355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Патриция Мэтьюз » Сердце язычницы » Текст книги (страница 4)
Сердце язычницы
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 12:17

Текст книги "Сердце язычницы"


Автор книги: Патриция Мэтьюз



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 4

Низкопробный мюзик-холл на побережье, известный под названием «Лачуга углекопа», был, по обыкновению, переполнен. Тут можно было встретить и гвардейца в щегольском мундире, и хлыща с подозрительными наклонностями, подкрашенного и подвитого, и человека светского – словом, представителей всех общественных слоев и самых разных занятий. Прокуренный зал был набит битком, на плохо освещенной сцене, завывая непристойную песенку под расстроенные клавикорды, развлекал клиентов ужимками и прыжками престарелый комик Джо Велс. В углу шла шумная попойка.

Все это ничуть не занимало Дэвида Тревелайна. Он сидел за своим столом в полном одиночестве, угрюмо глядя в стакан с бренди. Даже Джо Велс и его веселые непристойности не могли в этот вечер поднять ему настроение, хотя обычно он слушал старика с удовольствием, то и дело разражаясь одобрительным смехом. Сегодня все казалось пресным, даже соленые шуточки. О вечерах вроде этого думаешь: скорее бы прошел, да и забыть о нем!

Для начала Дэвид зашел в клуб на Сент-Джеймс-стрит, сел играть в кости и сам не заметил, как проиграл пятьдесят фунтов. Решив отыграться, он взялся за карты, и дело пошло на лад, но тут Джонни Бонд ни с того ни с сего назвал его шулером и устроил скандал. Рассвирепев, Дэвид вскочил и с размаху влепил ему такую пощечину, что под потолком зазвенело.

– Я требую сатисфакции! – завопил Джонни, потирая быстро краснеющий след пятерни.

– Что? Вы требуете сатисфакции, когда оскорблен я?! Впрочем, все равно. Я дам ее вам с величайшим удовольствием, мистер Бонд. Завтра на рассвете, в Мидоу. Я выбираю пистолеты!

– Согласен, – ответил тот, не отнимая ладони от щеки. – На рассвете, в Мидоу.

Посидев в «Лачуге углекопа» и поразмыслив за стаканом бренди, Дэвид остыл и уже сожалел о том, что в клубе вышла такая безобразная сцена. Отец постоянно твердил ему, что человек светский должен держать себя в руках при любых обстоятельствах, но, увы, единственный отпрыск лорда Тревелайна был для этого слишком горяч. Оставалось читать лекции и надеяться на перемены.

Дэвид подавил вздох, откинул со лба прядь светлых волос и обвел взглядом помещение. Глаза у него в безмятежные минуты были голубые, но легко темнели от гнева и любого другого сильного чувства. Двадцати трех лет от роду, высокий и хорошо сложенный, он слыл красивым молодым человеком.

Нет, решительно все в этот вечер было не так. Стоило только посмотреть на завсегдатаев, что слушали пошлую песенку развесив уши, как во рту возникал кислый привкус. Здесь никто ни в чем себе не отказывал. Одним нравилось наливаться пуншем, джином, бренди или хотя бы шерри с водой, другие жадно набивали себе животы кушаньями начиная от незатейливых яиц-пашот до сложного валлийского пирога с почками.

Вдруг, совершенно ни с того ни с сего, Дэвид задался вопросом, чего ради он посещает такого рода заведения и якшается с подобной братией. Можно подумать, он, как и другие, не мыслит жизни без спиртного, азартных игр и регулярных визитов к проституткам. Это не подобает будущему лорду Тревелайну, наследнику знатного и богатого рода, о чем, кстати сказать, неустанно напоминает ему отец, уважаемый член палаты лордов. Положение обязывает, не так ли?

Дэвиду пришлось согласиться с этим бесспорным аргументом. Однако жизнь английского дворянства со всеми своими устоями, нормами и правилами разительно напоминала болото. От такой жизни человек с горячей кровью мог просто зачахнуть, умереть от скуки и однообразия.

Дэвид снова окинул взглядом зал, на сей раз снисходительно. Да, здесь господствовали низменные побуждения, но это хоть разгоняло сплин.

