Текст книги "Княжна Тараканова и принцесса Владимирская"

Автор книги: Павел Мельников-Печерский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

XIX

Отправив к императрице донесение, Орлов послал находившегося в русской службе серба, подполковника графа Марка Ивановича Войновича,[47]47
  Впоследствии он был контр-адмиралом русского флота.


[Закрыть] на особом фрегате в Парос, поручив ему войти в личные переговоры с таинственною женщиной. Орлов предполагал, что эта женщина есть та самая принцесса, что прислала ему письмо и воззвание к флоту. Он приказал Войновичу, если эта женщина станет называть себя наследницей русского престола, уверить ее в полной готовности Орлова содействовать осуществлению ее планов и просить ее на фрегат, на котором бы она могла отправиться в Ливорно; если же это другая женщина, оставить ее в покое. Войнович застал незнакомку в Паросе и несколько раз виделся с нею. Оказалось, что это была жена какого-то константинопольского купца, женщина заносчивого характера и вздорного нрава, охотно мешавшаяся в дела политической интриги и уверявшая, будто она находится в переписке со всеми европейскими дворами. Она была лично известна султану Ахмету и его предшественнику Мустафе и, пользуясь правом свободного входа в сераль, где продавала султаншам и одалискам французские галантерейные вещи, находилась в связях со всеми государственными людьми Оттоманской Порты. Они давали ей деньги за то, чтоб она, бывая в серале, посредством любимых султанш, поддерживала их кредит у падишаха. Они-то, вероятно, не без ведома самого Ахмета, и послали ее, еще до Кучук-Кайнарджиских переговоров, обольстить Орлова и посредством подкупа увлечь его в измену Екатерине и уговорить передаться с флотом султану. Она сама предложила Войновичу ехать в Ливорно, но он не взял ее. Не она нужна была чесменскому герою.

Не ограничиваясь посылкой Войновича на остров Парос, граф Орлов вскоре по отправлении донесения к императрице, то есть в начале октября 1774 года послал разведывать о самозванке другого надежного человека. В донесении императрице от 23 декабря он так пишет об этой посылке: "От меня вскоре после отправления курьера ко двору вашего величества послан был человек для разведывания об оном деле, и тому уже более двух месяцев никакого известия о нем не имею, и я сомневаюсь об нем, либо умер он, либо где удержан, что не может о себе известить, а человек был надежный и доказан был многими опытами в его верности". Это был Осип Михайлович Рибас, впоследствии адмирал русского флота и основатель города Одессы.[48]48
  Это был чрезвычайно тонкий и хитрый человек. Его разумел князь Суворов в известном отзыве своем о Кутузове: «Его и Рибас не проведет».


[Закрыть]

Он был родом испанец, уроженец Неаполя, куда отец его, кузнец, переселился из Барселоны. Молодой Рибас был в неаполитанской службе, но почему-то должен был бежать из Неаполя. В 1772 году явился он к графу Алексею Орлову в Ливорно, прося о принятии в русскую службу. Орлов принял его с чином лейтенанта и, заметив в нем большие способности, давал ему важные поручения. Получив поручение отыскать претендентку на русский престол, Рибас разъезжал по Италии и, попав на след ее в Венеции, отправился в Рагузу, но не застав уже там, поехал по следам ее в Неаполь, потом в Рим, где и открыл местопребывание ее в начале 1775 года.

В декабре приехал к Орлову из Петербурга курьер Миллер. Он привез наставление императрицы, как действовать относительно самозванки. Из объяснения поверенного по делам Рагузской республики с графом Паниным Екатерина уже знала, что самозванка находится в Рагузе. Она сообщила о том Орлову от 12 ноября, приказывая "поймать всклепавшую на себя имя во что бы то ни стало". Орлов был даже уполномочен Екатериной подойти к Рагузе с эскадрой, потребовать выдачи самозванки и, если сенат Рагузской республики откажет ему в том, бомбардировать город.[49]49
  Так рассказывал сэр Джон Дик, слышавший это от самого Орлова. Текст письма императрицы графу Орлову от 12 ноября 1774 года неизвестен.


