Текст книги "Разные дни тайной войны и дипломатии. 1941 год"

Автор книги: Павел Судоплатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Советскому правительству в 1945-1948 годах была предоставлена возможность печатать свободно конвертируемую валюту – оккупационные марки для Германии и для стран Восточной Европы в объеме 70 миллиардов. Эти марки по привезенному самолетом американскому клише печатались в типографии НКВД-МГБ на Лубянке. (Американцы в тот же период напечатали, как известно, лишь 10 миллиардов марок. Из них наш в то время главный противник израсходовал в Германии и Австрии 6 миллиардов, остальные 4 были возвращены в американское казначейство.) Таким образом, возмещая наши экономические потери в войне, благодаря Моргентау и Уайту мы в течение самых трудных трех послевоенных лет эмитировали денежные средства, свободно обменивавшиеся на доллары и фунты стерлингов в Европе, что позволило нам обрести необходимый финансовый инструмент для восстановления экономики СССР и стран Восточной Европы в зоне нашего политического влияния.

Наши западные союзники сразу же после войны осознали это обстоятельство и всячески стремились лишить нас этих экономических преимуществ. Им удалось осуществить это лишь в 1948 году, когда после слияния в «Бизонию» американской и английской зон оккупации в Германии отменили хождение оккупационных марок. Это была экономическая подоплека Берлинского кризиса 1948 года, в ответ последовали наши меры по блокаде Западного Берлина. Но я, кажется, отвлекся . Вернемся к событиям весны – начала лета 1941 года.

Говоря о важной миссии Павлова, следует подчеркнуть, что никто перед Уайтом, перед нашей агентурой в США не мог ставить задачи напрямую вести политику провоцирования японо-американской войны. Это было совершенно исключено. Задача была совершенно другая – по возможности использовать наше влияние в американских деловых кругах и правительстве, чтобы не допустить вооруженного выступления Японии против Советского Союза в случае, если он подвергнется немецкой агрессии.

И еще одно важное обстоятельство. В США создалась исключительно сложная агентурно-оперативная обстановка в связи с тем, что в разведывательной работе, первоначально строившейся в рамках объединенной резидентуры Разведупра Красной Армии и разведки НКВД, произошли структурные изменения. Элизабет Бентли (Умница) – главная связная «Голоса», которой он много перепоручал своих связей, первоначально была агентом военной разведки, позже перешла к «Голосу», а затем вышла на связь с нашей легальной резидентурой. Поэтому получилось так, что информация о коммунистическим подполье, негласных членах компартии в американском правительстве (нелегальный кружок выходца из России, ответственного работника министерства сельского хозяйства США Натана Силвемастера), информация об агентуре НКВД и военной разведки была сосредоточена в руках одних и тех же людей. И позже в связи с предательством Бентли все это оказалось в руках американских контрразведывательных органов. Надо отдать должное нашему резиденту с 1944 года в США А. Горскому (Громову), который после отъезда В. Зарубина разобрался и сигнализировал о подозрительном поведении Бентли, что подтвердилось при наружном наблюдении, установленном Горским, когда он направлялся на встречу с ней.

Павлов успешно решил поставленные перед ним задачи. Мы получили подтверждение, что американо-японская конфронтация на Тихом океане медленно, но определенно перерастает в военное противостояние. Для Сталина и Молотова это не было открытием. Видный аналитик Разведупра Красной Армии перед войной, а позднее наш крупный экономист-международник В. Аболтин еще в 1940 году подготовил записку руководству Наркомата обороны о неизбежности внезапного нападения японского флота на стратегические объекты Англии и США на Дальнем Востоке. Но информация о сложностях в достижении договоренностей между Японией и Америкой и о неприемлемости между ними экономического компромисса на фоне военных успехов Гитлера была исключительно ценной.

Павлов вернулся из США с важными данными о том, что несмотря на предательство Кривицкого, Чемберса, агенты Коминтерна и объединенной сети Разведупра и НКВД реально существуют и продолжают занимать важные позиции в американском государственном аппарате. В связи с этим, поступившая по линии Госдепартамента США информация о предложениях начать тайные мирные переговоры между Германией и Англией при американском посредничестве представлялась достоверной. Важным также было очерчивание сфер тайного обмена мнениями по дипломатическим каналам и по линии разведки между США и СССР о возможном прекращении войны в Китае, а также сохранении нейтралитета Швеции и Турции в условиях войны в Европе.

