Текст книги "Из Псковской губернии"
Автор книги: Павел Якушкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
– Зимой два жерника?
– И зимой и лѣтомъ бываетъ по одному, бываетъ и по два, какъ случится, – отвѣчалъ печникъ: большой запасъ – два жерника; малый запасъ – одинъ!…
– Который же старше?
– А оба старшіе, – отвѣчалъ тотъ: всякъ на своемъ крылѣ; сойдутся вмѣстяхъ, вмѣстяхъ и совѣтуютъ. Жерникь великое дѣло; бываетъ: хозяинъ запаса за ловца, а работникъ за жерника, коли у работника въ головѣ больше, чѣмъ у хозяина: такъ на лову хоть какъ ругай жерникъ хозяина, тотъ слова не смѣетъ сказать. Случается – побѣднѣй народъ скопляется, такъ ставятъ всѣ по частинкѣ, а все-таки слушаютъ только двухъ жерниковъ.
– У котораго жерника бываетъ больше гребцовъ? спросилъ я у Алексѣя Ѳедоровича.
– Который подъ вѣтромъ – тому меньши, отвѣчалъ онъ, а который идетъ на вѣтеръ – тому больше надо.
Въ это время подошелъ къ намъ старый ловецъ, толковавшіи о постѣ по пятницамъ: ему тоже Алексѣй Ѳедоровичъ налилъ стаканъ чаю.
– Зимній ловъ лучше, сталъ онъ говорить: зимою, пока еще снѣгъ не палъ на ледъ, сквозь ледъ все видно; вотъ сдѣлаютъ пролубь, запустятъ запасъ и станутъ тянуть къ корыту [13]13
Корыто – пролубь, въ которую вынимаютъ запасъ.
[Закрыть]; станутъ тянуть занасъ полегонечку, а жерникъ ляжетъ ничкомь на ледъ. Нѣтъ снѣтка – жерникъ лежитъ смирно; станетъ показываться снѣтокъ – жерникъ станетъ подыматъ ногу; подыметъ и опуститъ, подыметъ и опуститъ; а какъ много попадетъ снѣтка – ногу подыметъ и не опускаетъ; закричить – чтобъ тянули запасъ проворнѣй, кричитъ, ругаетъ! Тогда и ребятамъ веселѣй тянуть; тянутъ, кричатъ: „тяни, ребята, тяни! у жерника нога въ стояченьи. Знамое дѣло, снѣтка много – тянуть надо сильнѣй: не то снѣтокъ уйдетъ.
– При ловцѣ скажи-ко ты про зайца или лисицу, сказалъ мнѣ, смѣясь, Алексѣй Ѳедоровичъ.
– Отчего не сказать? вѣдь ты говоришь?
– Я человѣкъ старый, – отвѣчалъ онъ: меня тронуть не посмѣютъ; а ты не говори; ловцы за это сердятся гораздо: дурная примѣта; да къ тому жъ у насъ дурнаго ловца заячникомъ дразнятъ. Кому надо сказать заяцъ – назови – кривень; надо сказать лисица – говори – хвостуха; тогда ничего.
– А вотъ было, братцы мои, смѣху, сказалъ молодой бѣловолосый, съ самою добродушною физіономіей, ловецъ, который, прислушавшись къ нашему разговору, подошелъ къ намъ: вотъ было смѣху: пришелъ на тони къ намъ со Звѣнковца Ванька Карышъ [14]14
Карышъ – карась.
[Закрыть], мы и подступили къ нему: „Какихъ, молъ, ты звѣрей знаешь?“ – Тотъ сдуру-то: „Я, говоритъ, знаю: волка, лисицу, зайца“… Только онъ вымолвилъ то слово, на него всѣ кинулись, раздѣли, и давай пороть передниками (кожанными); а вотъ дѣдушка сталъ приговаривать: „Насъ двѣнадцать братовъ, тринадцатая камора, четырнадцатый Микола, пятнадцатый Петръ-Павелъ; а ты, гузка, лежи, не поворачивайся, говори – не проговаривался!“ Выпороли на эти слова – и пустили… То-то смѣху было!..
Побалякавъ еще немного, мы съ Алексѣемъ Ѳедоровичемъ простились и поѣхали къ Опскову (Пскову).
– Вотъ здѣсь былъ городокъ, сказалъ мнѣ Алексѣй Ѳедоровичъ, указывая на лѣвый берегъ Великой, когда мы немного проѣхали погостъ Устье и Назимовскую гору.
– Чей же такой городъ былъ?
– Говорятъ – царицы Ольги, отвѣчалъ онъ: да тому быть нельзя.
– Почему же?
– За что [15]15
Здѣсь говорятъ за-что, вм. почему.
[Закрыть], а за то: этотъ берегъ (западный) весь край забранный; да и этотъ (восточный) пустой былъ. На нашей сторонѣ былъ Сороковой боръ, и въ томъ бору жилъ вольный народъ: холопъ бѣглый, такъ – какой грѣшникъ (преступникъ).. Забѣгутъ въ какую деревню: прикажутъ пиво варить; а не то – грабить… Бывало, поймаютъ которыхъ – вѣшать… Бабка моя жила 120 лѣтъ, сама видѣла висѣлицу въ Чертовомъ Ручью, что для такого народу была сдѣлана – Воина была частая: то Шведъ подойдетъ, то Литва, то Нѣмецъ изъ-подъ Риги; пройдутъ, да вплоть до самаго Опскова и вычистятъ; ну, до Опскова вычистятъ, а въ самый Опсковъ ни разу никто не входилъ, ни одинъ злодѣй. А остатняя война Шведская: дошелъ Шведъ до Печоръ – да и полно! А прежде Литовскій царь Баторій подступалъ: на Терёхѣ въ монастырѣ Пантелеймоновомъ шатры разбивалъ; въ Лыбутѣ, 17 верстъ вверхъ по воды, прямо переправлялся со всею своею силою.
