Текст книги "Афина Паллада"

Автор книги: Павел Девяшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Бедняга Струве выпучил желтоватые, что у филина, глаза, вскочил и бестолково заметался по комнате, пытаясь одновременно застегнуть верхнюю пуговицу сорочки и указать взбесившемуся штаб-ротмистру на прикрытый прокуренной шторкой дверной проем.

– Там! В каморке-с. Думал завтра приступить к бальзамированию…

– Ведите!

Спустя краткий миг оба оказались в ужасно тесной комнатушке с низким потолком. На широкой лавке безмятежно полеживало тело Владимира Михайловича. Вот уж кому точно было все равно на проводимое в отношении него расследование.

Юный сотрудник Третьего отделения вмиг позеленел и перестал казаться таким уж грозным. Однако очень быстро совладал с собой и хриплым шепотом повелел:

– Необходимо больше света.

– Сию минуту-с, ваше благородие!

Доктор боязливо спрятался за пышными – по образцу кирасирских полков – эполетами Евгения Николаевича и поднял над головой толстую сальную свечу. Та вела себя в высшей степени неприлично, сердито шипела и безбожно коптила.

Данилов на миг прикрыл глаза, перекрестился и решительно сорвал с головы покойника багровый от запекшейся крови ситец. Не станем приводить точного описания увиденной молодым человеком картины, довольно будет замечания, что зрелище не из приятных. Притом весьма и весьма.

– Это что? – палец в перчатке неловко ткнул в бледную щеку мертвеца.

– В каком, pardon55
  Извините (фр.)


[Закрыть], смысле?

– Василий Яковлевич, потрудитесь разъяснить, что сие за темные пятна? То, что я думаю?

– Смотря о чем вы думаете, но, всего вероятней, что так-с!.. Пороховые ожоги, сударь вы мой, – ответил судебный медик, молниеносно уловив перемену интонаций в речах жандармского штаб-ротмистра и возвращая себе привычную манеру изъясняться.

Непотопляемый господин, подумал Данилов и тихо произнес:

– Отразите сей факт в протоколе, пожалуйста.

– Всенепременно-с!

– Эх, жалко, что у нас с вами сквозная рана… Вот если б произвести вскрытие, да полюбоваться на пулю.

Струве расплылся в неприятной улыбке:

– Ну, положим, рана имеется, слава Богу, не у нас, а у несчастного поручика! Это раз. А снаряд-то вот он, прошу, как говорится, любить и жаловать-с!.. Застрял в темечке. Пришлось немного истерзать щипчиками черепушку. Это два.

Повелитель царства мертвых ловко пошарил пинцетом в жестяной баночке и величавым жестом извлек чуть сплющенную от удара ружейную пулю.

Данилов утомленно притворил веки и выдохнул:

– Русская!..

Глава третья

– Русская-с! У нас здесь исконно русская кухня, – ответил половой, давно привыкший к чудачествам заезжих гостей и их подчас удивительным вопросам. – Ежели барин непременно изволит отведать кавказских блюд, то вам надобно в заведение напротив. Аккурат через дорогу-с. Там вы найдете лучший во всем Пятиводске шашлык и отменное домашнее вино. Местных сортов-с.

– Пустое, братец. Русская, так русская. Подай каши, блинов, масла да с полдюжины гусиных яиц. А коль проявишь расторопность, добавлю на чай копейки три да с денежкой.

– Сию минуту-с!..

Метнув пристальный взгляд на компанию завсегдатаев, посетитель отправился в самый дальний угол темной прокопченной залы и уселся (спиной к стене, лицом к входу) за стол, не имевший скатерти, свечей и вообще малейшего намека на комфорт. Ласково, словно малое дитя, разместил рядом с собой тяжелый кавалерийский палаш в потертых ножнах с медными набойками, соседний стул безапелляционно отодвинул кончиком замшевой туфли. Наличие сотрапезников, как видно, сим господином совершенно не приветствовалось.

– Найдется ли в вашем трактире бутылка приличного шампанского? «Moet & Chandon»?

– Сделаем в лучше виде, ваше степенство! «Вдова Клико» устроит-с?

