Текст книги "Страх высоты (сборник)"

Автор книги: Павел Шестаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 36 страниц)

IX

Ребята подсмеивались над Козельским:

– Если ты, Вадька, парень сознательный, то должен написать заявление.

– Какое еще заявление?

– Так и так, прошу считать мою командировку в счет положенного отпуска. Ведь на курорт едешь, счастливчик!

– Да ну вас, черти!

Основная трудность заключалась в том, что ни Мазин, ни Козельский не знали, когда именно решил Кравчук ехать в Тригорск. А может, он туда и не собирается? Тогда чемодан в шотландскую клетку придется распаковать. Но пока он оставался наготове.

И вот сообщение работника, который вел наблюдение: "Вышел из дому с вещами".

Потом второе: "Взял такси, направляется в сторону аэропорта".

Мазин только кивнул:

– Ну, Вадим, как говорится, с Богом. Вы знаете, что делать.

В машине уже лейтенант получил по радио третье сообщение:

"Такси вышло на Аэрофлотское шоссе".

Он положил руку на локоть шофера:

– Темп, Витя.

Прибавили ходу. В аэропорту Козельский подошел к человеку, что стоял у входа в кассовый зал и старался выжать из красного ящика-автомата стаканчик газировки. Вадим достал три копейки.

– Порядок, – услышал он. – Подшефный берет билет. Второй для тебя. Кассирша в курсе. Полетите, как неразлучные друзья.

Сотрудник отошел, а Козельский не спеша выпил теплую воду и направился в зал. Борода Кравчука темнела рядом с окошком кассы. Вадим присел на диван и достал из кармана газету. Парень, который вел наблюдение, исчез из зала на несколько минут, потом появился и присел рядом с лейтенантом.

Козельский спросил:

– У вас спички не найдется?

Тот протянул коробок:

– Берите, берите, у меня еще есть.

– Спасибо.

Вадим приоткрыл коробок и увидел свернутый билет. Он опустил спички в карман. Операция "Нарзан", как шутливо назвал его поездку Мазин, началась.

Пошутил он так, впрочем, под самый конец, когда уже сказал Козельскому все, что нужно было сказать. Пошутил и подвел итог:

– Задача ваша, Вадик, может оказаться и простой и сложной. Вернее, она может в любой момент резко усложниться. Это первое. А второе вот что. Кроме наблюдения за Кравчуком, я дам вам еще одно поручение. Вы помните о письме Дубининой?

– В котором не было ничего особенного?

– К сожалению. Поэтому узнайте об этой женщине как можно больше.

Козельский хотел что-то сказать, но Мазин остановил его:

– Вадим, вы умудряетесь совмещать исполнительность со склонностью к увлечениям. Временно эту склонность сдерживайте. Вам потребуется прежде всего исполнительность. – Он подождал, пока лейтенант поймет его мысль, и закончил: – Разумеется, максимум внимания Кравчуку. Сейчас юн для нас фигура номер один. Ведь мы так и не выяснили, где он был в день убийства. Во всяком случае, не в Москве. Постарайтесь познакомиться с ним. Так вам будет легче.

Эти слова Козельский вспомнил, когда стремительный лайнер, незаметно превратившийся из чуда в средство передвижения, покатился по взлетной полосе навстречу зеленой весенней степи. Потом степь отделилась от самолета и оказалась уже не впереди, а по бокам и внизу, все ниже и ниже.

Козельский повернулся к сидящему рядом Кравчуку:

– Отличная машина.

Тот ответил кратко:

– Сначала нужно долететь.

Для Козельского эти слова прозвучали почти как признание вины. Ему казалось, что каждый преступник суеверен.

Кравчук между тем вытащил из-под чемоданного ремня журнал и развернул на последней странице. В руках его появился карандаш и большой, с красной ручкой, заграничный нож. Открыл он его, нажав на какую-то пружину, и начал широким блестящим лезвием подтачивать маленький карандаш. Козельский с интересом посматривал, как огромные руки Кравчука ловко справляются с этой хрупкой работой.

"Прямо секретарша", – подумал Вадим неприязненно. Нож в руках Кравчука слегка действовал ему на нервы.