Джо Велс закончил наконец распевать и сорвал аплодисменты, сопровождаемые громкими криками одобрения. Раскланиваясь на ходу, комик скрылся в боковой дверце, откуда тотчас появился совсем иной персонаж – статный человек лет тридцати пяти с пламенеющими рыжими бакенбардами, одетый по последней моде. Его головной убор был залихватски сдвинут на затылок, толстая золотая цепочка спускалась к карману, где, как знали завсегдатаи, находились дорогие часы. Единственной странностью его облика был размер ног: плотно облегающие сапоги казались на нем женскими. При ходьбе он изящно опирался на трость с резным набалдашником.

Послышались крики:

– Хей-хо, Дики Берд, приятель!

– Спой нам что-нибудь позабористее!

– Что-нибудь новенькое, Дики!

– Давай, Дики, да погорячее, чтоб чертям стало тошно!

Весело улыбаясь, вновь прибывший жестом попросил тишины. Это был Ричард Берд, кутила и франт, человек светский, объездивший полмира, остряк и повеса, неслыханный волокита, а ко всему прочему еще и сочинитель двусмысленных, но вовсе не пошлых песенок. Его появление весьма обрадовало Дэвида; он откинулся на спинку стула с бессознательной улыбкой, предвкушая развлечение и наконец ощущая себя в своей тарелке. Дик Берд, его давний и лучший друг, отыскав взглядом Дэвида в толпе, подмигнул ему с самым плутовским видом. При этом он не переставал жестами утихомиривать горланящую аудиторию. Когда гуляки выдохлись и затихли, Дик раскланялся.

– Джентльмены, сегодня я спою вам весьма назидательную песенку. Она написана совсем недавно, ни разу не исполнялась в компании, а называется «Наш веселый музыкант». Прошу внимания! – Он повел тростью в сторону клавикордов. – Джордж, выдай-ка нам пару тактов из песни «Нет порядка в этом доме».

Тощий человечек сыграл вступление, и Дик запел глубоким бархатным баритоном, так и поблескивая глазами от никогда не изменявшего ему веселья. Дэвид, искренне забавляясь, слушал.

 
Городок хорош, не скрою,
Да и дамы хоть куда,
Только каждою весною
Так скучают, что беда.
Но на улице на главной
Появился раз студент,
При себе имел он славный
Музыкальный инструмент.
Он, поверьте, самый-самый,
Наш веселый музыкант,
И всю ночь готовы дамы
Восхвалять его талант.
Мэр там был джентльмен бывалый,
Только малость староват,
Был к тому же славный малый
На молоденькой женат.
Та от скуки изнывала,
Да подруга на ушко
Про студента рассказала
И про дудку про его.
«Он, поверь мне, самый-самый
Наш веселый музыкант!
Ах, всю ночь готовы дамы
Восхвалять его талант!»
Леди нежная решила,
Что не прочь его нанять,
Для начала предложила
Свою дудку показать.
И при виде этой дудки
Занялся у леди дух.
«Инструмент такой не шутка!
Этот парень стоит двух!»
Он, конечно, самый-самый,
Наш веселый музыкант,
И всю ночь готовы дамы
Восхвалять его талант.
На уроках у студента
Было много славных дел –
Музыкальным инструментом
Виртуозно он владел.
Не приучена лениться
Дудка славная его.
Показал он ученице,
Что такое мастерство!
Он и вправду самый-самый,
Наш веселый музыкант!
И всю ночь готовы дамы
Восхвалять его талант!
Как студента провожали,
Целый город горевал.
Дамы хором умоляли,
Чтоб он их не покидал.
«Леди, эдак не годится!
Жадность – это же грешно!
Ведь другие ученицы
Музыканта ждут давно».
Потому что самый-самый
Наш веселый музыкант!
И всю ночь готовы дамы
Восхвалять его талант!
 

Когда последние слова отзвучали и музыка стихла, публика взревела от восторга, раздался топот ног и оглушительные рукоплескания. Исполнитель раскланялся, приподнял шляпу и устремился со сцены, не обращая внимания на крики «бис!». Пробираясь к столу Дэвида, он благодушно улыбался и кивал знакомым.

Усевшись, а вернее, рухнув на стул, Дик вытянул ноги и начал обмахиваться шляпой.

– Ну, дружище Дэвид, как ты находишь мое последнее произведение?