Гость удовлетворенно кивнул и с видимым наслаждением вытянул длинные ноги. Если бы не грозное оружие и неприятные, почти бесцветные глаза, мужчина мог бы показаться смешным. Тощее тело – обтянутый кожей скелет, тонкие черты лица, залысины, крашеные каштановые бакенбарды и глубокие морщины на собранном в гармошку лбу делали его облик весьма несуразным. Не человек, а ходячая фантасмагория.

Ситуацию несколько исправлял дорогой наряд. Серый в полоску сюртук, длинные панталоны со штрипками, штиблеты при серебряных пуговицах и серебряная же цепочка брегета, грациозно свисавшая из жилетного кармана.

«Гусиные яйца и белое игристое вино, надо же, какой причудливый вкус», – думал прилизанный на ровный пробор официант, хлопоча на кухне. Должно быть, сей барин из новой породы купцов, что любят оригинальничать и прикидываться европейцами, при этом не до конца вытравив из себя замашки коренного жителя патриархальной, сиречь сиволапой, Руси-матушки. Как бишь там у поэта Батюшкова? Налейте мне шампанского стакан, я сердцем славянин, желудком – галломан!

В действительности же тонкий знаток гастрономии не был представителем от коммерции. Он имел иной, куда более внушительный статус, поскольку являлся сыном князя Андрея Бонартова, назвавшего своего младшего отпрыска, коему к моменту нашего повествования стукнуло уже сорок два года, звучным греческим именем Леонид. Знать, в честь знаменитого спартанского царя, славного героя Фермопил.

Имя оказалось говорящим. В переводе с греческого оно означает «потомок льва» или «подобный льву». Сиятельный родитель попал, что называется, в точку! Уже в пору юности Леонид Андреевич Бонартов приобрел на весь сановный Петербург славу записного скандалиста, бретера и, главное, первостатейного фехтовальщика. В кругу приятелей его называли «primus gladio66
  Первый меч (лат.)


[Закрыть]», или «первая шпага». Недоброжелатели именовали иначе – coq Léonide77
  Петух Леонид (фр.)


[Закрыть].

На счету далеко откатившегося яблока (а как еще назвать члена почтеннейшей фамилии, позорящего своим поведением правильных до скуки предков?) числилось не менее двух десятков дуэлей, как правило, завершившихся либо смертью противника, либо его увечьем. Не какой-нибудь пустяковой царапиной, соответствующей традиционной максиме – до первой крови, а самой серьезной травмой. Так или иначе, ни один из побежденных не мог более похвастаться способностью держать шпагу.

В высшем свете ходили слухи, будто Бонартов-младший нарочно устраняет конкурентов, достойных вступить в борьбу за звание лучшего клинка империи. Сторонники не лишенной романтического флера версии кричали, дескать, довольно одного беглого взгляда на перечень (следует заметить, весьма внушительный!) лиц, потерпевших фиаско, сразу становится ясно – все они бывалые рубаки от военного министерства или фехтмейстеры разного сорта.

Разумеется, «шалости» великовозрастного шалопая нивелировались протекцией близкого ко двору князя-отца. Оттого в обществе со временем не осталось ни одного человека, желающего иметь хоть какое-то дело с задиристым петухом Леонидом. За исключением разве что кучки друзей-приживал.

Ну, и куда прикажете такому податься? Только на Кавказ!..

Светлоглазый откинулся на спинку скрипучего стула и закрыл глаза. Пока несут выпить и закусить, можно наконец приступить к мысленному написанию эпистолы самому прекрасному адресату. Вернее, самой прекрасной! Той, что всегда его ждет!

«Ma chère Athéna!88
  Моя дорогая Афина! (фр.)


[Закрыть]

My beautiful Athena!99
  Моя прекрасная Афина! (англ.)


[Закрыть]

Простите, что столь преступно давно не писал Вам! Клянусь, мысли мои ежеминутно были только о Вас!

Да, я вновь не доверяю слов бумаге… Впрочем, в тысячный раз готов предоставить самые крепкие заверения, что память моя хранит с подобострастием и твердостью Бастилии каждое слово, всякую нечаянную букву! Все письма я затвердил наизусть, дабы при встрече пересказать их Вам.

Теперь почти уже Пятиводск! Географически путь завершен, но, с точки зрения поставленных задач, я нисколько не приблизился к цели.