Наконец, геолог закончил, аккуратно ссыпал стружку в пепельницы и принялся за кроссворд. Он быстро, почти не задумываясь, заполнял строчку за строчкой, причем шел не от найденных уже слов, а прямо подряд, номер за номером, сначала все по горизонтали. Загвоздка наступила на цифре семнадцать. Козельский прочитал, скосив глаза, – "косвенное доказательство вины".

Кравчук ткнул себя карандашом в подбородок. Разноцветная палочка утонула в густой бороде.

– Улика, – назвал Козельский машинально.

Геолог подсчитал буквы, дотрагиваясь до клеток кончиком карандаша.

– Верно. Не сообразил.

– Всегда что-нибудь не угадаешь. Я еще ни одного кроссворда не добил до конца.

– У меня были. Мы в партии соревновались. Попадется старый журнал… Я геолог. А вы?

– Я химик.

– Химик?

Козельский уловил недоверие в голосе геолога.

– Да, второй год работаю. После института.

– И нравится? Химия?

– Конечно, – ответил Вадим. – Почему бы и нет?

– Воздуха мало. Отрава одна.

– Вот и еду подышать, в отпуск.

Кравчук, кажется, больше не сомневался, и Вадим остался доволен завязавшимся разговором. Он не собирался расспрашивать Кравчука. Пока нужно было лишь познакомиться, чтобы иметь возможность встречаться в Тригорске. Да и говорить-то было особенно некогда – весь полет занял меньше часа.

– Я тоже на отдых, – сказал геолог. – Нужно квартиру подыскать. Жена приедет. Домов отдыха не люблю. Диким лучше. Свободней. Сейчас с квартирами легко. Весна. Вот летом попробуй.

Вадим поддержал его:

– Месяц и я на одном месте не выдерживаю. Поэтому определенными планами себя не связываю. Пока приятель помог достать номер в гостинице.

– Если один, что связывать. А у меня жена.

В прозрачном синем небе рельефно прочертилась снежная гряда на горизонте, и совсем близко, прямо среди равнины, выросли отдельные, похожие на сахарные головы горы. Одна голова, пониже, стояла со сломанной верхушкой. Вместо нее торчали три скалистых обломка, а у подножия их маленький зеленый городок. Это и был Тригорск.

Они сели в микроавтобус – маршрутное такси и покатили в город, вдыхая особенный здешний воздух, словно составленный из острых, покалывавших легкие холодных кристалликов, лопавшихся внутри, как пузырьки шампанского. От воздуха этого Козельскому стало весело и не верилось, что черный, мрачноватый Кравчук, возможно, убийца и опасный преступник.

Распрощались они у Цветника – яркого бульвара, обсаженного жесткими вечнозелеными кустарниками. Здесь был центр, гуляли отдыхающие и пили целебную и неприятную на вкус воду из плоских голубых кружек.

– Ну, счастливо найти подходящую квартиру, – пожелал Козельский. – Я, между прочим, в "Эльбрусе" буду.

– Прекрасно. Возможно, увидимся.

– Почему бы и нет? Пока супруга не приехала, вы ведь холостяк.

Кравчук вроде бы улыбнулся.

– Заходите в гостиницу, если скучно будет. Моя фамилия Козельский.

Он протянул Кравчуку руку и поднялся в вестибюль, отметив мельком, что парень в ковбойке, ехавший с ним в автобусе, направился в противоположную сторону.

В заказанном для лейтенанта номере у окна, выходившего на Цветник, сидел в кресле человек лет тридцати пяти в костюме спортивного покроя.

– Лейтенант Козельский? Я капитан Волоков. Мне звонил Игорь Николаевич.

– Ясно. Это ваш парень в ковбойке?

– Наш. Кравчук пошел в квартбюро?

– Да. Так сказал.

– Хорошо. Юра его проводит. Мы там подобрали два-три подходящих адреса. Пусть устраивается. Какое он на вас произвел впечатление?

– Быку шею свернуть может.

– Здоровый мужчина, ничего не скажешь. Вас, кажется, еще Дубинина интересует?

– Дубинина тоже.

– Личность любопытная.

Капитан отодвинул штору.

