Текст книги "Что-то… (сборник)"

Автор книги: Павел Чибряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Прикончив вторую бутылку пива, Александр, сидя на диване, уронил бутылку на пол, и вяло толкнул её ногой, отчего бутылка медленно откатилась по серо-коричневому паласу и замерла практически на самой середине комнаты. Он сделал так потому, что ему просто хотелось это сделать. В силу паршивого настроения. А такое настроение было у него теперь практически постоянно. Причина для этого была, надо сказать, чертовски основательная. До подлости. Стать импотентом к тридцати одному году – это даже для Горска-9 перебор.

Именно поэтому он так стремился расстаться с Мариной; у него всё реже «получалось» с ней. И хотя она отнюдь не была «подвинута» на сексе и вполне удовлетворялась не очень частыми «забавами», под настроение, осознание собственной слабости подтачивало его самоощущение. К тому же, он заметил, что его куда больше возбуждают другие, «не его», женщины. Внутри он понимал, что вины Марины в этом нет, что всё дело исключительно в нём самом. Но так не хотелось упускать, пусть мимолётные, но такие притягательные возможности. А тут Марина. Мешала. Поэтому его порадовало, когда так удачно появился повод для прекращения их отношений. Всё получилось, как будто, само собой. Он испытал облегчение.

Но длилось оно не долго. Вскоре он вынужден был признать, что «вольность» жизни потенции ему не прибавило. Всё было более-менее сносно только на уровне, как говорится, «на новенькую». А потом…. И почему все бабы, даже откровенные оторвы, так стремятся к долговременным отношениям? Ну что им в этом? Нет что: провели приятно некоторое время – и разбежались пока хорошие. Так нет же.

И настоящих проституток в таком маленьком городе не сыскать. Есть, конечно, и «любительницы этого дела», и «истинные» б…., но в силу местных особенностей (не деревня, конечно, но прослыть можно запросто) всё это «практиковалось» втихаря. Поди, найди. К тому же, у большинства из них были свои мужья-импотенты. Зачем им такой же малосильный любовник?

То, что он – импотент, Александру, в конце концов, пришлось безоговорочно признать. Когда даже молоденькие девушки, типа брюнеточки из соседнего подъезда, могут вызвать только чисто сознательный интерес, без всяких физиологических порывов и позывов – это уже приговор. И он запил.

Нет, он не уходил в многодневные запои, напиваясь до бессознательного состояния и прогуливая работу. Просто каждый день он покупал несколько бутылок пива и проводил вечера, бездумно пялясь в экран телевизора и без всякого удовольствия вливая в себя пиво. Сам процесс был ему почти противен, но без его последствий он уже не мог обходиться. Всё – хуже некуда, да наплевать!

Взяв непочатую бутылку со стоящего у дивана журнального столика, он вцепился зубами в пробку и, с силой рванув, сорвал её, покорябав до крови губу и десну. Выплюнув пробку на пол, он глубоко, до самых покатых плечиков, сунул горлышко бутылки в рот и запрокинул голову. Пиво, которое он не успевал глотать, вытекало изо рта и стекало по подбородку и шее. Когда бутылка опустела, Александр судорожно сжал зубы и с явным усилием сжимал их до тех пор, пока не откусил горлышко. Выплюнув горлышко вместе с кровавой слюной, он кинул «обезглавленную» бутылку в экран работающего телевизора. Раздался хлопок, и из потухшего экрана повалил чёрный дым. Запахло синтетической гарью.

На телевизоре, стоящем в «стенке», лежали газеты, и они начали медленно тлеть от нескольких вырвавшихся из кинескопа искр. С неестественно спокойным выражением лица Александр наблюдал, как разгорается бумага, и язычки пламени подлизываются к полке светлого дерева.

