Текст книги "Все, что остается"

Автор книги: Патрисия Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

При этом он вопросительно посмотрел на меня.

– У меня возникло затруднение, надеюсь, ты сможешь помочь мне. Мне нужно разыскать рецепт, который, возможно, был выписан в Ричмонде восемь или около того лет назад.

– В какой аптеке?

– Если бы я знала, – ответила я, пока мы поднимались в лифте на третий этаж, – тогда было бы все куда проще. Придется, образно говоря, организовать телефонный марафон. Собрать как можно больше людей и обзвонить все аптеки в Ричмонде.

– О, Господи! Кей, да их, должно быть, не меньше сотни.

– Сто тридцать три. Я уже сосчитала. Вполне можно управиться. Ты можешь мне помочь?

– Разумеется. – Он выглядел подавленным.

В помощь Филдингу я подключила к этой работе своего администратора Розу, еще одного секретаря и анализатора-компьютерщицу. Мы собрались в конференц-зале со списком аптек. Инструкции были предельно ясны. Никому ни слова о том, чем мы заняты, – ни членам семьи, ни друзьям, ни полиции.

Так как рецепт был восьмилетней давности, а Джилл погибла, была надежда, что рецепты находились не в действующем, а в старом томе дела. Я советовала всем просить фармацевтов проверить по архивным материалам: Если кто-нибудь из них будет уклоняться от выполнения этой просьбы или от выдачи информации, советовала переадресовать разговор с ними ко мне.

Мы разошлись по своим кабинетам. Два часа спустя к моему столу подошла Роза, нежно массируя свое правое ухо.

Она протянула мне листок, не в силах скрыть торжествующей улыбки.

– Аптека на Бульварди-Брод. Там, на имя Джилл Харрингтон, хранятся два закрытых рецепта на либриум.

Она назвала мне даты. – Имя врача?

– Доктор Анна Зеннер, – ответила она. Боже мой!

Скрывая удивление, я поздравила ее.

– Ты бесподобна, Роза. Возьми отгул на вторую половину дня.

– Я в любом случае ухожу в четыре тридцать, а сейчас уже опаздываю.

– Тогда возьми отгул завтра с утра на полдня.

Мне хотелось обнять ее.

– И скажи остальным, что работа закончена. Могут перестать звонить.

– Была ли доктор Зеннер не так давно президентом Ричмондской Академии медицины? – спросила Poза, задумчиво останавливаясь в дверях моего кабинета. – Похоже, я что-то читала о ней. О да. Она еще и музыкант.

– До позапрошлого года она была президентом Академии. И она играет на скрипке в Ричмондском симфоническом оркестре. Тогда ты ее знаешь.

Роза выглядела пораженной.

«Все слишком хорошо», – подумала я, поднимая телефонную трубку.

В тот же вечер мне домой позвонила Анна Зеннер.

– Как видно из газет, ты была занята в последнее время, Кей, – сказала она. – Ты заявляешь о себе?

Интересно, читала ли она «Пост»? В утренней статье было интервью с Хильдой Озимек и ее фотография с подписью «Ясновидящая знала, что все они мертвы». Приводились высказывания родственников и друзей убитых, половину страницы занимала цветная диаграмма, показывающая места, где были найдены машины и тела. Кэмп Пири зловеще обозначался в центре этого участка черепом с перекрещенными костями, словно на пиратской карте.

– У меня все нормально, – ответила я. – Но может стать еще лучше, если ты мне поможешь.

Я объяснила, что меня интересовало.

– Завтра я направлю факсом официальный запрос с указанием статей закона, позволяющих мне затребовать материалы в отношении Джилл.

Это была проформа. Тем не менее, мне казалось неудобным напоминать ей о предоставленных мне законом правах.

– Можешь принести запрос сама. Обедаем в четверг в семь часов?

– Тебе совсем не обязательно беспокоиться…

– Никакого беспокойства, Кей, – мягко перебила она, – я соскучилась по тебе.

Глава 13

Пастельные тона жилых кварталов напомнили мне о Майами-Бич. Дома были окрашены в розовый, желтый, голубой цвета, с отполированными бронзовыми ручками на входных дверях и развевающимися самодельными флагами, вид которых под дождем, перешедшим в снег, казался нелепым.