– Видите, там, на горке, домик в псевдоготическом стиле?

– Вижу. Санаторий?

– Санаторий. Сейчас. Шахтерский. А до революции принадлежал папаше этой Дубининой. Был такой предприниматель от медицины.

– Где же он теперь?

– Ну, теперь… Там, где медицина уже не требуется, я думаю. Дочке-то под пятьдесят. Впрочем, о папаше у нас сведений никаких нет. Ушел в свое время с белыми. Вот и все.

– И дочку бросил?

– Представьте себе. Дочка с матерью осталась. Мать умерла в пятьдесят четвертом году. Здесь и похоронена, на местном кладбище. Сама Валентина перед войной в пединституте училась. Это перед войной. А вот в войну… нехорошо вышло. Переводчицей в городской управе работала при немцах.

Капитан Волоков прошелся по номеру, и Козельский заметил, что через его светлые волосы пробивается лысина. Как бы поймав взгляд лейтенанта, Волоков пригладил рукой макушку.

– Но есть и смягчающие моменты. Отказалась от санатория, который предлагали возвратить ей оккупационные власти. Помогала кое-кому из местных жителей, когда шла массовая отправка в Германию. В общем, вела себя двойственно. Но была осуждена. Вернулась в пятьдесят шестом. С тех пор живет в материнском доме. Ни в чем не замечалась. Иногда пьет. Но всегда одна и тихо.

Козельский подумал, что Дубинина знает Укладникова по ссылке.

– Спасибо. Без вашей помощи я тут ничего не сделаю.

Волоков воспринял эти слова как должное.

– Вы к нам, конечно, не ходите. Связь будем держать по телефону, и я захаживать буду. Думаю, что Игорь Николаевич в обиде не останется. Я с ним работал немножко.

Простились они довольные друг другом. Козельский стянул пропотевшую рубашку и пошел принимать душ. В коридоре заманчивая блондинка с соломенной сумкой осмотрела его довольно внимательно.

"Курорт", – вспомнил Вадим насмешки товарищей, но не выдержал и оглянулся. Сзади блондинка показалась ему еще лучше.

В уголовный розыск Козельский попал не сразу. В школе он мечтал о химическом факультете. Учительница говорила: "Химия – это единственная наука, которая все может сделать из воздуха". И демонстрировала чудеса в пробирках. Но на вступительных экзаменах ему не хватило того единственного балла, без которого… Короче, в ожидании лучших времен пришлось пойти на завод. А там никаких чудес не было. Просто делали краску, да еще такую, что покупатели присылали директору недобрые письма.

Вечерами Вадим дежурил в дружине. Дежурил потому, что нужно было. Ходили по улицам, иногда уговаривали какого-нибудь пьяного дурака не ругаться громко. А так больше анекдоты травили.

Однажды они сидели в районном отделе, ждали, куда пошлют, перешучивались. На столе дежурного затарахтел телефон, и кто-то, не назвавший себя, пробормотал впопыхах:

– В ресторане "Кавказ" в малом зале под фикусом парень в болгарском свитере. Так у него пистолет под пиджаком…

Трубку повесили.

Дежурный махнул рукой.

– Каждый день такие хохмы. Но все-таки придется вам смотаться туда, хлопцы. На всякий случай.

Лейтенант, с которым они поехали, тоже был уверен, что это очередной розыгрыш, но оказалось, что был это совсем не розыгрыш.

Треснул внезапно выстрел, и остановился, будто ткнувшись в стену, лейтенант, и замерли обомлевшие ребята, а бандит метнулся в подворотню и исчез. Да его и не ловил никто – не ожидали они этого выстрела. И когда Вадим стоял, окаменев, в бледном, голубом пятне света, падавшем из окна ресторана, он не знал еще, что выбор его определился.

Но прошло еще почти четыре года, три из которых в пограничном гарнизоне, пока вошел он в кабинет Мазина, и тот, поглядев Вадимовы бумаги, спросил:

– К нам, значит?

– Так точно.

– Не боитесь?

– Да нет вроде.

– Все сначала не боятся.

Вадим вспомнил мокрую улицу, выстрел, стеганувший из тишины, капли пота на лбу умирающего лейтенанта, который тоже не боялся.

