Текст книги "Маяковский без глянца"
Автор книги: Павел Фокин
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Мартин Иден превращается в Ивана Нова, а фильм получает название «Не для денег родившийся». <…>
Начали мы сниматься в марте 1918 года, а в конце апреля картина уже была закончена. Картины тогда делались быстро. Почти все сцены снимались с одной точки, общими планами. О предварительных репетициях в те времена и не думали. Актерам сценария до съемок не показывали, и, таким образом, они, в сущности, понятия не имели о фильме, в котором снимались.
Эта картина представляла счастливое исключение для исполнителя главной роли, так как он же был и автором сценария. Сценарий знал еще я, все же остальные актеры знакомились только с той сценой, в которой они были заняты, не имея понятия о том, что было раньше и что последует за этим.
Перед самой съемкой режиссер коротко объяснял, что надо делать, где встать, как двигаться, какое принять выражение лица. Тут-то и начинались споры с Маяковским, который всегда предлагал внести какие-нибудь изменения, какие-нибудь новшества, нарушающие установленные шаблоны. Но когда начиналась съемка, Маяковский становился дисциплинированным, заботясь только о выразительности своей актерской игры.
В редких случаях сцена повторялась.
Виктор Борисович Шкловский:
Иван Нов спасал брата прекрасной женщины.
Потом начиналась любовь к женщине. А женщина не любила бродягу. Тогда бродяга становился великим поэтом, он приходил в кафе футуристов. <…>
Света было мало, поэтому в кафе футуристов задник был почти на самом экране. Задник небольшой, на нем изображена какая-то десятиногая лошадь, в кафе Бурлюк с разрисованной щекой и Василий Каменский.
Иван Нов читает стихи Бурлюку…
И, как тогда, на бульваре, Маяковскому, Бурлюк говорил Ивану Нову:
– Да вы же гениальный поэт!
Виктор Андроникович Мануйлов:
Запомнился эпизод в кафе футуристов: Иван Нов (Маяковский), Василий Каменский, Давид Бурлюк читают свои стихи. Здесь очень недоставало живого, звучащего слова, но кино было тогда немым, и только по жестам, по отчетливой ритмической артикуляции можно было догадаться, что поэты выступают со стихами. На эстраде стояла обыкновенная школьная черная доска, поэты писали на ней мелом строки из своих стихотворений, а Каменский просто во всю доску расписался: «Василий Каменский».
Едва ли не самое сильное впечатление на долгие годы оставил эпизод какого-то академического собрания пушкинистов. Выступает Иван Нов. В такт взмахов его рук покачивается на подставке гипсовый бюст Пушкина. Наконец бюст падает и рассыпается в мелкие куски. Иван Нов удаляется. Пушкинисты бросаются в погоню за бунтовщиком-оратором.
Виктор Борисович Шкловский:
И начиналась слава, и женщина приходила к поэту. Поэт в накидке и цилиндре. Он надевал цилиндр на скелет, покрывал скелет накидкой и ставил это все рядом с открытым несгораемым шкафом.
Шкаф был набит гонорарным золотом до отвращения. Женщина подходила к скелету, говорила:
«Какая глупая шутка!»
А поэт уходил. Он уходил на крышу и хотел броситься вниз.
Потом поэт играл револьвером, маленьким испанским браунингом, не тем, которым поставил точкой пулю.
Потом Иван Нов уходил по дороге.
Владимир Владимирович Маяковский. Из письма Л. Ю. Брик, апрель 1918 г.[3]3
Орфография и пунктуация в письмах Маяковского сохранены в соответствии с источником публикации. Известно, что поэт не расставлял в своих письмах запятые и иные знаки препинания. – Сост.
[Закрыть]:
Кинематографщики говорят что я для них небывалый артист. Соблазняет речами славой и деньгами.
Лили Юрьевна Брик. В записи Григория Израилевича Полякова:
Был хороший объект для кино. Актерской одаренности, однако, сам при этом не обнаружил. Никакой роли сыграть не мог. Мог изобразить только себя. Абсолютно во всем мог быть только собой, не мог быть ничем иным.
Круг интересов
Александра Алексеевна Маяковская:
Володя усиленно читал политическую и научную литературу, которую доставал у товарищей и в библиотеках. Постоянно читал газеты.
