Текст книги "Кто"

Автор книги: Павел Багряк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Когда Миллер понял это, ему стало страшно. Конечно, он может нарушить подписку о неразглашении военных тайн и послать статьи с описанием "эффекта Миллера" и схемы установки во все ведущие журналы мира. Сделать его установку несравненно легче, чем создать атомную бомбу. Она доступна даже для Никарагуа. Тогда он спаситель человечества от угрозы ядерной войны. Но тогда он государственный преступник в глазах доронов, и его ждет быстрая и "случайная" смерть, ибо дороны не прощают. Они убьют его просто потому, что так надо. В назидание другим.

Или – или. Выбор. Между славой и гибелью. Между благом человечества и собственным благом. Газеты твердят: маленький человек, сегодня ты особенно ничтожен. Ты винтик сверхсложной машины современности... Миллер тоже так считал. Но в наше время маленький человек может оказаться у кнопки, повелевающей силами ада. Все беды и заботы мира лежат на твоих плечах, маленький человек, профессор Миллер!

Вот и сегодня, как много раз за последние дни, с потухшей сигаретой в руке он стоял посреди кабинета. По циферблату настенных часов бежала секундная стрелка. Секунды, минуты, часы... Рано или поздно, но он должен принять какое-то решение. На его открытие завтра набредет кто-то другой.

Это неизбежно. И тогда ответственность за все человечество ляжет на плечи этого другого, но кто знает, что решит он?

Когда зазвонил телефон, Миллер догадался, кто это: Ирэн...

Он волновался, видя издали девушку, похожую на нее. Он волновался, проходя мимо тех мест, где они бывали вместе.

Миллер мог представить мир без себя, но представить себя без Ирэн это было выше его воли.

Он снял трубку.

– Да...

– Ты решил?

Миллер едва не застонал. Вчера, в минуту слабости, он малодушно попытался переложить тяжесть решения на ее плечи. Он не сказал Ирэн ничего о существе своего открытия– он просто дал ей понять, что стоит на грани решения, от которого зависит либо их собственное счастье, либо счастье всего человечества.

Ирэн ответила ему тогда: "Я хочу быть с тобой. Как всякая женщина, я хочу иметь свой дом, своих детей – твоих детей. И чистое небо над головой. Мне легко принять решение, но решать должен ты. Потому что, если это сделаю я, ты мне не простишь". Она права.

– Ты меня слышишь? – сказала Ирэн. – Ты еще не решил?

– Завтра утром...

Почему завтра утром, он сам не знал. Наступило молчание.

Миллер готов был взвыть от боли.

– Завтра утром, Ирэн! Я буду тебя ждать... И прости!

Он бросил трубку. Потом побрел к двери. Его вел уже не разум, а желание найти кого-то более сильного, умного, кому можно было бы пожаловаться, как в детстве он жаловался отцу.

Миллер не помнил, как очутился у двери профессора Чвиза. Это был единственный человек – его добрый старый учитель, – к которому он еще мог прийти. Но рассказать – об этом не могло быть и речи! – хотя бы услышать его спокойный голос.

На дверях лаборатории горела надпись: "Не входить! Идет опыт!" Но Миллер не заметил ее. Он дернул дверь, она не поддалась. "Старик опять заперся, чтобы ему не мешали", – подумал Миллер и нажал кнопку, отключающую блокировку. Дверь распахнулась, и он вошел в лабиринт установок.

Он шел мимо электронных машин, думая о своем. Его лицо отразилось в экране телевизора. "Нет, нет, – говорил он себе, – мой страх ложен! Разве прокляли себя создатели атомной бомбы?" Он шел мимо колонн Графтена, мимо бетонных выступов, за которыми прятались шины, несущие в себе миллионы вольт напряжения, мимо пультов электронных микроскопов. "...Хорошо то, что разумно,– билось в его голове. – Какое мне дело до всех, если меня ухлопают дороны и меня не будет?" Он шел мимо сфер гиперрегулятора – гордости старика Чвиза. "Жизнь, богатство, Ирэн, дети, власть, слава... – стоит ли отказываться от всего этого из-за дурацкой политики?" Что-то сверкнуло перед глазами Миллера радугой. Какаято пелена окутала раструбы гиперрегулятора. Миллер взмахнул рукой. Его кольнул холод. Сверкание исчезло. Миллер опомнился. Нет, он попал не туда... Надо взять влево.