– Я знаю.

– Это хорошо, если знаете. Но знать мало. Помнить все время нужно. И думать тоже… Вы думать любите?

Козельский смутился:

– Да разве ж про себя так скажешь?

– А почему бы и нет? Попробуйте.

Мазина интересовал не сам ответ, а то, как он будет сказан.

– Ну, что же вы?

– Да вот думаю, что сказать.

Мазин засмеялся:

– Ладно. Думайте.

Освеженный и отдохнувший, Козельский вышел из гостиницы, когда до вечера оставалось еще часа два. Он решил прогуляться на Лермонтовскую, где жила Дубинина.

В маленьком, усаженном цветами дворике сухопарая женщина с гладко зачесанными седыми волосами и тонкими, поджатыми губами подстригала садовыми ножницами кусты.

– Не скажете, как пройти к Цветнику?

Женщина подошла к невысокому заборчику и посмотрела на Вадима неприветливыми светлыми глазами.

– Пройдите два квартала, сверните направо.

Это прозвучало точно и сухо.

– Благодарю вас.

– Пожалуйста.

Так они сделал. Прошел два квартала и свернул вниз по бульварчику, вливавшемуся в Цветник, когда на одной из туфель у него развязался шнурок. Лейтенант присел на скамейку. А когда поднял голову, покончив со шнурками, то увидел Кравчука.

Геолог шел по противоположной стороне бульвара, но не вниз, а вверх, шел довольно быстро, глядя прямо перед собой. Потому он и не заметил сидящего Козельского.

"А городок-то узковат", – Вадим проводил взглядом своего "подшефного". Тот дошел до перекрестка и свернул на Лермонтовскую. Парня в ковбойке не было видно. "Может, это и верно, не нужно быть навязчивым", подумал Вадим и пошел снова вниз к Цветнику. Там, по его мнению, могла находиться блондинка, одинаково привлекательная со всех сторон.

Блондинку в этот вечер он не нашел, а на другой день ему уже было не до нее.

Разбудил лейтенанта телефонный звонок.

– Козельский?

– Я. Кто это?

– Волоков. Ночью умерла Дубинина.

– Что? Да она ж вчера была жива и здорова.

– Вчера была, а сегодня нет. Отравилась газом.

– Случайно?

– Пока решить трудно. Можно предполагать самоубийство.

– Курорт, – сказал Вадим, кладя трубку.

X

Мазин был не так уж не прав, когда в разговоре с Аллочкой назвал «кожаного» дураком. Но бывает, что и дуракам приходят в грлову удачные мысли. Особенно когда их подхлестывает злоба. А «кожаный» и был из таких злобных дураков, потому что, будь он поумнее, он давно догадался бы, что разыскивать Эдика не следует, а следует даже, наоборот, радоваться его исчезновению. Но, кроме злобы, «кожаного» вела жадность. Когда же злоба и алчность соединяются в таких людях, те уже не в состоянии осмотреться по сторонам, а самые «умные» идеи, которые приходят им в это время в голову, ведут только к гибели и их самих, и других людей.

Ошибка же Мазина заключалась в том, что он считал путь этот довольно длинным, и предполагал, что есть еще время пересечь его. Это была ошибка, но не вина. Виновата была Аллочка, которая скрыла главное. Главное и еще одну мелочь. Впрочем, мелочей в подобных историях не бывает. Знай Мазин эту мелочь, главное открылось бы ему почти наверняка. Но он поверил Аллочке, когда она сказала, что живет в общежитии. А это было правдой лишь частично. И "кожаный" имел на этот счет более точные сведения. Поэтому, когда он зашел в общежитие, его ничуть не удивил ответ вахтера:

– Нету ее.

Вахтер, седоусый старик в наглухо застегнутом толстом черном френче, сидел за своим столиком и пил крепко заваренный чай.

– Я знаю, где она? Я ей не сторож. Я за общежитие в ответе, за народную собственность, а за девчонками пусть воспитатели смотрят. А ты кто такой, что ее спрашиваешь?

– Брат я, папаша, двоюродный.