Накануне войны было принято принципиальное решение строить разведывательную работу в США по принципу создания главной резидентуры в самой Америке и двух вспомогательных – в Мексике и в Канаде. Канадскую резидентуру в начале войны и возглавил Виталий Павлов. В 1943 году в Мексику был назначен Л. Василевский, а главным резидентом по американскому континенту уже в октябре 1941 года стал В. Зарубин. Его назначение было более чем закономерным. Американская «точка» для советской разведки и дипломатии была особенно важной. Зарубин и его жена как нельзя лучше подходили для этой работы. Будучи опытными резидентами, они хорошо знали обстановку в США, выполняли там важные задания еще в 1937 году, находясь на нелегальном положении.

В завершение этого фрагмента воспоминаний хотелось бы еще раз акцентировать внимание на том, насколько важным было в предвоенные и военные годы взаимодействие в США и Швеции советской разведки и дипломатии.

К. Уманский, В. Семенов и М. Ветров – видные советские дипломаты, не будучи кадровыми работниками и офицерами разведки, выполняли тем не менее исключительно ответственные поручения наших разведывательных органов, имея самостоятельный выход на руководство НКВД-НКГБ. Это относится и к Г. Астахову, которой был временным поверенным в Берлине. Все они имели свои кодовые псевдонимы. Их работа по линии разведки заключалась преимущественно в установлении контактов с определенными деятелями во время официальных встреч. Возможно, это покажется кому-то слишком рискованным – «засвечивание» человека с высокой дипломатической миссией на связях с симпатизирующими нам людьми, привлекаемыми источниками или даже агентами, но на крутом повороте истории такая работа неизбежна. И успех этих связей зависит главным образом от интеллектуального потенциала резидента, то есть насколько он контактен в общении, владеет ли свободно иностранным языком, досконально ли знаком с обстоятельствами, сутью проблемы. У нас же зачастую при смене поколений в разведке с интеллектуальной подготовкой не все было на уровне. Доходило до анекдотических случаев, когда заведующие консульскими отделами посольств – выдвиженцы «ежовского» партийного набора, выпускники Школы особого назначения 1938 года слали в Центр телеграммы, что они нашли дом, где должна состояться встреча с агентом, но войти в него по техническим причинам не могут. «Технические причины» состояли в том, что на Западе уже в то время в состоятельных домах устанавливались кодовые замки, что не было свойственно России с открытыми до недавнего времени настежь дверями в подъездах жилых домов.

Глава 8.
ДАТА НАЧАЛА ВОЙНЫ ПОД ВОПРОСОМ

О развертывании войск

Роль разведки накануне войны, причем как военной, так и политической, сводят, к сожалению, в основном к предупреждениям о сроках начала фашистской агрессии. Между тем разведки Красной Армии и органов НКВД выполнили свою историческую миссию в правильном ориентировании руководства страны и военного командования в отношении неизбежности будущих военных действий. Вся разведывательная информация об усилении немецкой группировки войск против Советского Союза была реализована в предложениях Наркомата обороны об основах стратегического развертывания Вооруженных Сил СССР на Западе и на Дальнем Востоке с учетом реально складывающейся обстановки.

Правительство сделало безошибочный вывод о том, что угроза войны надвигается неумолимо и что главным театром военных действий станет западное направление. Надо отметить, однако, что эти выводы были сделаны не на основе документальных данных о конкретных замыслах противника, а благодаря компетентной ориентировке в военно-экономической и внешнеполитической обстановке. Поэтому не совсем оправданно мнение о том, что информационно-аналитическая работа была поставлена плохо. Если быть точнее, то нужно отметить, что информационно-аналитической работе не уделялось должного внимания, нами не были вскрыты дезинформационные акции разведки противника и его сателлитов в канун развязывания войны.