– Как обычно, непревзойденным, – с добродушной иронией ответствовал тот. – Ты сказал, это новая?

– Ты же знаешь, я терпеть не могу исполнять свои песенки по второму разу! – Дик сделал элегантный жест рукой. – Да и зачем это? Они так и роятся у меня в голове, как пчелы по весне.

– Кого-кого, а тебя, дружище, не упрекнешь в ложной скромности, – со смехом заметил Дэвид.

– В первую очередь хвали себя сам, и тогда другие охотно последуют этому примеру. Скромность еще никому не снискала популярности.

– Ты не трубишь повсюду о своих подвигах в постели, однако девчонки Лондона только о них и говорят.

– Ну, это просто! Чем человек известнее, тем легче ему найти путь к сердцу женщины... и в ее постель. Можно сказать, слава сама расстилает перед ним ковер.

Дэвид расхохотался.

– Я уже не раз говорил, что ты легко разбогател бы на своих песенках, если бы только захотел.

– Что значит – разбогател бы? Друг Дэвид, я и без того богат, да и знаменит в придачу! Все богатство мира все равно не заграбастать в одни руки.

– Ты безнадежен, – вздохнул Дэвид. – Впрочем, ты нравишься мне таким, каков есть. Лучше тебя нет лекарства от сплина. Я чуть было не впал в уныние...

– Неудачный вечер?

– Еще какой! Один из тех вечеров, когда... ну, ты и сам знаешь. Ничего, мне уже лучше, и все благодаря тебе, приятель. Как насчет бренди?

– Боже мой, я уж думал, ты так никогда и не спросишь! Если бы ты хоть раз в жизни сочинил непристойную песенку, то знал бы, как после этого мучает жажда. И вожделение, – добавил Дик, понизив голос. – Послушай, друг Дэвид, не хочешь ли составить мне компанию? Я сговорился на эту ночь с двумя смазливыми потаскушками, которые уверяли, что знать не знают про эту гнусную французскую болезнь... фу ты, все время забываю название. Вообще-то я собирался попользоваться обеими, но чего не сделаешь ради друга! Ну скажи-ка, разве я эгоист?

Дэвид поискал глазами официанта, подозвал его, заказал два бренди и повернулся к другу.

– Прежде чем решить этот безусловно важный вопрос, я бы хотел обсудить с тобой кое-что другое. Сегодня в клубе я вызвал на дуэль Джонни Бонда и встречусь с ним поутру в Мидоу. Так что мне нужен секундант. Как, согласишься?

– Опять?! – с преувеличенным отчаянием воскликнул Дик. – Всему виной твоя не в меру горячая кровь, приятель! И зачем только я утруждал себя назиданиями? Все впустую, все зря!

Подошел официант с заказом. Взяв свой стакан, Дик сделал глоток и шумно вздохнул.

– Представляю себе, как обрадуется лорд Тревелайн.

– Отец никогда не радуется, что бы я ни делал. Возможно, он и прав, но раз уж составил обо мне мнение, не стоит его разочаровывать.

– Дэвид, Дэвид! Впрочем, не мне читать тебе нотации о высоких моральных принципах, друг мой. Я сам стою на весьма зыбкой почве, если вспомнить потаскушек, кутежи и тому подобное. Но дуэль! Дуэль – это уж слишком, к тому же по такому пустяковому поводу, как сказанное в запале слово. – Дик поиграл тростью, потом внезапно нацелил ее в грудь Дэвиду. – Даже самого лихого дуэлянта однажды ждет промах или осечка, потому что фортуна никому не улыбается постоянно. Она любит повернуться спиной в самый неожиданный момент – и вот уже Дик Берд стоит, повесив голову, над могилой лучшего друга! Не сочинить ли мне сейчас песенку на этот случай, грустную и неописуемо непристойную песенку, которую ты, без сомнения, заслуживаешь, дружище?

– Перестань паясничать, Дик! Джонни Бонд назвал меня шулером, не мог же я проглотить это оскорбление. Джентльмен обязан вступиться за свою честь, не так ли? Как бы ты повел себя на моем месте?