– Миллер, вы опять здесь? – вскричал Чвиз, увидев его. – Я же просил вас...

– Меня? – сказал Миллер. – Это было, наверное, вчера, дорогой учитель, когда вы прогнали своего любимого ученика из лаборатории...

– Идите домой, Миллер, на вас нет лица.

– Пустое... Нервы.

– Но у меня до нуля упало напряжение! Миллер, вы случайно...

– Простите, Чвиз. Возможно. Я задумался. Но разве у вас идет опыт?

Борода Чвиза стала торчком.

– Вы были в камере?!

– Это опасно? – Миллер спросил почти равнодушно.

– К счастью, нет. Но вы меня напугали. Вот этот кролик, – он показал на застекленный вольер, – благодаря вам мог превратиться в эдакого сфинкса...

– Как жаль, учитель, что я не перенял у вас способности шутить. Но простите меня, я, кажется, действительно очень виноват, что помешал вашему опыту.

– Ничего страшного, Миллер, ничего страшного. Но вам следовало бы отдохнуть. Погодите, я провожу вас.

...Заснуть в эту ночь Миллеру не удалось. Тьму наполняли лица, даже когда он плотно зажмуривал глаза. Лица. Молодые, старые, красивые, уродливые, они толпой шли через сознание и смотрели, смотрели на Миллера. Их взгляд был невыносим. Так, вероятно, могли смотреть те, кого нацисты вели в газовые камеры.

Невыспавшийся, с больной головой Миллер направился в ванную, чтобы принять холодный душ и хоть так прогнать видения.

И в эту минуту он услышал, как в замочной скважине входной двери заскрежетал ключ. Миллер обмяк. Ключ повернулся. Кто-то осторожно нажал дверь. Но запор изнутри не поддался. Тогда за дверью стало тихо. "Что за бред! – подумал Миллер. – Кому я нужен, если мои секреты еще при мне?" В порыве отчаянной решимости он распахнул дверь.

На лестничной площадке никого не было, но внизу затихали шаги.

5. Галстук из Монако

На следующее утро, как обычно, ровно в 9.00 Миллер был в институте. Он прошел длинным коридором, легким поклоном головы приветствуя встречных, и, остановившись перед дверью своего кабинета, не сразу понял, что она уже отперта. "Странно", – подумал Миллер и вошел в кабинет.

Мягкий щелчок заставил обернуться человека, стоявшего спиной к Миллеру и перебиравшего бумаги на столе.

– Простите, я не совсем понимаю... – начал Миллер, плохо сдерживая раздражение, вызванное бесцеремонностью посетителя, – этой мой кабинет и...

– Ваш? – искренне изумился человек у стола, и только в этот момент Миллер вдруг увидел, что тот удивительно похож на него. Такое же растерянное веселое недоумение заметил он и во взгляде незнакомца.

Миллер бросил портфель в кресло и подошел ближе, вглядываясь в стоящего напротив человека. Он видел себя! Именно таким он знал свое лицо. Час назад, когда он брился, он видел вот этого человека в зеркале. Зеркало? Топографическая проделка шутника Раута из оптической лаборатории? Он подмигнул своему изображению, но оно не ответило ему, и он понял, что это реальность.

Человек у стола засмеялся нервно и коротко.

– Забавно, очень забавно, – проговорил он, разглядывая Миллера.

Тут физик заметил, что и одежда незнакомца была точной копией его костюма. Те же серые брюки, пиджак в клетку, белая рубашка, черные полуботинки и даже этот галстук с крохотным гербом Монако внизу, который он купил в прошлом году, когда ездил в отпуск на Ривьеру. Галстук – это уж слишком... Он подошел ближе н спросил:

– Простите, откуда у вас этот галстук?

– Купил в Монако, – ответил незнакомец.

– В прошлом году? – В прошлом году.

– В августе?

– В августе.

Тут у Миллера впервые мелькнула мысль, что все происходящее галлюцинация, болезненная реакция мозга, утомленного бессонными ночами последней недели. Как это называется у психиатров? Раздвоенность сознания? Неужели он заболел? Заболеть сейчас, накануне решающих действий? Ужасно... Он опустился в кресло и, прикрыв лицо рукой, до боли надавил на глаза. Взглянул снова. Вот он, стоит.