Поскольку «стенка» была сделана не из ДСП, а из цельного дерева, разгорелась она быстро, уютно потрескивая. Александр, всё так же спокойно, наблюдал за быстрым распространением огня. Когда загорелся палас, он почувствовал, что ему начинает не хватать воздуха и медленно закрыл глаза. Блики пламени, которые он воспринимал сквозь закрытые веки, становились всё ярче. Спокойному восприятию всё усиливающегося тепла мешали только противный привкус крови во рту и пощипывание пореза на губе. А так – было вполне комфортно.

В Горск-9 вела единственная асфальтовая дорога, на которой, на подъезде городу, стоял КПП с серьёзными заграждениями. Чтобы попасть в город, необходимо было предъявить документы, свидетельствующие о «праве на допуск», – такие были у всех коренных жителей – либо временное разрешение, получить которое было не так-то просто. Так что через КПП чаще всего пропускались машины жителей городка, – которые, впрочем, не так уж часто покидали свой городок – и грузовики, связанные с обеспечением нужд города. Но в последнее время и без того скудный поток сократился до минимума. Бывали дни, когда полосатый, всегда яркий, шлагбаум не поднимался ни разу. Была одна странность – очень много машин ломалось на отрезке между восьмым и седьмым километрами до Горска-9.

За Июль в Горске-9 произошло больше пожаров, чем за всё время существования города. Жители мрачновато шутили, что, похоже, в городе скоро не останется ни одного дома без закопчённых стен. Всё чаще случались перебои с электричеством; неполадки на единственной в городе подстанции и в трансформаторных будках происходили почти ежедневно. Пока стояло лето со светлыми тёплыми вечерами, это не так напрягало; но все в душе надеялись, что до осени всё наладится и им не придётся коротать зимние вечера при свечах. Это может быть и романтично, но…

Выпив очередную порцию медицинского спирта из пластиковой мензурки, Олег Николаевич – главный хирург городской больницы – недовольно скривил губы, что, однако, было практически не заметно, потому что губы «тонули» в густых усах и бороде. Проведя большой рукой по бороде, он ещё сильнее нахмурился и тяжело покачал головой. Сегодня случилось худшее, что может произойти с хирургом – пациент умер во время операции. Это была операция на сердце четырнадцатилетнего мальчишки. Она была в самом разгаре – пациент был подключён к аппарату «искусственное сердце» – когда отключилось электричество. Система аварийного электрообеспечения больницы почему-то не сработала и Васёк – любимчик всей больницы – умер.

И хотя его вины в этом не было, Олег Николаевич чувствовал себя распаршивей некуда. Мало, что пациент, так ещё и ребёнок. И не в первый раз в его голове спокойного атеиста возник возмущённый вопрос – если, всё-таки, на всё, что творится в этом мире, есть божья воля, то какого же хрена…?!

И вообще, в последнее время в городе творилось чёрт-те что. В том числе и со здоровьем людей. За несколько недель произошло столько выкидышей, что невольно возникала мысль о какой-то странной эпидемии среди беременных. Были и другие странности.

Дверь приотворилась, и в проёме показалось лицо Марины с явно заплаканными глазами. Взглянув на неё, Олег Николаевич вернулся из состояния вялой задумчивости в реальный мир, где требовалось ясно мыслить и принимать решения. Ещё он почувствовал, как в нём колыхнулась какая-то неопределённая эмоция. На самом деле он давно уже перестал испытывать к Марине досадливое раздражение, вызванное её категорическим отказом. Вот только показать ей это как-то ненавязчиво – не получалось. А взять и просто извиниться за инцидент трёхлетней давности – было как-то…. Ну да ладно.

«Что-нибудь удалось выяснить? – спросил он тихо. – Что произошло?».

«Серьёзная авария на подстанции, – ответила Марин. – Света нет во всём городе». – Олег Николаевич тяжело вздохнул.

«Ну а наш генератор, почему не работает?».

«Его до сих пор не могут включить. Ничего не могут понять».