Здесь, на Кавказе, на меня нашло два больших недоумения! Оба следует разрешить немедленно и скоро. Иначе невозможно будет исполнить дело. Посудите сами.

Во-первых, к сей минуте я окончательно убедился, что не имею ни малейшего представления о том, где искать проклятого англичанина!

Джеймс Спрингфилд – британский подданный, носящий титул лорда, владелец старозаветного поместья Стоун-Холл. Вот исчерпывающий список сведений, предоставленный мне старым пройдохой Киселевым! Не густо, скажете Вы, моя очаровательная Athéna1010
  Афина (фр.)


[Закрыть], и, вне всяких сомнений, окажетесь правы!

Коль скоро я верил бы в Бога, тотчас бухнулся бы на колени в мольбе о помощи. Но Вы – мое единственное божество. Богиня войны и справедливости! Пришлите хоть теплый взгляд, воздушный поцелуй, улыбку — то будет высшая похвала и отрада…

Во-вторых, как я уже сказал, есть и новое недоумение. Оно образовалось по совершенно иному поводу. С частной стороны, более до меня касающейся.

Чем далее я забираюсь в горы, тем более осознаю, что сии благословенные края, где были мы с Вами когда-то невыразимо счастливы, переменились самым решительным образом. Война! Война внесла смуту в некогда прекрасный край. Длань Хаоса коснулась всего, что составляло жизнь и радость, веселье и мир! Здесь более не поют песен…

Но я не должен всего этого испытывать! По определению. Понимаете? Александр Вальвиль учит: «Хладнокровие – есть первое оружие фехтовальщика, сталь – лишь продолжение руки». Как умно! Как справедливо!

Ваш покорный слуга раскис, огорчаясь от того, что почувствовал… огорчение! Pardon за тавтологию, мой милый друг. Как собираюсь я одолеть сэра Спрингфилда, коль не могу контролировать даже собственных эмоций?!

Война поделила мир на черное и белое. Но я всегда, слышите, всегда должен оставаться бесцветным… беспристрастным. Иначе не встать в ряд с Великим Маэстро!

Для чего я не щадил своего здоровья, делал мученические усилия? Чтобы самым постыдным образом раскваситься на пороге Виктории?

О! Не сомневайтесь, любимая, дорогая моя Athéna!1111
  Афина! (фр.)


[Закрыть] Я одержу ее для Вас! И вновь утвержу свою репутацию, ведь она — мой настоящий и единственный капитал!..»

– Приятного аппетита-с! – с сахарной улыбкой возник давешний половой, расставляя перед гостем подносы полные яств.

– Благодарю! А скажи-ка, любезный, не останавливался ли у вас британский подданный по фамилии Спрингфилд?

– Никак нет-с, ваше превосходительство! – важно ответил слуга и с поклоном удалился.

Бонартов подчеркнуто аристократическим движением выудил из ведерка со льдом пузатую бутыль, обильно орошая столешницу каплями талой воды, наполнил бокал шипящим напитком и лениво, словно бы с неохотой, принялся за еду. Постоялый двор, замерший было при появлении столь экстравагантного гостя, давно уже пришел в движение. На князя перестали обращать всякое внимание.

Слух Леонида Андреевича терзал многоголосый хор солдат и унтер-офицеров, обедавших в трактире, подле которого столь удачно образовался временный армейский госпиталь. Вот куда война принесла не крах, а процветание, обеспечив давно захиревшее предприятие неиссякаемым потоком клиентов.

Громче всех выделялся басовитый рык казачьего подъесаула:

– А я говорю, бросил тебя твой мужик! Сбежал, не заплатив за постой и пищу. Не кручинься, красавица, давай к нам: накормим, обогреем, что пичугу за пазухой! Верно, браты?

Солдаты и казаки, восседавшие за самым большим из имеющихся в заведении столов, нестройно ответили согласием. С разной долей энтузиазма.

– Спасибо, дяденька! Не нужно, я как-нибудь сама, – промямлила молодая женщина с огненно-красной косой и испугано покосилась на дверь, ожидая, как видно, немедленного появления избавителя. – Да и зря вы меня, сударь, обижаете, я хозяйские-то харчи не даром снедаю. Мой Тимофей Никифорович за все уплатил наперед! До копеечки…

– Брось, рыжая! Не дури, – не унимался горластый вояка. – Сколько времени ты провела в этом трактире? Седмицу? Две? Деньга, небось, давно кончилась…

– Дней с десяток. Мы с мужем стоим здесь аккурат с Вознесения!