Утром, когда просыпался, он первым делом спрашивал:
– Газета есть?
Владимир Владимирович Маяковский. «Я сам»:
ЧТЕНИЕ
Беллетристики не признавал совершенно. Философия. Гегель. Естествознание. Но главным образом марксизм. Нет произведения искусства, которым бы я увлекся более, чем «Предисловием» Маркса. Из комнат студентов шла нелегальщина. «Тактика уличного боя» и т. д. Помню отчетливо синенькую ленинскую «Две тактики». Нравилось, что книга срезана до букв. Для нелегального просовывания. Эстетика максимальной экономии.
Людмила Владимировна Маяковская (1884–1972), сестра В. Маяковского, художник по ткани:
У нас сохранилась переплетенная Володей книга Токвиля «Старый порядок и революция» и два сборника брошюр. В одном из них объединены: Ф. Энгельс «Крестьянский вопрос во Франции и Германии»; М. Шиппель «Профессиональные союзы рабочих»; З. Ф. Зейдель «Нормальный рабочий день»; К. Каутский «Воспоминания (Автобиография)»; Ф. Лассаль «Гласный ответ Центральному Комитету, учрежденному для созвания общего германского конгресса в Лейпциге.
Николай Иванович Хлестов:
Когда я поселился у Маяковских, Володе было шестнадцать лет. Это был не по годам развитый, начитанный, одаренный юноша. В его библиотеке я нашел сочинения Некрасова, Толстого, Гоголя, Горького, Достоевского, Чехова, Ибсена и других классиков литературы; книги по философии и политической экономии – сочинения Фейербаха, Дицгена и других авторов, а также учебники по алгебре, геометрии, физике, литературе, латыни, по немецкому языку.
Давид Давидович Бурлюк:
Маяковский с жадностью, как сухая земля во время ливня, временами, периодами набрасывался на книгу. Читал запоем.
Владимир Владимирович Маяковский. Анкета «Писатель и книга», 1926 г.:
1. Имеется ли у Вас личная библиотека. Если да, то сообщите количество томов.
Библиотека общая с О. М. Бриком. 1000–1200 книг.
2. Какой состав Вашей библиотеки? В чем особенность личной Вашей библиотеки? Что в ней преобладает (беллетристика, история, социология и т. д.)?
Теория литературы и социология.
3. Давно ли Вы собираете свою библиотеку?
Всегда имели книгу. <…>
6. Ваше отношение к собирательству книг?
Хорошо, если нужны для работы. Коллекция неразрезанных книг отвратительна.
7. Книги и Ваша литературная работа?
Иногда книга помогает мне, иногда я – книге.
Василий Абгарович Катанян:
Удивительный книговорот <…> представляла собой эта библиотека. Книги появлялись, разрезались, читались, перекочевывали с ночного столика на полки, уступали свое место другим, меняли соседей, снова возникали на столе, дарились тем, кому они были нужны, некоторые уходили к букинистам, но вместо них каждый день появлялись новые и новые и начинали свою беспокойную жизнь в этом доме. Их было все больше и больше, они уже выпирали из тесных комнатушек, где мебель нужно было заказывать по мерке, потому что ничего не влезало. В конце концов они распространились и на холодную лестницу. Зимой Осип Максимович надевал шубу, снимал большой висячий замок, запиравший скрипучий шкаф, и устраивал на поселение новых жильцов, а кое-какие старые въезжали обратно в теплую квартиру.
Николай Павлович Смирнов-Сокольский (1898–1962), актер, библиофил и библиограф:
Мне в те дни посчастливилось, и я приобрел у одного старого библиографа его довольно значительную коллекцию альманахов и сборников XVIII и XIX столетий… За столом разговор некоторое время вертелся вокруг этой моей находки. Единомышленников по книжному собирательству не было, ни одного, и все «испытанные остряки», во главе с самим Владимиром Владимировичем, подтрунивали над моей «страстишкой», называли меня «старьевщиком», «шурум-бурумщиком» и так далее. Поэт громогласно процитировал самого себя:
Ненавижу всяческую мертвечину –
Обожаю всяческую жизнь!..
Мне с Маяковским было по дороге, но в пути он предупредил меня, что идет прямо ко мне.