– Это редчайший феномен, – сказал незнакомец и засмеялся нервным смехом. – Насколько я знаю, у моей матери не было близнецов. Вероятность такого совпадения практически равна нулю. И тем не менее... – он опять коротко хохотнул, – коли уж вы пришли ко мне, давайте познакомимся.

– Я пришел к вам? – спросил Миллер.

– Не понимаю, – незнакомец пожал плечами. – Или вы будете отрицать, что минуту назад переступили порог моего кабинета?

– Но это мой кабинет! – Миллер встал с кресла.

– Черт с ним, с кабинетом. Не будем спорить по пустякам. Итак, разрешите представиться. – Незнакомец протянул руку. – Профессор Эдвард Миллер, доктор физики...

– ...Родился в Женеве 9 марта 1927 года, – продолжал Миллер, – окончил Мичиганский университет в 1950 году...

– Совершенно верно! – воскликнул незнакомец.

– Еще бы не верно! – сказал Миллер. – Это же я!

Теперь он подумал, что участвует в грандиозной мистификации, великолепном иллюзионе, и уже заранее восхищался гением неизвестного фокусника.

– Что значит "я"? – спросил незнакомец.

– Я – значит я, – сказал Миллер весело. – Эдвард Миллер, доктор физики, – это я.

– Та-ак... – протянул незнакомец и вытащил из кармана пачку сигарет.

"Курит тот же сорт", – подумал Миллер и взял предложенную ему сигарету. Две зажигалки щелкнули одновременно. Две одинаковые зажигалки. Они оба заметили это.

– Так... так... – снова протянул незнакомец и выпустил нервое колечко дыма. – Итак, вы утверждаете, что вы тоже профессор Миллер?

– У меня есть на это некоторые основания, – не без иронии сказал Миллер.

– Хорошо. Предположим. Как говорят политики, поговорим не о том, что нас разъединяет, а о том, что нас объединяет.

– При самом беглом осмотре видно, что объединяет нас чересчур многое.

– Итак, вы мой двойник.

– Простите, это вы – мой двойник.

– Не понимаю.

– Прочитайте "Начала" Эвклида, он пишет там о принципе подобия, посоветовал Миллер.

– Кстати, я читал Эвклида.

– На третьем курсе. Главным образом для того, чтобы произвести впечатление на Леру Вудворд, рыженькую теннисистку с химфака.

– Вы и это про меня знаете? – удивился незнакомец.

– Это я знаю про себя!

– Послушайте, – сказал незнакомец, – а ведь все гораздо серьезнее, чем вы думаете. И зря вы веселитесь.

– Это единственное средство, чтобы не сойти с ума.

– Да, нервы работают за красной чертой. И еще бессонная ночь: не привык ночевать в гостинице.

– В какой вы остановились? – с веселой любезностью спросил Миллер.

– Нигде я не останавливался. Я живу на Грей-авеню...

– Дом 37, квартира 14.

– Верно! Но прошлой ночью я вернулся поздно и обнаружил, что замок заклинило. Ломать замок – это работа до утра, и я решил заночевать напротив.

– В "Скарабей-паласе"?

– Да.

– Значит, это вы скреблись в дверь, когда я сидел в ванной?

– В какой ванной?

– В своей ванной, в своей квартире, на своей улице Грейавеню!

– Та-а-ак...

– А ведь вы правы, – задумчиво продолжал Миллер, – положение действительно гораздосерьезнее.

Помолчали.

– Послушайте меня спокойно, я все понял, – сказал, наконец, Миллер. Так вот, я настоящий Миллер, а вы мой двойник, случайно синтезированный вчера в лаборатории Чвиза. Старик добился своего! Он рассказывал мне не раз свою теорию матричной стереорегуляции. Человек – система живых клеток, особенным образом организованных. Никакой души, духа и прочей мистики. Физика и химия. Только! Живое становится живым потому, что количественные соотношения в органических молекулах переходят в новое качество. Организм для Чвиза – матрица. Он дробит его на молекулярном уровне в поле своего гиперрегулятора и перепечатывает наново... Полная копия, абсолютно полная, вплоть до напряженности нейронов... Чвиз рассказывал об этом, но я всегда считал, что это бред.

– Кстати, и я думал, что это бред, – сказал незнакомец.