– Бра-а-ат… – протянул дед подозрительно. – Знаем мы вашего брата! Хорошо еще, если в загс позовет, а то и под куст в парке.

– Ну, ты это, дед, брось! Тебе толком говорят: брат я. Ждать мне некогда: проездом я, понял? Где ее комната? Записку я Алке оставлю.

Вахтер посмотрел на шоферскую куртку и загорелое лицо "кожаного" и уступил. Через несколько минут тот разговаривал с Катей, что жила вместе с Аллочкой. Но говорил он уже другое:

– Вот что, сестренка, от Эдика я. Знаешь такого? С Аллой поговорить нужно вот так… – Он провел ребром ладони по толстой шее.

"Кожаному" и в голову не пришло, что Аллочка могла не довериться подруге. Он в такие тонкости не вдавался и оказался прав. Но хотя точного адреса заболевшей тетки, у которой последние дни ночевала Аллочка, Катя не знала, все же помнила улицу и ближайшую трамвайную остановку: с год назад они заходили к этой тетке вместе.

Сведения эти "кожаного" вполне устраивали. Он вышел из общежития веселый, сел в машину, потому что действительно был шофером, и погнал на Казахстанскую. Улица эта находилась в районе частной застройки, и соседи тут хорошо знали друг друга.

– Мамаша! – "Кожаный" остановился возле скамейки, где две немолодые женщины лузгали семечки. – Где Козловых дом будет?

– А вон, сынок, с голубыми ставнями.

– Спасибо, – сказал "кожаный" и поднял боковое стекло.

Мимо флигеля с голубыми ставнями он проехал не спеша, так что успел прочитать на воротах фамилию домовладельцев.

– Ну, ты глянь, вот бестолковый парень! Мимо проехал! – посетовали тетки на скамейке.

Преследуя Аллочку, "кожаный", как и Мазин, думал, что Эдик унес ноги подальше и переписывается с ней на теткин адрес.

Однако дело обстояло иначе.

Поговорив с Мазиным, Аллочка села в трамвай и, убедившись, что за ней больше никто не следит, попыталась обдумать происходящее. Было это нелегко, но кое-что ей удалось. Во всяком случае, с трамвая она сошла спокойная и решительная. В ближайшем магазине купила бутылку водки, две пачки дорогих папирос и банку шпрот, положила в сумку и с покупками направилась на Казахстанскую.

Собака за забором загремела было цепью, но, узнав Аллочку, притихла. Калитку открыла тетка.

– Здравствуйте, тетя Даша. Ну, как тут у вас?

– Да все так же.

Тетка выглядела не столько больной, сколько недовольной. Говорить она больше ничего не стала, а молча повернулась и зашлепала задниками стоптанных туфель по дорожке, что вела к дому. Аллочка направилась следом, но не в дом, а обошла его и постучала в маленькую дверку легкой пристройки – не то сарая, не то летней кухни.

– Ты, что ли? – послышался хриплый голос.

Звякнула щеколда, и Аллочка оказалась в помещении с окнами, прикрытыми ставнями. Здесь, рядом со столярным верстаком, стояла железная койка. Человек, открывший дверь, тут же улегся на смятую постель. Наверно, и Мазин не сразу узнал бы в нем Эдика Семенистого.

В этом Эдике не было ни малейшего лоска. Вместо модных полубачек небритая, взлохмаченная щетина, осунувшееся, побледневшее лицо. Даже колечко уже не поблескивало, а как-то пожухло и болталось на похудевшем пальце с нестриженым, грязным ногтем.

– Водки принесла? – спросил Эдик тускло. Чувствовалось, что вопрос этот задает он не впервые, но на положительный ответ не надеется.

– Принесла.

Эдик приподнялся недоверчиво. Алла достала бутылку, папиросы и шпроты, поставила на верстак.

– Сейчас у тетки возьму поесть.

– Не надо. Я не голодный. Ничего не надо.

Выпил он жадно, отдышался, взял одну рыбку, пожевал.

– Вроде полегчало, – сказал удовлетворенно. – Выпьешь со мной?

Алла покачала головой:

– Мне на нее смотреть противно.

– С каких это пор?