Движение в час «пик» было ужасным. Мне пришлось дважды объехать квартал, прежде чем я нашла место для стоянки на приемлемом расстоянии от моего любимого винного магазинчика. Я выбрала четыре бутылки вина, две красного и две белого.

Затем поехала вдоль Монумент-авеню, где статуи восседающих на конях генералов Конфедерации нависали над машинами, двигавшимися в призрачно-молочном месиве снега. Летом, посещая Анну, я проезжала по этому маршруту раз в неделю, постепенно мои визиты стали нерегулярными осенью и совершенно прекратились зимой.

Приемный кабинет располагался в доме – приятном старом строении, выкрашенном в белый цвет. Улица была вымощена булыжником, а с наступлением темноты зажигались газовые лампы. Позвонив в дверь и уведомив ее о своем появлении, как делали ее пациенты, я прошла в фойе, ведущее в комнату ожидания. Кожаная мебель стояла вокруг кофейного столика, на котором лежали журналы, старый восточный ковер покрывал паркетный пол. В шкафу, в углу, красовались игрушки для маленьких пациентов. У стены стоял письменный стол, на нем кофеварка, а чуть подальше от стола был камин. В конце длинного коридора распрлагалась кухня, где что-то готовилось, и я вспомнила, что сегодня пропустила ленч.

– Кей, это ты?

Послышался незабываемый голос с сильным немецким акцентом и спешащие мне навстречу торопливые шаги. Затем появилась Анна, которая, вытерев руки о фартук, заключила меня в объятия.

– Ты закрыла за собой дверь?

– Да, ты сама закрываешь дверь после ухода последнего посетителя, Анна, – привыкла говорить я всякий раз.

– Ты мой последний пациент. Я прошла за ней на кухню.

– И все твои пациенты приносят вино?

– Я бы этого не позволила. Но я не готовлю для них. Ради тебя я нарушаю все мои правила.

– Да, – со вздохом сказала я, – смогу ли я отблагодарить тебя?

– Только, конечно же, не своими услугами, надеюсь. – Она поставила пакет на разделочный стол.

– Обещаю быть очень нежной.

– Я буду очень голой и очень мертвой, и мне будет совершенно наплевать, насколько нежно ты будешь обращаться со мной. Ты надеешься меня напоить, или ты занялась продажей вин?

– Забыла поинтересоваться, что будет на обед, – объяснила я, – не знала, какое принести вино, красное или белое. Чтобы не ошибиться, захватила по две бутылки каждого.

– Напомни, чтобы я впредь никогда не говорила тебе, что буду готовить. Боже мой, Кей! – Она выставила бутылки. – Потрясающий вид. Налить стаканчик сейчас или сначала предпочитаешь чего-нибудь покрепче?

– Определенно чего-нибудь покрепче.

– Как обычно?

– Пожалуйста.

Глядя на большой горшок, булькающий в духовке, я добавила:

– Надеюсь, это то, что я думаю. Анна замечательно готовила перец.

– Следует подогреться. Я положила туда зеленый перец и томаты, которые ты в последний раз привезла из Майами. Я сберегла их. В духовке хлеб и тушеная капуста. Кстати, как твоя семья?

– Люси неожиданно стала проявлять интерес к мальчикам и машинам, но не думаю, чтобы это серьезно, поскольку она до сих пор отдает предпочтение своему компьютеру, – сказала я. – Сестра подготовила к выпуску в следующем месяце еще одну детскую книгу, но у нее нет никаких идей относительно ребенка, которого, как подразумевается, она растит. Что касается моей матери, то, за исключением обычных сетований на то, что стало с Майами, где больше никто не говорит по-английски, все в порядке.

– Ты ездила к ним на Рождество?

– Нет.

– Твоя мать простила тебя?

– Нет еще, – ответила я.

– Не могу сказать, чтобы я ее осуждала. На Рождество семья должна собираться вместе.

Я ничего не ответила.

– Но это хорошо. – Она удивила меня, сказав: – Тебе не хотелось поехать в Майами, поэтому ты не поехала. Я говорила тебе, что женщины должны быть эгоистичны. Возможно, ты учишься быть самолюбивой?

– Думаю, эгоизм довольно легко прививается мне, Анна.

– Когда ты не будешь больше страдать от этого, я буду знать, что излечилась.

– Я все еще испытываю чувство вины, поэтому, думаю, еще не вылечилась. Ты права.