[Закрыть]

Мы уже упомянули, что канцлер Российской империи, граф Н. И. Панин, с пренебрежением отозвался об искательнице русского престола поверенному по делам Рагузской республики, назвав ее «побродяжкой» и заметив, что не стоит обращать внимания на эту женщину. Так поступил он, без сомнения, по наставлению императрицы Екатерины. Известно также, что Екатерина не принимала никаких мер против разглашений иностранных газет о мнимой "великой княжне": иностранная печать была не опасна; в России в то время, кроме двора и коллегии иностранных дел, никто не выписывал иностранных газет, за исключением разве гамбургских. Екатерина казалась равнодушною, но на самом деле была озабочена новою проделкой своих недоброжелателей. Приказание Орлову "поймать всклепавшую на себя имя во что бы то ни стало" и даже бомбардировать Рагузу служит тому доказательством.

Граф Орлов, получив повеление Екатерины, тотчас же отправил для поисков надежного офицера и еще одного славянина, венецианского подданного. "Ничего им в откровенности не сказано, – доносил он императрице, – а показал им любопытство, что я желаю знать о пребывании давно мне знакомой женщины, а офицеру приказано, буде может, и в службу войти к ней или к князю Радзивилу, волонтером, чего для и абшид (отставка) ему дан, чтобы можно было лучше ему прикрыться". К этому граф Орлов прибавил: "А случилось мне расспрашивать одного майора, который послан был от меня в Черную Гору и проезжал Рагузы и дни два в оных останавливался, и он там видел князя Радзивила и сказывал, что она еще в Рагузах, где как Радзивилу, так и оной женщине великую честь отдавали и звали его, чтоб он шел на поклон, но оный, услышав такое всклепанное имя, поопасся идти к злодейке, сказав притом, что эта женщина плутовка и обманщица, а сам старался из оных мест уехать, чтобы не подвергнуть себя опасности". Орлов, исполняя приказ государыни, хотел отправиться в Рагузу с эскадрой, чтобы потребовать от тамошнего сената, хорошо знавшего решительность действий русского графа, выдачи самозванки, живущей под покровительством республики, и в случае отказа бомбардировать город. "Если слабое мое здоровье дозволит на корабле ехать, – писал он императрице, – то я не упущу сам туда отправиться, чтобы таковую злодейку постараться всячески достать". Но вскоре он узнал, что ее с начала ноября в Рагузе более нет.

XX

Еще в августе 1774 года в Рагузе были получены неприятные для тамошней компании известия. Мобюссон, агент князя Радзивила во Франции и Германии, уведомлял, что какие-то письма «пане коханку» вскрыты в Австрии и замыслы его сделались известными. Пришло верное известие о заключении мира между Россией и Турцией. Газеты возвестили о поимке Пугачева. Напрасно принцесса продолжала настаивать, что все это неправда, что это ложные известия, которые с умыслом распускаются ее врагами; наконец и она должна была увериться: во всех европейских газетах напечатаны были известия о мире и совершенном подавлении пугачевского бунта. Ко всему этому в Рагузе оказалось совершенное безденежье и совершенная невозможность отыскать новые денежные средства. Радзивил принцессе денег не давал, у него самого их не было. Обеды графини Пиннеберг прекратились. Ее венецианский гофмаршал, барон Кнорр, и англичанин Монтегю напрасно искали денег у банкиров. Кнорр достал только двенадцать червонцев, с ними отправился в Оберштейн, везя письмо принцессы к Горнштейну, от которого она требовала полторы тысячи червонцев. Но и там денег не нашли. «Горнштейн не хочет иметь с вами никакого дела», – писал ей Кнорр. В Оберштейне между тем носятся самые неблагоприятные слухи о принцессе, возникшие вследствие полученных из Рагузы писем о любовных ее связях. Пылкой и никогда не сдерживавшей свою страстную натуру женщине в Рагузе было много соблазна. Там были и «Мосбахский незнакомец» Доманский и варварийский капитан Гассан; в одном из писем к князю Лимбургу она сама писала, что Радзивил у ног ее. Кроме того, целая толпа красивых офицеров польских и французских были к ее услугам. В разных газетах появились известия о любовных похождениях в Рагузе мнимой великой княжны.

Между тем князь Лимбург уединенно жил в Оберштейне, тоскуя по милой очаровательнице. Недостаток денег, а потом неблагоприятные для успеха его возлюбленной известия о Кучук-Кайнарджиском мире удержали его от поездки в Рагузу. Долгое молчание прелестной Алины сокрушало бедного князя. Он писал ей письмо за письмом, настоятельно советуя ей оставить свои замыслы и возвратиться в Оберштейн. Алина не отвечала.

