Текст книги "Две пасхи"
Автор книги: Пантелеймон Романов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Романов Пантелеймон Сергеевич
†
Две пасхи
I
ОШИБКА
По борьбе с религиозными предрассудками объявлено было уетроение комсомольской пасхи.
В уездном отделе образования с самого утра шла работа: клеили, красили, расчесывали лен на бороду Саваофа, шили сарафан для богородицы.
Каждые пять минут вбегал заведующий и с наивным видом начальника, которому кажется все легко, покрикивал:
– Скорей, скорей, ребята! Что вы копаетесь до сих пор!
Режиссер в закапанных краской штанах и в валенках, с утра ничего не евший, недовольно огрызался и ворчал на каждое замечание:
– Говорили, с факелами пойдем, а сунулся в отдел за керосином, там говорят, где раньше был, перед самым праздником лезешь.
– Что ж святых-то мало сделали? – сказал заведующий.
– А льны на бороды выдали? Что ж мы их, бритыми пустим?
– Из пеньки сделайте, откуда ж я вам льна возьму.
– То-то вот – из пеньки. Устраивай им пропаганду, бога ниспровергай, а тут… ну, какая это, к черту, пародия на Саваофа! – сказал режиссер, отходя и издали глядя на унылого малого с привязанной бородой. – Чертей тоже неизвестно из чего делать. Да народу небось никого не будет.
– Народу тьма будет, – сказал заведующий, – потому что идейная пропаганда. По городу везде расклеено объявление и сказано, что бесплатно всем;
– Ну вот и не пойдет никто. Им раз плюнуть: пришлют из центра постановление, а тут весь избегаешься, прежде чем достанешь, что нужно. Куда богородица-то делась?.. Вот она. Что ты шляешься! С клеем, что ли, за тобой ходить! Где тебе подклеивать?
– Ну, вы поторапливайтесь, правда, а то вовсе ерунда выйдет… Что ж ты мантию-то наизнанку напяливаешь?! – крикнул режиссер. – Чертова кукла!
– А кто ее знает… – сказал унылый малый.
– «Кто ее знает»… По звездам-то не можешь разобраться?!
Что ж они у тебя под низом будут?
Он стоял перед унылым малым с банкой клея в руках и с раздражением смотрел на него.
– А держава где у тебя?
– Вот ламповый шар дали из читальни.
– Опять – ослы!.. Что ж ты впотьмах с ламповым шаромто будешь? Раскокаешь его, а там и читать не с чем. И так одна лампа на всю читальню осталась. А плакаты готовы?
– Черт их знает, – сказал помощник заведующего и пошел в соседнюю комнату, где на полу и на столах ребята рисовали краской плакаты.
Один лохматый малый, со светлыми, совсем белыми волосами, обтер кисть о подол рубахи и оглянулся, на других, как оглядывается в мастерской живописец, меняя кисти, чтобы дать себе отдых. Буквы у него в конце каждой строчки уменьшались и загибались книзу.
– Что ж ты не мог рассчитать наперед-то, балда! – крикнул ему помощник заведующего. – И потом: что же ты пишешь?
«Нам не нужны небесные дядки»… Мягкий знак-то проглотил?
Ведь тебе же написано, дураку. Одной строчки грамотно списать не можешь!
Малый только посмотрел на образец и на свое писание, потом немного погодя проворчал:
– Нешто за кажной буквой угоняешься…
– Иван Митрич, – сказал с раздражением подошедший режиссер, – что же это за хвосты чертям выдали, посмотрите, пожалуйста. Я просил толстых веревок, а они прислали сахарной бечевки. Что они смеются, что ли, над нами?!
– Ну, скрутите в несколько раз, только и всего. А Будда китайский сделан?
– Сделали. Это самый трудный. Уж с чайницы скопировали.
– Ну и ладно, Только, Будда, ты ведь должен на корточках сидеть. Где он? Слышишь, Будда, ты на. корточках сиди.
– Ну, готовы? – крикнул заведующий. – Я вам подводу велел приготовить. До монастыря на ней ступайте. А то погода такая, что не дай бог. Чертям-то пока накинуть бы что-нибудь дали. А то замерзнут.
Все стали выходить.
– Стой, стой! Оторвешь! – раздался испуганный голос в темноте.
– Что оторвешь? Чего стал? Проходи.
– На хвост наступил. Пусти, говорят!
– А ты распускай больше. На руку-то не мог перекинуть?..
У подъезда стояла телега, на передке которой бочком сидела, нахохлившись, какая-то фигура, держа вожжи в руках.
– Плакаты взяли?
– Взяли… Какой тут черт плакаты – зги божией не видать.
– Нуг трогай! Будда, на корточках сиди, пожалуйста.
