Текст книги "Тромб"
Автор книги: Павел Нилин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
– Неужели? – засмеялась Вера Тимофеевна.
– Ты знаешь, похоже на то, – засмеялся и Мещеряков.
– В таком случае, они никогда тебе не были интересны. И я чувствовала это. И боялась, не хотела стать очередной побрякушкой в твоих руках. Вот так-то, Мещеряков, я боялась и не хотела, хотя меня и влекло, – подошла она к нему и погладила его по все еще густым, черным волосам, не часто прошитым белыми нитями седины.
Он тоже встал и снова выдохнул, удивился:
– Ох, какая ты!
– Вот такая, – она выпрямилась рядом с ним.
Он опять услышал ее чистое дыхание здоровой женщины, слегка замутненное вином, и тот терпкий, ненастойчивый, но милый запах трав своего детства, что тронул его еще в автомобиле. И не увидел, а как бы угадал прелесть ее по-девически высокой груди в разрезе этой пестрой, шелковой, что ли, накидки.
– Тебе, Дима, не годилась такая жена, как я. Тебе повезло, что ты выбрал Ингу. Или, скорее всего, она выбрала тебя. Вы ведь, мужчины, думаете часто, что именно вы сами выбираете жен. А на деле чаще всего жены выбирают вас, как... как мороженых петухов на базаре. И Инга, на твое счастье, выбрала тебя. И ты знаешь, был период, когда я возненавидела Ингу за то, что она будто отняла тебя у меня. Хотя ты никогда мне не принадлежал. И я не рассчитывала. Но все-таки я возненавидела Ингу. А потом полюбила, даже не знаю за что. Скорее всего – за твердость характера. Она чем-то похожа на Дукса. Боже мой, что я говорю, что я говорю. И зачем? Видимо, мне пить совсем нельзя. Но говорю я правду. И мне даже нравилось потом, что Инга называет тебя "мой медведь" насмешливо и влюбленно. Я примирилась с тем, что это ее, а не мой медведь. Что я говорю и – зачем? Но я надеюсь, что все это ты не будешь повторять и тебе больше не придется... Ну ладно, – вдруг почему-то оборвала себя.
А Мещерякову почему-то захотелось придраться к ее словам.
– Что не придется? Не придется мне опять переносить тебя через речку?
– Хотя бы, – снова мило покраснела Вера Тимофеевна. И усмехнулась. И, чуть отступив, быстрым взглядом окинула его, стоявшего во весь рост. – Да ты теперь едва ли и подымешь меня, Дима.
– Ну положим, – вдруг сказал он сердито. И неожиданно, может быть, даже для самого себя неожиданно, поднял ее и понес.
Она не закричала, не стала отбиваться. Она вдруг притихла как в обмороке на его руках и задышала прерывисто ему в ухо и в шею. Но Мещерякову уже не хотелось смеяться, как тогда на шатком переходе через речку Рогожки.
5
– ...Боже мой, как все это неожиданно. И даже... И даже ужасно. Но ты, Димка, бесконечно милый медведь. Бесконечно. И пусть со мной что хотят делают. Ты милый.
Вера Тимофеевна встала, протянула руку к выключателю.
В спальне было уже темно.
Над ночным столиком загорелась лампа, осветив большой, в деревянном корпусе, будильник с зелеными стрелками, показывавшими пятнадцать минут десятого. Поздний вечер. Неужели столько протекло времени с момента их встречи?
Мещеряков лежал с закрытыми глазами. Вера Тимофеевна бережно поцеловала его в лоб, в глаза.
– Только я еще немножко полежу, Верочка. Еще минуточку полежу. Одну минутку...
– Ну, конечно, конечно, – поспешно сказала она и укрыла его грудь пледом. – Хочешь, я тебе чаю сюда принесу. С вареньем, клюквенным.
– А ничего сердечного у тебя нет?