– Лыбута [16]16
Говорятъ и Лыбуста, но Выбутой не называютъ, какъ въ одной книжкѣ сказано.
[Закрыть] городъ или село?
– Нѣтъ, просто деревня.
Надо замѣтить, что здѣсь погостами называютъ села, селомъ – сельцо, т. е. гдѣ есть барскій домъ; а деревнею – гдѣ нѣтъ ни церкви, ни барскаго дома.
– Только эта деревня знатна гораздо за тѣмъ: въ той деревнѣ Лыбутѣ родилась царица благовѣрная Россійская Ольга; родилась она въ крестьянскомъ званіи и была перевозчицей; а за тѣмъ, что гораздъ изъ себя красавица была, да и гораздъ хитра была – царицей сдѣлалась, а тамъ во святыя вошла.
– Какъ же такъ это случилось?
– А вотъ слушай: съ первоначалу жизни, немного по послѣ была, какъ сказано, Ольга крестьянка перевозчицей въ Лыбутѣ. Разъ перевозитъ она князя Всеволода…
– Какой такой князь Всеволодъ?
– Всеволодъ, да и Всеволодъ – не знаю… Увидаль Всеволодъ Ольгу и помыслилъ на Ольгу; а этотъ князь былъ женатъ. Сталъ тотъ князь говорить Ольгѣ, а Ольга ему на тѣ его на пустыя рѣчи отвѣтъ: „Князь! зачерпни рукой справа водицы, изпей!“ Тотъ зачерпнулъ, изпилъ. – „Теперь, говоритъ Ольга, теперь, князь, зачерпни слѣва, изпей и этой водицы.“ Князь зачерпнулъ и слѣва водицы, изпилъ. – „Какая же тутъ разнота: та вода и эта вода?“ спрашиваетъ Ольга у князя. – „Никакой тутъ разноты нѣтъ, говоритъ князь: все одна вода.“ – „Такъ, говоритъ Ольга, что жена твоя, что я, для тебя все равно.“ Князь Воеволодъ зардѣлся, замолчалъ и отсталъ отъ Ольги. Да и много она князей перевела: котораго загубитъ, котораго посадитъ въ такое мѣсто – говорятъ тебѣ: гораздъ хитра была. Спустя сколько времени Ольга пошла за князя замужъ, только не за Всеволода, а неизвѣстно за какова. Тогда много князей было, и всякій своимъ царствомъ правилъ, а всѣ между собой родня были и всѣ промежъ себя воевали: хотѣлось всякому у другова царство его отнять. Пошолъ войною на мужа Ольгинова его двоюродный братъ, да и убилъ его. Убилъ мужа Ольги, да и прислалъ къ ней пословъ мириться: только Ольга которыхъ посадила за столъ обѣдать, да и приволила ихъ въ волчью яму, что подъ тѣмъ столомъ вырыта была; а которыхъ зазвала въ баню, а тамъ обложила баню хворостомъ, да и сожгла всѣхъ, а послѣ самаго ихъ князя убила, на его царство сѣла и стала двумя царствами править. Прошло сколько времени, поѣхала Ольга въ Царь-городъ къ тамошнему царю въ гости. Какъ увидалъ ее тамошній царь – „Выходи, говоритъ, за меня замужъ!“ Ну, а Ольгѣ какая неволя была идти замужъ? Сама себѣ царица! а выйди замужъ: мужъ глава женѣ. – „Ты, говорить Ольга, православный, а я поганая (она тогда не крестимшись была), такъ мнѣ не приходится за тебя идти.“ – „Ну, такъ крестись,“ говоритъ царь. – „А ты будь моимъ крестнымъ! – Хорошо!“ говорить. Перекрестилась Ольга, приняла крещеную вѣру. – „Теперь давай вѣнчаться, Ольга,“ говоритъ царь. А Ольга ему:– „Нельзя – ты мой крестный!“ Такъ и провела.
– Грозный царь Иванъ былъ здѣсь? спросилъ я, когда тотъ, кончивъ разсказъ про Ольгу, замолчалъ.
– Какъ же, былъ, отвѣчалъ Алёксѣй Ѳедоровичъ: сколько разъ былъ! про два раза-то и я знаю.
– Разскажи пожалуйста, какъ это было.
