Текст книги "Кавалер умученных Жизелей (сборник)"

Автор книги: Павел Козлофф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Только напрасно он всякие гуляния устраивает. Такую банкноту надо под брачный договор, и в церковь. Или ЗАГС. Одно из двух. Немедленно.

– А то ее по частям растащат. Кто красоту от шеи до макушки, кто-то что ниже, но куда похуже.

Она вышла на свежий воздух открытой палубы. Отстающие берега Москвы-реки представлялись незнакомыми таинственными поселениями.

И вдруг подошел господин. Такой выхоленный и гламурный. И, не вступая в разговоры, сразу выставил предложение:

– Вы, Марина, такая славная, интеллигентная, молодая и броская. Вот моя визитка. Когда вы с Роминым расстанетесь, я буду счастлив с вами встретиться. Мы можем поехать в Средиземноморский круиз, не то, что в болотной тине бултыхаться.

– Кто вы? Что вы? Он мой жених, – Марина прошептала, почти не разжимая губ. А, мысленно, так вовсе не сдержалась: «тварь ты такая зализанная».

– Ну, вы-то у него невеста не первая. Да и не пара он вам, – и, не дожидаясь ответа, ускользнул во внутреннее помещение, не оставив следов своего присутствия.

Что-то еще происходило. Среди сплетенья голосов внезапно выскочил один.

– И что же Ромин в своей Марине, такой плоскодонке, с пришитой к нелепой фигуре красивой головой, сумел откопать? – Марина глянула в сторону голоса, и попала на отклик второй собеседницы, – Говорят, у нее невероятно богатая родня.

– «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина?» – пропел кто-то, неожиданно.

Но, наконец, поздний вечер и долгожданный Устинский мост подтвердили, что что-то все-таки временно.

Максим Ромин успешно проплыл сквозь рубеж середины четвертого десятка.

* * *

Обе девушки хотели и смогли приехать в Шереметьево – прилетала Анна Андреевна. Рейс чуть задерживался, и они вновь вспомнили о дне рожденья на воде.

Тину несколько беспокоило, что случилось, когда Максим, после парохода, захватил и ее, чтоб подбросить домой. Марина устала, да и настроение что-то было не то.

– Ну, ладно, – сказал Максим невесте, – Поднимайся в квартиру. Может, душ пока примешь. Освежишься, и все пройдет. А я Тину отвезу, и вернусь. И в машине приставал. Почти дошли до дела. Но Максим вдруг резко остановился в действиях, поправил внешний вид. «Через год встретимся», – сказал он, и, высадив Тину, умчался. И Тина молчала. Так дико и нелепо мог выглядеть ее рассказ о женихе в преддверье свадьбы.

– Да что мне до них, я их просто не видела – отмахнулась Тина от всех плававших гостей. – Что меня волнует – все же, не вижу я тебя женою Максима этого. Он, вроде, нормальный. И даже почти пятнадцать лет разницы – ерунда. Но. Не твое это, Мариша, быть женою нувориша. Тебе нужен человек, чтоб вы жили, душа в душу. Спутник по жизни. И чтобы эту жизнь вы вместе строили. Ну, не знаю, мне так кажется.

– А я не думаю о том, кто для чего мне нужен. Максим сумел меня достать, и крепко держит. В нем есть, что женщин может удержать. Да не это важно. Я сама себя с малых лет строила. Сомнительно, что вместе с кем-то строить, есть идеал любви. – И продолжала. – Только вчера он спрашивал – когда? Максим мне не чужой. Я думаю о нем. Но, видит Бог, со временем я думаю все хуже.

Тина посмотрела на подругу с сочувствием, и вздохнула:

– Слава Богу, мама приезжает. Пусть она посмотрит. А то уж замуж невтерпеж.

Анна Андреевна расцеловала обеих, отступила на шаг, пристально оглядела. И девушки опять приникли к ней, застыли на минуту. Возникло чувство просветленного покоя, и защищенность наполняла души.

– Анна Андреевна, да вы какая-то прозрачная, как горная река. Да, Тина, мама-то твоя какая ясная.

