне, – сделав глупое лицо, сказал Мбангу. – У меня плоскостопие.

– И ты... – махнул рукой Федя. – Никто меня не любит!

Папуас долго смотрел вслед Феде, почесывая кучерявую голову, затем снова полез на дерево.

Жаркое солнце встало в зенит. Полдень поливал остров лучами. Федя вынул из кармана белый платок и повязал его на голову. Потом подумал: "Э, пусть лучше умру от солнечного удара!" – и снял платок.

– Вот умру я, умру я, похоронют меня... – тихо запел он, шагая в сторону Папуасовки. – И нихто не узнаит, где могилка моя...

Феде было жалко себя.

"Гад Преображенский, небось, своих спрятал в засаде, щас выскочут... Или папуасы отравленной колючкой в меня бац! И нету братишки Феденьки. Эх!"

Федя услышал хруст песка под чьими-то ногами и поднял голову. Навстречу ему шел грустный Преображенский. Митька держал в руке белый платок и, глядя под ноги, напевал "Вот умру я, умру..."

Федя Стакан глянул на платок в своей собственной руке, на платок в руке Преображенского, заплакал от радости:

– Митька! Друг!

– Федька!

Друзья бросились друг к другу, как будто не виделись больше десяти лет.

– Митька, братишка ты мой! – орал счастливый Федя.

– Ведь ты братишка мне! – отвечал не менее счастливый Дмитрий.

– Дырку вам от бублика, а не Шарапова! – кричали оба, да так, что было слышно в обоих деревнях.

– Воюют, однако! – говорили митьки в Папуасовке.

– Шибко крутое сражение! – раздумывали митьки в Больших Папуасах.

– Помочь надоть! – вскочил Сидор в Папусовке. – Дык, ведь один Митька там против всех Больших Папуасов!

– На помощь к Феденьке! – закричал Саша в Больших Папуасах. Стало быть, одному ему не выдержать супротив Папуасовки!

Две толпы митьков рванули по побережью к обнимающимся братишкам.

– А-а-а!!! – орали они.

Возле счастливых Митьки и Федьки, толпы остановились, недоуменно посмотрели, как те пьют из одной бутылки портвейн, и по побережью пронесся крик:

– Ур-ра!!!

Так кончилась большая папуасовская война. Советы деревень тут же на берегу за ящиком портвейна решили, что такое событие следует хорошенько отметить. Причем два раза, как сказал Федя. Один раз в Больших Папуасах, второй – в Папуасовке. Братишки-митьки занялись подсчетом, сколько ящиков портвейна и бочек пива есть в деревнях, и за сколько дней они их выпьют.

– Дык! – слышались взволнованные голоса. – Елы-палы!

Вдруг все увидели мчащегося по берегу Мбангу.

– Пирато! Пирато! – кричал папуас.

Митьки глянули на море. На горизонте белели паруса кораблей...

Глава шестая,

Как отпраздновали примирение

На острове, который я позволил себе

назвать Новой Гвинеей, нас встретила

толпа бородатых аборигенов, называющих

своего вождя "митькой", друг друга

"митьками", а всех остальных

папуасами. Встретили нас

доброжелательно, напоили напитками,

напоминающими пиво и портвейн, а узнав

мое имя, что-то лопотали и показывали

жестами, как будто меня надо разрезать,

поджарить на костре и съесть, на что я

с присущим мне юмором не соглашался. Мы

долго смеялись...

Из отчета капитана Джеймса Кука

Британской Академии Наук

На шлюпках, прибывших с кораблей, сидели серьезные люди в кафтанах, напудренных завитых париках, при шпагах и с мушкетами. Их главный подошел к толпе глазеющих митьков, снял шляпу, сделал изящный полупоклон, подметя перьями шляпы песчаный пляж и заговорил по-английски.

Английского среди митьков никто не знал, а если кто и учил в школе, так от тех знаний ничего не осталось.

– Дык, – сказал Митька, и англичанин повернулся к нему, осознав, видимо, что Преображенский здесь главный. – Ты это, чего уж там... Элементарно, Ватсон... Федь, дай ему портвейна!

Федька налил из большой глинянной бутыли в кружку и протянул гостю.

– О! Порто! – воскликнул англичанин, отведав. – Гуд!

– Гуд! – хором подхватили митьки, оживленно разливая по кружкам портвейн.

Папуасы быстренько положили прямо на песок длинную скатерть, наставили всяческой закуски и много-много бутылок. Мбангу и Ваня прикатили большую бочку пива.

Английские мореплаватели рассаживались за стол, а главный пытался что-то втолковать Дмитрию и Федору:

– Ай эм кэптэн Джеймс Кук!

– А, – воскликнул Федька. – Знаем, знаем. Это которого съели аборигены!

– Ай эм кэптэн Джеймс Кук!

Преображенский ласково потрепал его по плечу и прогудел в густую бороду:

– Чтож ты так, братишка! Дык, оставался бы у нас, митьком бы стал, а то все не успокоишься никак, вот и съедят тебя, дурилку картонную...

– Ай донт андэстэнд!

– Ай понимайт, что ты донт андэстэнд, дык, елы-палы...

Митька сокрушенно покачал головой. Федька начал еще раз объяснять капитану, что сожрут того, пожарят и сожрут. Как сожрут Кука, Федя показал на бараньей ножке, громко чавкая и улыбаясь. Кук, наконец, что-то понял и тоже заулыбался.

– О! Гуд, гуд!

– Ну, слава труду! Понял, наконец-то, – с облегчением сказал Федька. – Слышь, Мить, дык мы с тобой доброе дело совершили, авось не сожрут теперь капитана...