– С нынешних. И тебе в бутылку заглядывать нечего.

– Ну-ну… Командуешь! Думаешь, как посадила меня в эту конуру, так я уже в подчинении у тебя? От такой жизни денатурату напьешься, не то что "белой головки".

– Не я тебя сюда посадила, а глупость твоя.

– Знаешь…

– Ладно, не психуй! Послушай-ка, что я тебе скажу.

– Еще что-нибудь на мою голову выдумала?

– Я сейчас с Мазиным разговаривала. Помнишь такого?

Эдик отставил стакан:

– Заложила?

– Дурак! Сам он меня нашел.

– Да тебя-то он Откуда знает?

– Он, по-моему, все знает. Кроме того, что ты здесь сидишь. Думает, уехал, а я знаю куда.

– Ну, а ты что?

– Да ничего. Сказала, если напишешь – сообщу.

Семенистый улыбнулся:

– Правильно. Ты голова все-таки.

– Эдик! Ты меня любишь?

Он потер кулаком небритую щеку:

– Сейчас до этого разве?

Аллочка поднялась с табурета:

– Значит, не до этого? А я, дура, прячу тебя, сама рискую, тетку подвожу, старую женщину. Из-за кого? Из-за такой свиньи!

– Алка! Подожди, подожди! Ты ж знаешь! Если б я… Я бы сам тут не сидел. В Сибирь бы подался. А то заперся, как дезертир какой. Из-за тебя ж. Сама знаешь. Думаешь, мне легко? Нервы все натянулись. Видишь, аж пальцы дрожат.

– От водки они у тебя дрожат.

– А пью с чего, думаешь? Сладкая она? Будь она проклята!

Семенистый со злостью стукнул по столу, схватил со стола недопитую бутылку и швырнул ее в угол сарая, на стружки.

У Аллы по щекам побежали слезы:

– Что же нам делать, Эдик?

– Говорил я, что делать! В Сибирь, на стройку подаваться.

– Да найдут и там.

– Ну, лучше придумай.

– Эдик, а что, если к Мазину сходить?

– Тронулась?

Алла быстро смахнула со щек слезы, села на кровать рядом, заговорила горячо:

– Эдик, ну послушай, Эдик! Ведь не скроешься же. За мной Лешка по пятам ходит. Сегодня парня какого-то подослал. Лучше уж Мазину открыться. Расскажешь все как было.

– Суку хочешь из меня сделать?

– А кого ты жалеешь? Они ж тебе мстить хотят!

– Нечего мне мстить! Не виноват я перед ними.

– Да не верят же они тебе! Найдут – зарезать могут! Лучше к Мазину попасть, чем к ним.

Семенистый стукнул кулаком по верстаку:

– Дура дремучая! Да Мазин, ты понимаешь, чего за мной ходит? Понимаешь? Думаешь, Мазину эта мелочевка нужна? Мазин мне вышку строит! Слыхала такое слово? Знаешь, что за убийство полагается?

– Но не ты ж убил.

– А докажет кто?

– Я там была!

– Ты! Это тоже доказать нужно. Никто тебя не видел.

– Все равно, Мазин разберется. Я ему верю! Он хороший!

– Ух дура, вот дура! Для того он и хороший, чтоб таких соплячек, как ты, на крючок ловить. Думаешь, они там правду ищут? У них свой план есть, свой процент. Шлепнули – и точка. Значит, открыли, значит, хорошо работают. А я им по всем статьям подхожу.

– Ну, что же делать-то, Эдик?

– Уеду я. И ты со мной. После.

– И всю жизнь дрожать от страха?

– Чего там, всю жизнь! Меня не найдут – другого попутают. Им бы галочку поставить. Вот и конец делу.

– А Лешка? Я их еще больше боюсь. И зачем ты в этот шкаф полез!

А Лешка и "кожаный" сидели в это время в пивной на набережной. "Кожаный" был в настроении: рассказывал, как нашел Аллочкину тетку, и похохатывал, довольно сплевывая на пыльный пол. Под мраморным столиком стояла пустая четвертинка.

– Ну баба – умора, я тебе скажу! "Вон он, сынок, вон он, с голубыми ставнями!" – повторял он со смехом и дышал на Лешку луком и водочным перегаром.