– Будешь тут ясная, когда три года в горах, – ворчала Тина, а глаза радостно блестели, – Питалась воздухом и травой.

– Ну, будет тебе, дочурка моя строгая, – Анна Андреевна поправила волосы и без того хранившие аккуратность – Вот вы – красавицы у меня. Совсем взрослые девицы.

– Да мы уже и старушки почти, по теперешним меркам. Теперь время пятнадцатилетних – не унималась Тина. – Давайте быстрее. Пробки. До дома едва ли доберемся за те часы, что ты была в полете.

Анна Андреевна смотрела радостно. Девушкам три года ее отсутствия показались вечностью – столько событий вместили они. Анна Андреевна по-другому чувствовала время. Для Анны Андреевны это измерение начинало работать только тогда, когда она выходила из своего уединенного мира. И начинала жить заботами и чаяниями тех, кто ей дорог.

Анна Андреевна приехала в Москву. Вечер, наполненный разговорами, рассказами, обменом впечатлений, успокоил бурную радость встречи и настал момент, когда молчаливые паузы, не в тягость ни кому, возвращали мысли Марины к насущным проблемам. Тина вспомнила о неотложном телефонном звонке и вышла. Анна Андреевна взяла Марину за руку и заговорила вполголоса:

– Ты, родная моя, мучаешь себя, но ответ ведь сама отыскала. Может, не сформулировался еще четко, но есть.

– Так не выходить мне за Максима? Он мне близок. – Марина шептала еле слышно.

– Ты знаешь ответ.

– Можно я с Максимом завтра приду?

Марина вглядывалась в родные, но такие непознаваемые глаза. Еще днем они зеленели малахитовыми переливами. А сейчас утонули в ресницах и лишь порой поблескивали черным жемчугом.

– Приходите обязательно. Но не устраивай ему смотрины. Познакомимся, поговорим. Только знай: может и через трудности, но у тебя все хорошо сложится. А сейчас ответ один. И он в тебе созрел.

* * *

Марина не смогла себя сдержать. Она знала, что ответит Ромину. Но ей хотелось, чтобы Вербина сочла оправданной ее любовь. А самого избранника – достойным. Марина открыла Максиму секреты про чтение мыслей.

– Так что же мне делать, когда перед нею, как голый.

– Ты помнишь «Стихи о Советском паспорте» Маяковского? Вот и читай их про себя. И это будут твои мысли. А если что-то не пойдет, то рисуй, мысленно, сугубо положительные картины. И, что видишь, то через свою голову и пропускай.

– Какая это полезная технология, чтобы выглядеть загадочным! «Что видишь, то и пропускай». Такой подход к мыслительным процессам мог только истинный филолог предложить.

– И очень важно: чем сильней твое внимание к картинам в твоих мыслях, тем больше впечатленье, что все они твои. Я вижу, слышу – все звучит, как бред. А мне, порой, абсолютная правильность речи претит настолько, что так и тянет исковеркать все подряд.

– Не надо, пожалуйста. Мне надо хоть что-то улавливать, когда тебя слышу. – И шутки понимать – не грех. В моих речах любое слово – откровенье.

– А ты сама – мое открытие. Дай я тебя запатентую.

– Нет, ты меня уж слишком часто видишь. А если видишь, то не пропускаешь. И это трудно твоей бедной голове.

* * *

Анна Андреевна их встретила приветливо.

– Да, я и есть родительница Тины. И Марина мне как дочка. Вы садитесь удобней. Скоро Тина придет – будем чай пить.

Гости заняли кресла. Анна Андреевна присела на диван и обратилась к Максиму:

– Девочки вчера мне рассказывали: и как на пароходе плавали, и как вы фильм задумали снимать, и руководите вы в разных местах. Я и подумала – какой солидный господин. А вы так молоды. Можно без отчества называть?

– Да что вы, к любым чертям, какое отчество? А я и представить не мог, что у Тины такая молодая мама.

– Моя молодость в них, в девочках теперь живет. А за комплимент спасибо. Максим, я все с мужем, в командировке. Людей видим мало, обсерватория закрытый объект. Расскажите о себе немного.