Руководство Наркомата обороны и Генштаб стремились не допустить создания противником на наших границах группировки, которая обладала бы подавляющим превосходством над Красной Армией. Достижение хотя бы равновесия сил на границе было важнейшим направлением военной политики сдерживания Гитлера от броска на Россию. Говорю об этом не понаслышке. В начале 1941 года Меркулов приказал мне и начальнику военной контрразведки В. Михееву прибыть на совещание руководства Разведупра Красной Армии и оперативного управления Генштаба, на котором обсуждалась военно-политическая обстановка в Европе в летней кампании. С этой встречи на Гоголевском бульваре начался масштабный обмен информацией о состоянии немецких и японских вооруженных сил. Главным был вопрос, заданный заместителем начальника оперативного управления Генштаба в то время генерал-майором А. Василевским Голикову, начальнику Разведупра, и ко мне: предполагает ли военная разведка и НКВД одновременное начало военных действий против СССР как на Западе, так и на Дальнем Востоке? При этом он сказал, что наши выводы и замечания будут приняты во внимание и доложены военному и политическому руководству. Таким образом, речь шла о том, какие силы следует иметь нам на Дальнем Востоке для ведения активных оборонительных действий. Угроза войны на два фронта была исключительно серьезной, поскольку одновременные военные операции на Западе и на Дальнем Востоке были невозможны для Красной Армии. По мнению Василевского, доложенная нами разведывательная информация в целом соответствовала действительности, и на основе ее было внесено на утверждение следующее решение: ограничиться активной обороной на Дальнем Востоке и развернуть на западном направлении главные силы и средства, которые готовы были бы не только отразить нападение на Советский Союз, но и разгромить противника в случае его вторжения на нашу территорию. Несколько раз повторялась мысль о том, что наша группировка, отразив нападение, должна нанести поражение Германии и ее союзникам, обеспечить прорыв их фронта в южном направлении беспрерывными бомбардировками, сорвать работу румынских нефтепромыслов, лишить тем самым немцев горючего, а значит, и возможности вести длительную войну. Голиков поддержал эти соображения.

Тогда же впервые был поднят вопрос: способна ли немецкая сторона к активным действиям против нас, не завершив военные операции в отношении Англии. Голиков и начальник отдела Разведупра Дронов привели очень убедительные данные, полученные военной агентурой, из которых четко следовало, что у немцев нет шансов победить Англию в начатой ими воздушной войне и принудить ее к безоговорочной капитуляции и что исход боевых действий в Западной Европе, несмотря на установившееся господство Германии на сухопутном фронте, еще не предрешен.

Мы с Михеевым доложили о нашем участии на совещании в Разведупре Меркулову. Позже я узнал от Михеева, что военные продолжают обсуждать вопрос о стратегическом развертывании наших вооруженных сил на Западе и на Дальнем Востоке. Крайне важными были поступившие из Токио материалы, что Япония увязла в длительной войне с Китаем. Наша агентура, проникшая в японские разведывательные органы в Маньчжурии, исчерпывающе докладывала о масштабном партизанском движении в тылу Квантунской армии, которое мы старались поддерживать как серьезный для нас громоотвод военной опасности на Дальнем Востоке.

В работе против нас японцы не отличались оригинальностью. С одной стороны, у них был неизбежный выбор – опора на белую эмиграцию. С другой – им всюду мерещилось китайское и корейское сопротивление, поскольку корейцы ими рассматривались как самый неблагонадежный элемент. В борьбе против партизанского движения, руководимого, как они считали, Коминтерном, японская контрразведка сделала попытку создать так называемые школы Коминтерна под своим прикрытием. Нами был выявлен японский агент, который был направлен для создания именно такой школы и для организации лжепартизанского движения на территории Маньчжурии.

Для достижения своих целей они даже использовали агентов пожилого возраста. Их интересовало в основном то, что происходит в Маньчжурии и в районах, примыкающих к СССР. С этой целью были созданы искусственные базы снабжения, провокационные так называемые трудовые крестьянские группы, практиковалась массовая заброска в партизанские отряды агентуры из наиболее квалифицированных разведчиков.

В связи с этим вспоминается одна успешная операция, которой лично руководил начальник УНКВД Приморского края М. Гвишиани. Японцы захватили жену начальника штаба 7-й народно-освободительной армии Китая Цой Сенчена, кореянку, и завербовали ее. Перед ней была поставлена задача – завербовать своего мужа и вывести его из отряда. Она дала согласие на выполнение этого задания, заявила, что может его выполнить, так как настроение у мужа отчаянное и он недоволен своим пребыванием в партизанском отряде. Ей организовали побег из тюрьмы и попытались подбросить нам, однако в оперативной игре в Хабаровске и Маньчжурии нам удалось переиграть японцев и сорвать эту акцию.