– Да. Пожалуй.

Я наблюдала, как она откупорила бутылку с характерным звуком – рукава белой хлопковой блузки закатаны до локтей, предплечья сильные и уверенные, как у женщины моложе ее вдвое. Не знаю, как выглядела Анна молодой, но и сейчас, когда ей было почти семьдесят лет, она обращала на себя внимание своими ярко выраженными тевтонскими чертами лица: короткими белыми волосами и светлыми голубыми глазами. Открыв буфет, Анна достала бутылки и через мгновение вручила мне скотч с содовой, а себе приготовила «манхэттен».

– Что нового, с тех пор как я в последний раз виделась с тобой, Кей?

Мы перенесли наши напитки на кухню и поставили на стол.

– Это было до Дня благодарения? Да, мы потом говорили по телефону. Ты беспокоишься насчет книги?

– Да, ты знаешь о книге Эбби, по крайней мере, столько, сколько и я. Слышала об убийствах. Тебе также известно о Пэт Харви и о расследовании. Я вынула сигареты.

– Да, я слежу за событиями по новостям. Ты неплохо выглядишь. Хотя немного уставшая. И, возможно, слишком похудевшая.

– Нельзя быть слишком похудевшей, – сказала я.

– Были моменты, когда ты выглядела гораздо хуже, с моей точки зрения. Думаю, ты научилась справляться со стрессом от твоей работы.

– В какие-то дни лучше, в какие-то хуже.

Анна сделала небольшой глоток своего «манхэттена» и задумчиво уставилась на духовку.

– А Марк?

– Я виделась с ним, – сказала я. – Мы говорили по телефону. Он все еще не уверен. Думаю, я тоже. Поэтому, наверное, ничего нового.

– Ты виделась с ним, это уже новость.

– Я все еще люблю его.

– Это не новость.

– Все это так трудно, Анна. Всегда было трудно. Не знаю, почему не могу покончить с этим.

– Потому что чувства слишком сильные, но оба вы боитесь обязательств. Вы оба ищете радости и общения, но хотите идти каждый своим путем. Я обратила внимание – на него намекали в газете.

– Знаю.

– И?..

– Еще не разговаривала с ним.

– Не думаю, что нужно это делать. Если он не видел газеты, наверняка кто-нибудь из Бюро сообщил ему. Если он разочарован, то ты об этом услышишь, не так ли?

– Ты права, – облегченно сказала я, – услышу.

– По крайней мере, вы созваниваетесь. Чувствуешь себя счастливее?

– Чувствовала.

– У тебя есть надежды?

– Хочу увидеть, что произойдет, – ответила я. – Но не уверена, что получится.

– Никто ни в чем не может быть уверен.

– Да, такова печальная правда, – сказала я. – Ни в чем не могу быть уверена. Знаю только то, что чувствую.

– Значит, ты пока впереди своры.

– Что бы ни представляла собой свора, если я впереди нее, тогда это еще одна печальная правда, – согласилась я.

Анна поднялась, чтобы вынуть хлеб из печи. Я наблюдала, как она раскладывает по тарелкам перец, тушеную капусту, наливает вино. Вспомнив о запросе, который я принесла с собой, я достала его из записной книжки и положила на стол. Анна не взглянула на него до тех пор, пока не накрыла на стол и не села и только затем спросила:

– Ты намерена продолжить нашу беседу?

Я достаточно хорошо знала Анну и была уверена, что она не записывала в карту детали доверительных бесед с пациентами. Люди, занимающие должности, подобные моей, имеют предоставленные законом права затребовать медицинские записи, и эти документы в конце кондов могут оказаться в суде. Люди, подобные Анне, слишком щепетильны и никогда не фиксируют конфиденциальные разговоры на бумаге.

– Почему бы не сделать выводы, – предложила я.

– Я поставила диагноз, что у нее было устранимое нервное расстройство, – проговорила она.

Это было равносильно тому, если бы я сказала, что смерть Джилл последовала в результате остановки сердца и прекращения дыхания. Независимо от того, застрелен человек или его сбил поезд, смерть наступает от прекращения дыхания и остановки сердца. Диагноз нервного расстройства был самым всеохватывающим из диагнозов, указанных в Диагностическом и статистическом учебнике психических расстройств. Этот диагноз предоставлял возможность пациенту получить лечение по страховке, не раскрывая ни на йоту сути заболевания или историю его возникновения.