– Да, да, не перебивайте, именно вчера, когда я случайно оказался в поле его аппаратуры. Еще вчера утром вас не было. Поэтому мы никогда не встречались раньше. Вы – это я в то самое мгновение, когда я проходил мимо его биохологенератора или как там его называют.

– Послушайте, а вы не отличаетесь скромностью, – сказал двойник. Почему "я – это вы"? А если наоборот? Как я мог родиться вчера, если я помню себя десятки лет? Я все помню, – сказал он задумчиво, – я могу показать вам могилу отца, и две сосны, где висели мои качели, и свои фотографии... Маленький мальчик в матроске на велосипеде...

– Это мои фотографии!

– ...свои фотографии и ту скамейку в Парке смеха, где я впервые увидел Ирэн...

– Ирэн! – воскликнул Миллер. – Вы знаете Ирэн?

– Простите, это моя невеста, – спокойно ответил двойник.

– Но это чудовищно!

– Успокойтесь, так называемый "профессор Миллер". И давайте здраво взвесим все события. Если вы утверждаете, что я возник вчера и виной тому ваша неосторожность в лаборатории старика Чвиза, то, насколько я знаю теорию Чвиза, мы должны быть абсолютно одинаковы физиологически, а характер и эмоции одного из нас должны определяться характером и эмоциями другого точно в момент синтеза. Каким были вы в ту секунду, когда Чвиз включил поле? Не помните? Разумеется, вы не помните, человек не может контролировать и запоминать свои эмоции по секундам. А тогда ответьте мне на вопрос: как можно сейчас доказать, что вы настоящий Миллер, а я синтезированный?

Миллер молчал.

– Значит, критерия нет, – продолжал двойник. – Сравнивать не с чем. И клянусь, я не отобрал у вас вашего имени. Поверьте, я убежден, что синтезированный двойник – вы.

– Послушайте, – сказал Миллер, – но ведь я отлично помню, как все было. После разговора с Чвизом я сел в такси и уехал домой, а утром...

– А я после разговора с Чвизом пошел бродить по городу и опоздал: вы заперли дверь.

– Но я помню все, что было до Чвиза, я все время думал.

– И я прекрасно помню, я тоже все время думал о своей установке нейтронного торможения.

– Это ваша установка?

– Ну, а чья же?

– Послушайте, но ведь это уже очень серьезно! Теперь нас двое. Наша установка... – Он невольно запнулся, так дико прозвучали эти слова: "наша установка". – Мы двое должны решить, наконец...

– Не знаю, как вы, а я уже решил, – ответил двойник. – Всю ночь в "Скарабее" я ворочался с боку на бок и думал, думал...

В этот момент в дверь постучали.

– Это Ирэн! – сказал Миллер.

– Да, это Ирэн, вчера я попросил ее зайти, – подтвердил двойник.

– Она не может видеть нас двоих!

– Вы должны уйти!

– Я?

В дверь опять постучали.

– Убирайтесь! – закричал Миллер.

– Послушайте. – глухо сказал двойник, – эта женщина – единственное, что есть у меня в этом мире, единственное, во что я верю.

Он резко оттолкнул Миллера и бросился к двери.

6. Кредо

Миллер едва успел закрыть за собой дверцу стенного шкафа. До прихода Ирэн у него оставалось мгновение, чтобы оценить ситуацию, в которую он попал, и найти какую-нибудь статичную позу. О боже, оценить ситуацию! Люди устроены так, что необычность своего положения цо достоинству оценивают потом, много позже, заливаясь краской стыда, смеясь или испытывая приступы запоздалого страха. Но в конкретный момент они нередко ведут себя столь спокойно и привычно, словно, всю жизнь только тем и занимались, что на два часа в сутки регулярно подвешивали себя вниз головой или, как Миллер, прятались в темных и душных стенных шкафах.

Так или иначе, но Миллер немедленно присел на корточки, чтобы замочная скважина оказалась на уровне его глаз, и обнаружил под собой твердый предмет, пригодный для сидения. Он даже успел подумать о том, что не плохо бы узнать, какой это болван не выполнил его распоряжения и не выбросил старенький оппель-сейф... впрочем, надо бы при случае сказать ему спасибо.

И тут вошла Ирэн.