– Первый разъ царь Грозный пріѣзжалъ: Новогородцы нажаловались. Опсковъ тогда былъ не особая губернія, какъ теперь; а была тогда все одна Новгородская. Царь за какую-то заслугу сдѣлалъ Опсковъ – губерніею, а Новогородцы послали войско – опять принести Псковичей подъ свою волю. Только Псковичи такого звону задали Новогородцамъ, что тѣ насилу ноги уплели. Видятъ Новогородцы, что сила не беретъ, послали Грозному сказать: „Псковичи, молъ, бунтуютъ.“ – А какой тутъ бунтъ?! Ну цари, разумѣется, этого не любятъ; Грозный распалился гнѣвомъ, поѣхалъ къ Опскову; не доѣхалъ Грозный царь до Опскова за 6 верстъ, становился онъ въ Любятовѣ. Прослышали Псковичи, что Грозный царь пришелъ подъ Опсковъ громить Опсковъ и стоитъ въ Любятовѣ, съ полуночи зазвонили въ колокола къ заутрени: Бога молить, чтобъ Богъ укротилъ сердце царево. Грозный царь тогда былъ заснумши въ Любятовѣ; какъ ударили въ большойколоколъ, царь вздрогулъ и проснулся. – „Что такое? говоритъ:– зачѣмъ такой звонъ?“ – „Псковичи Бога молятъ, говорятъ ему, чтобъ Богъ твое царское сердце укротилъ.“ Поутру Микола Христоуродливый велѣлъ всѣмъ, всякому хозяину, поставить противъ своего дома столикъ, накрыть чистою скатёрткою, положить хлѣбъ-соль и ждать царя. Попы въ золотыхъ ризахъ, съ крестами, образами, съ зажженными свѣчами, народъ – общество, посадники, пошли встрѣчать Грознаго, и встрѣтили у Петровскихъ воротъ. Только показался царь Иванъ Васильевичъ, откуда ни возьмись Микола Христоуродливый, на палочкѣ верхомъ, руку подперъ подъ бокъ, – прямо къ царю. Кричитъ: „Ивашка, Ивашка! ѣшь хлѣбъ-соль, а не человѣчью кровь! ѣшь хлѣбъ – хлѣбъ-соль, а не человѣчью кровь! Ивашка, Ивашка!“…. Царь спросилъ про него: – что за человѣкъ? – „Микола Христоуродливый“, ему сказали; царь – ничего – проѣхалъ прямо въ соборъ. А Микола Христоуродливый заѣхалъ, все на палочкѣ верхомъ, заѣхалъ впередъ; только царь съ коня, а Микола: „Царь Ивань Васильевичъ! Не побрезгай моими хоромами: зайди ко мнѣ хлѣба-соли кушать“ – а у него была подъ колокольнею маленькая келейка. Царь пошелъ къ нему въ келью. Микола посадилъ царя, накрылъ столъ, да и положилъ кусокъ сыраго мяса. – „Чѣмъ ты меня подчуешь! крикнулъ Грозный-царь:– Какъ ты подаешь мясо: теперь постъ (а тогда былъ постъ или пятница – не знаю); да еще сырое! Развѣ я собака?“ – Ты хуже собаки! крикнулъ на царя Микола Христоуродливый: хуже собаки!.. Собака не станетъ ѣсть живаго человѣчья мяса, – ты ѣшь! Хуже ты, царь Иванъ Васильевичъ, хуже собаки! Хуже ты, Ивашка, хуже собаки!“ Царь затрепенулся, испугался и уѣхалъ изъ Опскова ни какого зла не сдѣламши!
– Другой же разъ когда онъ былъ? спросилъ я Алексѣя Ѳедоровича, когда тотъ кончилъ разсказъ.
– Другой разъ Грозный царь былъ здѣсь въ Опсковѣ когда онъ былъ ѣхамши подъ Ригу воевать; подъ Ригу онъ ѣхалъ: на Изборьскъ, на Печоры. На то время въ Печорахъ архимандритомъ былъ преподобный Корнилій. Быль Грозный пріѣхамши въ Печоры; стрѣчалъ его съ крестомъ – иконами Корнилій преподобный. Благословиль его Корнилій, да и говоритъ:– „Позволь мнѣ, царь, вокругъ монастыря ограду сдѣлать.“ – Да велику ли ограду ты, преподобный Корнилій, сдѣлаешь? Маленькую дѣлай, а большой не позволю. – „Да я маленькую, говоритъ Корнилій преподобный: я маленькую: коль много захватитъ воловья кожа, такую и поставлю.“ – Ну, такую ставь! сказалъ засмѣявшись царь. Царь воевалъ подъ Ригою ровно семь годовъ; а Корнилій преподобный тѣмъ временемъ поставилъ не ограду, а крѣпость; да и царское приказаніе выполнилъ: поставилъ ограду на воловью кожу: онъ разрѣзалъ ее на тоненькіе-тоненькіе ремешки, да и охватилъ большое мѣсто, а кругомъ то мѣсто и огородилъ стѣной, съ башнями, – какъ есть крѣпость. Воевалъ Грозный царь Иванъ Васильевичъ Ригу семь лѣтъ и поѣхалъ назадъ. Проѣхалъ онъ Новый-Городокъ [17]17
Нейгаузенъ.
[Закрыть], не доѣхалъ Грозный 12 верстъ до Печоръ, увидалъ съ Мериной горы – крѣпость стоитъ. – „Какая такая крѣпость!“ закричалъ царь… Разпалился гнѣвомъ и поскакалъ на Корниліеву крѣпость. Преподобный Корнилій вышелъ опять встрѣлать царя, какъ царскій чинъ велитъ: съ крестомъ, иконами, съ колокольнымъ звономъ. Подскакалъ царь къ Корнилію преподобному:– „Крѣпость выстроилъ! закричалъ царь:– на меня пойдешь!“ Хвать саблей, и отрубилъ Корнилію преподобному голову. Корнилій преподобный взялъ свою голову въ руки, да и держитъ передъ собой. Царь отъ него прочь, а Корнилій преподобный за нимъ, а въ рукахъ все держитъ голову. Царь дальше; а Корнилій преподобный все за нимъ, да за нимъ… Царь видитъ то, сталъ Богу молиться, въ грѣхахъ отпущенія просить; сталъ царь Богу молиться, Корнилій преподобный и умеръ. Такъ царь ускакалъ изъ Корниліевой крѣпости въ чемъ былъ: все оставилъ: коляску, сѣдло, ложки… кошелекъ съ деньгами забылъ… Такъ испугавшись былъ… Послѣ того подъ Опсковъ и не ѣздилъ.