– Зачем, Владимир Владимирович? Четвертый час ночи!
– А вот посмотрю, что за дрянь вы там накупили…
Зашли в номер. Альманахи и сборники были разложены у меня корешками вверх на огромном диване, на креслах, на полу. <…> Удивленный до крайности, я подсел к Владимиру Владимировичу и в ту же минуту имел удовольствие убедиться, что его знаменитое «Ненавижу всяческую мертвечину» – к старой русской книге, к ее творцам и создателям никакого отношения не имеет. Он не только уважал и любил старую книгу, но, что гораздо важнее, хорошо ее знал.
Об имеющихся у меня альманахах и сборниках, об участвовавших в них поэтах и писателях он рассказал мне больше, чем знали многие специалисты.
Николай Николаевич Асеев. В записи Григория Израилевича Полякова:
Ранее читал очень много, после того как началась творческая деятельность, кроме текущей литературы читал только то, что было необходимо для его творческой деятельности. Из современной литературы только поэзию.
Владимир Владимирович Маяковский. Из интервью газете «Прагер Пресс»:
А проза? Ну, по нашему мнению, все жанры прозы могут быть заменены мемуарной литературой. Возврат к Толстому – вещь невозможная. Наш сегодняшний Толстой – это газета.
Лили Юрьевна Брик:
Трудно сказать, какой прозой увлекался Маяковский. Он любил Достоевского. Часами мог слушать Чехова, Гоголя. Одной из самых близких ему книг была «Что делать?» Чернышевского. Он постоянно возвращался к ней. Жизнь, описанная в ней, перекликалась с нашей. Маяковский как бы советовался с Чернышевским о своих личных делах, находил в нем поддержку.
Наталья Александровна Брюханенко:
Каждый день с утра Маяковский прочитывал все газеты, просматривал последние журналы.
Корнелий Люцианович Зелинский:
Один предмет поглощал его в жизни всего целиком. О нем он думал беспрерывно. Он вспоминал о нем всегда, точно очнувшись, когда молчал на каком-нибудь собрании или грохотал на своих вечерах, острил или грустил. Этот предмет вряд ли можно назвать одним словом «политика». Это подобно расширяющейся вселенной. За политикой следовала мысль о человеке; за человеком – мысль о человечестве; за человечеством – мысль о добре и красоте бытия. Но первое острие, которое направлял он на все: на стихотворение, на человека, на событие, – это было политическое острие. С политической точки зрения Маяковский оценивал все.
И здесь никаких компромиссов. Никаких!
Лили Юрьевна Брик. В записи Григория Израилевича Полякова:
Интересы М., как художественные, так и личные, шли в основном по линии социальной. М. интересовали только люди и установление связи между собой и людьми. Этим объясняется его равнодушие к природе, при очень большом интересе к жизни города, к населяющим его людям и учреждениям.
Лев Абрамович Кассиль. В записи Григория Израилевича Полякова:
Саму по себе природу, по-видимому, не любил. Любил походить по лесочку, пострелять.
Сергей Сергеевич Медведев:
Помню, как-то мы провели с ним двое суток в Подсолнечном, на озере Синеже. Это было летом 1909 года, должно быть в июне, уже после окончания занятий. С нами был еще один мой приятель, как и я, страстный любитель природы и озера.
Володя нас все время старался уверить, что терпеть не может природы, и приводил нас этими разговорами в совершенный ужас. Он был мрачен, у него болели зубы, он поминутно набирал в рот воды и выплевывал ее в озеро. Нас с приятелем это ужасно злило. Зашел разговор о Тургеневе. Володя высказался о нем очень иронически и подчеркнуто резко заявил, что тургеневская любовь к природе его не только не устраивает, но он готов плевать на нее.
Александра Алексеевна Маяковская:
Володя особенно много читал и увлекался астрономией – приложением к журналу «Вокруг света» была дана карта звездного неба. По вечерам Володя любил ложиться на спину и наблюдать небо, густо усеянное яркими, крупными звездами.
Николай Иванович Хлестов:
Володя любил глядеть на звезды. Он хорошо знал астрономию, называл мне отдельные звезды и созвездия.