– Вся человеческая раса страдает нервным расстройством, – сказала я Анне.

Она улыбнулась.

– Я уважаю твою приверженность профессиональной этике, – проговорила я, – и у меня нет желания вносить исправления в имеющиеся у меня справки или дополнять их информацией, которую ты считаешь конфиденциальной. Но мне чрезвычайно важно знать о Джилл все, что хоть как-то может пролить свет на ее убийство. Если это относится, например, к образу жизни, то, возможно, из-за этого она оказалась в опасной ситуации.

– Я также уважаю твою профессиональную этику.

– Спасибо. Теперь, когда мы выразили взаимное восхищение нашей искренностью и честностью, может быть, отложим формальности в сторону и продолжим беседу?

– Конечно, Кей, – мягко проговорила она. – Я очень хорошо помню Джилл. Трудно не помнить необычного человека, особенно если он был убит.

– Что в ней было необычного?

– Необычного? – Она печально улыбнулась. – Очень красивая, внушающая любовь молодая женщина. Все говорило в ее пользу. Я с нетерпением ждала встреч с нею. Не будь она моей пациенткой, я хотела бы с ней дружить.

– Сколько времени она посещала тебя?

– Три-четыре раза в месяц более года.

– Почему именно тебя, Анна? – спросила я. – Почему не кого-то поблизости в Вильямсбурге, кого-нибудь ближе к дому?

– У меня много пациентов из других мест. Некоторые приезжают даже из Филадельфии.

– Потому что они не желают, чтобы их знакомым стало известно о посещениях психиатра?

Она кивнула.

– К сожалению, многие приходят в ужас при одной мысли, что об их визитах станет известно. Ты удивишься, узнав, сколько людей, находившихся в этом кабинете, покидают его через заднюю дверь.

Я сама никому не говорила, что посещала психиатра, и если бы Анна не отказалась брать с меня плату, платила бы ей наличными. Менее всего мне хотелось, чтобы, узнав об этих визитах, кто-то пустил слух среди сотрудников Департамента здоровья и обслуживания населения.

– Очевидно, Джилл не хотела, чтобы было известно о ее визитах к психиатру, – сказала я. – Возможно, именно поэтому она получила либриум по рецептам в Ричмонде.

– До твоего звонка я не знала, что она купила либриум в Ричмонде. Но я не удивлена. – Анна взяла свой бокал.

Перец был совершенно бесподобным, но настолько острым, что на глазах невольно навернулись слезы. Лучшее творение Анны, я так ей и сказала. Затем объяснила то, о чем она, возможно, догадалась.

– Возможно, Джилл и ее подруга были убиты тем же индивидуумом, который совершил убийства и других пар, – сказала я. – По крайней мере, имеется много общего. Это и объясняет мою заинтересованность.

– Меня не интересует информация о делах, которыми ты сейчас занимаешься, если, конечно, не считаешь, что мне это необходимо знать. Поэтому задавай вопросы, а я постараюсь вспомнить все, что смогу, о жизни Джилл.

– Почему она так беспокоилась, что о ее визитах к психиатру может стать известно? Что она скрывала?

– Джилл родом из состоятельной семьи в Кентукки, и одобрение родителей играло для нее большую роль. Она посещала подобающую ее положению школу, хорошо училась, обещала стать преуспевающим адвокатом. В семье ею гордились. Но не знали.

– Не знали о чем? Что она посещала психиатра?

– Да, этого они не знали, – сказала Анна. – Но гораздо важнее, они не знали, что Джилл была вовлечена в гомосексуальные отношения.

– Элизабет?

Я знала ответ до того, как задавала вопрос. Подобная возможность уже приходила мне в голову.

– Да. Джилл и Элизабет стали подругами, когда Джилл училась на первом курсе юридической школы. Затем они стали любовницами. Связь оказалась очень страстной, очень трудной, изобилующей конфликтами. Первой для обеих – так, по крайней мере, мне рассказала Джилл. Ты должна иметь в виду, что я ни разу не видела Элизабет и не слышала ее мнения. Джилл обратилась ко мне, потому что хотела измениться. Она не хотела быть гомосексуальной и надеялась, что терапия поможет ей восстановить гетеросексуальность.

– Были основания для таких надежд? – спросила я.