Анализируя итоги этой операции, заместитель начальника внешней разведки Н. Мельников, сделал вывод, что при массовом партизанском движении в тылах японская армия, потерпевшая поражение на Халкин-Голе, не готова к активным действиям в нашем Приморье, хотя японские генералы, стремясь поднять свой авторитет в Токио, разрабатывают такие планы.

Противоречивость информации иее осмысление

Вначале так называемой перестройки, которая в скрытой форме переросла в гражданскую войну, усиленно раздувался миф о том, что мы якобы боялись немцев, что Сталин дрожал от страха перед мошной фашистской армадой, угрожавшей нам с Запада. Как ни прискорбно, но к искажению реальной картины руководства Сталиным, Молотовым, Берией, Ворошиловым, Тимошенко деятельностью советской разведки вольно и невольно подключились и руководители внешней разведки КГБ и ГРУ Генштаба в 1960-1980 годах В. Кирпиченко, В. Павлов, П. Ивашутин и другие. Они фактически инициировали тезис о том, что в канун войны о сроках нападения разведчики «докладывали точно», а диктатор Сталин и его «сатрапы» Молотов и Берия преступно проигнорировали достоверные разведывательные материалы о немецком нападении.

Удивительно, что руководитель нашей военной разведки в 1963-1987 годах Ивашутин оперирует в своих заметках в «Военно-историческом журнале» придуманными нашим писателем и ветераном военной разведки О. Горчаковым ссылками на мифического агента «Ястреб», которого якобы Берия хотел стереть «в лагерную пыль» за достоверную информацию об угрозе войны. Кроме того, он будто бы докладывал Сталину, что наш посол в Германии Деканозов «бомбардирует дезинформацией» о неизбежной войне с Германией и он, Берия, требует отозвать его. Все это полный абсурд: посол Деканозов, будучи в то время и заместителем наркома иностранных дел, не находился в подчинении у Берии.

Нам следует сейчас разобраться не только в том, докладывала ли разведка «наверх» о дате начала войны. Это вопрос важный, но не главный. Необходимо сравнить обстановку, сложившуюся в 1941 году и, например, в 1967 году и посмотреть, как информация разведки и контрразведки влияла на крупнейшие политические решения в СССР и как она использовалась. Об этом я писал из тюрьмы Ю. Андропову 20 июля 1967 года.

Обвиняя Сталина и Молотова в просчетах и грубых ошибках, допущенных перед началом войны, их критики довольно примитивно трактуют мотивы принятых решений по докладам разведорганов, указывают лишь на ограниченность диктаторского мышления, самоуверенность, догматизм, мнимые симпатии к Гитлеру или страх перед ним. Таким образом отвлекается внимание от исторической подоплеки событий, к которым причастны нынешние консультанты внешней и военной разведки.

Почему я говорю об этом? Дело в том, что реализация разведывательной информации определяется, как правило, неизвестными для разведчиков мотивами действий высшего руководства страны. Целью Сталина было любой ценой избежать войны летом 1941 года. Не последнюю роль в его просчетах сыграла, возможно, и противоречивость нашей информации.

Сталин был раздражен, как видно из его хулиганской резолюции на докладе Меркулова, не только утверждениями о военном столкновении с Гитлером в ближайшие дни, но и тем, что «Красная капелла» неоднократно сообщала противоречивые данные о намерениях гитлеровского руководства и сроках начала войны. «Можете послать ваш источник из штаба германской авиации к е…матери. Это не источник, а дезинформатор», – писал он 17 июня 1941 года. Сталина я здесь вовсе не оправдываю. Однако нужно смотреть правде в глаза. Не только двойник «Лицеист», но и ценные и проверенные агенты «Корсиканец» и «Старшина» сообщали весной 1941 года и вплоть до начала войны, в июне, о ложных сроках нападения, о выступлении немцев против СССР в зависимости от мирного соглашения с Англией и, наконец, в мае 1941 года «Старшина» передал сведения о том, что немецкое и румынское командование «озабочено концентрацией советских войск на юго-западном направлении, на Украине и возможностью советского превентивного удара по Германии и Румынии с целью захвата нефтепромыслов в случае германского вторжения на Британские острова».