– Честь! – пренебрежительно отмахнулся Дик. – Это слово до того истрепали, что скоро оно рассыплется в пыль. С древних времен все только и делают, что прикрывают нелепые смерти честью. Вот скажи мне, стоит честь того, чтобы убить или быть убитым из-за какой-то карточной игры? Но довольно об этом! В конце концов, это твоя жизнь, не моя. Давай пить, веселиться, предаваться плотским утехам всю ночь напролет, потому что завтра поутру Дэвид Тревелайн вполне может отправиться в далекий путь... на тот свет!

Уже изрядно навеселе, приятели шли по узкой и плохо освещенной улице, горланя в два голоса новую песенку Дика. Порой их заносило в стороны, и тогда ночь оглашалась громким хохотом. Все ставни на окнах в этот час были закрыты, а поскольку район пользовался не самой лучшей славой, обитатели домов не высовывали носа наружу, чтобы разбранить крикунов.

Даже в состоянии опьянения Дэвид понимал, что в переулках и темных подворотнях жмутся к стенам подозрительные личности, следя за поздними гуляками и прикидывая, достаточно ли тугие у них кошельки и стоит ли ввязываться в драку.

– Пташки живут прямо за углом, – вещал Дик, крепко обнимая его за плечи, а порой и повисая на нем. – Сочная Джейн и Грудастая Бете – так они мне отрекомендовались. Чтобы ты знал, – как я щедр, уступлю тебе Бете. Пусть ее пышный бюст промелькнет перед твоим мысленным взором, если...

– Будет тебе! Это уже не смешно.

– Как не смешно? Очень смешно, а ты просто неблагодарный олух! Другой на твоем месте плакал бы от радости, если бы сам Дик Берд уступил ему девчонку.

Он попытался изобразить обиду, прикрыв глаза рукой, но едва устоял на ногах. Дэвид отреагировал неопределенным смешком. Шутовские выходки Дика в этот вечер занимали его не больше, чем предстоящее развлечение, но поскольку лучший друг шел ради него на кое-какие жертвы, отказаться он не решался. В какой-то момент Дэвид пожелал, чтобы из темного угла выскочила шайка грабителей и напала на них. Драка быстро прочистила бы ему мозги, а потом можно было сказать, что его сильно избили, и откланяться, не задев Дика.

Однако ни один грабитель так и не вынырнул из подворотен, а потом уже было слишком поздно что-то менять, так как Дик остановился у нужного дома, заколотил в дверь и завопил во весь голос:

– Эй вы, никчемные потаскушки, отворяйте! Прибыл сам Дики Берд с приятелем! Если вы уже согрели свои постельки, тем лучше!

Дверь приоткрылась.

– Тише! – громко зашептал женский голос. – Эдак разбудишь всю округу!

– В этой округе вообще не ложатся спать, – со смехом возразил Дик, нажимая на дверь. – Кому и знать это, как не тебе, Джейн!

– И все равно веди себя прилично, Дики Берд!

– Да уж постараюсь! – взревел тот во всю мощь легких. – Где там застряла Бетс? Я хочу представить ей своего лучшего друга, лорда Тревелайна!

– Шутишь, Дики? – послышалось из темноты за дверью. – Настоящий лорд? Вот это да!

Дэвид хотел было возразить, но только пожал плечами. В конце концов, какая ему разница, а Дик всласть позабавится восторгом девчонок.

Приятели ступили через порог и оказались прямо в комнате – немало дешевых помещений в нижних этажах выходило на улицу. В темноте к Дэвиду тотчас прильнуло теплое и весьма женственное тело. Отбросив недавние сомнения, он отдался на волю происходящего. Какой-то источник света в комнате был, но едва теплился, и Дэвид видел лишь светлое пятно лица, обрамленное растрепанными волосами. Руки сами потянулись к округлостям грудей, едва прикрытым тонкой ночной сорочкой. Бете вообще целиком состояла из округлостей и пахла именно так, как пахнет пышная молодая женщина, угревшаяся в постели. Осязая ее обильную плоть, вдыхая запах ее волос и кожи, Дэвид почувствовал себя куда лучше. Уныние быстро рассеивалось и сменялось вожделением.

– Ну, что я говорил? – воскликнул Дик, по обыкновению чувствительный к сменам его настроения.

Дэвид беззаботно засмеялся, и смех этот изгнал остатки тревоги и угнетенности. Ответив Дику какой-то шуткой, он наклонился, ища губами рот Бетс. Она потянулась навстречу, жарко дыша. Забыв обо всем, Дэвид погрузился в мир ощущений.