Лили Юрьевна Брик. В записи Григория Израилевича Полякова:
Гимнастикой, спортом, а также какой-либо тонкой ручной работой не занимался.
Свойства ума и мышления
Лили Юрьевна Брик. В записи Григория Израилевича Полякова:
Ни в творчестве, ни в характере не был склонен к деталям, к подробностям. Был совершенно немелочный (ненавидел сплетни), во всем широта и размашистость, цельность, «глыбистость».
Корнелий Люцианович Зелинский:
Внешнее могущество маскировало могущество духа, скрывало нежность, необыкновенную впечатлительность. И, прежде всего обращая внимание на физические данные, скрывало ум. Ум громадный, казалось, обнимавший жизни миллионов людей. Ум, уходивший за горизонт. Уж лучше бы Маяковский был небольшого роста и с бровями, как у Вия или у Толстого. Заставлял бы дорисовывать, догадываться, а так он удивлял наружностью. А это было меньше и второстепеннее того, чем обладал Маяковский…
Василий Абгарович Катанян:
Маяковский не был разговорчив; скорее наоборот, он больше любил слушать, как разговаривают. Но если он не мог понимать, что говорят, и молчание становилось вынужденным, тогда, конечно, особенно хотелось поговорить.
Александр Вильямович Февральский:
Маяковский умел слушать собеседника. Поэтому он схватывал его мысль не приблизительно, а по существу, и отвечал ему точно. И в личной беседе с Маяковским, и в его выступлениях с эстрады ощущалось, как сильная воля поэта управляет его темпераментом.
Гуго Гупперт:
Но тот, кто ожидал, что и в личном общении сила Маяковского выльется в такое же громыхание, тот плохо представлял себе сущность этой силы. Меня поразила и очаровала неописуемая предупредительность, теплота, почти «уютность» Маяковского в частной жизни, сердечная простота и глубокая чуткость в обращении с собеседником. Он покорял этим редчайшим качеством – ласковостью сильного человека. Тут сказались его человечность, его ум. Тонкой, смягчающей иронией одевал он свои излюбленные веселые гиперболы, охотно прибегая к ним и в разговоре. Никогда раньше мне не приходилось встречаться с человеком, который мог так заразительно действовать на окружающих. Его манера говорить, его пытливый взгляд, его умная улыбка – все вызывало у собеседника тысячи выдумок, мыслей. Я чувствовал, что нахожусь в магнитном поле его ощутимой мозговой работы. Меня не покидало впечатление, что он, поэт с неожиданно разветвляющимися образными ассоциациями, опирается на реальные знания, которые никогда не выставляет самодовольно напоказ. Он не был «цитатчиком», редко ссылался на прочитанные книги или на известные авторитеты в искусстве и в науке. Но при этом чувствовалась его осведомленность в этих вопросах. Во всем его существе, если можно так сказать, светился его тонкий и точный, насыщенный знаниями ум. И какая необычайная изобретательность была в нем! Как он умел подойти к каждому явлению, открыть в нем новые, неожиданные стороны – и все это без насилия, без коверкания реальных представлений, без умничанья. По всей Москве ходили фразы и остроты, настоящие словесные жемчужины, подхваченные кем-нибудь у Маяковского.
Вадим Габриэлевич Шершеневич:
Маяковский любил острить. Вне острот его не существовало. Он мог прервать самый серьезный спор и беседу для остроты. Острил он плакатно и подчас грубовато.
Лили Юрьевна Брик:
Маяковский был остроумен и блестящ, как никто, но никогда не был «собеседником» и на улице или природе, идя рядом с вами, молчал иногда часами.
Василий Васильевич Каменский:
Нас долго забавляло то, что Маяковский, не рисуя, как-то не умел слушать ни чтецов, ни певцов, ни музыкантов.
Если даже его заставали врасплох и у него в этот момент не оказывалось альбома или листка бумаги, он вынимал из кармана носовой платок, клал на колено и рисовал.
И тогда внимательно слушал, все время шевеля губами.
И сам же говорил:
– Не могу я просто сидеть да слушать, обязательно рисовать хочется, а то как-то стыдно, что ли… Люди читают, поют, играют, а я ничего не делаю.