На рукав "кожаного" сел комар. Он хлопнул ладонью, стряхнул раздавленного комара, и лицо его стало злобным.

– Вот так я и эту тварь прихлопну, семенистую. Вся икра с него потечет.

Лешка смотрел и молчал, наморщив низкий лоб.

– Ну, чего молчишь?

– Нужно ж его найти.

– Я его, гниду, на Кушке разыщу. По копейке все с него выдавлю.

– Нам его трогать не нужно.

– Как не нужно? А деньги?

– Деньги теперь с него черта с два получишь. Плакали наши денежки. Но он нам заплатит, дорого заплатит!

– Ясней говори, не темни.

Лешка нагнулся поближе:

– Нужно его найти и про старичка шепнуть куда следует. "Не там, граждане сыщики, убийцу ищете". Короче, общественность помогла обезвредить опасного преступника. Уразумел?

– Ха-ха! Это неплохо! Сам придумал?

– "Хозяин" подсказал. Мы так двух зайцев прикончим. И за денежки расквитаемся, и легавых от себя отведем.

– Неплохо было б. Может, по стакану вина за такое дело?

– И так намешали.

– Все одно к одному. Эй, родимая, красненького два по двести!

Выпили, поморщились, заели редиской, взялись за пиво.

– Завтра про тетку "хозяину" расскажу.

– Завтра? Точно. Слушай, а может, нам сейчас к ней наведаться?

– Зачем? За гланды подержать?

– Ни-ни! Ни в коем случае! Потолкуем культурненько. Пришли к вам, мамаша, от чистого сердца. На неправильный путь племянница ваша встала, с опасным человеком связалась, спасать девочку нужно.

– Ну, ты даешь!

– Чего "даешь"? Может, она нам адресок и выложит. Тогда с "хозяином" совсем другой разговор получится. Толково придумано?

– Выпили мы много…

– Прямо! Да я сейчас могу машину по всему центру провести, ни один "оруд" не свистнет. И ты в норме.

– Я-то в норме. А запах?

– Тю, запах! Его, знаешь, сухой чай снимает. Зайдем сейчас в "Гастроном", купим пачку.

– Жалко деньги переводить.

– Да я сам куплю.

– Ну давай.

– Любезная, уходим мы, получи за горючее.

Эдик укладывался.

Был он из тех людей, что решения принимают быстро. И не столько от избытка решительности, сколько из упрямства. Перечить ему было бесполезно. Зато натолкнуть на мысль, внушить, что это его собственная мысль, а на самом деле навязать, что ему и в голову не приходило, – такое с ним проделывали. И Аллочка тоже. Но на этот раз он взбунтовался, а ей уже было не до хитростей. Слишком затянулась эта передряга, в которую попали они так неожиданно.

И не верилось уже, что совсем недавно летели веселые деньки и вечера в ресторанах, где Эдик чувствовал себя как рыба в воде, умел потолковать с официантом, заказать музыку и даже не напиться, как другие, до неприличия. Аллочке тогда все подруги завидовали. А теперь? Грязный сарай, подпольная жизнь и совсем другой Эдик – крикливый, злой, капризный, а главное жалкий, похожий на издерганную, раздражительную бабу…

А она еще любит его, дура такая. Любит, потому что, несмотря на модную челку, она обыкновенная и очень неплохая девчонка, которая хоть и не прочь повеселиться, но меру знает и хочет, чтобы все было хорошо и чтобы замуж выйти и детей нарожать. А для этого Эдик ей на свободе нужен, не в тюрьме, и вообще она никак не может его бросить, раз она его любит. Потому и водки купила, и Мазина обманула, и прячет его, не хочет, чтоб он уехал.

А Эдик?

Странно складывалась его жизнь, хотя вроде бы ничего странного в ней и не было. Просто несли его какие-то волны, а он не барахтался. И даже был доволен, покачивался на волнах, как курортник в Сочи, и не заметил, что утянуло за красный бакен.