Последующие два часа почти не сохранились в его памяти, и если позже он пытался заглянуть в этот момент своего прошлого, то всплывали лишь какие-то бессвязные чувственные образы. Тем не менее Дик достиг своей цели отвлечь его от завтрашней дуэли (Дэвид сообразил это только сутки спустя).

Бетс, опытная в искусстве любви, была еще так молода, что и сама испытывала наслаждение. То, что гость платит, не мешало ей наслаждаться близостью с ним. Дэвиду нравилось знакомиться с ее телом на ощупь в скудном освещении, это казалось даже лучше, чем на глаз. Руки говорили ему, что тело это юное и тугое, зовущее каждым своим изгибом. Большие груди Бетс вполне оправдывали ее прозвище.

Крик удовольствия, с которым она впустила в себя его напряженную плоть, распалил Дэвида. Мелькнула мысль, что ночка будет хороша, но потом и она исчезла.

Бетс и Джейн снимали одну комнату на двоих – не многие лондонские проститутки могли позволить себе отдельное помещение. Кровать, хотя и широкая, тоже была одна. Вздумай Дэвид протянуть руку, он легко нащупал бы другую парочку, поглощенную таким же занятием. Те двое не стесняясь издавали чувственные возгласы, но это не смущало ни Дэвида, ни его партнершу.

В момент экстаза Бетс стиснула поясницу Дэвида ногами и закричала в полный голос, что весьма порадовало его и добавило ему удовольствия. Поскольку стояла уже глубокая ночь, он уютно устроился на пышной груди и уснул.

Разбудило Дэвида постукивание тростью по спинке кровати. Он приподнялся.

– Пора нам пускаться в путь, если мы не хотим опоздать на свидание со смертью, – прошептал Дик.

Дэвид уселся, свесив ноги с кровати, с минуту посидел, приходя в себя, потом пошарил в поисках разбросанной одежды. Предстоящая дуэль привлекала его сейчас ничуть не больше, чем накануне, тем не менее через нее предстояло пройти. Одевшись и обувшись, он прислушался и уловил звон монет – Дик высыпал по пригоршне возле каждой из спящих девушек.

– Я сам заплачу Бетс, – начал Дэвид, но друг перебил его:

– И не говори об этом! Я тебя пригласил, мне и платить. К тому же при сложившихся обстоятельствах ничего другого я не могу сегодня для тебя сделать.

Дэвид криво усмехнулся, а когда дверь за ними закрылась, заметил:

– Что-что, а приободрить ты умеешь!

– А я вовсе не собирался тебя ободрять. Напротив, предпочел бы отговорить тебя. Надежда невелика, но как друг я обязан хоть попытаться.

– Знаю, знаю, что сделал глупость, ввязавшись в это! Но теперь отступать некуда, и тебе это известно. Когда перчатка брошена, джентльмен берется за оружие, таков закон чести.

– Опять честь! Ну так я скажу, что слово это никчемное, для глупцов!

– Послушай, к чему спорить в такой ранний час? Если хочешь, обсудим плюсы и минусы дуэли как-нибудь позже.

– Плюсы? Какие, скажи на милость, могут быть плюсы у столь нелепого занятия? Впрочем, не важно. – Дик примирительно поднял руку. – Споры выводят из себя, а тебе сейчас нужно полное самообладание. Постарайся обуздать свой пылкий нрав, и пусть твой палец не дрогнет на курке.

Как ни противна мне роль секунданта, с этой минуты клянусь только подбадривать тебя.

Дэвид ничего не ответил, и долгое время приятели молча шли по спящей улице. Кругом было тихо, и они слышали лишь звук своих шагов по мостовой.

Дэвид прекрасно знал, что Дик совершенно прав: дуэль, конечно же, нелепость, забава горячих голов и проклятие рабов чести. Однако понимал он и то, что существует неписаный закон. Бросая вызов, джентльмен знал, что тот будет принят, и точно так же сам принимал вызов, не желая прослыть трусом. Рассудок не имел здесь права голоса.

Предстоящая дуэль была для Дзвида четвертой по счету – и последней, как он мысленно поклялся себе в это утро. На двух других он убил противников, а на третьей так серьезно ранил, что теперь тот не мог владеть правой рукой. Сколько ни повторял себе Дэвид, что выбора у него не было, это не спасало от угрызений совести.