Лили Юрьевна Брик. В записи Григория Израилевича Полякова:
Очень большая субъективность в подходе и оценке окружающего. В людях замечал только то, что его так или иначе поражало или заинтересовывало. Мог при этом заметить какую-нибудь мелкую деталь, не замечая всех остальных особенностей человека. Был очень наблюдателен, но наблюдательность часто носила очень субъективный характер. Поэтому часто ошибался в людях. Что-нибудь случившееся передавал также очень субъективно. Трудно представить себе М., например, как бытописателя.
Павел Ильич Лавут:
Когда Маяковский в Москве составлял текст афиши, я удивился: «Почему вы намечаете программу и за Асеева?» Он ухмыльнулся:
– Я лучше знаю, что ему нужно читать.
Василий Васильевич Каменский:
Память у него была феноменальная. В этом отношении он не знал себе равных.
В любой момент и где угодно, на извозчике, в трамвае, на улице, за обедом, за игрой в карты, в гостях, на лестницах, в лифтах – всюду он читал все новые, только что появившиеся в печати стихи.
Я встретил девушку
С печальными глазами,
С глазами, как ее вуаль.
И скоро мы под небесами
Постигли трепетную даль.
Бурлюк спрашивал:
– Это откуда? Чьи?
Маяковский снисходительно улыбался:
– А чорт его знает. Стихи помню, а фамилия какая-то гнусавая – вроде Бальмонто или Монте-Карло.
Конечно, он прекрасно помнил фамилию автора этих стихов. Он без труда запоминал не только нужные ему факты, но и случайно попавшиеся номера телефонов, газетные объявления, адреса каких-то торговых фирм. Стихов же он помнил множество. Цитировать предпочитал вещи из нашего поэтического арсенала.
Давид Давидович Бурлюк:
Память его была разительной, теперь я изумляюсь ей. Часто на литературных вечерах какой-либо автор забудет на эстраде свои стихи, а Маяковский, болтающийся среди публики, рявкнущей строчкой подсуфлирует, поддержит, подопрет бревном падающую стенку памяти. Многие поэты не помнят своих стихов. До 1918 года Маяковский умудрялся читать на память до 6000 строк из своих стихотворений.
Василий Васильевич Каменский:
Он цитировал стаями, будто голубей гонял, стихотворные разлеты футуристических мастеров поэзии.
Лили Юрьевна Брик:
Маяковский думал, чувствовал, горевал, возмущался, радовался стихом – своим, чужим ли. <…>
Чужие стихи Маяковский читал постоянно, по самым разнообразным поводам.
Иногда те, которые ему особенно нравились: «Свиданье» Лермонтова, «Незнакомку» Блока, «На острове Эзеле», «Бобэоби», «Крылышкуя золотописьмом» Хлебникова, «Гренаду» Светлова, без конца Пастернака.
Иногда особенно плохие: «Я – пролетарская пушка, стреляю туда и сюда».
Иногда нужные ему для полемики примеры того, как надо или как нельзя писать стихи: «Смехачи» Хлебникова, в противовес: «Чуждый чарам черный челн» Бальмонта.
Чаще же всего те, которые передавали в данную минуту, час, дни, месяцы его собственное настроение.
В разное время он читал разное, но были стихи, которые возвращались к нему постоянно, как «Незнакомка» или многие стихи Пастернака.
Часто легко понять, о чем он думает, по тому, что он повторял без конца. Я знала, что он ревнует, если твердил с утра до ночи – за едой, на ходу на улице, во время карточной игры, посреди разговора:
Я знаю, чем утешенный
По звонкой мостовой
Вчера скакал как бешеный
Татарин молодой.
(Лермонтов, «Свиданье»)
Или же напевал на мотив собственного сочинения:
Дорогой и дорогая,
дорогие оба.
Дорогая дорогого
довела до гроба.
Можно было не сомневаться, что он обижен, если декламировал:
Столько просьб у любимой всегда!
У разлюбленной просьб не бывает…
(Ахматова)
Он, конечно, бывал влюблен, когда вслух убеждал самого себя:
…О, погоди,
Это ведь может со всяким случиться!
(Пастернак, «Сложа весла»)
Или умолял:
«Расскажи, как тебя целуют,
Расскажи, как целуешь ты».