Принцесса с нетерпением ожидала в Рагузе ответов от султана и от графа Орлова, еще довольно дружно живя с Радзивилом и французскими офицерами, а также с консулами французским и неаполитанским. Наскучив ждать, она 11 сентября написала новое письмо к султану, стараясь отклонить его от утверждения мирного договора, еще не ратификованного, и прося о немедленной присылке фирмана на проезд в Константинополь.

Принцесса и это письмо вручила князю Радзивилу для препровождения по назначению. Радзивил теперь прямо отказался исполнить ее желание, и между ними произошла открытая ссора. Неудачи последних двух месяцев, особенно же заключение Кучук-Кайнарджиского мира и охлаждение нового короля Франции к польскому делу сильно поколебали неугомонного "пане коханку" и навели уныние на польско-французскую колонию в Рагузе. В виду суровой действительности, приходилось покинуть обольстительные, блестящие мечты. Недостаток денег, секвестр литовских маетностей, обнаруженные в Австрии посредством перлюстрации политические замыслы Радзивила, появившиеся по этому случаю в газетах статьи, – все это чрезвычайно обескуражило "пане коханку". Теперь он уже помышлял о промене своих литовско-польских имений на германские, чтобы, покинув отечество, сделаться князем Римской империи не по одному титулу, которым Радзивилы пользовались уже более двух веков,[50]50
  Германский император Карл V еще в 1547 году возвел Радзивилов в княжеское Римской империи достоинство с титлом герцога Олыкского (herzog von Olyka) для старшего в роде, которым в описываемую эпоху пользовался князь Карл. Радзивилы первые из невладетельных фамилий получили княжеское достоинство Римской империи, если не считать Чарторыйских (получили княжеское Римской империи достоинство в 1433 г.), имевших это достоинство по праву происхождения от Гедимина.


[Закрыть] но и по владетельным правам.[51]51
  Во время пребывания князя Карла Радзивила в Рагузе, младший брат его, князь Иероним, сватался к родственнице князя Лимбурга, принцессе Гогенлоэ-Бартенштейн, причем предполагался промен Лимбургских и Бартенштейнских владений на маетности Радзивилов в Литве. Ни брак, ни промен не состоялись.


[Закрыть]

Приезжавшие в Рагузу из Парижа гости также советовали ему бросить несбыточные замыслы и поселиться в Германии. Бросая политическую интригу, он должен был бросить и созданную этой интригой наследницу всероссийского престола. Поэтому "пане коханку" и отказал ей решительно в отправке нового письма к султану, не делая однако еще совершенного с ней разрыва. Принцесса была больна: ее кипучая деятельность, ее неумеренность в чувственных наслаждениях, огорчения, неудачи – все это расстроило до крайности небогатое ее здоровье. Еще в Венеции открылись у ней несомненные признаки чахотки, морское путешествие в Рагузу еще более расстроило ее здоровье. Она бодрилась, шутила над болезнью, но болезнь брала свое. Принцесса сделалась раздражительна. После сцены с Радзивилом по поводу отказа его отправить письмо в Константинополь она пришла в отчаяние и несколько дней провела в постели, упрекая Радзивила и жалуясь на него окружающим. "Пане коханку", чтоб утешить больную, дал ей слово послать письмо к султану. Но отправив его, по-прежнему известил своего поверенного, чтоб он присланный пакет оставил у себя. Таким образом, ни султан, ни министры Порты не получили посланий, адресованных к ним искательницей русской короны.

Несогласие Радзивила с принцессой увеличивалось с каждым днем. Немало содействовали тому распространявшиеся слухи о любовных связях мнимой великой княжны. Французские офицеры, бывшие в Рагузе, получили о ней из Парижа невыгодные известия. Там уже считали ее искательницей приключений. Несмотря на то Радзивил и находившиеся в его свите еще оказывали принцессе глубокое почтение, относясь к ней как к дочери императрицы. К этому, по всей вероятности, времени относится посещение Рагузы русским майором, который, как мы уже видели, сообщил графу Алексею Орлову, что находившиеся там французы и поляки считали самозванку за великую княжну, предлагали ему представиться ей, и что когда он стал называть ее обманщицей, то должен был поскорее оставить Рагузу, дабы избегнуть самых неприятных последствий.