Въ этихъ разсказахъ мы проѣхали Житницкій дворь.
– Видишь сопочки [18]18
Сопочками здѣсь называютъ всякую курганообразную гору.
[Закрыть]? спросилъ меня Алексѣй Ѳедоровичь, указывая на западный берегъ, тамъ батареи стояли: Литва подходила, такъ поставила, хотѣла Опсковъ взять; а наши поставили на этомъ берегу (на восточномъ) свои батареи и не пустили. Затѣмъ: нашимъ стоять лучше было: наши батареи стояли у самаго устья р. Камёнки… – А съ чѣмъ ѣхали? крикнулъ онъ мимо плывшей лодкѣ, въ которой сидѣлъ старикъ съ тремя бабами.
– Съ уклейкой, – отвѣчали съ лодки.
– А хорошо ѣли уклейку?
– Плохо!
– Почемъ покупали?
– По три копѣйки серебромъ за гарнецъ.
– А на Горкѣ рубль тридцать покупали (ассигнаціями за четверикъ)! Назадъ везешь?
– Назадъ!
– Это съ Будыжи мужикъ, сказалъ Алексѣй Ѳедоровичь, обращаясь ко мнѣ: у нихъ на Будыжи живетъ мужикъ, Платономъ Семеновымъ зовутъ, лѣтъ ему 120 будетъ, охотникъ по монастырямъ ходить; вотъ такъ ловецъ! Внуки у него съ сѣдыми бородами, ну, а противъ его не выйдутъ: пойдетъ у нихъ плохой уловъ; старый поѣдетъ на озеро самъ; пересмотритъ, переправитъ запасъ, – опять пойдетъ рыба… Смотри: правый берегъ Великой – песокъ, лѣвый – камень; крупный камень отбираютъ, теперь на чугунку много идетъ, а мелкій здѣсь остается. А песокъ нашъ въ Лифляндію на зеркальный заводъ возятъ; повезли было въ самую Калугу – да далеко, выгодъ мало.
Разговаривая мы проѣхали Загорицы, Неготь Куску, Писковицъ, Гладково.
– Знаешь, зачѣмъ это село зовется Гладково?
– За чѣмъ?
– Баринъ тутъ былъ такой щедривый, его и прозвали Гладкимъ, а по немъ и село стало зваться Гладково…. А тамъ будетъ Конско, а тамъ Овсище, а противъ Овсища Микольскій Волокъ, здѣсь была церковь;– церквище и теперь видно; а пониже церквища – какой-то погребъ. Сперва, старики говорятъ, лѣтъ 80 не больше, городъ былъ до самаго Овсища: лѣтъ 150 назадъ моръ былъ, много народу повымерло и стали селиться ближе къ собору…
– „Что ты каменьевъ по дну накидалъ! закричалъ вдругъ Алексѣй Ѳедоровичъ мочившему пеньку мужику:– а еще старостой зовешься!
– А! Алексѣй Ѳедоровичъ! отвѣчалъ тотъ:– какъ тебя Богъ милуетъ? —
– А дѣти гдѣ? что самъ мочишь пеньку-то?
– А дѣти въ городѣ, Алексѣй Ѳедоровичъ! тамъ и пьютъ, тамъ и закусываютъ….
– А вотъ Перино [19]19
Перино, Перыно; среднее между и и ы.
[Закрыть], продолжалъ Алексѣй Ѳедоровичь, когда мы проѣхали Подвишенье: сперва былъ монастырь Миколы Перинскаго; сперва было тутъ озеро, садъ. Уничтожили монастырь – куда что дѣлось… осталось одно церквище на сопкѣ! Вотъ Снятна гора, а на горѣ стоитъ Снятной монастырь, тамъ наши архіереи живутъ, – прибавилъ онъ, проѣхавъ Хотицы на восточномъ, и Манькино, Бацьковицы на западномъ берегу.
– Ты не знаешь, отчего гора называется Снятна гора? спросилъ я Алексѣя Ѳедоровича.
– Какъ отчего? отвѣчалъ онъ:– Здѣсь стоялъ монастырь: подступила Литва и сняла монастырь той [20]20
Здѣсь говорятъ: moü, тоя, тое, вм. тотъ, ma, mo; евойный, ая ое, вм. его; ейный, ая, ое, вм. ея.
[Закрыть]; а монахи заперлись въ церкви, – ихъ тамъ поганая Литва и сожгла. За тѣмъ и гора прозывается: Снятна гора. А видишь ты часовенку впереди, подальше отъ берега? подъ самой той часовенкой схоронены тѣ монахи, что въ церкви сгорѣли.
Незнаю, отъ того ли называется гора Снятна – Снятной горой, или нѣтъ; но она очень похожа на снятую гору, верхняя часть какъ-будто срѣзана очень ровно, снята.
– Гдѣ народъ чище живетъ? спросилъ я Алексѣя Ѳедоровича.
– Какъ то есть чище?
– На которомъ берегу, на западномъ или восточномъ, напр. дѣвки меньше шалятъ?
