Текст книги "Новый швейцарский Робинзон"

Автор книги: П Сталь

Соавторы: И Масе
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Услышав эти слова Фрица, Эрнест, Жак и Франсуа жадно наклонились над переданным мне перламутровым горохом, который, действительно, оказался жемчужинами чрезвычайной белизны, нежности и чистоты. Некоторые жемчужины были довольно велики.

– Ты открыл сокровище, дорогой мой, – сказал я Фрицу, – целые народы позавидовали бы нам в нашей драгоценной находке, потому что этот пласт раковин может заключать в себе жемчугу на миллионы. Но на беду нам так же невозможно воспользоваться им, как и твоими ласточкиными гнездами, потому что мы не можем вступить ни в какие сношения с остальным миром. А для нашего собственного употребления эти неисчислимые богатства не стоят мешка гвоздей или меры хлебных зерен. Но так как не должно пренебрегать подарками Провидения, которое, может быть, когда-нибудь сведет нас вновь с людьми, то мы на днях воспользуемся этим источником мнимых богатств. Кто знает? может быть, бесполезное нам теперь сокровище когда-нибудь обеспечит нам всем достаток. А теперь, друг мой, продолжай свой рассказ.

Фриц продолжал:

– После короткого обеда, восстановившего мои силы, я продолжал плыть, почти бесцельно, вдоль живописного берега, иззубренного окаймленными зеленью бухтами, которые как бы приглашали меня остановиться на них. Наконец я достиг устья реки, о которой говорил, и окраины которой поросли водными широколиственными растениями, по которым, как по земле, бегали длинноногие птицы. На минуту я вообразил себя на берегах реки Сан-Жана, во Флориде, описание которой я когда-то читал.

Возобновив запас пресной воды, я поплыл дальше и скоро достиг мыса, замыкавшего Жемчужный залив, почти прямо против свода с ласточкиными гнездами и на расстоянии от него около двух или трех верст. Невозможно было бы найти местность, более удобную для устройства приморской гавани.

Когда я хотел выйти из этого прохода, то был неожиданно задержан морским течением и должен был плыть вдоль мыса, чтобы отыскать проход, подобный найденному мной на другой стороне залива. Но поиски мои были тщетны. В это время я и увидел стадо животных, величиной с тюленей, которые играли на воде и скалах, попеременно ныряя и всплывая на поверхность воды. Они находились слишком далеко, чтобы стрелять в них; однако мне очень хотелось поохотиться. И потому я подплыл немного и выпустил своего орла, который тотчас же ринулся на играющее стадо. Выскочив из челна, я побежал, перескакивая со скалы на скалу, и поспел как раз во-время, чтобы овладеть добычей, в которую орел вонзил свои мощные когти. Остальное же стадо исчезло, как бы по волшебству.

– Но каким же образом, – спросил я Фрица, – удалось тебе увезти добычу? Она должна быть очень тяжела.

– Это стоило мне большого труда, – отвечал он. – Мне отнюдь не хотелось бросать тюленя, а я понимал, что если не придумаю средства сделать его более легким, то не смогу захватить его с собой. Рассуждая об этом, я был поражен множеством летавших и кричавших вокруг меня птиц: морских ласточек, чаек, фрегатов, альбатросов и прочих. Они кружились около меня до того назойливо что я, с целью отогнать их, стал отбиваться багром. Одна из птиц упала к моим ногам, оглушенная и с распростертыми крыльями. То был альбатрос из породы, которую моряки Западной Европы называют военным кораблем. Тогда, вспомнив способ гренландцев, я вырвал у птицы одно из ее больших перьев. Оно послужило мне трубочкой для надувки тюленя, которого я привязал потом позади кайяка. Между тем наступило время возвратиться, и я уже нигде не останавливался. Я прошел невредимо между скал и, при усиленной гребле, скоро очутился в знакомых водах, увидел издали наш белый флаг и услышал гром нашей артиллерии.

XXXVIII

ДОВЕРЕННАЯ ТАЙНА. АНГЛИЧАНКА НА ОСТРОВЕ ВУЛКАНА.