Принцесса не унывала. В письме от 21 сентября она сильно жаловалась князю Лимбургу на резкое обращение с ней Радзивила, но уверяла своего жениха, что успех ее предприятия не подлежит сомнению, что Порта держит ее сторону, что успехи партии ее в России блистательны, и что она, для довершения этих успехов, входит в сношения с королем шведским. Действительно, в начале октября она послала к Горнштейну письмо на имя короля Густава, прося отправить его по назначению. Вместе с тем послано было ею письмо к русскому канцлеру графу Панину. Принцесса, по-видимому, была уверена, что Панин, как один из недоброжелателей Екатерины, не замедлит принять ее сторону. Она начинает письмо заявлением уверенности своей в том, что предприятие ее будет встречено графом с сочувствием, и что успех ее может отвратить перуны, готовые поразить его. "Вы в Петербурге, – писала она, – не доверяете никому, друг друга подозреваете, боитесь, сомневаетесь, ищете помощи, но не знаете, где ее найти. Можно найти ее во мне и в моих правах. Знайте, что ни по характеру, ни по чувствам я не способна делать что-либо без ведома народа, не способна к лукавству и коварной политике, напротив, вся жизнь моя будет посвящена народу. Знайте и то, что до последней минуты жизни я буду отстаивать права свои на корону". О заключенном с турками мире она замечает русскому канцлеру: "Не стану говорить о заключенном мире, он сам по себе весьма непрочен; вы не знаете того, что я знаю, но благоразумие заставляет меня молчать". В заключение она изъявляет готовность возвратиться в Петербург, но с условием, чтоб о приезде ее никому не было известно и чтоб она была безопасна. "Если я не скоро явлюсь в Петербурге, это будет ваша ошибка, граф", – прибавила принцесса и просила его прислать кого-нибудь в Кобленц, где посланный узнает ее адрес. Вероятно, она разумела Горнштейна, который, зная о пребывании ее в Рагузе, мог сообщить адрес ее агенту Панина, если бы тот прислал его.

Судьба писем к королю шведскому и русскому канцлеру была одинакова с судьбой писем к султану. Осторожный Горнштейн не отправил их и уведомил о том князя Лимбурга. С самою принцессой он еще прежде прервал переписку.

В октябре курьер привез письмо к Радзивилу из Константинополя: мир ратификован. Радзивил, видя, что планы его окончательно рушились, решился возвратиться в Венецию. С принцессой произошел у него совершенный разрыв. Созданная польскою интригой, самозванка теперь была не нужна ей. Радзивил бросил завлеченную в сети поляков и иезуитов женщину на произвол судьбы, объявив ей на прощанье, что и второе письмо ее к султану не было отправлено. Свита Радзивила изменила обращение с принцессой: ей более не оказывали великокняжеских почестей, над ней подсмеивались, даже в лицо говорили дерзости. В газетах появились корреспонденции из Рагузы, где рассказывались любовные похождения принцессы; корреспонденции эти не могли принадлежать никому другому, кроме французских и польских офицеров, которые еще так недавно оказывали ей царские почести. Французское правительство, изменившее по заключении Кучук-Кайнарджиского мира политику относительно России, послало запросы в Оберштейн относительно таинственной незнакомки. Такие же запросы приходили туда и от других дворов. Наконец Версальский кабинет публично отрекся от всякого участия в действиях самозванки, и де-Риво не мог держать ее долее в доме французского консульства в Рагузе. Радзивил уехал в Венецию. "Великая княжна" осталась одна, без всяких средств.