– Не знаю, что могло бы произойти со временем, – сказала Анна. – Все, что я могу тебе сообщить, основано на рассказанном мне самой Джилл. Ее связь с Элизабет была достаточно сильной. У меня сложилось впечатление, что Элизабет воспринимала гораздо спокойнее отношения с Джилл, которая не могла принять их разумом, но не имела сил отказаться от них эмоционально.

– Должно быть, она переживала сильные душевные страдания.

– В последние несколько посещений я заметила, что ее переживания стали острее. Она закончила юридическую школу. Перед ней лежало прекрасное будущее. Пришло время принимать решение. У нее начали появляться спазматические колики. Тогда-то я прописала ей либриум.

– Упоминала ли Джилл в беседах с тобой такое, что бы дало хоть какой-то намек на человека, который мог сделать с ними нечто подобное?

– Я раздумывала над этим, внимательно изучала все, что знала, после происшедшего. Я виделась с Джилл зa три дня до убийства. Трудно описать, как упорно я анализировала все, что она мне говорила. Надеялась, что удастся что-нибудь вспомнить, какую-нибудь деталь, которая сможет помочь. Но – ничего.

– Они обе скрывали свою связь от окружающих?

– Да.

– Были ли у них парни, с которыми Джилл или Элизабет встречались время от времени? Хотя бы для отвода глаз?

– Ни одна из них ни с кем не встречалась, так мне сказала Джилл. Никакой ревности, если, конечно, не было чего-то, о чем я не знаю.

Она посмотрела на мою пустую тарелку.

– Еще перцу?

– Спасибо.

Она встала, поставила посуду в посудомоечную машину. Некоторое время мы молчали. Анна сняла фартук и повесила его на крючок в небольшом шкафчике. Взяв бокалы с вином, мы перешли в ее рабочий кабинет.

Это была моя любимая комната. Книжные полки занимали две стены, посередине третьей было окно с фонарем, через которое, сидя за столом, можно было видеть, как снег засыпает небольшой дворик. Из этого окна я когда-то наблюдала, как цветут бело-лимонные магнолии, смотрела на последние искры уходящей осени. Сейчас мы беседовали с Анной о моей семье, о разводе и о Марке. Говорили о страданиях и о смерти. Сидя в потертом кресле, я, стесняясь, вела Анну по своей жизни так же, как Джилл Харрингтон.

Они были любовницами. Это обстоятельство связывало их с другими парами, так что версия о «добром мистере из бара» становилась менее правдоподобной. Об этом я сказала Анне.

– Согласна, – ответила она.

– В последний раз их видели в гриль-баре «Якорь». Джилл рассказывала тебе об этом месте?

– Она не называла. Но упоминала бар, куда они иногда ходили и где разговаривали. Изредка они посещали небольшие ресторанчики, расположенные в стороне от дорог, посетители которых не знали их. Иногда они выезжали на экскурсии на машине. Обычно эти поездки происходили, когда они усиленно спорили о своих взаимоотношениях.

– Если подобная беседа имела место в ту пятницу в «Якоре», вероятно, одна из них была расстроена, а другая, чувствуя себя отвергнутой, рассержена, – сказала я. – Возможно, что Джилл или Элизабет могли бы подцепить мужчину, пофлиртовать с ним, чтобы заставить другую поволноваться.

– Не сказала бы, что это невозможно, – ответила Анна. – Но, честно говоря, подобное поведение меня сильно удивило бы. У меня не было впечатления, что Джилл и Элизабет разыгрывали друг друга. Я более склонна предположить, что, когда они разговаривали в тот вечер, их беседа была бурной и, возможно, занятые друг другом, они не обращали внимания на происходившее вокруг.

– Кто-нибудь, наблюдая за ними, мог подслушать?

– Да, такая опасность существует, если вести на людях личные разговоры, я говорила об этом Джилл.

– Если она опасалась, что могут возникнуть подозрения об их связи, то к чему этот риск?

– Ее решимость не была твердой, Кей. – Анна взяла бокал с вином. – Когда они с Элизабет оказывались вдвоем, то довольно легко восстанавливали интимность отношений, обнимая, успокаивая, плача и не приходя ни к какому решению.

Мне это было знакомо. Когда мы с Марком выясняли отношения у него или у меня в квартире, в конце концов мы неизбежно оказывались в постели. Затем один из нас уезжал, а проблемы так и оставались нерешенными.