– На западномъ, по нашему въ Забраномъ Краю, народъ, какъ можно! гораздъ тише; а на нашемъ старомъ, хуже – баловливѣй; а въ Талабскѣ, или вотъ на Чудскомъ берегу, тамъ живутъ раскольники; дѣвки-то – лѣтъ по четырнадцати, по пятнадцати ходятъ кирпичи рѣзать; какъ пошла – такъ и загуляла!..
– Неужели всѣ дѣвки?
– Гдѣ же ты найдешь такую землю, что всѣ дѣвки гуляютъ? Много дѣвокъ гуляютъ – и то плохо! Хозяйскія дѣвки смирно живутъ; а работницы… подобьется хозяинъ, хозяйскій сынъ…. а то къ хозяйской работникъ какой… Какъ можно всѣ?! Былъ одинъ только, одинъ городъ Содомъ-и-Гоморъ, и тотъ Богъ гнѣвомъ наказалъ…
– Порченыхъ у васъ много?
– Порченыхъ, говорятъ, было довольно, только на моей памяти не было: старые попы заклятіе дѣлали: волхвы и поотстали отъ своихъ дѣловъ. Даютъ женщинамъ лекарство, дѣвкамъ еще, чтобъ любила… Сколько здѣсь острововъ было! продолжалъ, спустя немного, Алексѣй Ѳедоровичъ, а теперь вотъ только три: Длинный, Солодожный, да Кусовка, гдѣ сѣно монастырское; еще подъ самымъ подъ Опсковомъ Степановскій Лугъ; вотъ и всѣ. А острова большую помогу дѣлаютъ: перегонятъ на тѣ острова скотъ, лошадей; а то на лодкахъ перевезутъ; такъ ни пастуха, ни пастушки [21]21
Тамъ должность пастуховъ большею частію исправляютъ женщины.
[Закрыть] никого не надо…
Чѣмъ ближе подъѣзжаешь ко Пскову, тѣмъ гуще-и-гуще растетъ трава по Великой, отъ которой подымались на поверхность желтенькіе, очень красивые, маленькіе цвѣточки.
– Здѣсь-то рыбы! заговорилъ Алексѣй Ѳедоровичъ: здѣсь-то рыбы: тою травой рыба питается. А поймать нельзя: въ тинѣ весь запасъ изорвешь, а ничего рыбѣ не сдѣлаешь!.. ни одной поймать нельзя; удочкой – и то нельзя.
Я спросилъ у своего спутника, находятъ ли тутъ гдѣ клады около Пскова.
– Находятъ, только въ руки не дается: нашъ Сыренскій (т. е. изъ деревни Сыренской) ѣхалъ на лодочкѣ здѣсь ночью около Вонючаго Ручья; видитъ на Волокѣ свѣча теплится, – онъ спрыгнуль съ лодки, да туда; видитъ икона Божіей Матери, а передъ иконой свѣча теплится, а внизу больше 100 бочекъ золота; Сыренскій-то захватилъ сколько смогъ, да въ лодку. Сидитъ въ лодкѣ, да и думаетъ, что мало взялъ; думалъ, думалъ – пошелъ въ другой разъ, принесъ и другой разъ, – все мало; пошелъ въ третій, – взялъ въ третій, принесъ въ лодку, хотѣлъ ѣхать… Какъ наскочитъ не наша сила, стала лодку пружить [22]22
Погружатъ, топить.
[Закрыть]…. тотъ туда-сюда; пружитъ, да и полно!.. „А, пропади ты, нечистая сила!“ сказалъ онъ съ сердцовъ. Какъ сказалъ онъ то глупое слово, и нечистая сила и золото, все пропало! Смотритъ: и самъ стоитъ на кряжѣ [23]23
Материкъ, не островъ.
[Закрыть]: нечистая сила напустила на него, ему и казалась вода!…
Мы пріѣхали во Псковъ, и я, простясь съ Алексѣемъ Ѳедоровичемъ, отправился къ своимъ прежнимъ хозяевамъ, Егору Васильевичу и Александрѣ Ивановнѣ Васильевымъ. У нихъ было много проѣзжихъ. При конторѣ дилижансовъ отдѣльныхъ нумеровъ нѣтъ, а только двѣ общія комнаты, въ которыхъ помѣщаются всѣ проѣзжіе безплатно. Александра Ивановна, считая себя не въ правѣ помѣстить меня въ общія комнаты, потому что я могъ стѣснить другихъ проѣзжихъ, казенныхъ, все-таки пріютила меня. Въ восьмомъ часу поутру стали проѣзжіе выѣзжать на чугунку, такъ какъ машина отправляется въ 8 часовъ. Послѣ всѣхъ выѣхалъ старикъ, съ очень добрымъ лицомъ. Онъ во все время не сказалъ со мной ни слова; но во всѣхъ его разговорахъ съ другими видны были и привѣтливость, и доброта. Послѣ я узналъ, что этотъ старикъ былъ Польскій магнатъ, а что лице его не обманывало, при выѣздѣ онъ далъ въ пользу бѣдныхъ 10 рублей серебромъ; только не офиціально, а одному частному лицу – для раздачи бѣднымъ.
Изборскъ пригородъ, 17 Августа.