Кроме того, Дэвида тревожило то, о чем недавно упомянул Дик: рано или поздно удача отворачивается от самого меткого стрелка. Игрок по натуре, Дэвид понимал, что с каждой дуэлью шанс быть убитым или искалеченным растет. Не это ли утро фортуна выбрала для того, чтобы отвернуться от него?

После третьей дуэли Дэвида долго преследовал кошмар: он встречался лицом к лицу с безликим противником с пистолетом навскидку. Мидоу – обычное место встреч дуэлянтов – был подернут туманом, деревья казались привидениями в белых саванах, трава полегла под тяжестью росы. Дэвиду представлялось, что это река густой зеленой крови, в которой он утонул по щиколотку. Каждый раз противник стрелял первым, пуля вырывалась из ствола в облачке дыма и устремлялась к Дэвиду, становясь все больше и больше по мере приближения, превосходя все разумные пропорции, как то часто бывает в кошмарах, пока наконец не заслоняла собой весь мир. Он всегда просыпался за миг до того, как пуля находила цель, и долго потом лежал в холодном поту.

При этом воспоминании Дэвид содрогнулся. Чего ради ему вздумалось оживить в час дуэли такой неприятный сон? Раньше с ним ничего подобного не случалось, напротив, его рассудок был холоден, а мысли чисты – никаких неприятных предчувствий, никаких сомнений, одна только нерушимая уверенность, что он выйдет из предстоящего испытания победителем.

Наконец приятели добрались до конюшни. Дик разбудил конюха, приказал поскорее седлать лошадей, и вскоре друзья уже направлялись в южное предместье. Дэвид сидел на своем любимце, великолепном черном жеребце по кличке Гром. Ранняя прогулка волновала горячего коня, он гарцевал и пританцовывал, то и дело пытаясь подняться на дыбы, так что Дэвид не без труда справлялся с ним.

Мидоу находился в южном предместье Лондона и представлял собой луг, по своим размерам похожий на большую поляну и со всех сторон окруженный старым лесом с громадными деревьями.

По мере приближения к месту назначения Дэвида все сильнее охватывало неприятное чувство. Он как будто уже видел все это и был здесь... то есть и бывал, конечно, поскольку другие дуэли тоже происходили в этом месте. Но то, что испытывал Дэвид, не имело ничего общего с реальными деревьями и лугом и наполняло душу ледяным холодом. Джонни и его секунданты стояли на другом краю луга, в редеющей дымке тумана. Когда Дэвид спешился и посмотрел туда, клубы тумана окутали Джонни и скрыли его лицо.

Дэвид вновь содрогнулся – до такой степени все это напоминало ему ненавистный кошмар. Оставив коня пастись, он прошел на край луга. Мидоу был словно специально устроен для дуэлей. Дик направился к секундантам противника обсудить детали, а Дэвид стоял и всматривался в лицо Джонни. Хотя он уже видел молодого человека, лицо его почему-то дрожало и расплывалось, как во сне.

Посовещавшись, секунданты приблизились к Джонни с двумя дуэльными пистолетами. Как оскорбленная сторона, он имел право выбрать оружие. После этого Дик принес оставшийся пистолет Дэвиду. Вынимая его из футляра, тот все еще размышлял над странностями этого утра. Ему показалось, что все происходит во сне.

– Ты по-прежнему намерен пройти через это, дружище? – послышался голос Дика, но Дэвид не ответил.

Он смотрел на пистолет с таким видом, будто никогда не видел ничего подобного, и лишь подсознательно отметил, что оружие подготовлено по всем правилам.

Наконец секунданты сошлись точно посредине разделявшего противников расстояния и сделали несколько шагов в сторону. Оттуда им предстояло проследить, чтобы дуэлянты стрелялись как положено. Своим глубоким ясным голосом Дик давал последние указания, но Дэвид не понимал ни слова. Когда прозвучала команда «приготовиться», он бездумно вскинул пистолет на уровень прицела.

– Огонь! – выкрикнул секундант Джонни.

Дэвид и не подумал нажать на курок. Время для него остановилось, он чувствовал себя мухой, пойманной в клейкую паутину мгновения.