XXI

Князь Лимбург все еще любил очаровательную Алину. Его страсть не охладела ни от беспрестанных измен, ни от скандалов, передаваемых на весь мир посредством газет, ни от неприятных столкновений с правительствами сильных держав, требовавших объяснений о загадочной женщине, так долго гостившей у него в Оберштейне. Даже распространившийся слух о намерении ее выйти замуж за какого-то ничтожного польского шляхтича не поколебал привязанности к ней князя Лимбурга. В то время, как князь Радзивил бросил «великую княжну» в Рагузе на произвол судьбы, князь Лимбург, еще не зная о плачевной участи своей возлюбленной, писал к ней (от 30 октября) письмо, в котором, напомнив обо всех ее проделках, обвинял ее, что она совершенно расстроила его состояние, навлекла на него презрение всей Европы, так как близкие его к ней отношения сделались всем известными и заставили Версальский кабинет публично отречься от всякого участия в ее действиях. Далее князь Лимбург писал, что ему представлялись весьма выгодные партии, на которые он, по причине связи с нею, не мог изъявить ни согласия, ни отказа, и что до него наконец дошли слухи, что она находится с кем-то в связи и даже располагает выйти замуж. «Я нисколько не думаю мешать вашему счастию, – прибавлял князь, – если только желания ваши согласны с честию; впрочем, если вы готовы отказаться от своего прошлого и никогда не будете поминать ни о Персии, ни о Пугачеве, ни о прочих такого же рода глупостях, то есть еще время вернуться ко мне в Оберштейн». Но письмо это не застало уже принцессы в Рагузе. Она села на корабль возлюбленного своего Гассана через четыре дня по отъезде Радзивила. Князь Лимбург, не получив ответа на свое послание, полагал, что возлюбленная его находится в Рагузе, и написал к ней туда (20 декабря) новое письмо, адресуя его, как и прежнее: «Ея высочеству принцессе Елизавете». В этом письме он отказывался от всяких на нее прав, так как она надеялась найти счастие в браке с другим, но обещал сохранить к ней непоколебимую дружбу, вполне уверенный, что она его не опозорит. Вместе с тем князь передавал ей, что газеты дозволяют себе унизительные и постыдные выражения о сношениях ее с «Мосбахским незнакомцем», о котором он узнал от его же земляков (поляков), живущих в Пфальце. «Впрочем, я готов допустить, – поспешил оговориться князь, – что и в низших слоях общества можно встретить людей, заслуживающих уважения, и так как избранный вашим сердцем едва ли имеет доказательства на дворянское происхождение, нужные для пожалования его большим крестом ордена „de l'ancienne Noblesse“, то я намерен дать ему другой орден, освободив его от платежа установленной пошлины в 300 червонцев. Да послужит это вам доказательством, что я желаю остаться вашим другом. Хотя меня со всех сторон уговаривали жениться, но я этим советам не последовал». Из тона этого письма ясно видно, что князь Лимбург писал его под влиянием сильного душевного волнения и досады на свою «милую Алину», которая предпочла князю священной Римской империи безвестного шляхтича Доманского.[52]52
  Ни Доманский, ни Чарномский не принадлежали к настоящим дворянским польским родам. Эти фамилии, с десятками тысяч других подобных дворянских польских фамилий, получили свое начало в XVIII столетии, когда магнаты вроде «пане коханку» своих лакеев, конюхов, псарей и т. п. прислугу возводили в шляхетское достоинство и таким образом образовали чуть не третью долю нынешнего дворянства Российской империи. Настоящих старинных польских дворянских родов только 877, а теперешних шляхетских родов по меньшей мере 80 тысяч. Все они влекут благородное свое происхождение из кухни, из псарни, из лакейской, в которых на службе ясновельможных панов подвизались их дяди и даже отцы.


[Закрыть]

Он любил ее, кажется, по-прежнему, и хотя намекал в письме, что счастие зависит не от высокого звания (какое она приняла), а от непорочности (от которой она далека), хотя заявлял, что он равнодушно смотрит на различные наименования, какие она принимала, но заключил свое послание уверением, что до самой смерти не перестанет любить ни с кем не сравненную, милую Алину.

Через три дня князь Лимбург снова писал к своей возлюбленной, решившись, кажется, прервать с ней всякие сношения, которые его скомпрометировали, помешали выгодно променять Стирум на радзивиловские имения в Литве и расстроили брак его родственницы с князем Иеронимом Радзивилом. Вероятно, для того, чтобы перо не изменило ему при воспоминании о страстно любимой женщине, он поручил написать письмо доверенному своему Гальйо. Оно заключается в одних упреках ее безумию, ее чрезвычайному легкомыслию и неосторожности в переписке, которая могла быть прочтена и послужить поводом к ее обвинению как со стороны поляков, так и со стороны властей. Гальйо именем князя умолял ее как можно скорее сыскать себе надежное убежище в Италии или Германии, прибавляя, что она всегда может рассчитывать на участие князя и возвратиться к нему, как к отцу, но ни в каком случае не должна рассчитывать на его деньги.

Этим прекратилась переписка князя Лимбурга с его Алиной.