15 Августа я выѣхалъ изъ Пскова и пріѣхалъ въ Изборскъ довольно поздно. Сначала меня поразила шоссе: едва пробита одна дорожка, да и та съ грѣхомъ по поламъ. Случалось, впрочемъ очень рѣдко, встрѣтить кого нибудь, тогда одинъ съѣзжалъ съ дороги и дожидался; пока другой проѣдетъ, точно такъ, какъ по нашимъ проселочнымъ дорогамъ при встрѣчѣ съ обозомъ. На разстояніи около 30 верстъ до Изборска шоссе захватило только одну деревню Дубняки, и то какъ-то не совсѣмъ, да сельцо Бибиково; самый Изборскъ остался съ полверсты въ сторонѣ.
Въ Изборскѣ кривыя улицы, избы угломъ на улицу; крыши съ большимъ навѣсомъ впереди, безъ всякаго украшенія; заборъ – тынъ: навкось складенный изъ шестовъ; но вы сейчасъ замѣтите, что здѣсь много Чухонцевъ: здѣсь попадаются окна не Русскія: квадратныя съ тремя переплетами снизу вверхъ и тремя же отъ права налѣво. Не знаю, сохранили ли улицы прежнее названіе, или названы недавно: Подгорная, Невская, Садницкая, Маслинская. Эти улицы извиваются между садами и довольно свѣжими домами; перерѣзываются другими улицами, которыя и названіи не имѣютъ. Когда я подходилъ къ здѣшнему Кремлю, мнѣ попалась дѣвка лѣтъ 50-ти.
– Къ собору, родной, идешь? спросила она меня.
– Къ собору, отвѣчалъ я.
– Ты приходи къ намъ на крестный ходъ, заговорила дѣвка: крестный ходъ бываетъ – куда-какъ у насъ весело – говорить нечего! Въ нашъ Словенецъ-Изборьскъ много ходитъ народу. Икону-образъ кругомъ города носятъ.
Я спросилъ у нее, какая у нихъ икона?
– „Икона наша изъ полону вывезена. Былъ нашъ Изборьскій въ полону въ невѣрныхъ земляхъ, и явилась тому полонённику Матушка-Богородица. «Возьми меня, говоритъ, и иди самъ изъ невѣрной земли; тебѣ никто въ дорогѣ ничего не сдѣлаетъ, и придешь ты съ моей помощью счастливо до самаго своего дому – до Изборьска». Въ Изборьскѣ тогда жила вдова богомольная; жила эта вдова около Плосской башни; такъ этой вдовѣ и отдалъ полонённикъ тую икону. Стояла та икона у ней ровно тридцать лѣтъ; а послѣ явилась во-сняхъ вдовѣ и объявилась, что она чудотворная. Тогда весь народъ и сталъ ходить сюда молиться ей, Матушкѣ. Сколько разъ переносили ее въ Опсковъ, только она, Матушка, все-таки сюда объявлялась. Видятъ – дѣлать нечего, ее и оставили въ Изборьскѣ. Нашъ городъ отъ того, и называется богоспасаемый городъ. Сперва городъ нашъ былъ большой, хорошій, самъ князь Рюрикъ жилъ здѣсь….
Извѣстно, что въ Изборскѣ княжилъ Труворъ; замѣчательно, что имя Рюрика сохранилось въ памяти народной: мнѣ не одинъ разъ случалось слышатъ, что Рюрикъ княжилъ въ Изборскѣ.
Простившись съ словоохотливой старухой, я пошелъ кругомъ кремля; видъ со всѣхъ сторонъ чрезвычайно хорошъ и далекъ; вообще городъ съ своими четырьмя церквами, зелеными садами, очень красивъ. Погулявъ по городу, я пошелъ въ одну избу, гдѣ узналъ, что есть самоваръ, чай пить. Изба была очень опрятная, всѣ лавки и столъ были выкрашены красною масляной краской, перегородка раскрашена тоже масляной краской, разноцвѣтными узорами.
– Не хочешь ли ягодокъ? спросила меня хозяйка, женщина лѣтъ за 50, очень благообразной наружности, предлагая мнѣ горсть невзрачныхъ сливъ.
– Почемъ продаются у васъ сливы?
– Да ты такъ возьми – безъ денегъ, отвѣчала она: нонче дешевы, 60 коп. (ассигнаціями) мѣра; а въ другой годъ ану (ону, ее), за мѣру-то за то не купишь; этотъ годъ меды дороги, медовъ нѣтъ; а гдѣ и достанешь – такъ двугривенный фунтъ! Варить-то ягодъ и не варятъ, оттого и ягоды дешевы. А то вотъ въ той избѣ, вонъ третья направо съ той стороны, около ровеня [24]24
Колодезъ.
[Закрыть] арбанъ [25]25
Анбаръ.
[Закрыть] стоитъ, такъ тотъ хозяинъ много ягодъ варилъ: да теперь сбѣжалъ.
– Какъ сбѣжалъ? спросилъ я.
– Съ пуста такъ сбѣжалъ: былъ онъ сборщикомъ: затратилъ казну, да и сбѣжалъ тихимъ матомъ. А такой бывало: обо всемъ опытъ беретъ [26]26
Заботится.
[Закрыть]: ленъ тягать [27]27
Драть ленъ, пеньку; вообще драть, – вытягивать.
[Закрыть] что ли… у насъ одни мужики ленъ сѣютъ, тягаютъ, бабы только прядутъ…. [28]28
Это не всегда, а большею частію.
[Закрыть] А, да никакъ самоваръ поспѣлъ….