Хирург покачал головой. В повисшей тишине Марина вошла в кабинет и закрыла за собой дверь. Несколько секунд на её лице мостилось выражение неуверенности. Потом она решилась и кивнула на склянку со спиртом:

«Можно немного…?». – Брови хирурга чуть дёрнулись, но в нём тут же «включилась» мужская галантность и, сказав «Конечно», он вытащил из стеклянного шкафа чистую мензурку и наполнил её ровно настолько, насколько попросила Марина. Потом он налил себе, и они выпили, не глядя друг на друга.

Отдышавшись после выпитого, закусить которое было нечем, Марина присела на край стоящей у стены кушетки, упершись обеими ладонями в серый кожзаменитель. Олег Николаевич смотрел на неё так долго, как позволительно смотреть на человека, ничего не говоря. Потом он спросил:

«Как там родители Василия?».

«Матери вкололи успокоительное и уложили в ординаторской. Отец держится на валерьянке и таблетках», – ответила Марина, не переводя на хирурга взгляд, застывший на выкрашенных салатной краской стене.

Она чувствовала, как на неё начинает воздействовать выпитый спирт. Чувства начинали замутняться, эмоции становились всё менее режущими. Наконец, сделав над собой усилие, Марина посмотрела на Олега Николаевича и полубессознательно спросила:

«Это всё, конец?».

Не обдумывая ответ, а скорее почувствовав его подкоркой, он ответил:

«Похоже».

Ядерный реактор, после недолгих споров, было решено заглушить и провести консервацию. Мелкие (пока) но частые неполадки в оборудовании вселяли в людей убеждённость, что надо, от греха подальше, остановить эту «чёртову машину». Даже самые упёртые научные работники чувствовали бессознательное желание прекратить работу реактора, пока не произошла катастрофа. А уверенность в том, что катастрофа неизбежна довлела практически над всеми. Решение было принято без каких-либо консультаций с головным институтом в Москве, поскольку междугородная телефонная связь, после множества сбоев, нарушилась окончательно. То же самое произошло и с мобильной связью.

В середине августа, после очередного отключения электроснабжения, случилось нечто, по современным меркам, воистину катастрофическое – в электросеть города был пущен ток повышенного напряжения, и в городе одновременно перегорела большая часть электротехники. Ну, бог с ними, с телевизорами, – все равно оборудование местной компании кабельного телевидение, к которому были подключены практически все, сгорела хоть и не ярким пламенем, но с сильным запахом гари – но вот жизнь без холодильника для современного человека сродни бесконечной пытке, больше душевной, а потом и физической. Кто бы мог подумать, что так трудно жить в современном мире без современной техники. Возникает вопрос: неужели большая часть человечества потеряла способность просто жить, без поддержки «технического обеспечения»? В таком случае, чем мы все отличаемся от коматозников, подключённых к аппарату «искусственное дыхание»?

В Горске-9 сильно возросла смертность. У людей, независимо от возраста, у которых были какие-либо проблемы со здоровьем, пусть и не очень серьёзные, «болячки» начинали бурно прогрессировать, чертовски быстро приводя к летальному исходу. Даже при наличии электроснабжения, больница вряд ли бы справилась с таким взрывом заболеваний. А уж в состоянии обесточенности… И ещё в городе резко возросло число самоубийств. Город заполнила атмосфера траурности.

Он ждал этого очень долго. И вот оно. Наконец. Происходит. Этот тошнотворно аккуратный городок погружается в славное Средневековье. Средневековье – не есть понятие историческое, календарное. Это – нечто большее. Это – состояние бытия. И, к сожалению, большая редкость, когда появляется достаточно большой провал, чтобы в него погрузился целый город. Обычно – время от времени, то там, то здесь – в бытие появляются некоторые пробелы, как «стрелки» на женских чулках, которые оказывают то или иное влияние на попадающих в них людей. А тут целый город!