XXII

Видя замыслы свои разрушенными, покинутая поляками, принцесса все-таки не хотела отказаться от принятой роли. Она пришлась ей по вкусу. «Всклепавшая на себя имя» вздумала достичь русского престола при помощи Ватикана, обещая за то не только сама принять римско-католическую веру, но и ввести ее в России. Она на первый раз надеялась получить посредством этого хорошие деньги, с которыми намеревалась отправиться в Константинополь и оттуда, при помощи турецкого правительства, действовать на Россию посредством воззваний. Мирные отношения, возникшие между Портой и Россией, ее не смущали. Писав к графу Панину, что заключенный мир непрочен, она писала по искреннему убеждению. В это время в Европе многие не верили в его прочность, и поляки, как жившие в Турции, так и бывшие членами генеральной конфедерации, энергически действовали для побуждения Порты произвести новый разрыв с Екатериной и начать новую войну. Мир действительно был непрочен.

Из свиты князя Радзивила только три поляка остались при "великой княжне" в Рагузе: Чарномский,[53]53
  Чарномский, один из деятельнейших членов польской генеральной конфедерации, еще в 1768 году находился в переписке с Бениславским, Красинским и Потоцким. В 1769 году он перешел с конфедератами из Польши через австрийскую границу и был посылаем Потоцким к сераскиру турецкому и к крымскому хану с просьбой о помощи. Затем он явился в Париже и здесь близко сошелся с Потоцким, который с того времени был постоянным его покровителем, и с Красинским. В феврале 1774 года он был в Вероне у Потоцкого, в мае этого же года Потоцкий и Путкаммер уполномочили его вместе с Каленским (официальным агентом польской конфедерации в турецком лагере) побуждать турок к поданию помощи полякам. При этом велено было ему посоветоваться с князем Радзивилом, находившимся в Венеции и собиравшимся в Константинополь. Потоцкий вручил ему формальные письма конфедерации, за подписями Красинского и Паца (подписаны 15 апреля 1774 года), на имя султана и верховного визиря, я дал от себя рекомендательное письмо к последнему, равно как различные манифесты и другие бумаги. Потоцкий проводил его до Венеции. Здесь и сам Потоцкий и Чарномский, вместе с Радзивилом, представлялись принцессе, как было сказано. Решено было: Чарномскому отправиться вместе с Радзивилом в Константинополь; вместе с ним он и попал в Рагузу. В конце сентября 1774 г. князь Радзивил посылал Чарномского к Потоцкому в Верону, вероятно, для примирения с конфедерацией, так как у Радзивила с Потоцким возникли перед тем большие разногласия, и для получения чрез то денег, в которых Радзивил начинал нуждаться, а быть может, и для прекращения пронырств Каленского, воспрепятствовавшего высылке султанского фирмана на имя Радзивила. Составитель «Записки о самозванке», напечатанной в «Чтениях», говорит: «Не подлежит сомнению, что Чарномский просил Потоцкого о назначении его вместо Каленского официальным агентом конфедерации в Турции. Еще в Венеции, а еще более в Рагузе, он близко сошелся с принцессой, пользовался ее доверенностию и имел на нее большое влияние». В Константинополь он не попал: он взят был вместе с самозванкой; письмо к султану и другие бумаги были от него отобраны. Они находятся теперь при деле о самозванке.


[Закрыть] намеревавшийся ехать с нею в Константинополь, где надеялся сделаться официальным агентом конфедерации; Ганецкий, бывший иезуит, имевший обширные знакомства в Риме, намеревавшийся провести ее к святейшему отцу и ввести в лоно римской церкви, и наконец – «Мосбахский незнакомец», Доманский, который не в силах был оставить прекрасную принцессу, в которую был страстно влюблен. Кроме того, у Чарномского и Доманского были и другие расчеты оставаться при «великой княжне»: они дали ей значительные суммы денег, в надежде на ее агатовые копи в Оберштейне, а еще более на сокровища русской короны. Чарномский, которого Потоцкий послал с официальным письмом к султану и верховному визирю от польской конфедерации еще в мае 1774 года, получил для исполнения возложенных на него в Турции поручений весьма значительную сумму денег. Эти-то деньги, по всей вероятности, и выманила у него принцесса. Без денег ему нельзя было ни ехать в Константинополь, ни воротиться к Потоцкому, в Верону: волей-неволей он был прикован к своей должнице. При следствии, произведенном в Петербурге фельдмаршалом князем Голицыным, Доманский дал показание, что самозванка была должна ему значительную сумму, которую отчасти он сам ей дал из своих денег, отчасти же занял в Рагузе, поручившись за нее.