Дальнейшее было, как в кино. Нет, какв романе. Или нет, как во сне. Во всяком случае, было так, как не бывает в обычной нормальной жизни. Миллер, сидя в шкафу, наблюдал через замочную скважину не просто сцену свидания знакомого или незнакомого мужчины со знакомой или незнакомой женщиной, что уже достаточно пикантно и необычно для ученого с его именем, – он подглядывал за самим собой, причем подглядывал совсем иначе, нежели мы порой следим украдкой за собственным отражением в зеркале. По крайней мере там мы выбираем для этого мгновения. И тут он имел возможность наблюдать себя, ну, что ли, целиком, хоть со стороны затылка, понимая при этом, что отражение может действовать совершенно независимо от своего хозяина.

Миллер затаил дыхание и прильнул к замочной скважине.

Между тем Миллер-второй, подойдя к Ирэн, поцеловал ее в лоб, как это делал всегда Миллер-первый. Потом подумал и вдруг поцеловал прямо в губы что Миллер-первый делал чрезвычайно редко, когда испытывал прилив особого волнения от встречи с Ирэн, а подобное он испытывал всякий раз после продолжительной разлуки. Затем он специфическим миллеровским движением поправил воротничок рубашки, и Миллер-первый подумал про себя, что жест этот выглядит со стороны удивительно неприятно, и какое счастье, что Ирэн на этот раз, как, вероятно, и всегда, не обратила на него внимания.

Звук поцелуя помог Миллеру-первому очнуться от созерцательности. "Я ревную или не ревную?" – неожиданно спросил он себя и понял, что сама возможность спокойно задать этот вопрос уже есть ответ на него.

Он чуть не рассмеялся. В конце концов можно относиться к происходящему, как к научному эксперименту, способному вызвать у ученого лишь любопытство. Важно только понять, беспредельно ли оно. Итак, что будет дальше? Пора предложить Ирэн кресло у окна – ее любимое низкое кресло, стоящее рядом с низким столиком, – затем открыть крышку бара, достать начатую вчера бутылку кальвадоса или стерфорда...

"Ты сегодня лирически настроена, Ирэн? Значит, кальвадос?" Словно подчиняясь приказанию Миллера-первого, двойник мягко проводил Ирэн в ее любимое кресло, затем беспомощно оглянулся, будто ища чего-то. ("Действительно, – подумал в это же мгновение Миллер-первый, – куда я сунул вчера ключ от бара?"), потом решительно протянул руку к той самой книжной полке, где стоял недочитанный томик Вольтера ("Он вспомнил быстрее меня!" с интересом отметил Миллер-первый), достал ключ, и вот уже крышка бара открыта.

– Я хочу, Ирэн, чтобы ты была сегодня серьезной.

Итак, кальвадоса не будет. Ирэн бросила на Миллера-второго внимательный взгляд и протянула рюмку. Забулькал стерфорд.

Отлично. У юристов это называется "эксцессом исполнителя": отражение проявило свою первую независимость от хозяина. Непонятно лишь, зачем Ирэн надо быть серьезной.

– Ты устал, Дюк?

Ну вот, они произнесли, наконец, по одной фразе. У Миллера гулко застучало сердце, потому что именно в этот момент он понял, что больше всего волновало его секундой прежде. Узнает ли Ирэн подделку? Поймет ли, что перед ней не настоящий Миллер? Не заподозрит ли по одним ей известным приметам, что это двойник?

Нет, не заподозрила. Она сказала "Дюк", она произнесла "Дюк", а не свое обычное "Эдвард", и это была ее маленькая благодарность за его волнение, за поцелуй при встрече, за предстоящий разговор, серьезность которого она угадала.

Признательность не всегда красноречива.

– Ты устал, Дюк? – И все. Ни одного лишнего слова.

– Спасибо, милая... Я плохо спал этой ночью.

– Сердце? – Бедняжка, она всегда волновалась из-за его сердца!

– Нет. Думал. Я хочу сказать тебе...

В замочную скважину Миллер плохо видел выражение ее лица. Она сидела вполуоборот к шкафу, а свет из окна шел неяркий – на улице моросил дождь и солнца не было. Но вся ее поза – и закинутая голова с пышной прической, и поставленная быстрым движением рюмка, и рука, беспокойно лежавшая на подлокотнике, – все это говорило о том, что она волновалась.