Поэтому реакцию Сталина, по моему мнению, следует рассматривать не только как неверие в нападение Германии, но и как крайнее недовольство работой разведки. Во всяком случае, так я расценивал после разговора с Фитиным мнение «наверху» о нашей работе и, не скрою, был этим чрезвычайно удручен. Безусловно, нашей большой ошибкой было направлять «наверх» доклады разведки, не составив календарь спецсообщений. Сделано это было лишь после «нагоняя».

Впрочем, мы посылали руководству все важные сообщения, надеясь, что в Кремле, получая еще дополнительные данные от военных служб и Коминтерна, сделают соответствующие выводы и дадут нам указания.

Война – это что-то вроде водораздела. И тем не менее есть смысл обращаться к событиям 1941 года, чтобы понять: были ли сделаны выводы из этих уроков накануне серьезнейших испытаний, которые наша страна пережила в последующем – в 50-60-е годы, в периоды ожесточенных локальных войн на Ближнем Востоке, грозивших перерасти в военное противостояние между СССР и США.

В 1988 году я принимал участие в работе научного семинара в штаб-квартире нашей внешней разведки в Ясеневе. Довелось мне тогда освежить память по некоторым документам. Разведывательная информация о замыслах немецкого руководства и о рассмотрении вопроса о нападении на СССР начала поступать примерно с мая-июня 1940 года. Одновременно следует подчеркнуть, ошибочно «наверху» и в НКВД считали, что к войне мы худо-бедно, но готовы.

Есть ли объяснения тому, что происходило со стороны участников драмы в мае-июне 1941 года, кроме известной всем жесткой критики? Очень мало. До нас доходят лишь обрывки архивных документов и отдельные высказывания заинтересованных лиц: Микояна, Молотова и их сегодняшних яростных разоблачителей. Но ведь есть и другие обстоятельства, по которым стоит высказаться.

Июнь 1991 года. Помню, как по телевидению демонстрировали фильм о роли разведки перед началом Отечественной войны. Делались аналогии. Советский Союз накануне нападения гитлеровской Германии и Советский Союз накануне развала. В 1991 году угроза развала была очевидной, но руководство страны, и прежде всего Горбачев, который лично руководил силовыми ведомствами, ошибочно считали, что держат ситуацию под контролем. Они полагались и на безосновательные заключения и рекомендации по линии госбезопасности, что общественное мнение в целом поддерживает Горбачева и не существует реальной опасности отстранения его от власти.

Вот мы говорим: ответственность Сталина за судьбу Родины. Она – огромна. Говорим о роли Хрущева, Брежнева, Горбачева. Она также не менее ответственна. Потому что у нас всегда первое лицо государства, в незначительной степени второе – председатель правительства – лично осуществляли руководство спецслужбами и силовыми ведомствами. И на них в первую очередь лежит персональная ответственность за сохранение целостности государства, отражения внешних и внутренних угроз его развитию и существованию. Это никогда нельзя сбрасывать со счетов.

А теперь хотелось бы привести пример того, как ошибочная реализация нашей разведывательной информации, способствовала, как отмечал наш видный дипломат Г. Корниенко, развязыванию печально известной шестидневной войны на Ближнем Востоке между Израилем и арабскими странами в июне 1967 года.

Ряд участников драмы на Ближнем Востоке играл не последнюю роль в разведывательных операциях и по линии их обеспечения советскими дипломатическими ведомствами в 40-е годы. Скажем, советский посол в Египте в 1967 году Д. Пожидаев, в прошлом работник разведки, был офицером нашей резидентуры в Париже в 1940 году, а в годы войны по просьбе Наркомата иностранных дел перешел на дипломатическую службу, но при этом продолжал оставаться не просто доверенным лицом, а активным помощником советской разведки. То же самое можно сказать и о В. Семенове – в 1960-1970-е годы заместителе министра иностранных дел СССР, исполнявшего в период Отечественной войны важные поручения разведки НКВД в Швеции. При их участии, без санкции политического руководства страны представитель КГБ в Каире передал 13 мая 1967 года египетской разведке в порядке обмена информацией непроверенные данные о концентрации израильских войск для нападения на Сирию. Между тем израильское командование готовилось нанести главный удар по вооруженным силам Египта с целью прежде всего уничтожить его авиацию на аэродромах и завоевать господство в воздухе. Пожидаев же и Семенов подтвердили эту ложную информацию египтянам, которые, идя на поводу ее, настояли на выводе войск ООН с египетско-израильской границы, считая, что концентрация египетских войск на Синайском полуострове станет сдерживающим фактором ожидавшегося нападения на Сирию. В результате египетское руководство двинуло войска на Синай и начало блокаду в заливе Акаба. Сделано это было вопреки предостережению председателя правительства СССР А. Косыгина не обострять обстановку. Неблагоприятные последствия этих действий для союзника СССР в то время широко известны.