– С каким еще мужем? Забудь! Он уж давно где-нибудь на печи да с бабой либо навовсе в сырой земле. Кавказ – место гиблое, девка!

– Как не совестно вам такое говорить, господин офицер! Тимофей отправился в дальний аул. К своему давнему кунаку. Все разведает да сразу за мной и возвернется. Станем с ним в горах жительствовать, добра наживать!

Грянул дружный хохот.

– Русский да с хищником в кунаках ходит!

– Чудно-с, право!..

Восседавший во главе стола бородач с перевязанной рукой, по виду из унтеров, выждал, пока все отсмеются, и шутливо заметил:

– Поздравляю, Никита Прохорович, с повышением-с! Барышня изволили вас офицером наградить!

– Я, Макар Антонович, с барышни другую награду спрошу!

Скомкав обед, девушка испуганно выскочила из-за стола и направилась к лестнице, ведущей к жилым комнатам. Обидчик в два прыжка оказался подле нее, больно схватил за локоть.

– Мне, слышь, краля, таперичка поцелуй желателен. Самый невинный. Воздушный-с!.. – произнеся это, подъесаул томно сомкнул веки и вытянул губы в трубочку.

– Отведайте-ка лучше вот это, шут гороховый!

Вместо горячих девичьих уст казак почувствовал вкус холодной стали. Вздрогнул, разлепил очи и отшатнулся. Перед ним стоял давешний посетитель в сером сюртуке. В одной руке он держал обнаженный палаш, в другой – надкушенное гусиное яйцо.

Являя собой полную противоположность немедленно взъярившемуся подъесаулу, Бонартов сохранял удивительное, прямо-таки нечеловеческое спокойствие. Во всяком случае, внешне. Оскорбленный Никита Прохорович потянулся к шашке и прорычал:

– Ты на кого руку поднял! Да я тебя за энто, как облезлую собаку, зарублю!

Из-за солдатского стола вскинулось несколько человек, по всей видимости, не утративших еще остатков благоразумия:

– Брось Никитушка! Ты чего удумал?

– С барином драться никак не можно! Донесут. Нынче, сказывают, в конторе больно грозный жандармский начальник объявился.

– Точно так-с! Некто Шлиппенбах.

– Угомонись, подъесаул. Видал, как их благородие ловко с клинком управляются?

– Без ушей останешься, Никит!

Но горячую казацкую кровь было уже не унять. Вычертив в воздухе замысловатую восьмерку, задира, брызгая слюной из щербатого рта, прошипел:

– Ништо, ребяты! Барину не воспрещаются дуэли. Я – человек служивый, не рвань. Не побрезгуете, ваше вашество, скрестить со мной сабельки?

Любой дворянин, окажись он на месте Бонартова, вне всяких сомнений, ответил бы надменным отказом, но только не Леонид Андреевич:

– В знак уважения к казачеству и лично вашим боевым заслугам (уверен, они у вас имеются!), подъесаул, я дам вам шанс сохранить лицо. По-хорошему. Опустите железку, пока ненароком не порезались. Извинитесь перед дамой и убирайтесь вон.

– Прохорович, охолонь! – раздался обеспокоенный голос давешнего унтера. – Остальным сидеть!

– Милости прошу во двор, барин! – подъесаул указал концом шашки на залитый дневным светом дверной проем, старшему товарищу бросил примирительное. – Я мигом, Макар Антонович. Раз-два и все. Будьте любезны, не сумлевайтесь.

– Стало быть, желаете по-плохому. Что ж, извольте.

Князь поместил палаш подмышку, освободившейся рукой прихватил наполненный шампанским фужер и, не выпуская запеченного яйца, неторопливо проследовал к выходу. За ним с молчаливого одобрения Макара Антоновича потянулись все посетители кабака, включая девушку, ставшую невольной виновницей происшествия. У нее был ужасно сконфуженный вид: бровки нахмурены, губы предательски подрагивают, рыжие пряди непослушно торчат их-под расписного, как принято на Урале, платка.