– Стреляй, Дэвид, стреляй! Чтоб тебя черти взяли, стреляй! – почти тотчас закричал Дик.

Но Дэвид так и не выстрелил. Ему почудилось, что выстрел с другой стороны луга прозвучал очень нескоро. Пуля вылетела из ствола в облачке дыма, в точности как в кошмаре. Он стоял и ждал, ждал бесконечно долго, когда перед ним появится пуля и начнет увеличиваться, чтобы в конце концов заслонить собой весь мир.

Ничего подобного, конечно, не случилось. Просто раздался свист, и Дэвид ощутил движение воздуха, потревоженного пролетающим кусочком свинца. Это вырвало его из тисков кошмара наяву, он коротко засмеялся и отчетливо услышал звук своего смеха. А потом звуки словно волной накатили на него: пересвист ранних птиц, шорох ветерка в кронах деревьев, похрустывание травы там, где пасся жеребец. Оказывается, луговина, благоухающая травой и цветами, была изумрудно-зеленой и очень яркой, яркой как никогда. Все органы чувств Дэвида вышли из ступора одновременно и теперь жадно наслаждались жизнью, упиваясь тем, что еще способны на это.

Снова засмеявшись, Дэвид опустил дуло пистолета и выстрелил – в землю у ног Джонни. Пуля взрыла дерн, заставив того отскочить. Дэвид отбросил пистолет и пошел к своему жеребцу. Дик окликнул его раз и другой, что-то крикнул, но он даже не замедлил шага. Вскочив в седло, Дэвид направил Грома в сторону дороги.

С острым ощущением жизни пришла и физическая усталость, сказалось похмелье и недостаток сна после бурной ночи, но, несмотря на все это, Дэвиду было на редкость хорошо. Им овладела беззаботность, от недавнего уныния не осталось и следа.

Подхлестывая Грома, он думал о том, что сегодня впервые в жизни нашел в себе силы не убить человека. Дэвид знал: никто не посмотрит на это с его точки зрения, все и каждый решат, будто он выказал презрение к Джонни за его неумелый выстрел. Дэвид не хотел объяснять этого даже Дику, который, быть может, уже обдумывал очередную непристойную песенку, на этот раз в его честь, ибо что может быть непристойнее и грязнее, чем игры со смертью.

Улыбаясь, Дэвид пустил жеребца в галоп, торопясь в Тревелайн-манор.

Приехав домой, он увидел, что родители уже сидят за чаем на веранде. Оттуда открывался вид на просторную лужайку, мягким уклоном спускающуюся к речушке, чьи прихотливые изгибы отмечали купы плакучих ив.

Дэвид проголодался, поскольку не держал крошки во рту со вчерашнего вечера. Встретив по пути на веранду горничную, он отправил ее на кухню за холодной телятиной.

На веранде был накрыт чайный столик. Дэвид подошел к матери и коснулся ее щеки легким поцелуем.

– Добрый день, папа.

Лорд Тревелайн сердито нахмурился.

– Неважно выглядишь, сынок, как молодой повеса после бурной ночи. Скажи-ка, Мэри, когда наш отпрыск в последний раз почтил нас визитом? Сдается мне, недели две назад.

«Посмотрим, что он скажет, прослышав про дуэль», – подумал Дэвид. Это, конечно, случится в самом скором времени, ведь даже чума не разносится так быстро, как сплетни и слухи. Однако безмятежное настроение так завладело им, что он благодушно ответил отцу:

– Ну что вы, сэр! Едва ли так давно.

– Все в порядке, милый, – со смехом промолвила мать и потрепала его по щеке.

Лорд Тревелайн вернулся к чаепитию, а она поднялась, чтобы наполнить чашку Дэвида. Мэри Тревелайн, статная и светловолосая, утверждала, что в жилах ее течет скандинавская кровь. Так или иначе, по виду она была настоящая северянка, голубоглазая и белокожая, а ее муж был смуглым брюнетом.

Родители отличались не только внешне, что не переставало удивлять Дэвида. Отец, человек серьезный, даже суровый, рьяно придерживался самых косных дворянских традиций. В палате лордов он пользовался хорошей репутацией, к обязанностям крупного землевладельца относился ответственно. Мэри Тревелайн, открытая и веселая, любила необидно пошутить, хотя ее шутки далеко не всегда доходили до мрачного супруга. Более того, лорд Тревелайн находил излишнюю веселость фривольной.