– Что ты хочешь сказать мне? – переспросила Ирэн, привыкшая к тому, что Миллер, погруженный в свои мысли, не всегда торопился их излагать. – Ты принял решение? Или что-нибудь случилось?

"Ого! Еще как случилось!" – подумал Миллер-первый и с благодарностью посмотрел на Ирэн: умница, все-таки почувствовала что-то...

– Да, – сказал Миллер-второй, – я, кажется, принял решение...

Зазвонил телефон. "Черт возьми, надо будет завтра сказать миссис Слоу, чтобы она не лезла со своими звонками в дообеденные часы!" – подумал Миллер-первый, нетерпение которого было естественным. Между тем двойник, извинившись перед Ирэн, спокойно поднял трубку:

– Я вас слушаю, миссис Слоу. Дорон? Ну что ж, соедините. И скажите Керберу, чтобы он зашел ко мне... минут через десять.

"Дорон? Как он некстати!"-подумал Миллер-первый и даже приподнялся со своего сиденья, потому что никогда не видел себя разговаривающим по телефону с шефом.

– Дорон? – сказал двойник. – Вы очень кстати, я только что хотел вам звонить... Да, генерал, я готов принять участие в испытаниях... Кое-что есть, попробуем... Благодарю вас, шеф, но поздравления я буду принимать после испытаний. Когда? Вы говорите: сегодня? Ну что ж, не возражаю. Пусть будет в четыре. До встречи на полигоне!

Невероятным усилием воли Миллер-первый заставил себя усидеть в шкафу. Так вот оно, решение! Минутный разговор с Дороном, десяток элементарных слов, и подведена черта переживаниям, бессонным ночам, гамлетовским раздумьям.

Как это просто: в течение минуты решить судьбу свою, судьбу Ирэн, судьбу всего мира! И ничего вокруг не изменилось. Гдето по коридору шагает спокойно Кербер; как всегда, подкрашивает губки миссис Слоу; едут машины по улице; танцуют где-то пары; работают где-то люди, на какой-то части земного шара шьется пальтишко для ребенка, и неизвестно теперь, успеет ли он его надеть... Нет, не дрожит рука Миллера-второго; спокойно льет стерфорд в рюмку Ирэн.

– Спасибо, Эдвард, я больше не хочу.

Он взял ее ладонь, прижал к своей щеке.

– Но ты же сама отдала мне решение.

– Ты говоришь так, будто я возражаю.

– У тебя теперь будет все, Ирэн, – продолжал он, словно не слыша ее слов. – Вилла, яхты, машина, покой, счастье... Знаешь, если верно, что отдельные беды порождают общее благо, то пусть общая беда создаст хотя бы наше с тобой счастье. Мне надоело...

– Ты говоришь так, – повторила Ирэн, – будто я возражаю!

– Когда, Ирэн, впереди идет гордость, позади идет убыток. Но я люблю тебя, Ирэн, ты понимаешь?

Раздался стук в дверь. Вошел помощник Миллера Кербер.

Он остановился у порога, издали поклонился Ирэн и, как всегда, сняв очки, молча обратил свой взор к шефу. Он был в сером халате с рукавами, засученными до локтей, а его голый череп, начищенный до блеска, опять, как и всегда, вызвал желание у Миллера-первого поставить на нем печать.

Даже сейчас, сидя в шкафу, он почувствовал зуд в руках и, глядя на своего Двойника, понял, что тот, вероятно, испытывает нечто подобное.

– Кербер, – сказал Миллер-второй, – мы сейчас осмотрим установку. К четырем часам ее надо доставить на полигон. Ирэн, это займет не более десяти минут. Прости, тебе придется подождать. Я пришлю за тобой, как только мы кончим.

Они вышли.

Ирэн достала из сумочки пудру и повернулась лицом к окну.

Не колеблясь, Миллер осторожно открыл дверцу и бесшумно вышел из шкафа. Когда он, уже не таясь, сделал несколько шагов по кабинету, Ирэн, не оглядываясь, без удивления спросила:

– Так быстро?

– Да. Мне нужно позвонить.

– Ты где-то выпачкал весь костюм, – сказала, повернувшись, Ирэн.

Миллер уже поднял телефонную трубку.

– Миссис Слоу, срочно соедините меня с Дороном!