В 1992 году А. Рылов, ветеран советской разведки, подарил мне книгу В. Кирпиченко «Из архива разведчика», в которой он как куратор в то время «ближневосточного» направления в работе КГБ за рубежом описывает эти события без тени раскаяния в трагической ошибке, повлекшей большие внешнеполитические осложнения для нашей страны. Кирпиченко – одна из крупнейших, знаковых фигур в истории наших органов безопасности и в истории разведки. Он был руководителем нелегальной разведки, до этого возглавлял направление по Ближнему Востоку в центральном аппарате. Это очень значимо с точки зрения практического опыта в организации нелегального аппарата, который создается для работы в особый период – в период военных действий.

Читаем дальше. В своих воспоминаниях Кирпиченко категорически отрицает причастность советской стороны к провоцированию военных действий на Ближнем Востоке, утверждая, что речь идет просто об агрессии Израиля. Согласен. Но только в одном. Главная причина войны – противостояние и четкая позиция как в Израиле, так и в арабском мире, что оно может быть разрешено только военной силой и мир возможен только на основе военного решения проблемы, на условиях достижения военной победы. Совершенно ясно: первопричина конфликта – агрессивные устремления сторон. Тут не может быть сомнений.

Но вот об обстоятельствах развязывания войны Кирпиченко почему-то забывает. Если мы обратимся к стенограмме Пленума ЦК КПСС в июне 1967 года, состоявшегося почти сразу же после арабо-израильских военных действий, то увидим, что Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. Брежнев, курировавший силовые ведомства, сказал, что поражение Египта для нас явилось большой неудачей, и руководство страны подвели разведка, военные и дипломаты. На чем базируется это заявление Генсека? Что он имел в виду, когда говорил об этом? Скорее всего то, что 13 мая представитель КГБ СССР в Каире, непонятно с чьей санкции или без санкции Центра, обменялся с руководителем египетской разведки (с которым, как признает Кирпиченко, тоже были дружественные отношения) информацией о том, что на сирийском фронте заметна усиленная концентрация войск. Но эти сведения еще подлежали перепроверке. В своей книге Кирпиченко по своему усмотрению рассекретил документ КГБ СССР о том, что 26 мая 1967 года были получены сведения о намерении Израиля начать войну на Ближнем Востоке через два-три дня. Но это не соответствовало действительности. Война началась десятью днями позже. Кто знает, может, это была специально подброшенная израильтянами дезинформация в адрес КГБ, чтобы спровоцировать Египет и дать повод Израилю для «превентивного» в глазах мирового общественного мнения удара по арабским странам. Возникает вопрос, насколько опасна информация разведки? И может ли она быть опасной и нежелательной, когда курс правительством и руководством страны уже определен? Кирпиченко пишет о блестящей роли нашего посла в Каире Д. Пожидаева, с которым у него были прекрасные отношения. Но у них и не могло быть иных отношений. И в этой связи возникает новое белое пятно в истории операций нашей разведки, сопоставимое с уроками 1941 года. Сомневаюсь, что и в настоящее время из анализа событий 1967 года сделаны в СВР соответствующие выводы. Это маловероятно, поскольку историческими обобщениями по ближневосточному конфликту занимаются люди, причастные к очевидным ошибкам в оперативной работе именно в этот период.

Но вернемся к событиям мая-июня 1941 года. В 1992-1993 годах, в пылу критики Сталина, нашего посла в Германии Деканозова обвинили в том, что он явился «распространителем» дезинформации о неизбежности войны с Германией. Как же обстояло дело в действительности?