Приехав в город как новый заведующий библиотекой (устроить это было не просто, но предвкушение великого события усилило его и без того бурную работоспособность), и почти сразу принялся с удовольствием наблюдать, как жители городка всё больше и больше подвергаются влиянию потусторонности. Подобно тому, как радиация может способствовать развитию раковых клеток, так и некие «флюиды» из другого бытия побуждали к росту в каждом человеке того, что, независимо – сознавалось это человеком, или нет, – составляло его сущность. Сначала люди менялись внутренне, а потом…

Это забавно – наблюдать, как с людей слетает иллюзорность, как они теряют свой «имидж» и становятся обнаженно живыми. Как проявляется и начинает двигать ими их истинная сущность; как их «сознательное» отступает на задний план, уступая место бессознательным порывам и инстинктам. Правда, есть некоторое количество людей, у которых вовсе отсутствует какая-либо сущность. Другая категория людей – «блаженные»; это цельные, самодостаточные люди, которые, какой бы не была их жизнь, живут, как дышат полной грудью. Как ни странно, но и тем и другим уготована одна участь – смерть. Если первые, в конце концов, «захлёбываются» в собственной пустоте и сводят счёты с жизнью, то у вторых, за неимением чего-либо затаённого, просто развивается какая-нибудь физическая патология, приводящая к смерти. Но это – не важно. Только выжившие в этот период имеют право жить. Хотят ли они того, нравится им это, или нет – значения не имеет. И ещё в период перехода не рождаются дети. Это потом…

Этот «закрытый» город теперь закрылся по-настоящему. С началом осени в город вообще перестали приезжать кто бы то ни было. И никому из жителей даже в голову не приходило, что можно съездить куда-нибудь. Город превратился в замкнутое пространство, содержащее замкнутых в себе людей. Люди были, как бы, погружены в лёгкую тень аутизма, вяло «варясь» каждый в собственном эмоционально-чувственном «бульоне». Они уже были легко управляемы, и он свободно мог бы уже сейчас «кукловодить» в своё удовольствие. Но он был терпелив. Он ждал. Ждал, когда люди дойдут до состояния полной управляемости и беспрекословности. И вот тогда…

В конце августа Борису и в голову не пришло, что надо ехать в областной центр, что скоро начнётся его последний курс в «политехе». Его мать совершенно равнодушно относилась к тому, что её проводит дни неизвестно где, приходя домой, и то не всегда, только ночевать, частенько в дупель пьяный. В ней поселилась уверенность, что она достаточно дала своему сыну, и теперь имеет полное право пожить в своё удовольствие. Она со своей подругой увлеклась магией, немало замешанной на сексуальности. Две обделённые мужским вниманием женщины самозабвенно практиковались в чувственных опытах, изощряясь в использовании различных средств.

Сам Борис, в силу молодости и привлекательности, пользовался (во всех смыслах) большим интересом у зрелых женщин. Для своего душевного спокойствия он установил для себя возрастную границу, – сорок пять лет – в пределах которой были женщины, с которыми ему было бы «не заподло» заниматься сексом. Он с удовольствием узнал, что всё то, что он видел в порнофильмах, позволительно делать и с «обыкновенными» женщинами, встречая которых во дворе и на улицах городка, тебе и представиться не может, что они способны на «такое». И по полной программе! Как же было хорошо!

Однажды, октябрьской ночью, Бориса забили насмерть двое мужиков, с жёнами которых он понаслаждался вдоволь. Утром, когда нашли его труп с засунутыми в рот отрезанными половыми органами, он был припорошён первым белым снежком, так же, как и рябина за окном его комнаты.

По мере всё большего утверждения зимы, Марина всё глубже погружалась в ощущение себя как неправильной, порочной женщины. Ощущение собственной порочности (потеряла невинность в шестнадцать лет, будучи выпивши; жила с мужчиной не в браке; зачала в греховной связи и совершила ещё больший грех детоубийства; ), по современным меркам – совершенно беспочвенное, превратило её в затворницу. Ей казалось, что люди, глядя на неё, видят все её грехи и испытывают к ней презрение. Поскольку в больнице работы практически не было, Марина большую часть времени проводила дома. Из-за того, что заниматься было нечем, дни проходили в бездействии, но при этом не было ощущения «тягомотности». Жизнь проходила день за днём – и разве это не естественно?