– Сердечного? Сейчас поищу, – вышла в коридор, где уютно в нише подвешен стеклянный шкафчик домашней аптечки. – Все-таки вы, оказывается, слишком квелые сибирские медведи, – улыбнулась, нисколько не встревожившись. – Курантил тебя устроит? Или – сустак форте? А вот лучше всего, если боли, – капли Вотчала... Дима, ты слышишь? Или ты уснул?
На цыпочках вернулась в спальню и увидела, что Дима лежит с открытыми глазами. И эти открытые остекленевшие глаза испугали ее.
Вышла из спальни, снова на цыпочках, и уже не смогла снова войти туда.
Все было ясно.
Однако из коридора опять окликнула:
– Дима!
На газетном столике в столовой лежала телефонная книжка. Вера Тимофеевна не сразу нашла телефон "скорой помощи". Потом подумала: а что она скажет, когда приедет "скорая помощь"? Как она все объяснит?
В столовой стоит неубранная посуда, бутылки, рюмки.
– Вы что же, здесь выпивали? – непременно спросят врачи, что приедут со скорой помощью. – А кто он, этот человек? Ваш знакомый? Ах, муж вашей подруги?
У Веры Тимофеевны в буквальном смысле подкосились ноги. Она присела тут почему-то не на стул, а на низенькую табуретку.
И в это время услышала резкий звонок, показалось – незнакомый, дребезжащий, настойчивый, тревожный. Но это звонили у двери – раз и еще раз.
Вера Тимофеевна пошла открывать и долго не могла отодвинуть простейший засов, который открывала каждый день. Наконец он отодвинулся со щелчком.
В дверях стояла Людмила Федоровна.
– Извини, Верочка, что я так врываюсь, но мне очень срочно надо. Я на одну минутку. Возьму до завтра Плеханова, третий том, и уйду сейчас же. Не удивляйся, я буду с ним отчасти полемизировать. Надо немного освежить цитаты. Я сейчас же уйду. Не сердись...
– Можешь и не уходить. Можешь, что хочешь, – слабым голосом сказала Вера Тимофеевна. И вдруг вскрикнула: – Боже мой, что же делать?
– А что? Что-нибудь случилось?
Людмила Федоровна по-черепашьи вытянула из воротника маленькую голову, в модном пышном парике, поправила модные же, во все лицо очки. И уже через мгновение, как говорится, разобравшись в обстановке, начала причитать:
– Как же ты могла, Веруся, позволить себе такое? Ведь года еще не прошло. И тут его портрет. Я этого совершенно не могу понять. Это, мало сказать, аморально. Это чудовищно. Я никогда, никогда не пойму...
– Если можешь, помолчи, – попросила Вера Тимофеевна. – Надо что-то делать...
– Надо позвонить Инге Вяловой, – сказала Людмила Федоровна, называя Ингу по фамилии, как называла ее смолоду еще в общежитии. – Это лучше всего. Все равно этого нельзя скрыть от Инги. Надо позвонить.
– Я не могу, – призналась Вера Тимофеевна. – Ну что я ей скажу?
– А ничего не надо. Разреши, я сама, – предложила Людмила Федоровна. Инга, – сказала она в телефон, – извини, что я звоню в такое позднее время, но ты должна немедленно приехать к Верочке Беликовой. Тут что-то произошло. Но это разговор, ты понимаешь, не для телефона. Что-то совершенно чудовищное произошло. Я не могу назвать...
Инга Вялова приехала раньше, чем можно было ожидать. Запыхавшаяся, в расстегнутом пальто, она вошла в переднюю, увидела бледную подругу свою Верочку, как обычно, крепко ухватила ее за щеки, поцеловала в губы:
– Ну, выкладывай, красотуля, быстрее, что у тебя тут стряслось?
– Да это не только у нее, как ты выражаешься, стряслось, – заметила, не могла не заметить – Людмила Федоровна.
Но Инга Вялова будто не видела ее, не хотела видеть, сняла, повесила пальто на вешалку, пригладила двумя ладонями седеющие волосы.