Вот и на этот раз он заметил:

– Что вы находите смешным, мадам? Такой образ жизни ни к чему хорошему не приводит. А тебе, Дэвид, не мешает прислушаться к словам человека, умудренного жизнью.

– Перестань, Чарльз! – воскликнула мать. – Мальчик еще очень молод, у него горячая кровь и живое воображение. Рано или поздно он остепенится.

– Ах вот как, он молод! Насколько мне помнится, ему двадцать три! В эти годы я управлял поместьем!

– Ты уже не раз упоминал об этом, дорогой, – вздохнула леди Тревелайн.

– Вы еще вспомните мои слова, мадам. Чем раньше остепенишься, тем лучше. Если наш сын будет продолжать в том же духе, к тридцати годам он окончательно погубит все наши надежды. Повеса и картежник в достойной семье, подумать только!

– Одной ходячей добродетели вполне довольно для семьи, – отозвалась леди Тревелайн так тихо, чтобы не расслышал муж, но достаточно громко для Дэвида.

Тот откашлялся в ладонь, чтобы скрыть улыбку. Он обожал пикировку между родителями, если можно назвать пикировкой диалог с человеком, лишенным чувства юмора. Дэвид постоянно вспоминал, какую характеристику дал его отцу Дики Берд.

– Твой отец, друг Дэвид, напоминает один из тех надутых свиных пузырей, которые есть на каждой ярмарке. За полпенни каждый может получить удовольствие, бросая в них заостренные палочки. Если повезет проколоть пузырь, полагается приз. Так вот, твоя мать, бедняжка, раз за разом попадает в цель, но увы! Лорд Тревелайн не в состоянии осмыслить попадание, он попросту надувается спесью, как новой порцией воздуха, и тем самым лишает ее заслуженного приза.

Именно это случилось и теперь.

– Насколько спокойнее я бы себя чувствовал, будь у нас еще один сын, с врожденным чувством ответственности!

– И кто же, позвольте спросить, сэр, виноват в том, что у нас нет других детей?

С минуту лорд Тревелайн молча смотрел на жену. Казалось, он лишился дара речи. Даже Дэвида поразил неожиданный и резкий выпад матери.

– Ну а поскольку других детей нет и не предвидится, – невозмутимо продолжала леди Тревелайн, – вам, сэр, следует проявлять больше терпения к вашему единственному сыну. Кто, как не он, подарит вам внука... возможно, внука с врожденным чувством ответственности.

Лицо ее мужа, и без того красное от полнокровия, побагровело. Он вскочил из-за стола, опрокинув чашку, и бросил салфетку на белоснежную скатерть.

– Мадам, вы забываетесь!

Ничего больше не добавив, лорд Тревелайн пошел прочь, едва не сбив с ног горничную, входившую с завтраком для Дэвида. Тот принялся за холодную телятину, избегая смотреть на мать.

Вскоре, однако, непринужденная беседа возобновилась. Со свойственной ей безмятежностью Мэри Тревелайн начала пересказывать сыну местные сплетни и слухи. Для обоих это был своего рода ритуал. Проводя в Лондоне почти все время, Дэвид никак не мог быть в курсе событий и с удовольствием узнавал о них от матери, а та наслаждалась возможностью выговориться. Мэри Тревелайн вкладывала в свои рассказы изрядную долю сарказма, тем большую, чем пикантнее были похождения соседей.

С аппетитом поглощая мясо, Дэвид слушал мать очень внимательно, порой вставляя замечание или вопрос. Утолив голод, он уселся поудобнее. Внезапно его внимание привлекла одна из новостей.

– Что? – переспросил он. – Ты что-то сказала про леди Анну?

– Я упомянула ее сына, Уильяма Монроя. Помнишь его?

– Еще бы мне не помнить, если отец чуть не каждый день приводит его в качестве плохого примера! Мол, если я немедленно не возьмусь за ум, то кончу так же, как Уильям Монрой, то есть в изгнании.

– Не тревожься об этом, милый. – Улыбнувшись, мать снова ласково потрепала его по щеке. – Пока я жива, этого не случится.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю