Текст книги "Операция «Сокол»"

Автор книги: Пантелей Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Пантелей Михайлов
Операция «Сокол»
Рассказ сотрудника СМЕРШ[1]1
  СМЕРШ – смерть шпионам, контрразведка во время Великой Отечественной войны.


[Закрыть]

1

Случилось неожиданное, хотя на войне можно ожидать всякое. Вражеская артиллерия внезапно обрушила огонь на позиции гаубичной батареи 889-го стрелкового полка. Снаряды ложились с такой губительной точностью, что за несколько минут все орудия были разбиты. И произошло это в то время, когда полк и дивизия, в состав которой он входил, готовились к дальнейшему наступлению.

Начальник СМЕРШ дивизии майор Шамин приказал мне, старшему лейтенанту, и капитану Обухову расследовать это происшествие и выявить причины обнаружения батареи противником. В ходе расследования выяснилось: гаубичный дивизион под командованием лейтенанта Быкова занял позиции ночью, до рассвета маскировка была полностью завершена. Всякое движение на позициях в дневное время строго запрещено, разведки самолетами противник не предпринимал; кроме того лес, протяженностью три километра, надежно защищал позиции как от воздушного, так и наземного наблюдения. Таким образом, все обычные способы обнаружения исключались, исключалась и случайность – слишком уж точен был обстрел...

Таков коротко был наш доклад начальнику контрразведки, который тотчас был доведен до сведения командира дивизии генерал-майора Данилевского и, естественно, представлен выше.

Вечером того же дня комдива Данилевского и начальника СМЕРШ Шамина вызвали в штаб армии. Было уже темно, когда они подъехали к двухэтажному дому, в котором до войны размещалось сельскохозяйственное училище. Данилевский прошел к командующему, а майор Шамин – к начальнику контрразведки армии.

...Генерал-полковник Гордов встретил комдива приветливо, пожал руку, усадил к столу, спросил будничным тоном:

– Что нового на вашем участке, Федор Семенович?

– Пока спокойно, товарищ генерал, – помедлив, подавляя тревогу, ответил Данилевский. – Как я доносил вам, вчера полк Павлюка завязал бой и улучшил свои позиции. В результате укрепилось положение всей дивизии.

– Как вы считаете, если противник предпримет крупный контрудар, в вашей полосе он не прорвется? – спросил командующий, испытующе взглянув на комдива.

– Я полагаю, для такого маневра у противника нет достаточных сил. Даже если он предпримет что-то подобное, мы сумеем отразить. Разрешите? – Данилевский подошел к карте, занимающей всю стену комнаты, на которой линия фронта армии и его дивизии была обозначена флажками. Эта линия походила на выступ. – Вместо того, чтобы стягивать войска в этот выступ, противник скорее всего постарается ликвидировать его, то есть выровнять с флангами. Иначе возможно окружение...

Данилевский докладывал свою точку зрения, смотрел на карту, а видел развороченные позиции батареи, с тревогой думал, что если в дивизию заброшен агент, то катастрофа может повториться и в больших масштабах. Он готов был высказать свою тревогу, но командующий армией не затрагивал этого вопроса, видимо, считая это задачей контрразведки и незачем сковывать ее действия...

В это время майор Шамин сидел у начальника СМЕРШ армии генерал-майора Зарелова, докладывал версию, разработанную совместно с контрразведкой полка. Надо отметить, Шамин обладал привлекательной внешностью – плотный, с русыми вьющимися волосами, голубоглазый, с открытым добрым лицом, что не совсем вязалось с родом его занятий, и голос у него был мягкий.

– Если предположить, что у нас действует шпион, то... – сказал он тихо.

– Не предполагать надо, товарищ майор, а работать! – нетерпеливо перебил Зарелов.

– Я докладываю вам нашу версию, товарищ генерал, – возразил Шамин. – У нас нет никаких доказательств.

– Зато такие доказательства имеются у контрразведки фронта. Это плохо, товарищ Шамин. Плохо работаете. – Зарелов и Шамин хорошо знали друг друга, но профессия обязывала подозревать даже родного брата, тем более в столь чрезвычайной ситуации. – Ладно, продолжайте вашу версию.