Прошла долгая минута, прежде чем Миллер услышал:

– К сожалению, шеф, Дорон не отвечает.

Миллер швырнул трубку на рычаг.

– Черт возьми! – вырвалось у него.

– Эдвард,– сказала Ирэн, – случилось еще что-нибудь?

– У тебя не будет ни яхт, ни вилл, Ирэн. Это все бред. Ты будешь нищей, как я. Ты будешь...

– Что это значит? Эдвард!

– Я не могу объяснить. Не умею. Нам пора уходить.

– Куда?

– Этого я тоже пока не знаю. Если угодно, я испытывал тебя, Ирэн, хотел проверить.

– И Дорона тоже испытывал? И Кербера? Зачем?!

– Пойдем, Ирэн. Все очень сложно. Тебе не понять.

– У меня голова идет кругом... Опомнись и помоги, опом...

Она не договорила. Миллер вдруг увидел в ее глазах ужас.

Она смотрела мимо него совершенно невыносимым взглядом.

Потом беспомощно протянула руку, как бы пытаясь за что-то ухватиться, и рухнула в кресло. Он быстро оглянулся.

В дверях стоял Миллер-второй.

7. Голый король

Нахальства у Двойника, очевидно, хватало. Он подтолкнул Миллера к шкафу.

– Забирайтесь назад, – сказал он, – поговорим потом.

Миллер чуть не задохнулся от злости. В нем все клокотало, но он понимал, что пререкаться сейчас бессмысленно: каждую секунду Ирэн может очнуться, и тогда трудно представить, что произойдет. Он забрался в шкаф.

Все в ту же замочную скважину Миллер увидел, как Двойник, смочив носовой платок водой, приложил его ко лбу Ирэн. Она глубоко вздохнула и открыла глаза. Ее взгляд скользнул по кабинету беспомощно и боязливо.

– Дюк, – тихо сказала она, не то спрашивая, не то утверждая, – я больна?

– Успокойся, Ирэн, – мягко сказал Двойник, – не надо волноваться.

Он поднял ее и усадил в кресло.

– Эдвард, мне показалось, что ты... Я видела двоих...

– То есть как – двоих? Кого?

– Мне страшно, Дюк.

– Успокойся, Ирэн, – повторил он. – Ты очень утомлена. Это бывает. Когда я много работаю, со мной происходит нечто подобное. Это не болезнь. Успокойся. Ты знаешь: миражи в пустыне, ложные солнца... Ты, наверное, волновалась?

– Да. Я ждала твоего решения и...

– Не будем сейчас об этом. – Двойник обнял Ирэн за плечи. – У нас еще целая вечность впереди.

– Да, да, Дюк, ты прав, как всегда.

Миллер, наблюдавший за этой сценой из шкафа, вначале удивился тому, как Двойник вышел из столь трудного положения, как легко он успокоил Ирэн. "Молодец! – невольно похвалил он. – Я, наверное, не смог бы сделать это столь убедительно".

– Я провожу тебя, – услышал Миллер голос Двойника.

– Не надо, Дюк. Мне нужно побыть одной.

Ирэн направилась к двери. У порога она на мгновение остановилась, и ее взгляд вновь скользнул по кабинету.

Миллер сидел неподвижно, закрыв лицо руками, пока Двойник не распахнул двери шкафа.

– Выходите, – сказал он. – Мы одни.

Нестерпимо жгло горло. Опустившись в кресло, где минуту назад сидела Ирэн, Миллер схватил рюмку, одним махом выпил вино и закашлялся. Двойник укоризненно посмотрел на него.

– Я не думал, – ехидно заметил он, – что у вас есть склонность к алкоголизму.

Миллера взорвало:

– Еще неизвестно, какие пороки обнаружились бы в вашем характере, если бы вы сидели в этом шкафу, а я бы нежничал с вашей невестой.

– Оставим это, – прервал Двойник. – Лучше обсудим положение. – Он посмотрел на часы. – До испытаний осталось мало времени, я должен к ним подготовиться. Ну, а вы...

– Что вам делать на испытаниях? Если кто-нибудь из нас должен на них присутствовать, то, конечно, я! Вы оставайтесь здесь, в кино сходите, что ли.

– Я не люблю кино. И вы отлично это знаете. Мне нужны испытания, они слишком много для меня значат, поэтому я должен быть на полигоне!