– Едем, а зачем едем – никому не известно, – говорил режиссер, – носу своего не видно, а мы с плакатами и в гриме.
– Не надо было про идейное говорить, шшто не придет, – сказал помощник заведующего, – особливо, когда первый раз устраиваешь.
– Пожалуй…
Телега, подскакивая на обтаявших, камнях, ехала вниз по улипе. В густо нависшем тумане, из которого падали редкие капли дождя, едва заметно, мутно светились кое-где окошки домов да на углах улиц редкие фонари.
– Да, напрасно про идейное объявили… – сказал кто-то еще раз.
– Не буду я больше сидеть на корточках, какого черта! – сказал Будда.
– Э, ну тебя совсем, сиди, как хочешь.
Черти уже начинали мерзнуть и стучать зубами. Когда подъехали к монастырю, там все было темно. Лошадь отправили обратно и, выбрав посуше местечко, стали подпрыгивать, чтобы согреть ноги.
– Ну, конечно, ни один черт не пришел, – сказал с раздражением режиссер. – Теперь грим от дождя расползется – все на чертей будем похожи.
– И как это черт его надоумил про идейное написать…
– Да… Теперь вот что: подождем, когда будут сходиться к заутрене, тогда и начнем.
– Хоть бы поскорей утреня начиналась, – сказал Саваоф, пряча от холода то одну, то другую руку в карманы, в которых он держал ламповый шар. – Вот этого черта навязали еще. Все руки об него обморозил…
Все стояли на пустой темной площади перед монастырем и приплясывали от холода. Из калитки дома напротив вышла было какая-то тень, но сейчас же шарахнулась обратно.
– Когда– ж заутреня-то начнется? Уж половина двенадцатого.
– Через полчаса. На пасху всегда в двенадцать начинается.
– Погреться бы куда-нибудь пойти, да неловко. Пойди у церковного сторожа спроси, когда начнется, а то что-то странно: полчаса до начала, а там еще никого нет.
Один из чертей, придерживая хвост, побежал к сторожке, постучал в окошечко, что-то поговорил через стекло, стараясь не попадать в полосу света, и вернулся.
– Вот это так угодили. Это получше идейного: утренято по-старому в двенадцать, а по-новому – в два часа начинается!..
– Тьфу!.. Ведь это околеешь тут до двух часов. Лошадь как на грех еще отпустили. Ноги вдребезги промокли. Пойдемте в сарай, что ли, погреться, там все-таки не так мокро.
Все, пробравшись в ворота стоявшего на площади сарая, отыскали ощупью впотьмах сваленную в углу прошлогоднюю солому и присели на корточках, сбившись для тепла в кучу.
– Вот как хозяин заглянет сюда с вилами… – сказал режиссер, – вот тебе будет представление!..
– Ах, черт! Вот устряпаДи штуку. Хоть бы один дьявол вышел. А ведь объявление небось все читали.
По площади кто-то проехал на телеге. Слышно было, как разбрызгивалась грязь, смешавшаяся со снегом. Потом телега вернулась обратно.
– Ребята, где вы? – послышался голос заведующего,
– Здесь…
– Утреня, оказывается, в два часа…
– То-то вот – оказывается…
– А я езжу по всей площади, ищу вас. Чтой-то вы сюда забились?
– Забьешься…
– Ах, черт, вот маху дали. Никто не пришел?
– Ни одной души. Тут нужно было музыку пропустить сначала, потом ребят накрасить всеми цветами, тоже Пропустить.
И чтоб места – ограниченное количество.
– Это верно… Замерзли небось?
– Еще бы не замерзли. Мокрые все, как собаки.
– Ну, садитесь скорей, нынче уж не стоит. Черти небось закоченели совсем. Будда, садись как следует, что ты все на корточках!
– Озяб очень…
Все стали молча рассаживаться на телеге. Вдруг послышался звон разбитого стекла. Кто-то плюнул и скаэайз
– Так!.. Чтоб тебя черти взяли!
– Что там?
– Державу разбил.
– Эх, тюря! Последний абажур…
– Ну садитесь, садитесь. Ой, черт, что это мокрое попало под сиденье?
– Это мой хвост, – сказал один из чертей.
– Так оторви его к дьяволу, что ж ты распускаешь его, когда и без того все мокрые.
Обратно ехали все молча. Только заведующий покачал головой и сказал:
– И как это меня черт угораздил, же понимаю.
– Что?
– Да вот ошибку эту допустил: про идейное-то упомянул.
II
ПУСТЫЕ ГОЛОВЫ
Вечером, накануне пасхи, когда в пригородном селе допекались последние куличи, около Народного дома толкался какой-то народ, подставляли лестницы, что-то устраивали. А потом на фронтоне дома ярко вспыхнули красные электрические звезды.