Еще из Рагузы принцесса писала к Монтегю, что намерена достать неаполитанский паспорт и с ним пробраться в Турцию, что заключение мира чистая ложь, и что приверженцы ее в России (то есть Пугачев) одержали будто бы везде блистательные победы. "Радзивил один виновен в продолжительном и совершенно бесполезном пребывании в Рагузе, – писала она, – это замедление всех привело на край погибели". Неаполитанский паспорт она, действительно, успела достать, и с ним на корабле Гассана, в сопровождении Ганецкого, Чарномского, Доманского и одной только служительницы Франциски фон-Мешеде "великая княжна Елизавета" переплыла Адриатическое море и вышла на неаполитанский берег в Барлетте. Отсюда она немедленно отправилась в Неаполь. Здесь она пробыла недолго, жила скромно, никуда почти не показывалась. Недостаток ли денег, усилившаяся ли от морской поездки болезнь, желание ли не возбуждать о себе толков были причиной такого несвойственного ей образа жизни, – наверное сказать нельзя. По всей вероятности, все сказанное вместе заставило расточительную принцессу отказаться на время от открытой и шумной жизни. В Неаполе принцесса познакомилась с английским посланником Гамильтоном и упросила его выхлопотать для нее с спутниками паспорты на проезд в Рим. Гамильтон обратился с просьбой о паспортах к неаполитанскому министру Таннучи и получил их в начале декабря. Получив их, принцесса немедленно оставила Неаполь.

В Риме она называлась польскою дамой знатного происхождения, но слух, что это русская "великая княжна", соблюдающая строжайшее инкогнито, немедленно распространился по городу. Спутники ее почему-то сочли нужным переменить фамилии: Чарномский стал называться Линовским, а "Мосбахский незнакомец" – Станишевским. Ганецкий сделался гофмейстером и капелланом и принимал имевших надобность до принцессы. Сама она вела себя чрезвычайно скрытно, не бывала ни в чьем доме, никому не показывалась, даже в карете ездила по городу не иначе, как с закрытыми стеклами. Аббат Рокотани в одном из писем своих (от 3 января 1775 года) в Варшаву к канонику Гиджиотти, с которым переписывался раз или два в неделю о польских делах, говорит следующее: "Иностранная дама польского происхождения, живущая в доме г. Жуяни, на Марсовом поле, прибыла сюда в сопровождении одного польского экс-иезуита,[54]54
  Орден иезуитов незадолго перед тем был уничтожен папой, потому все члены сего славного своим лицемерием, коварством, злодеяниями и подлостями общества назывались тогда экс-иезуитами.


[Закрыть] двух других поляков и одной польской (?) служанки. Она платит за квартиру по 50 цехинов в месяц да 35 за карету; держит при себе одного учителя-поляка, приехавшего с нею, и одного итальянца, нанятого по приезде ее в Рим. Она ни с кем не имеет знакомства и ездит на прогулку в карете с закрытыми стеклами. На квартире ее экс-иезуит дает аудиенции приходящим". Во франкфуртских газетах появилась корреспонденция о переезде принцессы из Рагузы в Рим.

Кроме спутников, прибывших из Неаполя, "принцесса Елизавета" проводила время с духовными только лицами: экс-иезуитами Воловичем и Вонсовичем. Кроме того, часто бывал у нее итальянский доктор Саличетти. Здоровье ее было уже так сильно расстроено, что необходимо было серьезное лечение: она беспрестанно кашляла, и часто с ней случались лихорадочные припадки. Чахотка развивалась в ее организме, и смерть уже грозила принцессе. В Рагузе не было порядочных врачей. Приехав в Рим, она вздумала хорошенько заняться своим здоровьем и пригласила Саличетти, пользовавшегося в то время большою известностью. Скромная жизнь принцессы продолжалась однако недолго. Ганецкий, имевший, как мы уже упомянули, обширное знакомство в Риме, достал значительную сумму денег для овечки, которую надеялся привести из мрака греческой схизмы в ограду папской веры. На эти деньги принцесса повела привычную ей блестящую, роскошную жизнь. Серьезное леченье оставлено до поры до времени.