Напившись чаю, я опять пошелъ въ Кремль. Уже вечерѣло. Дѣвки съ пѣснями ходили по улицамъ, потомъ остановились на Горкѣ, небольшой площади среди города, водили хороводы. Пѣли пѣсни довольно извѣстныя:
«Я посѣю ли млада младенька
Цвѣтиковъ маленько.»
«Заиньку» и т. п. Въ хороводѣ здѣсь при мнѣ ходили только дѣйствующія лица, а остальныя сидѣли на завалинкѣ, дѣвки по одну сторону, ребята по другую.
– Здравствуй, родный, сказалъ мнѣ старикъ, когда я пришелъ къ Проломнымъ воротамъ въ кремлѣ.
– Здравствуй, отвѣчалъ я: скажи пожалуста, отчего эти ворота зовутся Проломными?
– Вотъ отъ чего: подступала Литва и становилась на Митинской горѣ, видишь налѣво; теперь тамъ Митина деревня. Стрѣляла Литва та изъ пушекъ по Изборьску, пробила она вороты и народу много погубила. Подъ валомъ лежатъ убіенные воины; и когда крестный ходъ – всегда останавливаются: поминовеніе бываетъ. Какъ пробила Литва вороты, стали обносить кругомъ города чудотворную икону Корсунской Богородицы – Литва сама себя перерѣзала; а которые остались – такъ тѣ разбѣжались. Съ-тѣхъ-поръ и зовутъ ихъ Литовскими воротами или Проломомъ.
– Часто нападали на вашъ городъ?
– Какъ не нападать! Нашъ городъ не нынче строенъ: Опсковъ построенъ давно, а Изборьскъ триста лѣтъ прежде стоялъ. Теперь только онъ обѣднялъ, а прежде былъ стольный городъ; первый князь Русскій Рюрикъ жилъ въ Изборьскѣ.
– Не извѣстно, на которомъ мѣстѣ?
– Подлинно не извѣстно; только надо полагать – близко Собора.
Печоры – пригородъ. 18 Августа.
Вчера около 10 часовъ я вышелъ изъ Изборска въ Печоры. Не много пройдя, я сошелся съ косцами, которые шли косить ячмень, или, какъ они называли, жито или житменъ.
– Какъ вамъ, братцы, Богъ урожай далъ? спросилъ я.
– Да какъ тебѣ сказать – не знаю, отвѣчалъ мнѣ одинъ изъ нихъ: гдѣ пониже, да земля понѣжнѣй, – хлѣбъ, ленъ хорошо уродился; а то не гораздо.
– Вы откуда?
– А вотъ неподалечку деревня есть – Конецки (Конечки) зовется; такъ мы оттуда.
– Много у васъ земли?
– По четверти на душу высѣваемъ.
– Дѣлите землю ежегодно?
– Нѣтъ; какъ наступитъ ревизія, всю ниву озимую, яровую, паръ, дѣлимъ по-ровну по душамъ. У меня три души, мнѣ шестикомъ три полоски отмѣрютъ, да и отрѣжутъ, у другаго 5 – тому 5 полосокъ; только бы въ одномъ мѣстѣ. Сперва только бросятъ жеребій, кому за кѣмъ землю мѣрить.
Дорога изъ Изборска къ пригороду Печоры до-нельзя безлюдна. Кромѣ этихъ косцовъ, мнѣ попались навстрѣчу только два Чухонца, которые шли въ конторку, какъ они называли волостное правленіе, на сходку; да еще догнала какая-то коляска четверней. Вотъ и всѣ встрѣчи, а я пробылъ въ дорогѣ часовъ 5–6; да прибавьте къ этому: отъ самаго Изборска до Печоръ на разстояніи 20 верстъ, нѣтъ ни одной деревни на большой дорогѣ. Не помню я, кто-то глумился надъ кѣмъ-то, сказавшимъ что Чухонцы убѣгаютъ большихъ дорогъ, рѣкъ, озеръ. Этотъ господинъ думаетъ, что Русскіе ихъ оттѣсняютъ. Мнѣ кажется болѣе справедливымъ замѣчаніе Печерскаго жихаря (жителя): «Полувѣрцы, какъ ихъ здѣсь зовутъ, сказалъ онъ мнѣ, полувѣрцы землю пахать очень любятъ; такъ имъ больше ничего и не нужно; хоть за версту, а то за полверсты, а убѣжитъ отъ дороги».
Эта дорога идетъ холмистыми мѣстами, покрытыми большею частію мелкимъ березнякомъ; а частію, на расчищенныхъ мѣстахъ, пашнями. Въ настоящее время овесъ и ячмень только начинаютъ косить, ленъ еще частію стоитъ зеленый, нѣкоторый еще и цвѣтетъ. Вчера около Изборска, да и почти по всей дорогѣ сѣяли; нѣкоторые изъ здѣшнихъ жителей сѣютъ въ одну сторону: правой рукой бросаютъ влѣво; поэтому имъ приходится пройти вдвое больше; потомъ запахиваютъ и боронуютъ. Бороновать – въ Орловской, Рязанской губерніи считается и для работника и для лошади легкою работою; здѣсь не то: боронуютъ парою и не прямо, а кругомъ: работникъ или работница, перекинувшись на возжахъ назадъ, заставляютъ лошадей кружиться почти на одномъ мѣстѣ, и лошади, которыя здѣсь хороши, съ трудомъ могутъ работать; впрочемъ я видѣлъ – боронуютъ и на одной лошади, а послѣ этакой боронуютъ прямо. Иначе бороновать нельзя: вся пашня усѣяна въ буквальномъ смыслѣ камнями, отъ вершка до 2-хъ величиною, даже на хорошо взборонованной землѣ много камней величиною въ орѣхъ лѣсной. Здѣсь удобряютъ землю особеннымъ способомъ – тютежи жгутъ: берутъ хворостъ, обкладываютъ землей, такъ-что эти тютежи имѣютъ форму призмы, длиною смотря по величинѣ хвороста, а въ вышину до трехъ четвертей, и потомъ зажигаютъ; когда тютежи сгорятъ, ихъ разбрасываютъ; такихъ тютежей дѣлаютъ столько, чтобъ пережечь всю землю, вершка на два или на три въ глубину.