Распугав всех кур и едва не уронив заботливо сложенную накануне поленницу, общество зевак расположилось по периметру внутреннего двора трактира. Противники встали один напротив другого посреди импровизированной площадки.

Леонид Андреевич одним глотком отправил содержимое бокала в рот, нимало не заботясь о сохранности крахмального воротничка, по которому тут же весело побежали тонкие пузырящиеся струйки. Закусил, отряхнул руки и наконец взялся за оружие.

– Нечего тут позировать! Умел озорничать, умей и ответ держать! – весело крикнул казачий подъесаул, со свистом раскручивая шашку над головой.

– Может, миром сладите? – спросил кто-то из солдат. Не всерьез, а больше для контенансу. – Ну, нет, так нет! Поехали!

Фигуры, выписываемые в воздухе казачьим изогнутым клинком, стали куда нарочитей: из круга перешли в этакий скрипичный ключ, из горизонтальной плоскости – в вертикальную.

– Играй, гармошка!.. – невпопад произнес Бонартов и резким, молниеносным движением вышиб у противника оружие. Никто даже не заметил, как это произошло.

Развивая успех, князь гуттаперчевым движением обогнул остолбеневшего подъесаула и что есть мочи шлепнул того палашом чуть пониже спины. Разумеется, плашмя.

Казак взвыл. Вытянулся дугой. Схватился руками за ушибленное место и, прыгая на пятках, припустил по заросшему травой дворику. На глазах у почтенной публики. Одни смеялись, другие удрученно молчали.

Все понимали: бой окончен.

Не прошло и пяти минут, как все наново оказались в общей зале. У черного входа осталось всего два человека. Его сиятельство князь Бонартов и молодая заплаканная женщина. Она тут же бросилась к защитнику и затараторила:

– Благодарствую, ваше сиятельство, что заступились за сироту беспризорную. Меня Татьянкой звать…

– Пустое.

– Как же, господин! Вы совершили хороший поступок! Честный и благородный. Завтра Троица, я за вас во церковке свечку поставлю, ей-Богу!..

Бонартов с прищуром поглядел на докучливую девчонку и, саркастически ухмыльнувшись, поинтересовался:

– Достаточно ли я пригож для вас, мадемуазель? Краше подъесаула?

Барышня испуганно прикрыла ладошками рот, часто-часто заморгала, стряхивая крупные слезы и наконец, подхватив подол сарафана, устремилась куда-то за калитку.

Леонид Андреевич проводил ее нехорошим, злым смехом. Однако мысли его были далеко:

– Ma chère Athéna1212
  Моя дорогая Афина (фр.)


[Закрыть], помоги избавиться от ненужных, мешающих чувств! Жалость, сострадание, гнев – дурные спутники истинного primus gladio1313
  Первый меч (лат.)


[Закрыть]. Ну, погулял бы с бесприютной бабой озорной казак, наплодил бы на всю округу чубастых пострелят… мне-то что за дело! Из пушки по воробьям не стреляют. Не следовало разменивать свой талант ради неумытой девки. Сие дурная примета!..

Нахмурившись, князь поплелся обратно в трактир. «Своей выходкой, – думал он, – я безнадежно себя обнаружил. И это, пожалуй, самая большая глупость».

Глава четвертая

– Самая большая глупость – потакать статским! Это черт знает что, доложу я вам! – возмущался подпоручик Гнедич, покачиваясь в дорогом, не менее двадцати рублей, кожаном седле. – Напрасно Владимир Михайлович (Царство ему Небесное!) приблизил к себе негодяя Лебедева. Позволял присутствовать в разъездах, сам принимал в них участие. Доигрались! И ради чего-с? Дрянной заметки в дрянной же газетенке? Приходилось ли вам, Евгений Николаевич, читать его статьи?

Данилов молча поклонился. Так вот отчего упомянутая в протоколе фамилия титулярного советника показалась ему смутно знакомой! Лебедев, Николай Юрьевич – журналист, собирающий материал для «Северной пчелы». Ознакомление с новыми публикациями сего периодического издания на предмет политической благонадежности входило в служебные обязанности штаб-ротмистра.