ОТПРАВЛЕНИЕ НА ЛОВЛЮ ЖЕМЧУГА.

ДЕЛЬФИНОВЫЙ МЫС. ЛОВЛЯ ЖЕМЧУГА. ПРИЕЗД ДОМОЙ

Фриц окончил свой рассказ. Но пока его братья и даже мать с любопытством рассматривали его добычу, он таинственно отвел меня в сторону, к отдаленной скамье и, когда мы оба уселись, дополнил свой рассказ следующим обстоятельством.

– Теперь, папа, выслушай еще одну загадочную подробность. Когда я поворачивал оглушенного мною альбатроса, ища пригодного пера, я заметил, что одна из его лап была обвязана куском полотна. Я поспешно снял это полотно и увидел, что на нем было написано какими-то красными чернилами, по-английски: "Кому бы в руки ни попало это письмо несчастной женщины, молю отыскать вулканический остров, заметный по пламени, выходящему из его жерл, и спасти несчастную пустынницу с Огненной скалы".

Пораженный изумлением, я перечитывал эти слова раз десять и едва верил, что делаю это наяву. Возможно ли, – спрашивал я себя, – чтоб в этой пустынной стране находилось еще живое человеческое существо? Как попала сюда эта женщина? Вероятно, как и мы, вследствие крушения. Ах, если б мне удалось вовремя найти ее и спасти!

Однако я старался помочь птице, которая была только оглушена. С этой целью я влил ей в клюв несколько капель меда. Затем, обмакнул перо в кровавую рану тюленя, я написал на куске моего платка: "Надейтесь на Бога: его помощь, может быть, близка!" И, привязав обе тряпочки к ногам альбатроса, который между тем совершенно оправился, я дозволил ему испытать силу своих крыльев и улететь. Он направился по направлению к западу с такой быстротой, что она меня опечалила: я надеялся, что он полетит медленно, и что я, следя за его полетом, увижу Огненную скалу.

– Вот что я хотел рассказать тебе одному, папа. Дойдет ли мое обнадеживающее письмо к ожидающей его несчастной женщине? Где она? Как мне найти ее?

– Дорогой мой, – ответил я Фрицу, – меня чрезвычайно радует благоразумие, с которым ты поступил в этом деле. Ты понял, что должен сообщить этот загадочный случай одному мне, потому что, рассказав его братьям и матери, ты поверг бы их в беспокойство, от которого, по долгу брата и сына, должен оберегать их. Может быть, письмо, привязанное к лапам альбатроса, уже давнее. Может быть и то, что несчастная, которую ты хочешь спасти, находиться от нас на расстоянии недоступном, потому что альбатрос быстр и неутомим и в несколько дней пролетает огромнейшие расстояния, следовательно, местность, откуда он прилетел и куда возвратился, может отстоять от нашей колонии на большое число миль. Но мы поговорим об этом потом, а теперь возвратимся к семье, которая дивиться нашей таинственной беседе.

Говоря это, я встал. Фриц последовал моему примеру. Мы отправились, рука об руку, к жене и детям, которые действительно, уже недоумевали относительно нашего разговора.

– Дорогая жена, – сказал я с некоторой торжественностью, – дорогие дети, обратился я к Эрнесту, Жаку и Франсуа, – Фриц отвагой и благоразумием уже так давно заявил себя достойным полной свободы, что я считаю своим долгом объявить, что с сегодняшнего дня он может вполне сам располагать собой и свои временем. Конечно, он останется нашим сыном и вашим братом; но он сам себе хозяин, и впредь я буду давать ему лишь советы, как отец и друг, а не приказания: ребенок стал мужчиной.

Как я заметил, слушавшие меня были по различным причинам тронуты моим заявлением. Мать обняла Фрица со слезами на глазах и, горячо благословив его, быстро удалилась, под предлогом приготовления ужина, а на деле для того, чтобы, уединившись, отдаться возбужденному в ней нежному чувству. Со своей стороны, трое детей бросились обнимать Фрица, произнося невинные шутки, которыми также хотели скрыть свое волнение.

– От всего сердца желаю тебе радостей и счастья, – сказал Фрицу Эрнест. – Ты скидаешь претексу (римскую одежду отроков) и облекаешься в toga pura et libera взрослых граждан.