Я сошелъ съ большой дороги и подошелъ къ одному пахарю, полувѣрцу лѣтъ пятидесяти, одѣтому по-русски, въ шляпѣ съ огромными полями.
– Помогай Богъ!
– Спасибо! отвѣчалъ тотъ: спасибо, добрый человѣкъ. Посѣяли – надобно бы дождеца, да Богъ не даетъ.
– Здѣсь будешь сѣять? спросилъ я, указывая на вспаханную цѣлину.
– Теперь нельзя: одна дернина: на будущій годъ засѣю – хорошо уродится.
Около дороги часто попадаются чисто вырѣзанные, на землѣ, вершка въ полтора глубиною, знаки.
Эти знаки или гербы полувѣрцы кладутъ на своихъ участкахъ, чтобъ знать, кому чинить дорогу, и надо правду сказать: дорога здѣсь очень исправна.
На 9-й верстѣ лежитъ озеро Устицъ, окруженное горами, покрытыми лѣсомъ.
Въ коренной Руси такого уединеннаго мѣста отыскать рѣшительно невозможно; къ такому озеру непремѣнно бы пришли и построились, а Чухонецъ хоть за полверсты, а ушелъ и отъ озера. На берѣгу его, на крутой горѣ и очень красивомъ мѣстѣ, стоитъ гранитный крестъ около 1 1/2 аршина вышиной, на которомъ на верхней части высѣченъ крестъ, а на прочихъ надпись – 1748 году Малороссійскіе полки были зде….. и походу Лубенскій…., двѣ строки я не могъ прочитать.
Отойдя верстъ 14 отъ Изборска, я пошелъ въ деревню, которая виднѣлась въ сторонѣ: мнѣ пришлось идти, до той деревни съ версту полемъ, засѣяннымъ горохомъ, капустой, картофелемъ. Въ рабочую пору и въ Русскихъ деревняхъ не скоро кого нибудь отыщете, но все-таки скорѣй, чѣмъ въ Чухонской. Я прошелъ всю деревню и въ послѣдней только нашелъ хозяевъ дома. Я попросилъ молока у Чухонки; та плохо понимала по-русски; но все-таки поняла и объявила, что молока нѣтъ. Я пошелъ въ избу, гдѣ былъ хозяинъ.
– Да какого тебѣ: кислаго? спросилъ онъ.
– Да хоть кислаго; я заплачу.
Хозяинъ, ничего не говоря, вышелъ, а черезъ минуту хозяйка принесла небольшую чашку молока, хлѣба, и ушла. Я поѣлъ, хотѣлъ разсчитаться, но не съ кѣмъ было: всѣ хозяева ушли! Все не по-русски: Русскій всегда радъ гостямъ; онъ непремѣнно потолковалъ бы, спросилъ бы о новостяхъ; а Чухонецъ любитъ землю пахать: ему ни до чего другаго дѣла нѣтъ. Избы у нихъ тоже не Русскія: въ двухъ стѣнахъ квадратныя аршина въ полтора окна, раздѣленныя переплетами на 9 квадратовъ, въ углу на лавкѣ стоитъ кіотъ съ иконами; столъ стоитъ близъ лавки посреди стѣны; въ сѣняхъ тоже икона.
Печерскій монастырь стоитъ по обѣ стороны лощины, по бокамъ крутыхъ горъ; онъ начинаетъ показываться верстъ за семь, но потомъ опять прячется за лѣсомъ, а совсѣмъ открывается, когда уже подойдешь къ самому монастырю, окруженному огромными стѣнами, съ полуразрушенными башнями. Стѣны и башни сложены изъ плитняка, часто довольно крупнаго; но попадаются большіе камни: есть до аршина въ поперечникѣ. Эти камни лежатъ въ стѣнѣ по одному между мелкими, или по нѣскольку. Стѣны были обведены валомъ и рвомъ, въ которомъ и теперь частію видна вода. Я всходилъ на Михайловскую башню, очень не высокую, но откуда видъ по лощинѣ и вдоль – очень хорошъ. По выходѣ изъ монастыря (по здѣшнему номастырь) я нашелъ трехъ мальчиковъ, играющихъ въ слѣдующую игру: одинъ изъ нихъ, указывая при каждомъ словѣ, поочереди на себя, на другаго и на третьяго, говоритъ:
Чикирики
Микирики
Погосту
Жучикъ
Крючикъ
Костка
Хрупъ!
Кому пришлось хрупъ, того посылаютъ отбѣжать куда нибудь; остальные въ это время прячутся и ихъ должно искать. Посидѣвъ немного съ ними, я пошелъ и встрѣтился съ однимъ здѣшнимъ старожиломъ, котораго и зазвалъ къ себѣ на чай.