– Что там такое? – спрашивали друг у друга редкие прохожие.
– Э, пустые головы… ребята все пропаганду свою устраивают против бога. Люди в церковь собираются, а они – чертте что.
– Наши мужики грозились, что ежели они будут безобразничать, то соберутся и искблотят всех.
– Ну, да слава богу, на нее, на пропаганду-то эту, внимапия никто не обращает: в прошедшем году ни одного человека не было; поездили, поездили да так и вернулись ни с чем. Хотели было перед церковью безобразие устроить.
– Нынче, кажись, чтой-то еще придумали. Гимнастику будут у всех на глазах делать, музыка будет…
На улице показался отряд мальчиков со знаменами и барабаном, направлявшийся к Народному дому.
Из калитки выскочила молодая баба в накинутом на голову платке.
– Тьфу ты пропасть, думала, солдаты идут, – сказала она.
Но все-таки остановилась посмотреть. Шедшие по краю мостовой прохожие тоже остановились и стали смотреть.
– На что время тратят… Вместо того чтобы делом заниматься, а они…
– А все-таки ладно идут, – сказал кто-то. – Малыши, а любо глядеть.
– Намуштровались за год-то.
– Глянь, еще идут! – крикнула стоявшая у калитки женщина в полушубке.
Показался еще отряд, более взрослых.
– И девки туда же! Ах, пустые головы. Вместо того чтобы в семье праздник встречать по-христиански, они антихристу в лапы лезут.
Где-то за углом заиграла музыка, и на площади показался еще отряд с оркестром музыки.
У калиток стал показываться народ.
– Какое безобразие! Под великий праздник – музыка. О господи, как только терпишь, милосердный, – сказала, вздохнув, пожилая женщина.
– Стараются музыкой завлечь, – сказал кто-то. – Только бы шли – они на всякие штуки пуститься готовы.
– Не очень-то пойдешь… Там, говорят, по билетам да за плату.
– О?! Значит, что-нибудь особенное придумали, раз плату положили.
– Да, говорят, сочинили какую-то штуку.
– О, пропасти на них нет, – сказала пожилая женщина, вздохнув, религию не почитают, старших не уважают…
Все замолчали и смотрели вслед уходящим отрядам.
– А дорогие билеты? – спросил кто-то.
– Если пораньше захватить, и дешевые найдешь. Старикам и старухам, говорят, вход бесплатный.
Пожилая женщина хотела было еще что-то. сказать, но промолчала. Потом немного погодя спросила:
– Ас каких лет?
– Что с каких лет?
– Да вот бесплатно-то?
– Ну, как сказать… вот тебя пропустят. А ежели – помоложе, то плати.
– Нет, скажи пожалуйста, как выравнялись ребята…
И сурьезные какие. Идут, ровно тебе настоящие солдаты.
– Говорят, к попу приходили рясу просить, – сказала женщина в платке.
– Зачем?
– Что-нибудь выдумали…
– Взять бы хворостину хорошую… Что за поношение!
– Ну, да ведь все равно народу-то никого не будет. Перед, пустыми стенами поноси, как хочешь.
– Нет, туда что-то побежали как будто.
– Такие же пустые головы, как они.
– Говорят, будто дьячок послал, жену смотреть, как нашего попа представлять будут.
– Небось попадья придет, не утерпит. Вот бы поглядеть, как она себя будет чувствовать.
– Ей и стоит…
На улице показалась группа взрослых.
– Куда вы? – крикнули им от калитки.
– Пойтить посмотреть, что эти умные головы вытворять будут.
– Попа, говорят, будут изображать?
– Там и попадья поцала…
– О? Подождите, вместе пойдем.
– Нет, это правда, надо пойтить посмотреть. Ежели безобразие какое, то прекратить. А то их оставили без больших, о|уи там черт знает что разведут.
– Куда бежите? – крикнуло несколько голосов от калиток, когда шедшие подходили к концу улицы.
– Хотим безобразие это прекратить, – ответило несколько голосов.
– И хорошее дело.
– А ты, бабушка, куда?
– Да вот посмотреть хочу, что эти разбойники будут делать. Может, после этого и жить больше нельзя.
– А денег откуда возьмёшь?
– Нам бесплатно, кормилец, объявили.
– Это другое дело…
– А ведь иные, поглядите, как на настоящее представление идут.
– Чтой-то старух-то сколько привалило?
– Им бесплатно.
– Небось рады эти молокососы, что к ним столько народу идет смотреть. А того не понимают, что идут над ними же смеяться, говорили в толпе, которая уже приближалась к освещенному театру.