Марина стояла у окна, внешнее стекло которого было наполовину замёрзшим, закутав плечи в серую шаль, и смотрела на тёмный силуэт стоящего напротив дома, на котором кое-где просматривались мутные пятна окон. Было ещё довольно рано, но отсутствие электричества кардинально изменило образ жизни горожан. Что прикажите делать тёмными зимним вечерами при свечах? И даже не заикайтесь о романтике!

Отойдя от окна, Марина повесила шаль на спинку стула, сняла махровый халат и бросила его на шаль. Оставшись в длинной ночной сорочке, она зябко передёрнулась, задула свечу, и поспешно забралась под одеяло, натянув его по самые глаза. Сначала она покрылась мурашками и сжалась от соприкосновения с холодной тканью постельного белья, невольно начав прерывисто дышать, но потом, постепенно согреваясь, она расслабилась. Окончательно согревшись, Марина подоткнула одеяло под подбородок и глубоко вдохнула прохладный воздух комнаты. Спать совершенно не хотелось. И снова, в который раз, её заполонила невероятная тоска. Сложив руки под грудью и сжав их вместе, она напряглась, пытаясь не заплакать. Не получилось.

То, что произошло с Горском-9 осталось загадкой для всех. Правда, те, у кого там жили родственники или знакомые, считали, что произошла серьёзная авария на ядерном реакторе, и власти замалчивают эту информацию, чтобы избежать паники и прочих проблем. Власти действительно молчали. Ну, нельзя было объяснить, как это возможно – «потерять» целый город. До него просто не могли добраться. Он просто исчез.

Горска-9 не коснулась волна переименований «почтовых ящиков». Ему не успели дать какое-нибудь банальное название, типа «Зеленск» или «Северск». Но на совете городской общины, перед самым Новым годом, было принято решение, переименовать город в Кристенбург. Это название было как абсолютно естественное. Главой города был выбран уважаемый библиотекарь. Постепенно в городе устанавливался новый уклад, основанный на наиболее пригодных для существующих условий принципах.

Вначале февраля в Кристенбурге сожгли первую ведьму.

РАЙОНЧИК

Это был микрорайон (хотя точнее его было бы назвать – «нанорайончик» ), расположенный, по сути, за пределами города, по соседству с большой промзоной. Уже кончался частный сектор – эта городская деревня – проезжалось небольшое садовое общество, уже появлялось впечатление, что выехали за город (на трамвае, между прочим! ), и тут появлялись «чисто городские дома».

Городские, конечно, только города годов этак сороковых-пятидесятых прошлого века. Ты будто реально попадал в то время. Двухэтажные небольшие домики с облупленными стенами, в окнах, по большей части, деревянные рамы, разделённые на четыре, а то и на шесть частей; а если где стояли стеклопакеты, так это только подчёркивало убогость дома, воспринимаясь как бельма.

Если смотреть на этот район на карте, он может даже показаться симпатичным, хоть и неуместным в своём окружении. Округлая граница района с одной стороны, «венчаемая» городской клинической больницей, на которую вообще не ожидаешь там наткнуться. В центре района стоит типичный советский ДК, а фасады домов, обрамляющие небольшую площадь перед ним, хорошо покрашены и украшен современными вывесками, которые смотрятся тут как нечто мало уместное.

Но стоит свернуть с площади на узкие улочки… Хорошо ещё, что они засажены деревьями, тенисты. Но эти дома… Даже представлять не хочется, как в них живётся, и просто не верится, что «в этом» можно нормально жить. И ведь очевидно, что там (или тут? ) живёт немало людей. Как живёт? Честно говоря, даже представлять не хочется.