Думать Эдику и в самом деле как-то не приходилось. Сначала им распорядился отец – увез из деревни. В городской школе пришлось трудновато. И хоть Эдик был довольно смышленым, особой необходимости в учении не чувствовал. В том кругу, где вращались они с отцом, ценились не знания, не аттестаты, а рубли-копеечки, на которые и домик построить можно, и позволить себе по кружке пива с друзьями. Оказалось, что и Эдику так думать легче. Школу он бросил, пошел добывать собственные рублики. Место попалось хорошее, не пыльное – ателье по ремонту бытовых приборов. Чинить электробритвы научился он и без физики. Чинил хорошо, так что благодарственные полтиннички всегда позвякивали в кармане. Но он их не копил, легко они приходили и уходили тоже легко. Считал, что жить нужно полегче. Понять смысл – и жить. А смысл простой: сто рублей лучше, чем рубль. Умного человека, дескать, деньги сами находят.

Потом полтинников стало маловато. Перешел на приемники – пошли рубли. Постепенно к деньгам трудовым, нелегким он начал относиться свысока, презрительно. Посмеивался над заводскими "работягами", зато стал уважать тех, кто ворочал большими деньгами. И не мог отказать таким людям в небольших услугах – ну, скажем, вещицу дефицитную реализовать. Тем более что услуги эти всегда оказывались вознагражденными. Так сошлись они с Лешкой, который к этим людям стоял совсем близко.

Получалось у Эдика все легко, просто. Не думал он ни о каких нарушениях и осложнениях. До тех пор не думал, пока не ударило его крепко. И тогда засел он в теткином сарае, но и там осмыслить происшедшее толком не смог и решил бежать.

И вот он складывал вещи в небольшой чемоданчик.

– Возьму самое нужное. Остальное ты привезешь.

– Ничего везти я не буду. Не нужно тебе ехать.

– Брось ты, Алка! Все наладится. В Сибири, говорят, климат здоровый.

Он побрился и вообще привел себя в порядок. Принятое решение вывело его из апатии.

– Не ошибись, Эдик! Мазин сказал, что поздно будет…

– Пускай дураков в другом месте ищет…

Лешка и "кожаный" сошли с трамвая.

– Тут рядом, квартала полтора.

– Постой, давай водички выпьем. От чая весь рот свело.

Они подошли к автомату.

– Веришь, увидал бы я его сейчас, подлюгу, голову б из туловища без штопора вывинтил. Я б его за наши деньги…

– Ладно, ладно! Далеко он отсюда.

На перекрестке было многолюдно. Стрелки часов показывали только полювину десятого вечера. Человек пятнадцать ждали трамвая на остановке. У телефонной будки, неподалеку от автоматов с водой, шестнадцатилетний паренек Володька Соловьев ждал, пока наговорится какая-то громкоголосая толстуха. Позднее он рассказывал Мазину:

– Понимаете, стою я и жду. Витьке хотел сказать, что завтра литературы не будет. Элина заболела. Это учительница наша. А толстуха все чешет и чешет… Ну что поделаешь? Жду, понятно. Смотрю, подошли двое, воду пьют, пьяные, матерят кого-то. Но я не прислушивался. Вдруг один, в кожанке, другого дерг за руку. "Вот он, сволочь!" – как заорет. И показывает через дорогу. А там парень с чемоданчиком. Как раз под фонарем проходил. Услыхал он их, повернулся. Кажется, хотел убежать, но они быстро наперерез. Посреди улицы встретились. Не той, где трамвай идет, а Казахстанской, асфальтированной. От меня метров пятнадцать. Тот, что пониже, говорит: "Привет, сибирячок! В отпуск приехал?" "Сибирячок" – это я точно запомнил. Они громко говорили. Я, конечно, ничего такого не ожидал, народу полно, не поздно еще. С минуту они потолковали, не понял я о чем, но тот, с чемоданом, будто оправдывался. Вдруг парень в кожанке крикнул: "Знаю я, куда он собрался!" И как даст ему. Тот и свалился. "Вот это, – думаю, – нокаут!" Тут меньший схватил того, что в кожанке, за рукав, и они пошли по улице. Люди смотрят, ничего не понимают. А я вижу, от того, что лежит, вроде змейка по асфальту побежала. Я к нему, а он и не шевелится…