– Дичь! Натуральная дичь… – не унимался новоиспеченный начальник крепости Александровской. – Взять, к примеру, прошлогоднюю заметку о сражении на реке Валерик. Сиропит, точно он в кондитерской фабрике, а не на Кавказе. Невозможно так писать о войне!

Евгений Николаевич едва заметно улыбнулся. Любопытно, понимает ли подпоручик, с кем взялся откровенничать. Жаловаться офицеру Третьего отделения на цензуру печатного слова… Умора!

Точно подслушав мысли молодого человека, Гнедич поспешил перевести тему в безопасное русло:

– А стихи? Он ведь пишет стихи-с! Изводит допотопными – а-ля Ломоносов – виршами честную, ни в чем не повинную бумагу, которая, как известно, способна стерпеть все, но только не словоблудие графомана Лебедева!

– А вы не слишком категоричны, Георгий Осипович? – поинтересовался Данилов, отмахиваясь от назойливого комара, которых к Петрову посту обыкновенно становится столько, что спасу нет.

– Помилуйте, Евгений Николаевич! – немедленно насупился подпоручик. – Довольно одного беглого взгляда на сию, с позволения сказать, поэзию, дабы составить надлежащую диспозицию. Другое дело – Мишель! Поручик N-ского 77-го пехотного полка. Не приходилось ли вам знакомиться с его работами? Нет? Обязательно полюбопытствуйте, ваше благородие. Весьма дельно-с! И слог хорош, и мысль куда как резва. Словом, рекомендую.

«Мишель, Мишель», – силился вспомнить Данилов. Имя поручика представлялось небезызвестным. Должно быть, сей повелитель рифм также находится под колпаком Собственной Его Императорского Величества канцелярии.

– Чертовы кровососы! – возмутился петербуржец, прихлопнув на себе очередное насекомое. – Интересно, чем они питаются в этих лесах, когда не удается подкрепиться жандармом?

– Известно чем, ваш бродь, – подал голос, скачущий позади фельдфебель. – Нашим армейским братом. Казаков-то ни одна гадость не берет. Ни москиты, ни змеи. Черкесские шашки, и те брезгуют-с!

Слышавшие шутку солдаты и казаки дружно рассмеялись. Офицеры ограничились сдержанными улыбками.

– Твои бы слова да Богу в уши, Тимофей Петрович! – с преувеличенным весельем подхватил подъесаул, странно держащийся в седле. Он выглядел так, словно в первый раз влез на лошадь.

С самого раннего утра, пока не установились крепкие жары, небольшой отряд, состоявший из двух десятков всадников регулярной кавалерии и казачьей полусотни, выдвинулся из укрепления в сторону лесистого горного склона. Туда, где над желтеющими от солнца дубравами нависал знаменитый «Камень».

– Ваше благородие, насчет комариков не извольте беспокоиться, мы почти на месте, – заметил Гнедич. – Пересечем ручей, их сразу поубавится. Затем с четверть часа вверх по тропинке, и все, считай, прибыли-с.

– Спасибо, что согласились сопроводить меня на место гибели Владимира Михайловича. Вы оказываете следствию поистине неоценимую услугу! – сказал штаб-ротмистр и, в который раз, с беспокойством обернулся проверить, исправно ли приторочен к седлу сверток. Повязанный веревкой куль из рогожи вел себя в высшей степени безукоризненно. Мирно покачивался в такт движению и падать под копыта, кажется, не собирался.

Внушительная должность и беспрестанно напоминающий о ней светло-синий мундир послужили молодому человеку надежной защитой от расспросов о содержании поклажи или, того пуще, от колкостей и острот. Где там спрашивать, лишний раз глазеть забывали!

– Право, не стоит благодарностей, Евгений Николаевич. Однако позвольте поинтересоваться, что станем делать по прибытию-с?

– Увидите, – отрезал Данилов, постаравшись подпустить в голос стальных интонаций. Он во что бы то ни стало пытался сохранить за собой амплуа человека решительного, со счастливой звездой.