Митька встал, постучал по бутылке ложкой, привлекая внимание, и молвил:

– Братки! Хочу выпить за примирение двух наших деревень. Не по-христиански, однако, воевать-то... Шибко хорошо, когда над миром мирное небо, светит солнышко... Кайф-то какой, братишки мои!

– А-а-а!!! – радостно завопили митьки. – Дык! Елы-палы!

И тут со стороны Папуасовки словно взошло еще одно солнышко. Появилась Машенька-Аленушка. Митька и Федя вскочили ей навстречу, капитан Кук отъехал и чуть не упал.

– О! – восхищенно протянул он. – Куин!

Машенька легко подбежала к митькам, чмокнула в щечку Митьку и Федьку. Саша налил ей вина. Братишки и сестренки радостно шумели, пили потвейн и пиво.

Капитан Кук делал попытки ухаживать за Машенькой, Митька и Федька ревниво отталкивали его, девушка звонко хохотала. Кук достал из кармана сюртука жемчужное ожерелье и надел на ее шейку.

– Бьютифул!

Ну, дальше прям и рассказывать противно. Аленушка, однако, от подарка разомлела, позволила капитану обнять себя, не обращая внимания на насупившихся Преображенского и Стакана, целовалась с этим неприятным англичанином.

– Черт, – зло шептал Федька, – и зачем я его спас от съедения... Гад какой!

Короче говоря, когда шлюпки капитана Кука уплывали, возлюбленная Митьки и Феди уплывала вместе с Куком. Братишки долго стояли на берегу, сквозь слезы смотрели вслед исчезающим парусам, и такое было у них на лице написано! Если б женщины видели их в эту минуту, они бы все про себя узнали...

А потом, обнявшись, братки шатаясь побрели в сторону Папуасовки и так надрались... Сам Дмитрий Шагин обзавидовался бы!

Глава седьмая,

О том, как первый раз достали Дмитрия Шагина

Я полностью разделяю мнение

академика М.А.Леонтовича...

Л.А.Сена "Единицы физических

величин и их размерности"

– Достали! – воскликнул Дмитрий Шагин, читая эти строки.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

После рассола сознание начало

проявляться. Но тут в комнату снова

вошла горничная.

– Вам письмо.

– Открой и прочти, – сказал Хрюков.

– Никак нельзя-с. Оно секретное-с,

и горничная вышла, оставив на столе

пакет, весь заляпанный сургучными

печатями.

Хрюков уселся на скрипучий табурет и

стал разглядывать письмо.

– Бен-кен-дорф, – наконец прочитал

он.

Н.Бегемотов, Ф.Секер, С.Хоррис

"Рулетка"

Я уезжаю,

Птицей усталой махну вам крылом.

Я уезжаю.

Отныне дорога – мой дом.

И небо – мой дом.

Я уезжаю...

З.Шлюпкина

Ну, там, короче, д'Артаньян ради

карьеры у Паскаля невесту украл, потом

его шпагой проткнул и веселую песню

спел. Тьфу ты, "что за рыцарь без

удачи"! Но один момент хороший, ничего

не скажешь. Там кардинал спрашивает у

этого мужика: "Он один?" Тот ему: "Нет,

ваше преосвященство."

– Двое?

– Нет, ваше преосвященство.

– Трое?

– Нет, ваше преосвященство.

– Четверо?

– Нет, ваше преосвященство.

– Пятеро?

– Нет, ваше преосвященство.

– Шестеро?

– Нет, ваше преосвященство.

– Сколько же?

– Семеро, ваше преосвященство.

В.Шинкарев "Папуас из Гондураса"

Глава восьмая,

Про то, как Антоныч общался с милицией

Товарищи!

М.С.Горбачев "Политический доклад

центрального комитета КПСС

XXVII съезду Коммунистической

Партии Советского Союза"

Желтый облезлый "Запорожец" мчался по московским улицам в сторону ленинградского шоссе. Внутри "Запорожца" веселые митьки распевали:

– Корнелий Шнапс идет по свету,

Сжимая крюк в кармане брюк.

Ведет его дорога в Лету,

Кругом цветет сплошной цюрюк!

В багажнике весело громыхала пятнадцатилитровая канистра пива (само собой, не пустая!) и ящик портвейна.

Вася Фтородентов сидел рядом с Серегой, прижав нос к прохладному стеклу, рассматривал проносящихся мимо прохожих и, подпевая, думал о жене. На коленях Фтородентова дремал Мирон, время от времени навостряющий уши, но не желающий просыпаться.

"Запорожец" лихо выскочил на ленинградское шоссе, обогнал черную "Волгу", которой Серега в заднее стекло показал сразу две фиги, и рванул по прямой. Однако, уже у кольцевой, прямо напротив поста ГАИ, где скучал милиционер с глупым лицом, у "Запорожца" отскочил задний бампер.

– Холера!!! – заорал Сидор, нажимая на тормоза.

Визг остановившегося "Запорожца" разбудил гаишника, тот встрепенулся, схватился за свисток и заверещал.

– Елы-палы! – сказал Фтородентов, потирая ушибленный при торможении нос.

– Я к нему не пойду, – категорично сказал Сидор. – Я человек спокойный, можно сказать, по-христиански смиренный, но ментов терпеть не могу!

– Дык, – сказал Антоныч. – А мусорка своего нам на съедение дашь?

– Дырку вам от бублика, а не Шарапова!

– Тогда я схожу, – Антоныч с трудом выбрался из машины и направился к менту, который стоял, постукивая своей полосатой палочкой по колену и нетерпеливо ждал.

– Почему нарушаете! – утвердительно заорал гаишник, вовсе не ожидая ответа Антоныча. – Пройдемте непосредственно со мной!

– Э... Начальник, – ласково проговорил Антоныч. – Дык, мы ж ничего не нарушили! Ехали себе и ехали, а тут бац!