– Покрывай меня иногда твоей тогой, когда мне случиться что-нибудь нашалить, – прибавил Жак.

– Бери меня иногда с собой, чтобы я мог быть твоим товарищем, и также пользоваться свободой, – сказал по-прежнему маленький Франсуа.

Фриц молча улыбался, и мы сели за ужин. Во время еды разговор касался, естественно, жемчужных раковин, и я должен был рассказать, как образуется жемчуг, ловлю его, труд водолазов, опасности, которым они подвергаются, и прочее и прочее. Разговор этот привел к решению, что так как мы располагаем целым пластом жемчужных раковин, то на всякий случай нам следует собрать содержимые им сокровища. Но у нас не было необходимых для этой ловли орудий, и изготовление их мы должны были распределить между собой. Я выковал четыре железные крючка, два большие и два маленькие, и насадил их на крепкие палки, которые мы намеревались прикрепить к лодке таким образом, чтоб во время гребли крючья зацепляли за дно залива и отрывали раковины. Эрнест изготовил, по моему рисунку, согнутый инструмент, которым можно бы было отрывать от скал прикрепленные к ним ласточкины гнезда, которых я хотел собрать большой запас. Жак устроил легкую лестницу об одной веревке, с железным крюком на конце. Франсуа помог матери изготовить мешки для складывания оторванных устриц. Фриц же занимался исключительно лишь устройством в своем кайяке, именно в покрывавших его кожах, второго отверстия. Братья Фрица думали, что это второе отверстие и предназначается для кого-либо из них, как товарища в морских поездках. Я угадывал тайное назначение отверстия, но, конечно молчал.

Решив отправиться на ловлю жемчуга, мы стали готовиться к этой поездке. Путевых запасов было у нас довольно: свежий пеммикан, лепешки из кассавы, кукуруза, миндаль, даже бочонок жидкого меда. Все это было нагружено на нашу пирогу, вместе с оружием и утварью, и в благоприятную для поездки погоду мы отправились, оставив дома мать, в сообществе и под защитой маленького Франсуа. Нас сопровождали: Кнопс второй (Кнопс первый давно умер); Жаков шакал – правду сказать, уже состарившийся для подобного дальнего путешествия; Билль, также уже довольно дряхлая, и наконец наши два бульдога, Бурый и Рыжий; климат и хорошая пища помогли последним развиться до того сильно, что я охотно сравнивал их с собаками, которых царь Пор подарил Александру и которые храбро вступали в бой со львами и слонами.

Жак выпросил себе место на кайяке брата и, поместившись во втором отверстии, намеревался служить нам лоцманом, – конечно, под наблюдением Фрица.

Мы плыли за кайяком и подобно ему отважно прошли между скал Моржа, о которые с пеной разбивались волны. Местами мы видели на берегу выбеленные временем остовы морских животных, один из которых мои молодые спутники охотно захватили бы с собой для нашего музея. Выехав на спокойную поверхность большого залива, мы любовались плававшими на его блестящем зеркале красивыми тонкочерепными ботиками, и наши лоцмана словили несколько штук раковин, которые мы бережно сложили в нашу лодку.

Скоро мы достигли плоского мыса, который, по его виду, называли мысом Дельфина. Обогнув его, мы увидели вдали, за мысом Арки, интересовавшую нас губу Жемчужных Раковин.

Исполинский свод, под которым мы прошли, действительно заслуживал восторга, с которым отзывался о нем Фриц, и как последнего, так и нас облетали, подобно летней стае комаров, тысячи морских ласточек. Впрочем, мы не долго предавались созерцанию красоты свода: под ним мы видели богатства, которыми мы, рано или поздно, могли воспользоваться, и каждый из нас принялся добывать гнезда, при чем изготовленная Жаком веревочная лестница давала нам возможность взбираться до трещин в скалах. Но так как дерзкие попытки детей внушали мне опасения, то я прекратил их. Добыча была сложена в большой мешок, помещенный нами затем в лодку, и мы продолжали плавание, подкрепив себя предварительно пищей.