Несколько дней назад решительность штаб-ротмистра, велевшего повернуть коляску и вернуться в анатомический театр господина Струве, принесла плоды. Благодаря сему маневру удалось установить, что поручик Карачинский убит русской пулей, притом, судя по пороховым ожогам, выстрелом, произведенным с близкого расстояния. Подобные обстоятельства меняли решительно все. Выходило, что командир Александровского укрепления не был случайно сражен в перестрелке с мюридами, а стал жертвой преднамеренного преступления.

Слава Богу, присланный из Петербурга начальник, жандармского корпуса майор Шлиппенбах, с благосклонностью царя Соломона принял позицию своего нового (и почти единственного) подчиненного. Освободил от рутины, дозволив полностью сосредоточиться на расследовании. Единственное, о чем тревожился Евгений Николаевич, не вернет ли его высокое руководство на место, в душный и тесный кабинет, едва осознав истинный объем бумажной волокиты. Впрочем, до сих пор этаких распоряжений не поступало.

Окрыленный настоящим делом, Данилов, дав себе зарок впредь неукоснительно слушать внутренний голос и всегда стоять на своем, организовал небольшую экспедицию на место преступления. Туда и двигался ныне отряд под предводительством новоиспеченного коменданта.

Впрочем, нашелся человек, критически отнесшийся к мысли о невозможности использования горцами пули русского образца. Им оказался фельдфебель Некрасов – непосредственный участник событий.

По мнению многоопытного Тимофея Петровича, хищники с завидной регулярностью используют трофейное оружие и боеприпасы. Притом, по уверениям бывалого служаки, подобраться к врагу и выстрелить в упор для некоторых из них не составит слишком уж большого труда.

– Имеются среди нехристей своего рода пластуны, точь-в-точь такие, как у наших казачков. Их называют псыхадзэ. Они тебе и подкрадутся, и бабахнут, коли надо. На все руки мастера!

– В ваши рассуждения, Некрасов, закралась ошибка. Небольшая, но оттого не менее досадная, – штаб-ротмистр позволил себе снисходительную улыбку. – Посудите сами, станет ли настолько ловкий и предприимчивый saboteur1414
  Саботажник (англ.)


[Закрыть] бабахать, если можно воспользоваться кинжалом. Сей способ умерщвления представляется вашему покорному слуге наиболее приемлемым с точки зрения скрытности. А в этом и есть вся штуковина.

– Их благородие дело говорит! – встрял с замечанием казачий подъесаул. – В таком деле ножом оно и впрямь сподручней. Чик, и готово!

Жандарм засиял, точно отполированная кираса лейб-гвардии кавалергардского полка. Поддержка воинственного станичника оказалась неожиданно приятной. Лестно, когда твои исключительно теоретические умозаключения находят подтверждение в устах опытных практиков.

– Стой! Никак прибыли, ваше благородие!

Евгений Николаевич с любопытством огляделся. Заросший кустарником каменистый гребень. Всюду деревья, одно выше другого. Теплые утренние лучи играючи скользят по листве, прыгают среди ветвей, лениво колыхаемых ветром. Так ярко и весело, что кажется, остаться бы тут навеки.

«В каком-то смысле Карачинский так и поступил, пусть и не по своей воле», – подумал штаб-ротмистр, а вслух спросил:

– Это тот самый овражек?

– Овражек и есть. Извольте убедиться, вон там тянется долгая и широкая колея. Не Бог весть, какая впадина, но схорониться от пули, пожалуй, в самый раз.

– Спасибо, Георгий Осипович, – петербуржец с видимым облегчением спешился. Как видно, путешествия верхом были ему не особенно обольстительны. Кабинетная работа неизбежно накладывала губительный отпечаток даже на самых молодых и сильных. К своему возрасту Данилов начал едва заметно полнеть. Год, много два, и капитулировавший организм начнет выкидывать неприятные фортели.

– Притомились, Евгений Николаевич? – добродушно поинтересовался Гнедич.

– Пустяки. Немного непривычно и только. Не каждый день, знаете ли, выпадает подниматься в горы.

– Полноте! Это еще не горы, а так-с. Помню, о прошлый год взбирались с Владимиром Михайловичем к самым вершинам. Вот где дорога в небо! Телеги не пройдут, да и лошадями не всегда можно…

– Так где, говорите, обнаружили тело покойного коменданта?

– В самом конце овражка, у Вороньего камня. Фельдфебель, будьте любезны, покажите господину Данилову.