В мае 1941 года Деканозов был вызван в Москву для консультаций. Тогда между ним и немецким послом графом Шуленбургом состоялись беседы. Из рассекреченных теперь записей этих бесед следует, что немецкий посол в Москве открыто заявлял советскому дипломату, в недалеком прошлом, начальнику внешней разведки НКВД, о своей озабоченности растущей напряженностью в германо-советских отношениях, грозящей столкновением, и о необходимости их улучшения.

Деканозов немедленно доложил не только в форме записи беседы, но и лично Сталину и Молотову о встречах с Шуленбургом. И вот здесь советское руководство в силу своего менталитета допустило серьезнейшую ошибку. Оно не могло себе представить, что Шуленбург беседовал с Деканозовым по собственной инициативе, без санкции Берлина. Даже когда Шуленбург подчеркнул Деканозову, что он излагает свою личную точку зрения о необходимости предпринять шаги в виде совместного обмена нотами и принятия коммюнике о стабильности германо-советских связей, в Кремле восприняли его слова, как точку зрения влиятельных политических кругов Германии. Роль Шулебурга Сталин, Молотов, Берия, безусловно, переоценивали. От его бесед с Деканозовым ожидали начала проработки возможной встречи с немецким руководством на высшем уровне. Не случайно Деканозов 1 мая 1941 года стоял на трибуне Мавзолея вместе с руководителями партии и государства. Это лучше всяких слов говорило немцам, что он, заместитель наркома иностранных дел, очень близок к руководителям Советского Союза. 5 мая Деканозов был приглашен на завтрак к Шуленбургу.

По ошибочному указанию Кремля мы подкинули дезинформацию о том, что якобы Сталин выступает последовательным сторонником мирного урегулирования соглашений, в отличие от военных кругов СССР, придерживающихся жестких позиций военного противостояния Германии. Затем последовало печально известное заявление ТАСС от 14 июня 1941 года о безосновательности слухов относительно войны с Германией.

Намерения немцев и неизбежность войны стали еще более очевидными, когда нашей контрразведке с помощью агента военной разведки Г. Кегеля при участии 3. Рыбкиной удалось установить совершенную прослушивающую аппаратуру в помещениях немецкого посольства, где Шуленбург и военный атташе вели доверительные беседы между собой. Это было очень большим достижением нашего контрразведывательного аппарата и его технических подразделений, смонтировавших аппаратуру. К сожалению, это удалось сделать только в майские праздники 1941 года.

Кобулов, Меркулов, Берия часто бывали у Сталина в мае-июне 1941 года. Они лично докладывали разведывательные и контрразведывательные материалы. Однако самые убедительные данные о сроках нападения появились за два-три дня до начала войны. Их немедленно доложили на самый «верх». Это были записи разговоров Шуленбурга, который прямо говорил, что он очень пессимистично настроен в отношении военных планов Гитлера, связанных с Россией. Эта запись легла на стол Сталину и окончательно убедила советское руководство, что война разразится в самое ближайшее время. Сейчас известно также, что при встрече А. Щербакова с секретарями райкомов партии в Москве 20 июня 1941 года он советовал не выезжать в выходные дни из Москвы, ибо ожидается нападение Германии.

Я с большим уважением отношусь к нашим видным военачальникам – Маршалу Советского Союза Г. Жукову и адмиралу Н. Кузнецову, однако им не следовало бы упрекать друг друга в пренебрежении данными разведки. Например, Кузнецову, который в записке Сталину излагал сообщение военно-морской разведки о сроках нападения, приписывают вину за дезориентацию руководства о сроках нападения немцев. Дело в том, что Кузнецов, действительно, сообщал о не подтвердившихся сроках, но, к сожалению, каждый раз цитирование документов в нашей исторической и мемуарной литературе подчинено конъюнктуре. Жуков упрекает Кузнецова в том, что капитан первого ранга Воронцов, наш военно-морской атташе в Берлине, докладывал ему о действиях немецкого командования, опираясь на данные нескольких источников, дававших разные сообщения. Но ведь не процитирован весь документ, где говорится, что источники информации ненадежны и дано задание перепроверить их, после чего эти сведения не подтвердились. О том же самом идет речь и в записках генерала Голикова – что сведения о начале войны, поступавшие в марте-апреле 1941 года, действительно оказались неточными.