Прилив помог нам беспрепятственно пройти этим опасным ущельем, и мы очутились вскоре в прекраснейшей бухте, какую мне когда-либо удавалось видеть. Окружность ее была от семи до восьми миль. Вид ее разнообразили рассеянные местами маленькие острова. Со стороны моря она была ограждена от бушующих волн поясом высоких и низких скал, по средине которых оставался свободный проход, довольно широкий для самых больших кораблей. Единственное неудобство, которое заметил бы в этой природной гавани моряк, состояло в том, что в ней было несколько отмелей. Но отмели эти, состоящие частью из раковин, подымались до уровня воды, были видны и потому не представляли опасности.

Мы с чрезвычайным удовольствием плыли по этой красивой водной поверхности, близко держась берега, который изумлял и очаровывал нас своими тенистыми лесами, разнообразного вида холмами и живописной рекой. Местом стоянки мы выбрали довольно вместительную бухточку в двух шагах от мели с жемчужными раковинами. Наши собаки, которым мы во время плавания лишь скупо уделяли пресную воду, не ожидая нашего выхода на берег, скакнули через борт и побежали утолить жажду в недальнем чистом ручье. Обезьяна, вероятно, также почуявшая близость пресной воды и также томившаяся жаждой, презабавно гримасничала, перебегая с носа на корму и обратно, смотря то на море, то на небо, то на людей, намереваясь и не решаясь скакнуть в воду. Сначала я смеялся над ее ужимками, но потом мне стало жаль ее, и я перебросил на берег толстый канат, к концу которого был привязан обрубок бревна. Этим я хотел облегчить бедному животному выполнение его законного желания. И действительно, обезьяна пошла по этому мосту, по инстинкту удерживая равновесие при помощи данного ей в руки шеста и, подобно товарищам своим, достигла берега, хотя по дороге несколько раз беспокойно подергивала головой.

За обезьяной вышли на берег и мы. День кончался, и нам следовало позаботиться об ужине и ночлеге. Приготовление ужина заняло не много времени: он состоял из отвара пеммикана, вареного картофеля и кукурузных лепешек. Собрав по берегу выброшенные морем и высушенные солнцем щепы, мы зажгли большой костер, собак оставили на берегу, а сами возвратились спать на шлюпку, которую укрепили на якоре и на которой раскинули свою палатку.

XXXIX

ИСПУГ ЖАКА. КАБАН. ТРЮФЕЛИ.

НАНКИНСКИЙ ХЛОПЧАТНИК. ЛЬВЫ.

СМЕРТЬ БИЛЛЯ. ПОЕЗДКА ФРИЦА. КАШАЛОТ

В начале ночи мы были немного потревожены дальними завываниями шакалов, которым и наш шакал вздумал было вторить. С рассветом все поднялись и после хорошего завтрака отправились к раковинной отмели. Сбор раковин был до того обилен, что я решился продолжить его еще на три дня. Заботу вскрыть раковины и убыстрить их гниение мы предоставили солнцу, разложив устрицы толстым слоем на берегу. В то же время мы насушили некоторое количество собранной нами по соседству солянки-соды и солянки-кали, которыми я хотел воспользоваться для приготовления мыла и очистки сахара.

Каждый вечер, приблизительно за час до приготовления ужина, мы обыкновенно совершали пешком небольшую прогулку по окрестности и всегда приносили с нее либо какие-нибудь растения, либо птиц. В последний день сбора раковин нам захотелось проникнуть в небольшой лесок, из которого раздавались крики индейских петухов и павлинов. Впереди шли Эрнест с отважным Рыжим. За ними следовали Жак и шакал, лениво пробираясь среди высокой травы. Фриц и я остались на берегу, приводя в порядок наши охотничьи рыболовные орудия. – Внезапно раздался выстрел, потом страшный крик, а за ним второй выстрел. Тотчас же Билль и Бурый понеслись на шум, а за ними и Фриц с орлом. Я также побежал узнать, что случилось.

Вскоре после крика отчаяния раздались стоны, и между деревьями я увидел Жака, хромающего, стонущего и поддерживаемого на ходу братьями.

– Что случилось? Жак, дитя мое, что с тобой? Ранен ты? – спрашивал я в испуге.

– Мне больно здесь, – охал Жак, почти падая, – больно и тут, везде... Я весь изломан!

Я тотчас приступил к тщательному осмотру, но не находил ни перелома, ни какой-либо раны, к великому недоумению Жака, который продолжал охать и стонать, утверждая, что он должен быть изломан. Только местами виднелись красные пятна, означавшие легкие ушибы.

– Для охотника, дорогой мой, ты кажешься мне большим неженкой, сказал я совершенно успокоенный.

– Неженкой! – вскричал он с комическим негодованием, – когда это проклятое животное избило меня, истоптало ногами, когда оно чуть не вспороло мне живот. Да если б не подоспели наши собаки и Фрицев орел, чудовище убило бы меня...

– Да о каком же, наконец, чудовище говоришь ты?

– То был кабан, огромный кабан, – отвечал Эрнест. – У него были клыки длинною в полфута и рыло шириной с ладонь. Мы застали его жадно взрывающим землю, по которой он проводил настоящие борозды, и если бы мы не всадили ему две пули, Жак, уже опрокинутый им, был бы изорван.

– Благодаря Бога, – продолжал я, – несчастье минуло нас, и Жак отделался страхом, который, впрочем, вещь тоже далеко неприятная.

Говоря это, я подал неосторожному охотнику рюмку нашего Канарского вина; тем же вином я вытер ушибленные члены мальчика; затем я отнес его на шлюпку, где он не замедлил уснуть.

Этот случай, который, к счастью, не сопровождался никакими тяжелыми последствиями, указал нам присутствие трюфелей. Кабан, так сильно напугавший Жака, был застигнут им именно за отрыванием из земли этих грибов и, конечно, вознегодовал за помеху этому приятному для него занятию.

Хотя мы и не придавали трюфелям большой цены для нашей кухни, однако думали обрадовать ими мать, и потому собрали их и уложили в корзину на дне пироги. Дети попросили у меня некоторых объяснений относительно этого произведения земли. Я сказал им, что натуралисты причисляют трюфели к растительному семейству грибов, и что трюфели растут без листьев, стволов и корней.

– Для отыскания их пользуются чутьем собак или свиней. Эти животные, руководимые обонянием, находят места, где растут эти шарики, и вырывают их из земли, собаки лапами, свиньи рылом. Трюфели произрастают в большом количестве во Франции, Италии и других странах. Их очень ценят, может быть, больше по причине их запаха, чем по их вкусу, который, по моему мнению, не особенно хорош.

Нужно было подумать об отдыхе; мы, как и накануне, расположились ночевать на судне и провели ночь также спокойно, как если бы спали в Пещере.

На рассвете следующего дня я отправился к убитому кабану. Со мной пошли и два старших сына. Жак, еще не отдохнувши от происшествий предшествовавшего дня, предпочел остаться на постели и снова заснул. Дойдя до опушки леса, мы увидели собак и шакала, которые ночевали подле кабана и, приветствовав нас прыжками и ласками, подвели к убитому животному. Оно поразило нас своей чрезвычайной величиной.

– Отличный случай пополнить наши вестфальские окорока! – сказал Фриц, осматривая огромные задние ноги кабана.

– А голову хорошо было бы поставить в наш музей, – заметил Эрнест. Но прежде всего нужно перенести труп на берег, где удобнее будет потрошить его.

– Это не трудно будет сделать, – ответил Фриц, – если папа позволит.

– Я отнюдь не противлюсь этому, – сказал я, – но предупреждаю вас, что, за исключением ляшек и морды, мясо этого животного очень жестко. И потому лучше будет взять эти части, а остальное огромное тело бросить здесь.

Дети послушались моего совета. Они отрезали задние ноги и голову кабана, положили их на род саней, состоявших из ветвей деревьев, с сохранившейся на них листвой, и запрягли в эти сани собак.

Фриц заметил, что на ветвях употребленных нами деревьев висели плодовые коробочки, из которых выпадал желтый хлопок. Я узнал нанкинский хлопок, который от природы окрашен в известный нам красивый цвет. Собрав значительное количество хлопка, предназначенное нами матери, мы отправились на берег, где нас ожидал Жак, вполне оправившийся и веселый. Он вызвался помочь братьям при чистке и копчении кабаньих окороков и сам первый смеялся над своим вчерашним испугом, впрочем, совершенно основательным.

Вечером этого дня, когда мы зажгли на берегу костры, и все, казалось, обещало нам покой, мы готовились лечь спать, как вдруг услышали страшный рев, отдавшийся в лесу и повторенный горами. Наши собаки и шакал ответили на него сердитым рычанием. Нами овладел сильный страх, потому что мы впервые слышали подобный рев, обличавший близость опасного врага.

– Что за адский концерт! – вскричал Фриц, хватая ружье и вскакивая с решимостью в осанке. – Оставайтесь в пироге, прибавил он, а я пойду посмотреть врага. И вслед затем отважный юноша вскочил в свой кайяк и скрылся в темноте. Следя глазами за Фрицем, я велел остальным детям приготовить оружие, чтобы, если понадобиться, немедленно подать помощь Фрицу.

Рев продолжался, постоянно приближаясь. Детьми овладел невольный ужас, и я никакими увещеваниями не мог успокоить их. Сам я, убежденный в близкой опасности, ожидал увидеть в темноте блестящие глаза барса или леопарда.

Вскоре, при свете наших костров, мы увидели приближающееся огромное животное: – то был лев. Подойдя к одному из костров, он стал против него и не двигался; пламя освещало его голову и грудь. В осанке животного выражались одновременно гордость, ярость и голод; оно яростно било себя хвостом по бедрам и, казалось, готовилось скакнуть на нас. Эта страшная пантомима длилась довольно долго; мы не смели шевельнуться, и я не знал стрелять ли мне, как вдруг раздался выстрел.

– Это Фриц! – произнес Эрнест изменившимся голосом.

Лев прыгнул, издавая болезненный стон, затем упал и опустился в поток крови, лившейся у него из груди.

– Мы спасены! – воскликнул я. – Фриц попал льву в сердце. Это мастерский выстрел.

Я ударил несколько раз веслами и выскочил на берег, велев Эрнесту и Жаку остаться в шлюпке и держать оружие наготове. Собаки стали ласкаться ко мне, но вскоре снова зарычали, повернувшись к лесу. Это было предостережение. Я остановился очень вовремя, потому что в ту же минуту вышел из леса второй враг, в котором я узнал львицу, – конечно, самку великолепного животного, убитого Фрицем.

Львица сильным ревом, казалось, звала своего товарища; она нюхала по сторонам и с яростью переминалась. Увидев труп льва, она приблизилась к нему, полизала текущую из его раны кровь и, поняв, что ее товарищ мертв, зарычала, защелкала зубами и стала озираться, как бы ища мести, ища жертвы.

В это мгновение раздался выстрел. Львица издала болезненный стон и потрясла одной лапой, разбитой пулей. Но животное было только ранено и могло еще быть опасным, и потому я быстро прицелился и раздробил ему челюсть. Собаки ринулись на зверя и повисли на его боках. Завязалась страшная борьба; я стоял безмолвным свидетелем, не смея шевельнуться. Выстрел мог бы прекратить эту кровавую сцену; но меня удерживала боязнь убить какую-либо из собак. Однако, когда я увидел падение бедного Билля, которому львица, ударом когтей распорола живот, я, не размышляя, бросился к львице и, когда она в ярости поднялась на меня, всадил ей в грудь свой охотничий нож. Враг упал, чтобы более не вставать. Фриц подбежал с тем же намерением, с каким выступил я, и был предупрежден мною только несколькими секундами. Для большей верности, я разрядил один из моих пистолетов в голову львицы. Затем мы подозвали Эрнеста и Жака, которые уже кинулись к нам на помощь и теперь стали обнимать нас, выражая свое счастье, что находят нас невредимыми после того, как мы подвергались такой страшной опасности.

Оба зверя лежали растянувшись на песке, и хотя нам уже нечего было бояться, однако мы не могли взглянуть на них не содрогаясь.

Бездыханный труп бедного Билля валялся около трупов наших врагов.

– Благородное животное, оно стало жертвой своей преданности. Вот, Эрнест, опять печальный случай доказать твою литературную способность сочинением эпитафии нашему верному товарищу.

– Правда, – ответил Эрнест, – но у меня слишком тяжело на сердце, чтобы сочинять стихи, и потому я составлю эпитафию в прозе.

Сказав это, наш литератор уселся в стороне. Фриц и Жак стали рыть для собаки яму, а я обмыл раны Рыжему, Бурому и шакалу, который храбро сражался бок о бок с собаками и подобно им подвергся ударам когтей львицы. Когда яма была готова, мы опустили в нее нашего старого друга. Поверх земли был положен плоский камень, и наш литератор грустным голосом произнес следующую эпитафию, которая была вместе с тем и надгробным словом бедной жертве:

– Здесь лежит Билль, благородное животное, достойное удивления по своей верности. Оно погибло смертью храбрых воинов и мучеников, жертвой своей преданности, под когтями исполинской львицы, оплакиваемое спасенными им друзьями.

– Недурно, – сказал Фриц, – мы, как только позволит время, высечем эту эпитафию на могиле бедного Билли.

Жак не мог слушать. Он плакал. "Бедное животное, дорогое мое животное, наш лучший друг!" – восклицал он.

Я не останавливал его слез. Да и наши глаза были влажны. Но ночной воздух пробудил в молодых людях голод, и нужно было найти что-либо съестное.

– У нас есть кабанья голова, – сказал Жак, утирая слезы. – Мы положили ее в золу, где она должна была испечься.

Мальчики вынули жаркое, но нашли его совершенно обугленным. Они бросили бы его, если б я не остановил их. Я вонзил нож в мясистую часть морды и показал им внутри как раз поспевшее мясо, прекрасного розового цвета и издававшее соблазнительный запах трюфелей.

Во время еды разговор вращался почти исключительно на достоинствах Билля. Потом, в ожидании рассвета, все улеглись спать.

С утра мы принялись снимать шкуры со львов. При моем способе надувания шкур работа наша не была ни продолжительна, ни трудна, и мы приобрели два великолепнейшие меха.

Наша поездка продолжалась уже несколько дней, и жена могла тревожиться нашим долгим отсутствием. Кроме того, наваленные на берегу устрицы, подвергшись гниению, распространяли вонь, которая, будучи вдыхаема, могла вредно повлиять на здоровье детей. И потому мы решились возвратиться в пещеру, предполагая возвратиться сюда к тому времени, как жемчуг совершенно отделиться от сгнивших устриц.

Мы отправились. Впереди плыл Фриц, один на своем кайяке. Когда мы вышли за пояс скал, Фриц подплыл к нам и подал мне, на конце весла, письмо, которое, говорил он, залежалось на почте.

Чтобы не повергать в беспокойство его братьев, я придал делу вид шутки, какие бывали у нас нередки со времени учреждения голубиной почты, и, отойдя на заднюю часть лодки, развернул записку. Она и изумила меня, и встревожила – Фриц расставался с нами, отправляясь на поиск за несчастной англичанкой Огненной скалы. Предприятие это казалось мне опасным и мечтательным; но я понимал, что Фриц тщетно боролся со своей мечтой. Когда он удалялся от нас, скользя по воде с быстротой ласточки, сердце мое сжалось. "Прощай, Фриц; будь осторожен! – кричал я ему в рупор, – вернись скорее! Помни о нас, о матери!" В ответ он послал нам рукой поцелуй. Вскоре он исчез за мысом. Нам пришлось ограничиться пожеланиями скорого возвращения Фрица и продолжать путь одним.

Жена, от которой я скрыл настоящую причину отсутствия Фрица, радовалась привезенным нами вещам. Особенное удовольствие доставил ей хлопок, и она уже воображала себе нас всех с головы до ног одетыми в желтую нанку. Она горячо благодарила нас и выражала радость по поводу нашего возвращения; но ее беспокоило отсутствие старшего сына, и все, что я ни говорил о благоразумии и ловкости Фрица, не могло утешить материнских опасении.

Целые три дня мы очищали, распределяли и укладывали по местам свою последнюю и часть прежней добычи. Вечером четвертого дня Фрица еще не было. Я начинал заражаться беспокойством его братьев и матери и предложил отправиться на поиски или навстречу Фрицу на нашей пинке. Жена, угадывавшая мое беспокойство, поддержала эту мысль и даже захотела сопутствовать нам. Уверившись, что наша пинка, на которой мы уже давно не выезжали, в исправности, и перенеся на нее большое количество запасов, мы подняли паруса. Свежий ветер с суши понес нас в море с такой быстротой, что на конце губы наше судно, которое я тщетно старался направить, ударилось о громадный камень, выдававшийся из воды, и испытало такой толчок, что все мы попадали на палубу. Жена и дети испускали крики ужаса. В то же время мы увидели, что сочтенная нами за камень плавучая масса с шумом поднялась и метнула в воздух два громадных столба паров и воды, а затем нырнула и исчезла в сбитой ею же пене. Мы наткнулись на кашалота. Близость такого чудовища отнюдь не была приятна, и я признал благоразумным зарядить наши пушки. Громадное китообразное животное опять появилось из воды на некотором от нас расстоянии. Тотчас же Эрнест навел на него как умел, одну из наших пушек, и Жак поднес фитиль. Наш артиллерист наметил верно: ядро ударило в бок чудовища, которое вновь погрузилось в море, оставив за собой длинную кровавую полосу. Через несколько минут оно выплыло на поверхность, и второе ядро попало в него около головы. Кашалот стал неистово биться; затем силы его ослабли, и его выкинуло волнами на одну из низких скал, находившихся при входе в губу.

Я поздравил детей с освобождением нас от такого соседа и сообщил им некоторые сведения о кашалотах. Вдруг Жак закричал:

– Смотри, папа, дикарь, дикарь!

Мы взглянули в указанном Жаком направлении и увидели, на большом расстоянии, скользивший по волнам челн странной формы. Сидевший в нем дикарь, по-видимому, заметил нас и скрылся за скалистым мысом. Испуганный, я велел Эрнесту и Жаку вновь зарядить пушки, не сомневаясь, что виденный мной дикарь предвещает появление целой орды. Дети бодрились, и мать старалась внушить им спокойствие, которого сама не ощущала.

Дикарь появился опять, рассматривая нас, по-видимому, внимательнее, чем в первый раз, затем скрылся за мысом, чтобы через несколько минут появиться снова.

Видя, что он остановился для наблюдения, я схватил рупор и во все легкие закричал ему несколько малайских приветствий. Но он, казалось, не понял их, потому что сохранял свое недоверчивое положение.

– А не закричать ли ему, – сказал Жак, – несколько английских бранных слов? Может быть, он поймет их лучше. – И, взяв у меня рупор, он прокричал три или четыре бранных слова, которые в большом ходу между моряками. Слова эти подействовали более моих малайских дружеских приветствий. Немедленно дикарь поднял над головой древесную ветвь в знак мира и дружбы и стал грести к нам. Мальчики заливались смехом от счастливой мысли Жака. Но как изумились они, когда в черномазом дикаре с перьями на голове, вид которого сильно встревожил нас, мы узнали Фрица! Скоро он был в наших объятиях, и мать вне себя от радости осыпала его поцелуями и ласками, не обращая внимания ни на странность его одежды, ни на цвет его лица, который удивил ее лишь тогда, когда улыбки остальных детей дали заметить ей, что Фриц выпачкал и ее лицо.

XL

МИСС ЖЕННИ

Теперь приходилось рассказать жене все, что до сих пор мы считали нужным скрывать от нее. Сообщенная весть повергла ее в крайнее изумление и, должен я прибавить, беспокойство. Дети, угадывая существование какой-либо тайны, осыпали Фрица бездной вопросов, на которые ему было бы трудно отвечать, потому что вопросы задавались всеми разом. Наконец, когда говор смолк, я спросил Фрица, во-первых, удалось ли его предприятие и, во-вторых, с какой целью он нарядился таким образом.