– Слушаюсь, ваше превосходительство!

Евгений Николаевич придержал ретивого служаку за рукав шинели:

– Мне бы, братец, ружьишком одолжиться.

– Каким ружьишком? – не понял Некрасов.

– Самым что ни на есть обыкновенным. Образца 1808 года. Найдется такое?

Фельдфебель обрадованно закивал:

– А как же, ваш бродь! Сыщется, коли надо!

– Что вы задумали, господин штаб-ротмистр? – поинтересовался Гнедич, по-прежнему не покидая седла.

– Небольшой следственный эксперимент, Георгий Осипович.

– Стрелять собираетесь? – снова вмешался подъесаул, которого, в общем-то, никто ни о чем не спрашивал. – Я бы не посоветовал, ваше благородие. Больно тихо. Птицы не поют. Неладно на душе. Дозвольте, Георгий Осипович, погулять?

– Дозволяю, Никита Прохорович. Ступай с Богом, – комендант мелко перекрестил бесшумно скрывшегося в зарослях казака, и не подумавшего дожидаться одобрения. Знал шельма, за доблесть ему от начальства многое простится. Наверно, знал.

Беспокойно озираясь, Гнедич предпринял, было, робкую попытку, если не предварить затею жандармского обер-офицера, то хотя бы ее отсрочить до возвращения пластуна. И, разумеется, не преуспел. Памятуя о зароке, Данилов успокоительно сделал рукой:

– Да бросьте, Гнедич! Что может случиться? Подозреваете новый капкан хищников? Ерунда! Как часто случаются нападения на разъезды? Один раз в месяц? Не беспокойтесь, у абреков вышел положенный лимит.

– Так-то оно так, ваше благородие! Однако я убежден, что основания для опасений все же наличествуют. Видите ли, подъесаул…

– Померещилось вашему подъесаулу, померещилось! – отрезал Евгений Николаевич и, не глядя ни вправо, ни влево, прошествовал к своей кобыле. Потянул узел на свертке, и рогожка полетела наземь. В руках петербуржца оказалось облаченное в старый бушлат и списанный головной убор соломенное чучело весьма приличной работы.

Брови подпоручика поползли вверх:

– Кто этот ваш маленький друг?

– Это, Георгий Осипович, реквизит для проведения упомянутого мной эксперимента, – не без смущения ответил молодой человек.

В эту минуту из-за спин любопытствующих солдат возник фельдфебель Некрасов и с широкой улыбкой протянул жандарму ружье:

– Вот-с, ваше благородие!

– Заряжено?

– В лучшем виде!

Благодарно кивнув, Евгений Николаевич перекинул оружие через плечо, подхватил чучело-реквизит и с показной уверенностью приказал:

– Веди, Некрасов. К этому вашему Птичьему гнезду.

– Так точно! – браво откликнулся фельдфебель, не посмев поправить начальство.

– Па-па-па-па-па-па-паа… – пропыхтел под нос комендант Гнедич, смешно раздувая круглые щеки, и, по своему обыкновению, осенил уходящих крестным знамением.

Благозвучное, до некоторой степени обладающее мистическим флером, прозвание местной достопримечательности (Вороний камень – звучит!) себя совершенно не оправдало. На самом краю изрытой горными водами канавы громоздилась невеликая кучка пустой породы, увенчанная птичьим пометом и лишайником. Данилов брезгливо опустился на корточки у самой груды булыжников и засопел, пытаясь пристроить на дно овражка своего соломенного помощника.

Фельдфебель, внимательно наблюдавший за странной сценой, промычал что-то невразумительное и печально вздохнул. Мол, все верно, ваше благородие, труп Владимира Михайловича был найден именно здесь.

Минуту спустя жандарм вскарабкался на природный бруствер и, не обращая внимания на заляпанные грязью сапоги, двинулся вперед, вверх по склону. Туда, откуда в роковой час горцы вели по русскому разъезду огонь. Предположительно.

Остановившись у кромки непроходимого кустарника, о чьем наименовании не сведущий по части биологии Данилов даже не догадывался, молодой петербуржец, не торопясь, развернулся и приставил ладонь ко лбу, силясь разглядеть оставленный на линии огня немудрящий манекен.