Он был в этом районе всего один раз, в двенадцать лет – его бабушка ездила к своей знакомой и взяла его с собой. Ему там (или тут? ) совсем не понравилось. «Конченое» место. По его мальчишескому представлению жить в таких домах могли только глубокие старики. Он даже удивился, когда из одного такого, ободранного, дома выскочила довольно симпатичная девчонка; он тогда уже обращал довольно пристальное внимание на девчонок. Ему просто не поверилось, что «такая» может жить в «таком».

И уж точно он не думал, что ему самому, в сорок пять долбаных, придётся жить в «таком».

Его большие проблемы закончились продажей хорошей машины, приличной квартиры в престижном, хоть и спальном, районе, отдачей большей части денег, и остатком себя в налипающем ворохе проблем мелких. Надо было где-то жить, например.

На новой – «дохлой», но необходимой – работе он открыл в Гугл-карты карту города, чтобы прикинуть, где в городе можно подешевле купить жильё. В конце концов, он наткнулся взглядом на кажущееся неуместным в том месте карты правильной формы пятно микрорайона. Вспомнив своё детское впечатление, он криво усмехнулся и решил.

В результате некоторой активности была куплена – очень недорого – квартира на втором этаже ожидаемо облезлого дома. Впрочем, дом немного отличался от большинства домов этого района – его неширокий фасад искривляли аж два эркера. Дом мог бы казаться даже симпатичным – он на удивление не казался облезлым, просто коричневая краска, которой он некогда был покрашен, сильно выцвела – не стой он в таком окружении. От узкой, очевидно тихой (как славно, да?! ) улицы его отделял довольно большой квадрат того, что могло быть хорошей лужайкой, и даже «английским газоном», но было просто поросшей травой «поляной», с мусорными бачками и небольшой свалкой при дороге. По сторонам, ближе к дороге, стояли «более простые», и более облезлые, дома.

Вход в дом (назвать это «подъезд», или тем более «парадное» – было невозможно) располагался с другой стороны, так что дом нужно бы обходить, оказываясь не во дворе, как можно было ожидать, а на небольшом, пустом, пространстве между домом и гаражами, за которыми были земельные участки, где жильцы могли что-то сажать. Так что он теперь и огородничеством мог заниматься! Смешно.

В подъезде (как он про себя, по привычке, продолжал определять это пространство) на второй этаж вела узкая деревянная лестница, которая каким-то образом сподоблялась быть одновременно подгнившей и скрипучей. Квартира была «двухкоморочной» – правда, одна «каморка» была с эркером, – с маленькой кухней. Межкомнатные перегородки были из дранки, замазанной раствором и штукатуркой, и заклеенными обоями. Согласовав (за небольшую взятку) с управляющей компанией, он нанял таджиков, которые снесли все перегородки, превратив квартиру в этакую «студию». Вполне себе…

Благо, деньги на квартиру ушли не все, так что можно было позволить, хотя бы элементарный, ремонт, с заменой сантехники и постилкой линолеума. А вот пластиковые окна он ставить не стал. Во-первых, зачем? Тишайший район! Без малого – кладбищенский. К тому же, он видел в соседних домах, как смотрятся стеклопакеты в их стенах. Не пойдёт!

Когда закончился ремонт, он перевёз ту небольшую часть мебели, что оставил себе из проданной квартиры и некоторое время хранил на даче знакомого. Кресло, диван, шифоньер, и оставшийся от второй жены комод, на котором вполне умещались небольшой ЖК-телевизор и аудиосистема. Ну, и ещё стиралку-автомат – радость облегчения для одинокого мужика, – с подключением которой пришлось повозиться.