– Допустим, вражеский агент существует, – хмурясь, однако спокойно продолжал Шамин. – Отсюда два варианта. Первый – агент заброшен к нам во время боев или оставлен при отступлении. Второе – агент внедрен к нам давно. Первое можно исключить. Неосведомленному агенту требуется время для ориентировки, к тому же – радиосвязь для быстрой передачи сообщения. Второе более убедительно, может служить основой разработки операции. Этот агент давно сидит у нас, он «свой человек». Возможно, связан с работой штабов или близок к командному составу. Должен иметь агентуру, каналы связи.

– Это совпадает с мнением контрразведки фронта, – уже спокойнее сказал генерал. – А кто у вас в 889-м стрелковом полку?

– Капитан Обухов, помощник – старший лейтенант Михайлов.

– На каком счету они у вас, товарищ майор? Ваше личное мнение?

– Самое хорошее. Способные офицеры, грамотные и... бдительные. Головой ручаюсь, товарищ генерал.

– Голову поберегите, – усмехнулся Зарелов. – Именно в 889-м стрелковом полку обосновался агент абвера – и надо думать, не рядовой. Надо взять под контроль все штабы полка, всех, кто в них работает или связан с ними, установить надежную охрану штабных документов, особо во время боя и на марше. Это пока все, что следует предпринять до получения указаний. – Генерал Зарелов долго пристально смотрел прямо в лицо Шамина, еще раз подчеркнул: – Это пока все, что от вас требуется, до поступления приказа. Обстрел батареи – это чистая случайность...

20 декабря 1943 года мы получили секретный приказ о создании оперативной группы и некоторые ориентировочные указания по розыску немецкого агента, осевшего в 889-м стрелковом полку. Руководителем группы назначался капитан Обухов, в состав ее вошел и я.

С Александром Васильевичем Обуховым нас свела солдатская судьба в августе сорок первого под Новосибирском, на станции Ояш, где формировалась Сибирская дивизия. Там состоялось наше короткое знакомство. Он сразу же расположил к себе своей душевной чуткостью, покорил энергией, неиссякаемым оптимизмом. Немалое значение имело и то, что он был кадровым военным. В конце тридцатых окончил полковую школу, получив звание замполита и знак «Отличник РККА». Остается добавить, что по образованию он был учителем, с девяти лет работал, добывая трудный хлеб для семьи, отец погиб в гражданскую, защищая власть Советов. С таким человеком свела меня судьба в сорок первом. Затем мы воевали на Северо-Западном фронте, можно сказать, два года были по соседству, но ни разу не встречались. Встреча произошла в сентябре сорок третьего на Брянском фронте уже в органах СМЕРШ, куда я был направлен. Тут, к моей радости, и оказался Александр Васильевич Обухов – начальник полковой контрразведки.

Теперь на него возлагалась ответственность за ликвидацию фашистского агента или агентуры. Да, это была ответственная задача – и военная, и политическая, и моральная. Согласитесь, даже в мирное время сознавать, что рядом с тобой ненадежный товарищ, который может подвести в любую минуту, – чувство гнетущее, а тут – шпион в полку, среди твоих боевых друзей, на передней линии фронта. Выявить и обезвредить его, не сея паники, стало задачей операции, получившей кодовое название «Сокол». На помощь нашей группе контрразведка фронта направила капитана Потапова, который должен был работать в тесном контакте с нами, однако в подчинение капитана Обухова не входил, а подчинялся контрразведке дивизии, майору Шамину. Капитан Потапов прибыл к нам маршевой ротой в звании старшины. Посовещавшись, было решено «посадить» его во взвод связи радистом, где как раз оказалось свободное место...

Вскоре же наш полк вывели во второй эшелон, его место на передовых позициях занял 882-й стрелковый полк.

2

Бдительность, как известно, всегда граничит с подозрительностью, тут важно не потерять чувство меры, сохранить контроль над собой. А мне казалось, что я теряю и то, и другое. Постоянно был настороже, следил за работой сотрудников штаба, связистов, хотя понимал, что это нелепо. Поздним вечером, заперев сейф, где хранились полевые карты и приказы, я оставлял неприметный для непосвященного знак на замке и дверце, спозаранок бежал проверить: нет, никто в сейф не лазил.

Словом, я не знал ни сна, ни покоя, и все напрасно. Враг никак не проявлял себя. Никакой ниточки, а ведь она должна быть. Должна! Я рассуждал так: если задача агента – передача разведданных о нашем переднем крае, то, сидя во втором эшелоне, он терял всякую ценность. Поэтому он будет искать повод попасть на передовые позиции, к этому его могла подтолкнуть и забота о собственной безопасности, там у него больше возможностей уйти в случае провала.

И вот такой случай произошел, к тому же во взводе связи.

Был обеденный час. Связисты ушли в столовую. Командир взвода лейтенант Егоров задержался за рабочим столом – просматривал документы. Он не сразу обратил внимание, что в помещении остался сержант Соловьев. Сержант против обыкновения выглядел несколько растерянным, в руках держал свой вещмешок и точно не знал, что с ним делать.

– В чем дело, сержант? – спросил Егоров. – Почему не идете на обед?

Такой естественный вопрос будто смутил Соловьева.

– Сейчас... иду, – ответил он, продолжая держать вещмешок в руках.

– Что случилось? – снова спросил Егоров. – Положите мешок, объясните, что же произошло?

Соловьев опустил вещмешок на пол, медленно приблизился к столу.

– Я, товарищ лейтенант, хотел обратиться к вам с просьбой, – как-то нерешительно начал он. – Если вы располагаете временем, прошу выслушать меня. Если вы помните, когда мы переходили сюда, я по вашему приказу остался сопровождать имущество полка. Все уже было упаковано и погружено, когда какие-то гражданские люди принесли раненого солдата. Ранение было тяжелое, смертельное. Автоматная очередь в живот. А солдат был в полном сознании. Говорил, повторяя одно и то же: «Я поправлюсь, мы с тобой дойдем до Берлина. Если умру, ты отомсти за меня... отомсти...». Мы оказались земляками. Он умер по дороге в медсанбат. Он умер, но его слова день и ночь стоят у меня в ушах... – Соловьев поглядел в окно, вздохнул. – Поэтому прошу вас, товарищ лейтенант, отпустить меня на передовую.

– Просишься в бой? В стрелковую роту? – Егоров не смог скрыть удивления.

– Именно так, товарищ лейтенант, в бой, в атаку, с винтовкой в руках, – мимолетная усмешка тронула губы сержанта. – Если я вас не убедил, то есть не обосновал причину тому, добавлю еще: меня мучает совесть, что я отсиживаюсь в штабе, когда другие гибнут. Что я скажу людям, землякам после войны?..

– Прекратите демагогию, сержант! – не выдержал Егоров. Он чувствовал фальшь и в голосе Соловьева, и в самих словах, видел его уклончивый взгляд, и в нем нарастала неприязнь к нему. Егоров знал Соловьева как хорошего радиста, исполнительного, дисциплинированного солдата. Ну, а что же он представляет собой как человек? Необщительный, даже скрытный, и это все. А может быть, его в самом деле совесть мучает? Хотя по виду этого не скажешь... – Я просто так замены вам не найду, сержант, – произнес Егоров хмуро. – Но вопроса не снимаю. Обдумаю. Можете идти...

Соловьев как-то заискивающе улыбнулся и вышел.

Лейтенант Егоров снова взялся за документы, но сосредоточиться не мог. Мысли крутили вокруг сержанта и его неожиданной просьбы. Поражало его поведение радиста, словно увидел его с изнанки, и это было неприятно, вызывало недоверие и подозрительность.

– Каков же он тип, – раздраженно заключил Егоров, складывая документы в папку, – святой мученик...

В это время в кабинет вошел капитан Обухов.

– Ты все корпишь? А я ищу тебя в столовой, – проговорил весело. – Почему такой смурной, лейтенант?

– Всевидящее око контрразведки, – усмехнулся Егоров. – Присядь, послушай. Тут у меня произошел странный разговор...

– Чего же здесь странного, не пойму, – удивленно пожал плечами Обухов, выслушав рассказ лейтенанта. – Каждый рвется на передовую, в бой.

Егоров досадливо поморщился.

– Странность в поведении Соловьева. Если бы он пришел и сказал прямо и просто: «Хочу бить фашистов своими руками» или что-то в этом роде, я бы понял его.

– Ты его в чем-то подозреваешь?

– В неискренности.

– Ну, это не самый большой грех. Может быть, его обстоятельства вынуждают. Личные, семейные...

– А он разве женат?

– Ну, командир! – Обухов весело рассмеялся. – Чему тебя учат в комсомоле? Ты обязан знать и прадедушку, и прабабушку своего подчиненного.

Шутка капитана пришлась в точку.

– Я только сегодня понял, что совсем не знаю своих людей. Это плохо. – Егоров осуждающе покачал головой.

– В этом ты прав, – серьезно заключил Обухов, вставая, – А Соловьева я бы отпустил. Зачем мучить человека. Радиста подберешь. Хочешь, помогу... Ну, а теперь пошли в столовую.

3

Наш 889-й полк получил приказ о передислокации. К вечеру пошел снег, предвещая наступление зимы. Ночью подразделения вышли на марш. Шли ровно, в темпе, укладываясь в расчетное время. Без задержки переправились через Днепр. Брезжила заря, когда полк вступил в село Стрешин, где было приказано занять исходные позиции для наступления. Стрешин – богатое село, большое. Дома в основном кирпичные, просторные и светлые. Вид село имело совсем мирный, его как будто не коснулась война.

В одном из домов на центральной улице разместился штаб полка. Я обходил комнаты дома, поражаясь уюту и богатой обстановке. Люди в военной форме как-то не вписывались в интерьер, казались лишними, ненужными гостями. Однако они были здесь хозяевами, деловито устраивались, размещали свое имущество. В одной комнате два писаря раскладывали бумаги и карты на столах, машинистка – старший сержант устанавливала свою машинку. Самую дальнюю комнату, выходящую окнами во двор, обживали связисты. Два молодых радиста скучали без дела в ожидании работы, третий, старший, сидел за рацией. Сам командир лейтенант Егоров расположился у окна, наблюдал за двором – там солдаты тянули телефонный кабель. Вид у Егорова был утомленно-настороженный. Да и всех томило ожидание: было известно, что в этот день начнется наступление на деревню Папортное, где противник сосредоточил крупные силы. До приказа, по которому заговорят пушки, руша эту мирную тишину, и который поднимет в атаку все подразделения, оставались считанные часы, может, минуты...

Я вышел из штаба, направился на позиции артдивизии, где находился «старшина» Потапов. Шел медленно, чувствуя скованность во всем теле. Думал я о радисте Соловьеве, который так неожиданно запросился в бой. Да, теперь я сильно сомневался в верности своего предположения. Эта моя «теория» не выдерживала никакой критики. Во-первых, зачем Соловьеву, если он агент, рваться в атаку, рисковать головой? Во-вторых, он терял все возможности для добычи и передачи сведений, какие ему представлял штаб, радиостанция. Единственное, что мог дать ему этот переход, – ускользнуть к немцам во время боя. Неужели его так приспичило?!. Или же это с его стороны ход конем, маскировка?..

Я терялся в догадках, осознавал свои просчеты, но подозрения с радиста не снимал, точнее, это подозрение укоренилось во мне, жило в подсознании. Не снимал подозрения с Соловьева и капитан Обухов. Но тщательное наблюдение за радистом пока не дало ничего, он притих, будто смирился.

Тут я поймал себя на мысли, что хочу видеть радиста шпионом. Почему? А если он окажется честным советским человеком? Разве я не буду этому рад?..

И Потапову во время артиллерийской подготовки и всего боя за село Папортное выявить ничего не удалось. Об этом мы отправили донесение в штаб армейской контрразведки.

На другой день (уже под вечер) после освобождения Папортного меня вызвал капитан Обухов. Он буквально ошеломил меня на пороге новостью:

– Так что, Михайлов, отключайся от радиста. Если он из той стаи, то птица невелика. – Обухов развернул на столе полевую карту. – Смотри сюда. Развилка дорог. Левая дорога идет сюда, на Папортное, правая – на город Жлобин, на позиции противника. В полдень на развилке поставили регулировщика, солдата Смирнова из дорожного батальона. Так вот, регулировщик исчез, пропал без следа. Приехали сменять, а его нет...

Регулировщик – рядовой Смирнов, засунув флажки за ремень, вытащил кисет с махоркой, свернул самокрутку, закурил. В это время на дороге показалась парная конная подвода. Возница осадил лошадей перед развилкой, крикнул регулировщику:

– Здорово, брат!

С повозки спрыгнул второй, с автоматом на груди и незажженной сигаретой в руке. Он тоже поздоровался, попросил:

– Дай-ка огоньку.

Когда регулировщик полез за спичками, он рывком развернул автомат и дал короткую очередь. Оглядев убитого, выдернул из-за ремня флажки, заткнул за пояс, махнул рукой ездовому. Вдвоем они забросили труп в повозку, накрыли соломой, и повозка с ездовым быстро покатила обратно той же дорогой.

Проводив ее взглядом, убийца прикладом автомата перебил указатели на развилке, одернул шинель и взял в руки флажки. Вскоре на дороге появились семь конных повозок. Он махнул флажком направо, той же дорогой направил грузовик, потом легковую машину.

В легковушке ехал майор Рябинин из штаба армии со своим помощником. Проехав от поворота несколько сот метров, майор вдруг спохватился.

– Слушай, сержант, мы правильно едем? – обратился он к шоферу. – Мне кажется, мы повернули на север?!

– Нет, товарищ майор. Я хорошо видел указатель, да и регулировщик махнул сюда.

Рябинин с сомнением покачал головой. Приказал остановить машину, достал компас.

– Смотри, лейтенант, – сказал теперь помощнику. – Эта дорога ведет на северо-запад, в прямо противоположную сторону!

– И на позиции немцев, – кивнул помощник.

– Может, компас обманывает? Дай сюда планшет. Смотрите. Вот село Папортное, где сейчас штаб 889-го полка, А мы поехали куда? Вон куда, от села и дальше.

– Теперь ясно, товарищ майор, – согласился лейтенант, невольно оглядываясь по сторонам.

– Как же так вышло? Какой безголовый мог напутать! Ведь что может получиться из-за такой ошибки-то, а, – проговорил шофер словно для себя, разворачивая машину.

– Мне эта путаница кажется подозрительной, – сказал помощник.

Майор кивнул.

– Сейчас разберемся. Сержант, затормозите рядом с регулировщиком. А вы, лейтенант, опустите стекло, возьмите автомат и держите его на прицеле. Неизвестно, что за тип.

Приказ был исполнен в точности. Однако убийца не оробел и на вопросы майора отвечал спокойно.

– Фамилия?

– Рядовой Смирнов.

– Тебя зачем сюда поставили?

– Направлять движение.

– И куда направлять?

– На правую дорогу.

– Ты из какой части? Кто твой командир?

– Из дорожного батальона. Командир старший лейтенант Капустин.

– Давно тут стоишь?

– С обеда.

– Много машин прошло?

– Нет. Ваша первая.

– Кто ставил указатели?

– Мы. Старший лейтенант Капустин тут был.

– Хорошо, разберемся. Сержант, обезоружьте его!

Убийца схватился за автомат, но тут же обмяк под темным зрачком дула, глядевшего в его лицо.

– Вы не имеете права. Не вы меня поставили. Привезите сюда старшего лейтенанта, моего командира.

Он был обезоружен и посажен в машину рядом с лейтенантом. Рябинин с шофером переставили указатели, и машина пошла на Папортное.

Легковушка шла тихо – дорога была разбита. Ее качало и встряхивало. Особенно это чувствовалось на заднем сиденье. Лейтенанту приходилось все время держаться за спинку переднего сиденья, сжимать коленями автомат, чтобы не колотил по ногам, следить за задержанным и придерживать его локтем, чтоб не валился на него. Задержанный сидел тихо, уткнув нос под воротник шинели. Сперва он сопел, затем откинулся в угол, замер.

К штабу 889-го полка подъехали, когда уже стемнело. Майор Рябинин вылез из машины, приказал лейтенанту:

– Отведи его в контрразведку. Да гляди в оба.

– Слушаюсь, товарищ майор.

Лейтенант дернул задержанного за рукав:

– Поднимаясь! Прибыли.

Но тот даже не шевельнулся. Лейтенант выскочил из машины, резко открыл правую дверцу – тот вывалился на землю. Это был уже труп, с остекленевшими глазами и оскаленным ртом.

Мы с Обуховым еще сидели в его кабинете, раздумывая над новым поворотом дела, когда нам сообщили об этом случае. Труп доставили в медсанбат. Сразу же было установлено: отравление мгновенно действующим ядом, вероятно, цианистым калием, ампула была вшита в воротник гимнастерки.

Вызвали командира дорожного батальона старшего лейтенанта Капустина. Он показал: этого человека не знает. Никогда не видел. Рядового Смирнова не нашли. Дезертировать или перейти к немцам он не мог, Капустин ручался... Указатели на развилке дорог были установлены точно, сам прибивал.

Не было оснований не верить старшему лейтенанту.

Однако расследование этого случая необходимо было провести в части, где служил рядовой Смирнов, поговорить с товарищами. Кто-то же точно знал, что именно он будет стоять в это время на развилке дорог. Почему выбрали его, а может, эти часы? Ведь человек, которым его подменили, не был случайным, каким-то простачком, судя по тому, что имел ампулу с ядом. И еще, с какой целью все это было сделано? Чтобы захватить несколько единиц хозяйственного транспорта (мы уже знали о потерявшихся повозках)? Маловероятно. Ради этого не стоило рисковать своим человеком, по всей видимости хорошо подготовленным, тем более проявлять себя. Что же за всем этим кроется?..

Не придумав ничего лучшего, мы решили завтра начать расследование в дорожном батальоне. Утром я уже собрался ехать туда, когда поступило еще одно чрезвычайное сообщение: в автороте хозяйственной части застрелили шофера Зайцева.

Машина стояла в открытом сарае в углу двора. Капот был откинут. Под машиной ярко горела переносная электролампа, шнур которой был закреплен на козлах для пилки дров, поставленных рядом. Тут же был разложен шоферский инструмент. Зайцев лежал под машиной на спине, виднелись только ноги, казалось, он всецело поглощен работой. Но Зайцев был мертв. На виске чернела пулевая рана.

Место было открытое. Неподалеку ходил часовой. За забором неумолчно трещал движок. Поэтому наверное никто, в том числе часовой, не услышал выстрела.

Солдат из хозяйственной роты, кто первым обнаружил убитого, рассказывал, дрожа всем тщедушным телом.

– Я, значит, шел мимо. Гляжу, из-под машины ноги торчат, Зайцев, значит, там лежит. Думаю, спрошу-ка у него закурить. Окликаю, а он молчит. Думаю, наверно, из-за движка не слышит, уж больно тарахтит движок-то. Наклонился так, заглянул под машину, а он не живой, покойник, значит. Ну, у меня душа в пятки. Как это среди бела дня, да и люди вокруг, застрелить человека. Побежал я в штаб донести, а тут навстречу наш старшина Моряков. Я ему доложил, он меня обратно послал охранять здесь, а сам побег в штаб...

С младшим лейтенантом Левкиным, командиром хозроты, куда в августе был прикомандирован шофер Зайцев, мы просматривали личные вещи убитого. Левкин, то и дело поправляя ремень с кобурой пистолета, характеризовал Зайцева как человека добросовестного, за которым не числилось нарушений, а машина всегда была в порядке. Но одно обстоятельство тревожило и настораживало младшего лейтенанта.

– Вчера, – говорил он, – я отправил Зайцева с машиной на передовую. Вот тут случилось странное. Вместо наших позиций он уехал на Жлобин, к немцам. На полпути застрял, сломалась машина.

– Когда это произошло? Когда он выехал из части?

– Сразу после обеда.

– Как он объясняет этот случай?

– Говорит, направил регулировщик и указатели так стояли. Только не верю ему. Я нашел его, взял на буксир. Указатели стояли правильно. А регулировщика не было.

– Когда это было?

– Уже под вечер.

«Правильно. Майор Рябинин уже перебил указатели, а регулировщика арестовал», – заключил я с облегчением, продолжая осматривать вещи погибшего шофера: кружка, ложка, хлеб, конверты, чистая бумага. В мешочке аккуратно перевязанная пачка писем со штемпелями, тут же письмо самого Зайцева, которое он по каким-то причинам не отправил. Вот что он писал:

«Моя дорогая Тамусенька! Знаю, что письма ты пишешь мне регулярно, в этом уверен. Со своей стороны тоже пишу тебе всегда, как только бывает свободное время. Лишь в ноябре получился некоторый перерыв, так как я уходил в глубокий тыл для связи с партизанами и подрыва немецкого склада. Задание выполнено. Моя милая девочка, как много пришлось, наверное, пережить тебе за это время!.. Особенно меня беспокоит, что в суровую зиму ты осталась без теплых вещей. Если бы можно было перебросить кое-что от моей мамы с Кавказа, но этого пока нельзя сделать... Я счастлив, Тамуся, что ты не забываешь меня. Мы никогда не забудем друг друга. Твой Миша. 22 ноября 1943 года».

– Что за чепуха? – удивленно воскликнул Левкин. – Уходил в глубокий тыл. Никто его не посылал, Вообще он никуда в ноябре не отлучался из роты. А может, он был завербован немцами? Шпион.

– Сразу и шпион! Зачем было Зайцеву выдумывать этот эпизод? Он ведь знал, что письма просматривает цензура, могли возникнуть подозрения, – подумал я вслух. – Просто бахвальство перед любимой женщиной или оправдание. Скажи, младший лейтенант, Зайцев в этом рейсе был один?

– Никак нет. С ним ехал радист Соловьев.

Опять Соловьев из взвода связи лейтенанта Егорова. Я проверил, у него было алиби. Когда, по заключению эксперта, убили Зайцева, Соловьев находился во взводе. Да не мог он рисковать, он мог убрать шофера на дороге, когда они оставались вдвоем. Все же я решил поговорить с радистом. Соловьев явился в штаб немедленно, был спокоен, лишь немного тороплив.

– Товарищ старший лейтенант, сержант Соловьев по вашему вызову явился, – с порога отрапортовал он.

– Садитесь, товарищ сержант. Расскажите, что произошло с машиной в дороге, когда вы ехали с шофером Зайцевым?

– С технической стороны я поломки не могу объяснить. Не знаком с автомашинами. Машина встала внезапно километрах в двух от развилки. Зайцев вылез, поднял капот, стал копаться в моторе...

– Сколько времени вы стояли на дороге?

– Часа три, наверное.

– Как вел себя Зайцев? Вы не заметили ничего подозрительного в его поведении?

– Он ругался, от досады, полагаю.

– А вы чем занимались в это время?

– Ходил возле машины, торопил шофера. Потом надоело, залез в кабину.

– А Зайцев?

– Он все возился с мотором и ничего не мог сделать.

– Скажите, у вас не возникло чувства или подозрения, что вы поехали не той дорогой?

Тут Соловьев чуть поколебался.

– Как будто нет. Никак нет, товарищ старший лейтенант! Ехали согласно указателям. И регулировщик стоял.

– И, согласно указателям, куда вы поехали?

– На Папортное.

– А вас командир роты Левкин нашел на дороге на Жлобин. Вам было известно, что эта дорога на позиции противника? Как вы это объясните.

– О позициях немцев было известно. О направлении могу лишь сказать: ехали маршрутом согласно указателям и сигналу регулировщика.

– Но на обратном пути вы убедились, что ехали на Жлобин, совсем не на Папортное.

– Да, на развилке младший лейтенант Левкин показал нам указатели.

– Как же вы объясняете случившееся?

Соловьев немного помолчал в явном замешательстве.

– Не могу объяснить, товарищ старший лейтенант.

Я решил прийти ему на помощь.

– Может быть, вы отвлеклись в тот момент, товарищ сержант, или вздремнули? Может быть, Зайцев постарался вас отвлечь как-то...

– Возможно. Виноват, товарищ старший лейтенант. Не помню.

– И тогда шофер Зайцев направил машину другой дорогой. То есть в нужном ему направлении.

– Вы считаете...

– А вы не думаете, что никакой поломки не было? Просто Зайцеву надо было заехать туда и остановиться в нужном, заранее условленном месте? Подумайте хорошенько, вспомните, ничего странного в его поведении не было?

Соловьев вытер вспотевший лоб платком.

– Подумать если... Да, теперь мне кажется, было нечто. Мне показалось, шофер больше оглядывается по сторонам, чем занимается ремонтом.

– Значит, он кого-то ждал?

– Возможно.

– А вы не подумали, в какой опасной ситуации вы оказались со своим имуществом?

– Не пришло в голову. Зайцев обнадежил, мол, Левкин все равно найдет. Вытащит.

– Ну, хорошо. Разговор этот остается между нами, товарищ сержант. Дело мы закрываем, поскольку шофер Зайцев покончил самоубийством.

– Как? Вы сказали – самоубийством? – воскликнул Соловьев. На лице его мелькнуло выражение какой-то дикой радости, как у приговоренного, с шеи которого палач в последнюю секунду снимает петлю. – А у нас говорят...

– Не верьте тому, что говорят. Экспертиза подтвердила: самоубийство. Застрелился из страха...

Вечером у капитана Обухова обсуждали итоги расследования. Фактов причастности Соловьева и Зайцева к немецкой агентуре по-прежнему не было. Ведь они ехали действительно согласно указателям и сигналам регулировщика. А доказать, что они знали о подмене, мы не могли. Оставался лишь психологический анализ.

У капитана Потапова также не было никакой зацепки. Он пока что входил в обстановку, «вписывался», по его выражению.

Капитан Потапов оставил у помощника взвода Егорова самое благоприятное впечатление. Статный, с вьющимися волосами, открытым лицом с правильными чертами и небольшим шрамом на левой щеке, что придавало ему особую мужскую привлекательность, он сразу располагал к себе.

Егоров уже получил распоряжение штаба фронта о прохождении радистом Потаповым практической работы на новой (пока секретной) рации БП-10, по окончании которой он будет откомандирован в штаб третьей гвардейской армии. Командир взвода связи не знал, что Потапов – опытный контрразведчик СМЕРШ фронта, что он хорошо владеет немецким языком. После короткого разговора лейтенант Егоров заключил:

– Подготовим из тебя, старшина, классного радиста. Наставником дадим «старика».

Стариком во взводе называли Соловьева, потому что он был старше всех, опытен в своем деле, хотя лет ему было всего тридцать с небольшим.

Может быть, в душе Егорова оставались кое-какие сомнения в отношении Соловьева, хотя мы постарались разубедить его. Но как человек добросовестный, он назначил учителем старшины именно его, лучше радиста у него не было.

Соловьев принял Потапова сдержанно, даже настороженно, разговоров не заводил, хотя жили они в одной землянке. Вскоре произошел случай...

В этот вечер Соловьев неожиданно разговорился. Был он сильно возбужден, словно выпивший. Он завел разговор о женщинах.

– А ты, Потапов, оказывается, ловелас, – сказал он, панибратски подмигивая. – Кто она, такая красавица? Льнет она к тебе. Как ты ее подловил? Завидую... А ты женат?

– Хочешь мне моральную неустойчивость подвести, – смеясь, ответил Потапов. – А ты вроде как следишь за мной, сержант? Вот не думал.

Соловьев, похоже, смутился.

– Так, случайно увидел. А я женат. Уже десять лет. А все влюблен в нее, как студент... – Соловьев стал рассказывать о жене, какая она у него умница да красавица, и как будто не мог остановиться.