– Анна, ты думала, что их связь может иметь отношение к тому, что с ними приключилось? – спросила я.

– Если и имеет, то их отношения придают всему делу необычную окраску. Думаю, одинокая женщина в баре, ищущая знакомства, подвергается большей опасности, нежели две девушки, не заинтересованные в том, чтобы привлечь к себе внимание.

– Давай вернемся к их привычкам и образу жизни, – предложила я.

– Они жили в одном блоке, но не вместе, во имя соблюдения приличий. Кроме того, так было удобнее. Каждая могла жить собственной жизнью, а затем вечером они встречались на квартире Джилл. Джилл предпочитала оставаться в своей квартире. Помню, как она говорила, что когда родные и некоторые из знакомых не заставали ее дома по вечерам, у них возникали вопросы. – Она помолчала, задумавшись. – Джилл и Элизабет также занимались спортом, были тренированны. Бегали, кажется, но не всегда вместе.

– Где они бегали?

– По-моему, недалеко от места, где они жили, был парк.

– Что-нибудь еще? Театры, магазины, излюбленные места для прогулок?

– Ничего не приходит в голову.

– А что говорит твоя интуиция? Что она говорила тебе тогда?

– Чувствую, что Джилл и Элизабет вели неприятный разговор в баре. Возможно, им хотелось побыть одним, и вряд ли бы они приветствовали чью-либо компанию.

– И тогда?

– Ясно, что они где-то встретили убийцу в тот вечер.

– Ты можешь представить, как это произошло?

– Мне всегда казалось, что это был некто, кого они знали настолько, что у них не было оснований не доверять ему. Если, конечно, их не принудили под дулом пистолета один или несколько человек в баре, или на автостоянке, или в другом месте, где они могли оказаться.

– А если неизвестный подошел к ним на автостоянке у бара, попросил подвезти куда-нибудь, сказав, что сломалась машина…

Она покачала головой:

– Такое поведение не совпадает с моим впечатлением о них. Если, конечно, этот человек не был им знаком.

– Или же если убийца был в форме полицейского и, возможно, остановил их, чтобы его подбросили.

– Это другое дело. Думаю, ты и я попались бы на эту удочку.

Анна выглядела уставшей, поэтому я поблагодарила ее за обед и уделенное мне время. Я знала, что наша беседа была для нее трудной. Интересно, как бы я чувствовала себя на ее месте?

Через минуту после того, как я вошла к себе домой, зазвонил телефон.

– Последнее, что я вспомнила, но, возможно, это не имеет отношения, – сказала Анна. – Джилл говорила что-то насчет кроссвордов, которые они разгадывали, когда им хотелось побыть дома, просто побыть вдвоем, в воскресенье утром, например. Неважно, может быть. Но так они иногда проводили время вдвоем.

– Книга кроссвордов? Или из газет?

– Не знаю. Джилл читала различные газеты, Кей. У нее всегда с собой что-нибудь да было, когда она приходила на сеансы. Например, «Уолл-стрит джорнэл», «Вашингтон пост».

Я поблагодарила Анну и сказала, что в следующий раз моя очередь готовить. Затем я позвонила Марино.

– Восемь лет назад в округе Джеймс-Сити были убиты две девушки, – я сразу перешла к делу. – Возможно, есть связь с другими преступлениями. Ты знаешь детектива Монтану, работавшего там в то время?

– Да. Я встречался с ним.

– Нам нужно с ним встретиться, поднять дела. Он умеет держать рот на замке?

– Черт его знает, – ответил Марино.

Внешний вид Монтаны (гора) вполне соответствовал фамилии: большой, ширококостный, голубые с поволокой глаза, широко посаженные на суровом и честном лице, копна густых седых волос. Акцент выдавал чистокровного выходца из Вирджинии, а его речь изобиловала междометиями «да, мэм». На следующий день он, Марино и я собрались у меня дома, где можно было не опасаться, что кто-нибудь нарушит наше уединение.