– Как я докатился до жизни такой? – и Ромин улыбнулся. Марина утонула в кресле.

Марина знала его историю как трудное становление человека Максима Ромина. Но в рассказе по запросу все произошло четко, просто и быстро. Максим будто рапортовал об успешно проделанной работе.

– А вот девочки говорили – друг у вас погиб? – напомнила Анна Андреевна.

– Да, друг и компаньон. Почти четыре года прошло, в Америке. Трагическая история. И непонятная.

– Как же вы теперь? Другие компаньоны?

– Нет, стараемся справляться. Помощники, заместители на всех подразделениях.

– Вот что, молодые люди, – во время возникшей паузы Анна Андреевна поудобней устроилась на диване, – у меня перемена климата, да и привыкла – порой, среди дня, – как бы уйти в себя, сделать паузу. Тина скоро будет. Может, вы побеседуете? – думаю, есть о чем поговорить, – а я тут помечтаю немного. Не буду мешать? И Анна Андреевна несколько расслабилась, прикрыла глаза. Марина начала пытать Ромина, как все-таки выглядит подробный сценарий, разработанный Федоруком. Тот объяснял достаточно невнятно.

– И зачем балетмейстершу напрягали? Они с Тиной уже в процессе.

– Все будет. Может, мы сначала танец отснимем. Будет отправная точка. И все пойдет, как по маслу. Смотрите. Завидуйте.

– Если задумали, так надо делать. У тебя же в бизнесе все по четкому графику. А вдруг выскочит автомобиль, как на Пушкинской, и поминай, как звали, – Марина убеждала полушутя-полувсерьез.

– По теории больших чисел вероятность повтора такой ситуации…

– Все, все, все. Не могу слушать. А вдруг это не случайность, а злой умысел?

– Как будто ожогом рот? Типун вам, простите, конечно, девушка, так сказать, на язык.

– Это вам типун, и никаких извинений.

Пришла Тина, приготовили чай. Говорили о том, о сем. Марина, порой, замечала, что Анна Андреевна пристально поглядывает на Ромина. Настало время уезжать. Распрощались. Вербина старшая попросила Марину заехать завтра в удобное время. Результаты «смотрин» интересовали девушку. Но Марина смотрела на Максима с особой теплотой. И легкостью. И болью. Может потому, что все же сожалела о неотвратимости созревшего в ней ответа.

Ветер гнал по мостовой первые желтые листья.

* * *

Максим говорил: «Ну почему? Ну почему? Что не так? и в чем моя вина?» Марина смотрела на него нежно и отрешенно. Молчала. Нежность во взгляде настраивала Максима повторять вопросы вновь и вновь, вслух и про себя.

Он не знал, что прощальная грусть непреклонной Марины, не о нем. А об опыте первой и взрослой любви, чей огонь загасили плевками.

Медленно и молча, проследовали они от памятника Грибоедову к Чистым Прудам, молча сели на лавочку.

– Почему, Марина, объясни же мне, – Максим ждал и заслуживал ответа.

– Потому что не надо делать жестоких ошибок, когда можно не делать их. Все было искренне и правильно. Ты мне близок и дорог. Я думаю, так будет всегда. Ты говоришь, я много значу для тебя. Спасибо – и она задумчиво опустила голову.

Максим смотрел на нежный изгиб шеи, прекрасный трогательный профиль, завитки белокурых волос. – «Останься» – прошептал он. Марина распрямилась и посмотрела ему в глаза.

– Эта была общая страница. Она сохранится в книге моей жизни; ты, я думаю, не захочешь вычеркнуть ее из своей. Но она закончена, и мы должны перевернуть лист. Я знаю, звучит патетично. Но бывают ситуации, когда только высокий слог может ничего не испортить.

* * *

Тот, кто инициирует разрыв, себя не избавляет от страданий. Марина пыталась латать бреши сторонними образами, но все вращалось вокруг горечи утраты. Своих иллюзий, своей чистоты. Ни на чей счет она не заблуждалась.