(Ахматова, «Гость»)
<…>
Он часто переделывал чужие стихи. Ему не нравилось «век уж мой измерен», звучащий, как «векуш», и он читал эту строку по-своему.
Помогая мне надеть пальто, он декламировал:
На кудри милой головы
Я шаль зеленую накинул,
Я пред Венерою Невы
Толпу влюбленную раздвинул.
(Пушкин, «Евгений Онегин»)
<…> О гостях, которые ушли, он говорил: «Зарылись в океан и в ночь».
«Никогда не забуду (он был, или не был, этот вечер)», – тревожно повторял он по сто раз. <…>
Маяковский не только читал чужие стихи – он переделывал, нарочно перевирал их. Он непрерывно орудовал стихами – именно чужими, не своими. Себя он почти никогда не цитировал. Свои стихи он бормотал и читал отрывками, когда сочинял их; или же торжественно декламировал только что написанные.
Рита Райт:
Он замечательно запоминал, – и очень любил повторять, – «вкусные» кусочки стихов, песенок, даже не вникая в смысл. Помню, как, приехав из Америки, он требовал, чтоб я перевела ему «привязавшиеся» строки какого-то фокстрота, которые в его передаче звучали так:
Я никак не могла понять, что это значит. И только совсем недавно, прочтя эти строчки по-английски… я сразу услышала знакомый голос, который отбивал их, как чечетку, а потом трунил надо мной:
– Ага, оказывается, вы по-американски ни в зуб ногой!
Как же мне могло прийти в голову, что Маяковский, очевидно поймав эти строчки на слух, в исполнении какого-нибудь джаза, повторял их с явно негритянским акцентом? Не мудрено, что в таком виде я не смогла узнать «жестокую Ханну, пожирательницу сердец из Саванны».
Лили Юрьевна Брик. В записи Григория Израилевича Полякова:
Вообще хорошо запоминал только то, что его интересовало.
Сергей Сергеевич Медведев:
Маяковский, по его словам, прочитал <…> «[Марксистский] Календарь» один или два раза, но он знал его буквально наизусть. Память у него была совершенно исключительная. Все статистические данные, которые там приводились, он знал назубок, и, когда нам, пропагандистам, требовалась какая-нибудь цифра, он моментально ее подсказывал.
Владимир Владимирович Маяковский. «Я сам»:
Бурлюк говорил: у Маяковского память, что дорога в Полтаве, – каждый галошу оставит. Но лица и даты не запоминаю. Помню только, что в 1100 году куда-то переселялись какие-то «доряне». Подробностей этого дела не помню, но, должно быть, дело серьезное. Запоминать же – «Сие написано 2 мая. Павловск. Фонтаны» – дело вовсе мелкое. Поэтому свободно плаваю по своей хронологии.
Николай Иванович Хлестов:
Он обладал какой-то необычной наблюдательностью, особой зоркостью: умел видеть, слышать и запоминать то, мимо чего другие проходили. Обязательно что-нибудь зарисует, запомнит какой-нибудь интересный разговор, остроумное выражение. Память у него была поразительная. Из каждой прогулки он обязательно выносил какое-нибудь интересное наблюдение, яркое впечатление.
Василий Абгарович Катанян:
Игра в ма-джонг вдвоем очень быстрая. Мы шлепаем камень за камнем, и вдруг Маяковский вскакивает с постели, бросается к двери, распахивает ее и начинает кричать на Безыменского, который сидит в столовой и разговаривает с Осипом Максимовичем. Помню, что в это время происходил съезд пролетарских писателей, и вот после одного из заседаний несколько товарищей вместе с О. М. зашли к ним. Что и по какому поводу кричал тогда Маяковский, совершенно не помню. Не помню, вероятно, потому, что ничего не слышал из того, что говорилось за закрытой дверью в столовой. А он все слышал… Слушал и злился. Играть в ма-джонг, держа в уме Безыменского, – ему пришлось потом долго отыгрываться!..
Сергей Дмитриевич Спасский:
До последнего момента Маяковский весь принадлежал настоящему – данному дню, текущим интересам, своей эпохе. Он не заботился о будущем. Ему не хватало для этого времени. Он был перегружен повседневной работой. Он презирал посмертную славу. Ему были смешны где-то поджидающие его бронзы и мраморы.