Из театра вышло несколько ребятишек. Увидев приближающуюся толпу, они бросились обратно. Слышно было, как торопливо, испуганно захлопнулись двери и как зазвонил телефон.
Толпа остановилась около театра,
– Что ж они заперли-то?
– Должно, рано еще. Ждут, когда наберется побольше.
Простояли минут десять.
Вдруг послышался дребезг колес по мостовой. Кто-то быстро ехал к театру. Оказалось, что это начальник милиции с двумя милиционерами. Они быстро осадили лошадь у подъезда и выскочили С таким поспешным видом, как будто прискакали по чьему-то вызову.
– Вы что тут собрались? – спросил подозрительно начальник милиции у толпы.
– Билетов ждем. Да что ж они, товарищ начальник, назначают в десять часов, а уж сейчас больше десяти, – сказал крайний человек в поддевке.
– Да еще в середку не пускают. Ведь теперь не лето.
– Час простоим да и разойдемся…
– Тьфу, черт! А я уж думал… – сказал начальник и не договорил.
– Прикажите пускать начать. До каких же это пор ждать! – послышались еще голоса.
– Сейчас распоряжусь.
– Матушки, милиция! – крикнул кто-то из темноты, и в свете фонарей показались фигуры бегущих к театру людей.
– Отпирают! Не напирайте там! – кричал какой-то человек в рыжей меховой шапке.
Люди, спершись в дверях и выставив для защиты боков локти, проламывались в открывшиеся двери. А в дверях стояли милиционеры и кричали на всех:
– Граждане, осади! Других подавите.
– А вы пропускайте. Чего вы держите! – кричали сзади.
– Напирай сильней! Старухи, не толкайтесь под ногами, куда вас лихая столько натащила! Вам в церкви место, а не тут.
Старый человеке, а тоже лезешь!
– Им бесплатно, – сказал кто-то.
– Батюшка, а меня пропустят? – спрашивала пожилая женщина у человека в рыжей шапке, к которому ее прижали грудь с грудью в толпе.
Человек в рыжей шапке, отклонившись головой назад, чтобы несколько издали посмотреть на лицо женщины, сказал:
– Навряд… молода. О, черт их возьми, ну прямо все бока растолкали.
– Там небось, в зале-то, никого нету. Они нарочно давку такую устраивают. Ведь это какой народ: где тесно, он туда и прет.
– Сама-то зачем прешь?
– Я раньше пришла.
А стоявшие сзади смотрели на ломившуюся толпу и говорили:
– Ну, прямо за людей стыдно. Нарочно пошла посмотреть на народ.
– Я тоже. А учителя прошли с таким видом, как будто на какое важное дело идут. Да проходите вы там – сейчас уж небось начнется! – крикнула женщина в вязаной шапочке.
– Куда ж тут проходить! – сказал раздраженно рабочий, которого сдавили со всех сторон так, что он, положив локти на плечи старух, точно плыл, куда его несло течением. – «Вы-то чего сюда приперли?
– Это не ваше дело, – сказала женщина в вязаной шапочке. – Устраивается не для вас одних, а для всех.
– Для всех ежели устраивать, так тогда кому нужно – не попадет.
– Поставили бы хорошую цену, вот бы тогда призадумались, а то бежит всякий, кому не лень. Да еще старух этих набилось. Откуда они взялись только?!
– Граждане, не напирайте! – кричал милиционер. – Временно закрываю двери, а то давка.
И он закрыл двери.
– Вот тебе, здравствуйте! Ждали, ждали и опять ждать.
Пришли – еще утреня не начиналась, а уж теперь небось половину отслужили, а у них еще народ весь не прошел.
– Да еще места не достанешь… – говорили в толпе.
Минут через десять двери открылись. Какая-то старушка юркнула было внутрь, но милиционер поймал ее за хвост и вытеснил обратно.
– Граждане, не толпитесь, расходитесь – нету мест больше. Не приказано.
– Тьфу! Чтоб тебя черти взяли, – сказал кто-то, – два часа стоял»
– А может, стоячие, батюшка, есть, – сказала старушка.
– Нету стоячих! Все вышли. В церковь лучше иди.
Некоторое время непопавшие все еще стояли перед закрывшимися дверями, словно дожидаясь чего-то. Потом медленно стали расходиться.
– Откуда идете? – спрашивал кто-нибудь по дороге.
– Да вот ходили было посмотреть, что эти пустые головы там устроили.
– Видели что-нибудь?
– А ну их к свиньям! Нешто туда пробьешься, кабы у них организация была, какая следует. Знают, что народу будет много, и не могли места заранее распределить. Теперь вот утреню пропустили.
1922–1923