«Летучих нимф был полон пруд лазурный, дриадами одушевлен был сад», – шептала она строки Шиллера. – «И я, словно дриада, чудесным деревом цвела. Ты подрубил меня под корень. Потому, что хотел не меня, а с папиным богатством породниться. Так в древних мифах некто Эрисихтон в священной роще дерево сгубил. И кровь потекла по стволу, ветви сделались мертвенно бледны. Нимфа погибла, но возмездье предрекла. Эрихистон был наказан неутолимым голодом. Когда он съел, безумный, все вокруг, он начал поедать себя. И оттого погиб. Но у тебя, Максим, особый голод будет. Это будет голод по духовности. По тому, до чего ты не сможешь возвыситься. И никогда не утолишь его». – Надумала девушка такую комбинацию, и почти сама себя утешила.

«Сколько бреда вмещает моя голова!»

* * *

Анна Андреевна встретила Марину радостно.

– Ну, я вижу, поступок совершен, мудрая ты моя и решительная. – Марина, молча, прошла в гостиную, молча, опустилась во вчерашнее кресло. – Сейчас чай на травах, сама собирала. Чувствуешь аромат? – Анна Андреевна разлила напиток, присела.

– Так, а теперь послушай. Твое решение известно. Сама разобралась. А если бы не так, то я бы тебя сегодня предостерегала. Не простой он, Максим Петрович. И в его прошлом что-то темное есть. В поступках далеко не самостоятелен, кто-то направляет. Это доброжелатель, но предвзятый. А Максим далеко не управляемый, он из тех, кто рвется быть первым везде. Его «эго» превыше всего. Да, он любит тебя. Но при этом преследует цель, чтобы у него была замечательная во всех, очень важно, отношеньях жена. А стала б ты женой, и цель была б достигнута. И кто его знает, каким бы он стал. Он женится, но на той, что окажется сильней в своем эгоцентризме. А что из этого выйдет – не могу сейчас сказать, не знаю. Это достаточно далекое будущее. Главное, что вы разошлись. Потому что со всеми, кто с ним рядом, что-то отрицательное да случится. И еще – он помешан на Маяковском, все время о нем думает.

– А мне-то чего ждать? – спросила Марина тревожно и безнадежно.

– У тебя хорошо все сложится. Много путешествий, встреч. Ты будешь счастлива. У тебя чутье души безошибочное. Это свойство. Чтобы желанная судьба свершилась, надо суметь принять ее. Ты сможешь.

– А могу ли я чем-нибудь Максиму помочь?

– Скажи, пусть Пастернака почитает. Ну, а всерьез – ведь ты уже пыталась?

* * *

На факультете Вдовину ждал сюрприз. В деканате сказали, что специалисты из Америки, с которыми она работала весной, прислали запрос и приглашение – просят в течение семестра консультировать их на завершающей стадии научного труда. Колумбийский университет ждал.

– Так что решайте, Марина, будете вы академический отпуск оформлять, или командировку мы вам сделаем. Но ехать в Нью-Йорк обязательно. У нас с факультетом искусств Колумбийского университета предполагается обмен студентами. Они телемосты хотят проводить, много планов.

– Да я и не отказываюсь. Просто неожиданно очень.

– Чего ж тут неожиданного. Читаю из приглашения: «Исключительное умение не просто дать толкование трудного для нас фрагмента, но и проведение аналогий с более известными источниками. Госпожа Рябинина уже сейчас является глубоким ученым. Мы надеемся, что, кроме огромной пользы для нас, она сумеет получить у нас на факультете практику и станет прекрасным специалистом в области филологии». Нужно было письмо из Колумбийского университета, чтобы у нас открылись глаза – какое сокровище у нас подрастает. Они также направили приглашение в посольство. Надо подъехать с паспортом насчет визы.

– «Алика убью, только он мог надиктовать такую ахинею. Но здорово, черт возьми!»

А вечером Алик позвонил: «Ну что, старушенция, маляву получила?»

– Я убью тебя. Что перед факультетом на смех выставляешь – такие дифирамбы посылать.

– Э, нет. Там каждое слово – правда. Джордж и Диана именно так ценят твою помощь. Стали бы они сыр-бор городить, если бы ты им не нужна была. Пеняй на себя, что так хорошо древнерусскую литературу знаешь. Да еще и русская красавица. И как английским владеет, чтобы самое сокровенное в фолиантах раскрыть на иностранном наречии.

– Уж я тебе раскрою русскую душу, дай только добраться до тебя.

– Где раскроешь? На Пятой авеню? Или на Эмпайэр Стэйт Билдинге? – Там здорово – сто второй этаж и смотровая площадка – весь Нью-Йорк как на ладони. Только ее решеткой огородили, чтобы неповадно было приезжим души раскрывать. Встречу тебя в «Кеннеди».

* * *

А Ромин все думал и думал об одном: «Это была первая настоящая и стоящая страница. До этого я жил по служебным распорядкам и должностным инструкциям. Если такая страница закончилась, а жизнь отошлет меня к руководству по эксплуатации, я не смогу жить, как не могу жить сейчас». «Зачем я испил живой крови, лучше бы я всю жизнь питался падалью» – проносилось у него в голове, и каждый раз он будто сплевывал с отвращением. Он вспоминал, как истерически листал Пушкина, чтобы найти озвученный Мариною отрывок и мимоходом вставить в разговор продолжение. Как ходил к психологу, чтобы определить политику поведения и не выглядеть перед девочкой идиотом. Как понял, что искренность его чувства – это главное, и этого много. Не хватило лишь чуть – чуть. Максим Петрович не смог отбросить Максима Петровича. А теперь, не нужный никому, он был не нужен сам себе.

Позвонил Федорук. Постановочный период в балетной студии завершился. На пике вдохновения родились две миниатюры.

– Что так? – механически спросил Максим, и тут же встрепенулся – Едем.

Он влетел в зал и начал поедать все глазами, и не мог насытиться – так ощущал он свой неторопливый вход и приветственные обращения.

Сначала станцевала Тина. Воплотилось исступленное хождение по мукам. Заданная амплитуда метаморфоз предполагала широчайший разлет, а Тина еще перехлестывала. Музыка брала за душу, а танец Тины вырывал ее с корнем – так прочувствовал Максим.

А сверхпрограмным номером была «картинка» под названием «Катакомбы», которую Елена Ниловна станцевала сама. Не было сверхсложных танцевальных комбинаций. Все, как в музыке – аккорды, полуфразы. И томительные ферматы. Елена, как бы ниоткуда, появилась в загадочной упреждающей позе со взглядом василиска, так и переходила из одного астрального образа к другому, не открывая тайны, а извещая о ней. Максима обожгло сверкающей, пронзительною мыслью: «Елена Ниловна. Птица Феникс».

Ведь свершилось все, чего и быть не могло. От здравого порыва женитьбы на миллионах, дойти до романтической любви, до Пушкинской Татьяны. Или, как там? Все не так. Но смысл один.

И потом – этот Лебедь. Ромин сразу почувствовал, что что-то внутри не в порядке. Значит, нет аксиом, и другая идет перестройка.

И Максиму удастся прожить, что в мечтах заложил Игорь Разин?

«Так вот он, самый главный вопрос – утвердительно стучало у Максима в груди, – и Елена поможет мне на него ответить».

Простившись с Тиной, Ромин дождался Гусеву у выхода.

– Что ж, не смогли вернуться в юность? – внезапно прозвучал вопрос. – Назад, Максим, заказаны пути. А зрелость – вся ваша. Бескрайнее поле. Стройте планы.

– Буду Жар-птицу ловить. И не отпущу. Одно перо у меня уже есть. Она подарила…

* * *

Алик встретил Марину в аэропорте, и произошло это так радостно, на удивленье. Он подхватил ее на руки, бережно поставил, расцеловались. Чувствовали себя непринужденно, будто выросли вместе. Быстро добрались к машине. И понеслись по автостраде. Марина видела на карте: от аэропорта Кеннеди – по радиусу – в Манхэттен. Но они ехали другим путем.

Алик как с цепи сорвался. Неслись куда-то очертя голову, скорость запредельная. Назвать стрессом то, что испытывала Марина – не сказать ничего. Это был ужас.

Внезапно скорость упала. Они съезжали с улетного шоссе. Алик хохотал:

– Вот так вот, милая моя. Это ерунда, вот на «Феррари» тебя прокачу – век помнить будешь.

– Спасибо – выговорила Марина автоматически. Глаза не открывались, тело била дрожь.

– Да что с тобой, маленькая моя сестренка, не угодил?

Марина тяжело открыла глаза и смотрела на Алика ошарашено. Теперь ехали не спеша, постепенно вливаясь в автомобильный поток большого города.

– Слушай, прости меня, если что не так. Я всегда езжу быстро. И не подумал.

Девушка овладела собой, но сердце колотилось.

– Мне кажется, я была близка к тому, чтобы не успеть сказать Нью-Йорку ни здравствуй, ни прощай.

– Да брось, машина в порядке. Да и дорога просто скоростная, а не гоночная. Я же тебя с ветерком хотел, чтобы влетела в новый мир стремительно – вот тебе и адаптация.

– И, чтоб души не раскрывала, ее ты в пятки мне загнал.

– Нет, раскрытие души осталось в программе. Пятым номером. А сначала размещение, души-макияжи, и ужин тет-а-тет.

– Ну, со своим уставом я завтра выступлю. А поужинать с тобой придется – должен же ты меня ввести в курс дела.

Выяснилось, что квартета в работе не будет. Алик выпал. Его брали в Москву, как сопровождающего и переводчика. Сам он учился на Факультете гуманитарных дисциплин, по окончании получит степень бакалавра.

– Три года полагается, а я уже шестой бултыхаюсь. Нечего спешить.

– Джордж – преподает. Диана в докторантуре на высшей ступени – Факультете Искусств. Мне то, с таким свиным рылом, да в их калашный-раскалашный ряд. Да и вообще, не очень-то я хочу бакалавром быть. Ерунда. Я гонщиком буду.

Они пришли в японский ресторан. Освещение приглушенное и столики обособлены, соседей не видать.

– Здесь хорошо, хотя бы не в окружении сидеть, – Алик огляделся, – А то все торчат вокруг, пялятся, и вожделеют.

– Как это так, – не расслышала Марина, – кто что делает?

– Вожделеют. Что же еще? – только и делают.

– Это как это – вожделеют? Сами по себе? Тебе-то что. Видимо, объект есть.

– Вот то-то и оно-то. Нашли объект, сволочи.

– Да что за предмет у них. На тебя, что ли, «вожделеют»?

И Марина пристально посмотрела на собеседника. И даже оглядела. И разглядела. Алик – как она не видела раньше? – был собою, несомненно, хорош, и даже более. Марина продолжала говорить ни о чем, и наблюдала. Брутальный облик оброс соответствием повадок. В каждом движении головы, туловища и рук была какая-то нарочитая выделанность, демонстрация полного владения телом. Будто каждый палец, казалось, поддерживал беседу. И, в целом, Алик походил, на леопарда, лениво, в уверенности победителя, отворачивающегося от потенциальных жертв, не интересных на сытый желудок.

– Ух, ты, – Марина взглянула хищнику в глаза, – как же я тебя не видела?

– Ты видела другое: что я братишка твой и друг, красавица моя русская – Алик мотнул головой в сторону остального мира, – а там все похоть и криминал. Ты ведь не вожделеешь меня? Потому что ты другая, сестрица Маринушка.

– Слушай, американский мой сводно-двоюродный. Тебе же со мной легко и просто. Так что, если хочешь душу излить, то я вся твоя, – и Марина удивилась, как же ей с ним свободно и откровенно.

– Ты что, за садиста меня держишь? Не буду я ничего изливать, душу твою чистую тревожить. Я через многое прошел. И ненавижу всю эту похотливую свору шлюх и пидеров. Может, я найду себя, но мне в одном вопросе разобраться надо. Ну, почему так медленно? Скорость, скорость, нажимай на газ.

– Спокойно. Притормози. И доставь меня, пожалуйста, в мой, на полгода, приют. Все покоя просит. Пока. Ты проводишь завтра на факультет?

– Yes. А сначала провожу, и пожелаю вам Good night.