Кресло он поставил в эркер, боком, чтобы можно было, сидя в нём, смотреть в окно. Видеть там, правда, особо нечего, но всё-таки что-то есть в смотрении в окно. Диван он сразу разложил и застелил постельным, намереваясь так и оставить постоянно. Свободного пространства оставалось предостаточно, что ему искренне нравилось. Правда, потрёпанная кухонная мебель, оставшаяся от прежних хозяев, вносила некоторый диссонанс в обстановку, стоя в «кухонном» углу, но менять её он не собирался. Его всё устраивало

Его соседкой по площадке оказалась пожилая женщина – в возрастном ранжире «за шестьдесят», – которая всё ещё пыталась выставить свою женственность, обильно пользуясь косметикой. На его взгляд, это было слегка смехотворно. Он вообще не любил пожилых женщин. Как вид. Когда-то он услышал афоризм, который ему очень понравился: «Баба-дура – это ещё терпимо, и даже может быть прикольно, но вот баба-дура, возомнившая себя умудрённой жизненным опытом – это пипец!».

При их первой встрече на лестнице, она улыбнулась ему – излишне слащаво, как ему показалось – и представилась:

– Меня зовут Любовь Васильевна, сосед.

– Вадим, – кивнул он в ответ.

С тех пор, при встречах, они вежливо здоровались, не ввязываясь в диалоги. Один раз он видел её с молодой женщиной, явно её дочерью, чьи «выдающиеся части» он, автоматически, оценил, только тогда заметив, что ими она – вся в маму.

Однажды сентябрьским вечером раздалась трель дверного звонка, к которой он ещё не привык. Открыв дверь, он увидел соседку в толстом лиловом халате, затянутым поясом, но с довольно большим декольте, в котором выпирались округлости больших, и явно не «взнузданных» бюстгальтером, грудей.

«Это что, претензия на соблазнительность?!», подумал он с внутренней усмешкой.

В руках она держала раскрашенную под Хохлому сахарницу. Чуть выставив её перед собой, она сказала, изобразив смущённую улыбку:

– Можете кривиться от банальности, Вадим, но у меня, оказалось, кончился сахар. Одолжите?

– Конечно, – кивнул он с лёгкой улыбкой. – Проходите.

Взяв у неё сахарницу, он пошёл к кухонному столу. Пройдя в квартиру и, не оборачиваясь, прикрыв дверь, она осмотрела переделанное пространство.

– Как замечательно вы сделали! Прям как зарубежном фильме.

– Ну, хоть что-то – ответил он, чуть пожав плечами, насыпая сахар.

Когда он обернулся к ней с наполненной сахарницей, она стояла в распахнутом халате, заведя его полы за округлости грудей, будто выставив их напоказ. Её голое тело было в целюлитных и старческих морщинах, и только на больших, ещё в меру опущенных, грудях кожа была гладкой и явно упругой; создавалось впечатление, что их взяли с другого тела и привесили к этому.

«И этим она хочет меня соблазнить?!», подумал он, выпустив на губы кривую усмешку.

– Послушайте, Любовь Васильевна, я…

– Тшшшш! – перебила она его с успокаивающей улыбкой. – Всё будет замечательно, Вадим! Всё будет прекрасно!

Он очнулся, когда она, перелезая через него на край дивана, увесисто шлёпнула его по щеке тяжело раскачивающейся грудью. Встав на пол, она наклонилась к нему – при этом он никак не мог оторвать взгляд от её раскачивающихся грудей – и погладила его по щеке.

– Хороший мальчик! – сказала она нежно. – Всё было замечательно!

Надев халат и запахивая его на ходу, она подошла к обеденному столу, взяла с него свою сахарницу, и, один раз одобряюще взглянув на него, вышла из квартиры, тихо щёлкнув язычком замка.

Он продолжал лежать в каком-то растерянном состоянии. Нет, он, конечно, не мальчик, которого извратно соблазнила нехорошая тётя, но самоощущение у него было именно такое. При этом, ему не было противно, хотя, вроде бы, должно быть. Не было. Он прекрасно помнил свои ощущения от их секса. Приятно, и даже очень. Но он совершенно не помнил, как он оказался голым на диване. Она его что, загипнотизировала? Чёрт знает, что такое!

Ещё немного полежав, он пошёл в ванную смыть остатки от секса. И ведь хорошего секса! Вытеревшись, он уже не чувствовал ничего, кроме довольства. А почему нет, собственно?! Он ведь тоже далеко не молод. Ну, да, старовата баба! И что? Никого это не может взволновать, некому на него коситься с каким-либо выражением, так что…

Возвращаясь к дивану, он выключил свет, и, забравшись под одеяло, быстро уснул.

Его жизнь упривычилась в новом порядке. И она его устраивала. Правда, приходилось раньше вставать, потому что до работы путь был не близкий. Дом стоял на самой, округлой, окраине района, так что приходилось минут пятнадцать идти до трамвайной остановки, потом довольно долго ехать через частный сектор с этими, разными, домами и огородами до первого реально городского перекрёстка, где пересаживаться на автобус.

К середине зимы он заметил, что ему всё больше надоедает проделывать этот маршрут. Это просто становится раздражающе неприятным. Сначала было неприятно вынужденно возвращаться в этот район после городских ощущений, но постепенно ему как-то расхотелось покидать этот тихий закоулок, окунаясь в шумность городского бытия, из которого он выпал.

Он вдруг понял, что может жить в этом районе практически безвыездно. В еде он был неприхотлив, так что ассортимента двух районных магазинов ему вполне хватало. К тому же, на площади перед ДК была столовая, куда он заглядывал для разнообразия.

Конечно, жизнь была скучновата, но не критично. Да, никакая компания не видела смысла тянуть сюда кабельное телевидение и интернет – досадно, но ладно. Десяти каналов, что ловились уличной антенной, вполне хватало; не так уж много он смотрел ТВ.

В общем, если бы не работа…

Ближе к весне, он нашёл новое место работы – в компании «Горсвет», что находилась в двадцати минутах ходьбы от дома. Почему бы, будучи инженером, не работать электриком, если за это нормально платят? К тому же, как он заметил, он стал тратить меньше денег на своё «прожитьё». И вставать можно на час позже. И теперь жизнь его абсолютно устраивала.

Соседка приходила к нему регулярно, но не слишком часто. И только ради секса. Никаких «душевных» разговоров. И это ему нравилось. Да и секс «со старой шалавой» (как он её про себя называл) ему нравился. Да, старовата пи…! И что? Оральных утех она от него не требует, но сама «минетет» с удовольствием и мастерством, неожиданным, на его взгляд, от ещё советской женщины. Короче, нормально.

***

В квартире под Вадимом жила относительно молодая – а как ещё определить тридцатипятилетнею? – мать-одиночка с сыном лет двенадцати. Её звали Светка, а сына – Мишка. Она работала санитаркой в больнице, и подрабатывала уборщицей в одной из общаг, пара которых выпирала на пустоши, отделяемой от микрорайона дорогой.

Светка была изрядно пьющей – по ней, в принципе, было видно – но шатающейся по улице, валяющей где не попадя. Она предпочитала напиваться только «в домашних условиях», и напиваться «по-чёрному». Так что только Мишка знал, какой отвратно-пьяной она бывает.

Он вообще, в свои двенадцать, знал много из противного, возможного у женщин, чего пацанам знать не нужно, и даже вредно. Все эти вещи из разряда «У женщин это случается». Да и видел… Но при этом противоположный пол не потерял для него привлекательности. Ведь есть ещё такие привлекательные девчонки, да и нормальных, «интересных местами», тётек – предостаточно. Ну, да, мать у него… Но бывает же и другое, по-другому, у других…

Он, конечно, любил мать. Но было немало того, что как-то «замазывало» это чувство. Возможно, потому, что он знал о ней «лишка». Например, пару лет назад он услышал, как мать, по пьяни, довольно громко говорила подругам, что никогда не получала удовольствия от секса, и Мишка «появился» только потому, что ей «приходилось раздвигать ноги по требованию муженька».