– В таком случае я звоню сейчас Дорону и говорю ему, что поедет один Кербер. – В голосе Миллера послышались металлические нотки. Он решительно направился к телефону.

Двойник остановил его:

– Не торопитесь. Через час после вашего звонка я зайду к Дорону и скажу, что еду на испытания!

– Он примет вас за сумасшедшего.

– Почему меня, а не вас?

Они замолчали.

– Поймите, я, как и вы, тоже ученый, – сказал Двойник. – Мне, как и вам, прежде всего важно убедиться в том, что установка работает.

– Это, пожалуй, единственное, что заслуживает внимания, – Миллер усмехнулся, понимая, что первый раунд у них кончился вничью. – Так давайте, коллега, объединим свои усилия хотя бы на этом этапе.

– Вы... впрочем, могу и я... короче говоря, один из нас поедет на полигон раньше, – неожиданно предложил Двойник. – Там и встретимся. В бункере могут находиться только двое, нам места хватит. – Но как быть с Кербером? Он всегда ездил на полигон вместе со мной...

– И со мной тоже... Обойдемся без Кербера, – отрезал Двойник. – А то, боюсь, я ему все же поставлю печать на лысину!

И они, быть может, впервые добродушно рассмеялись, отлично поняв друг друга.

...Как и договорились, Миллер приехал на полигон раньше, а Двойник должен был приехать вместе с Дороном.

Предъявив часовому пропуск, Миллер прошел в свой бункер.

Дверь была открыта. У пульта управления колдовали два механика служащие полигона. Они доложили, что установка к опыту готова. Миллер отослал их.

Оставшись один, он полностью переключился на предстоящий эксперимент.

В то время как глубоко под землей должна будет взорваться бомба и вспыхнет ядерный шквал огня, он, Миллер, находясь в двух километрах от этого ада, попытается задержать взрыв, ну, пусть на пять секунд, на десять, этого будет достаточно, чтобы понять: установка сработала! Она сейчас там, над черным жерлом шахты, уходящей в глубину земли.

Но если нажать вот эту красную кнопку, суперполе должно заключить атомный огонь в свои жесткие объятия. Это поле должно держать его не только секунды – вечно, всегда! – но может и выпустить, и тогда бетон, земля, все превратится в сгусток плазмы...

Миллер чувствовал, что эксперимент закончится хорошо.

Сегодня установка будет работать!.. А вдруг нет? Разве он застрахован от неожиданностей? И кто вообще избавлен от них?

Неожиданно Миллер услышал голос Дорона.

– Профессор, – сказал генерал, – что вы нам сегодня обещаете?

Миллер испуганно отшатнулся, но, поняв, рассмеялся.

На командном пункте включили трансляцию, голос Дорона доносился из репродуктора.

– Наука не терпит спешки, – ошарашенный Миллер услышал свой собственный голос. "Значит, они уже там. Лишь бы Двойник не наговорил лишнего!" – Из суммы рядовых репетиций складывается премьера, генерал.

– Вы театрал, профессор, – ответил Дорон с раздражением, – но у нас все-таки не спектакль! Вы когда-нибудь скажете мне толком о ходе ваших работ?

– Но, генерал, иногда и репетиция может доставить удовольствие! – ушел от прямого ответа Двойник.

Да, он вел себя осторожно. "Или он не уверен в исходе испытаний, подумал Миллер, – или..." И тут его поразила своей неожиданностью мысль: или он, кроме самой установки, больше ничего не знает!

– Профессор, – сказал между тем Дорон, – мы с нетерпением ждем завершения вашей работы. И чем быстрее она будет закончена, тем лучше для вас.

– Я постараюсь, генерал.

Когда Двойник, наконец, появился в бункере, он увидел Миллера, улыбающегося и почти счастливого. Миллер сидел в кресле и курил сигарету. Он встретил своего коллегу иронически.

– Как добрались, профессор? – спросил Миллер.

– Отлично, профессор! – Двойник принял предложенный тон разговора. Правда, Дорон забросал меня глупыми вопросами, а в остальном все нормально. Установка готова к опыту?

– Конечно.

– Итак, коллега, сегодня решается наша судьба? – сказал Двойник. Если установка будет работать, как я и предполагаю, то мир вскоре узнает о новом открытии.