Монтана, должно быть, потратил годовой бюджет отделения на фотографии, сделанные по делу Джилл и Элизабет, поскольку они заняли все свободное пространство на моей кухне. На них было запечатлено место убийства, расположение тел, «фольксваген», оставленный на стоянке у отеля, гриль-бар «Якорь» и, что самое замечательное, каждая комната в апартаментах девушек, включая кладовки и шкафы для одежды. Его кейс был набит справками, картами, записями бесед, диаграммами, описаниями вещественных доказательств, записками с телефонными номерами. Нужно сказать доброе слово в пользу детективов, которым редко приходится сталкиваться с убийствами на своей территории. Дела, подобные этому, случаются один-два раза за всю карьеру, но детективы работают над ними очень тщательно.

– Кладбище находится рядом с церковью. Он пододвинул фотографию ближе ко мне.

– Здание церкви выглядит довольно странно, – сказала я, с восхищением глядя на кирпичное, крытое шифером строение, сильно пострадавшее от непогоды.

– И да и нет. Его построили в семнадцатом веке, оно содержалось в порядке до тех пор, пока не произошло короткое замыкание. Помню, увидел дым – я был тогда в наряде – и подумал, что горит один из стоящих по соседству домов. Какое-то историческое общество проявило интерес и выделило деньги на ремонт. Сейчас церковь выглядит, как прежде, и снаружи, и изнутри. К ней можно подъехать по этой незаметной дороге, проходящей вот здесь, – Монтана протянул другую фотографию, – расположенной менее чем в двух милях к западу от дороги № 60 и в четырех милях к западу от бара «Якорь», где девушек видели живыми в последний раз.

– Кто обнаружил тела? – спросил Марино, перебегая глазами от одной фотографии к другой.

– Прихожанин, работающий в церкви. Он пришел утром в субботу убраться в церкви, приготовить кое-что к воскресной службе. Сказал, что как только подъехал, так сразу заметил двух человек, будто бы спавших в траве на территории кладбища футах в двадцати от ворот. Тела были видны со стоянки около церкви. Не похоже, чтобы тот, кто совершил преступление, беспокоился, что их могут обнаружить.

– То есть можно предположить, что в пятницу вечером в церкви никого не было? – спросила я.

– Нет, мэм. Она была закрыта.

– В этой церкви по вечерам в пятницу бывают службы?

– Да, иногда собирается группами молодежь. Иногда там занимается хор или что-нибудь в этом роде. Но дело в том, что, если заранее избрать это кладбище в качестве места убийства, вряд ли такой шаг можно назвать разумным. Нет гарантии, что в церкви никого не окажется. Ни в один из дней недели. Это одна из причин, приведшая меня к мысли, что убийство было случайным, может быть, девушки встретились с кем-то в баре. В таких делах мало что указывало бы на предварительную подготовку.

– Убийца был вооружен, – напомнила я Монтане. – У него был пистолет и нож.

– Полно людей, которые возят ножи и пистолеты в машинах, некоторые даже носят их при себе, – сказал он равнодушно.

Я собрала фотографии с изображением тел на месте преступления и стала внимательно их рассматривать.

Девушки находились на расстоянии менее ярда одна от другой, они лежали в траве между двумя могильными плитами из гранита. Элизабет лицом вниз, ноги немного разведены в стороны, левая рука подогнута под живот, правая вытянута вдоль туловища. Стройная, с короткими каштановыми волосами, на ней были джинсы и белый свитер с темно-красным пятном от крови вокруг шеи. На другой фотографии ее тело было повернуто, спереди свитер пропитался кровью, в безжизненных глазах застыла смерть. Разрез на горле был неглубокий, пулевое ранение в шею, как я прочитала в медицинском заключении, не было смертельным. Смертельным оказался удар ножом в грудь.

Раны Джилл были более многочисленными. Она лежала на спине, лицо настолько залито запекшейся кровью, что я не смогла его как следует разглядеть. У нее были короткие черные волосы и прямой хорошенький носик. Как и подруга, она была стройной. На ней были джинсы и бледно-желтая хлопковая рубаха навыпуск, залитая кровью и наполовину расстегнутая, открывавшая многочисленные ножевые раны, некоторые из которых нанесены сквозь бюстгальтер. На кистях и предплечьях имелись глубокие порезы. Разрез на горле был неглубокий и, возможно, сделан, когда она была мертва или почти мертва.

Фотографии были бесценными по одной важной причине: они показывали то, что я не могла определить ни по одной газетной фотографии или публикации, а также по отчетам в уголовных делах.

Я посмотрела на Марино, и наши взгляды встретились.

Я повернулась к Монтане:

– Что случилось с их обувью?