– Ты понимаешь, Инга, что случилось, – я встретила на улице Дмитрия. Ну, на Суворовском бульваре. Пригласила к себе. Потом стала звонить, чтобы ты приехала. Но Тереза Бенедиктовна мне сказала...
– Короче. Где Димка? – вдруг оборвала подругу Инга. – Он умер?
– Но ты понимаешь, – снова заговорила Вера Тимофеевна. – Ты должна понять...
Инга снова ее оборвала:
– Я ничего не понимаю. И никому ничего не должна. Где он?
– Да проведи ее наконец в спальню, – опять вступила в разговор Людмила Федоровна. Она теперь как бы издали наблюдала этих двух несчастных женщин, стоя у книжной полки.
В спальне Инга бросилась к мужу. Она тормошила его как живого, хотя сразу ясно было, что он уже неживой.
– Это тромб. Он же весь посинел – и лицо и шея. Это, конечно, типичная эмболия, – как бы самой себе объяснила Инга или еще кому-то, кто незримо присутствовал здесь или должен был присутствовать. – Это ему всегда угрожало. Но дело все-таки не в этом...
А Вера Тимофеевна непрерывно говорила:
– ...Мы пили чай. Вдруг Дмитрий почувствовал себя нехорошо и захотел прилечь. Я провела его сюда. Я, конечно, испугалась и провела его сюда. Тем более он все время был взволнован...
– И ты что же, – сузила глаза Инга, – стала ему помогать раздеваться?
– Нет, он сам. Но ты понимаешь...
– Я понимаю только одно, что лгать не надо, – тихо, почти шепотом сказала Инга. – Никогда, ни при каких обстоятельствах не надо лгать. Это стыдно и подло. Все может быть у нас прекрасным, все может быть у нас прекрасным, – повторила она громко, – если мы никогда не будем лгать...
– Что может быть прекрасным? Подумай, что ты говоришь, Инга, – вдруг сказала Людмила Федоровна, заглядывая в спальню с уже найденным томом Плеханова. – Ведь ты пойми – умер твой муж, а ты...
– А ты, ханжа, помолчи, – приказала Инга. И, зачем-то опустившись на колени, стала закрывать веки покойного, говоря опять же очень тихо: – Ох, Димка, Димка, сукин сын, шалун мой несчастный, мой глупый медведь. Сколько раз я тебя выручала. Сколько раз. И вот – выручить больше не могу. Не в силах. И все-таки... Все-таки выручу – срама не будет. Верочка, где у тебя телефон?
– Инга, Ингуся, прости меня, – заплакала Вера Тимофеевна и схватила Ингу за руку.
– Что ты. Кто я такая, чтобы прощать тебя? Я тоже... Ну где, я спрашиваю, у тебя телефон?
Инга подошла к телефону, стала набирать номер, и вот теперь слезы крупными каплями застучали по телефонному аппарату.
– Плачешь? Это неплохо. А то я подумала бы, что ты уж совсем бесчувственная, – сказала Людмила Федоровна.
Ей, привыкшей ставить отметки ученикам и студентам, надо было и тут соответственно отреагировать.
И поразительно, что, сокрушаясь на словах по поводу этого действительно и страшного и редчайшего события, в котором уже наверняка она участвовала впервые, Людмила Федоровна оставалась хотя бы внешне невозмутимой.
– Я на тебя нисколько не обижаюсь за твою грубость, – подошла она вплотную к Инге. – Я понимаю твое состояние и не обижаюсь. – И повернулась к Вере Тимофеевне: – Так, Верочка, я возьму третий том?..
– Пожалуйста, возьми, – усталым голосом сказала Вера Тимофеевна. Возьми, что хочешь.
– ...А зачем вы это написали? – спросила автора одна еще не очень пожилая женщина. – Чтобы кого-то напугать?
– Нет, – сказал автор. – Это написано, наверно, для того, чтобы лишний раз ощутить, как упоительна и неукротима жизнь – и при крайних неожиданностях.
Москва, июль 1977 г.
